«Все у нас есть, товарищи, — внушал Никита Сергеевич на декабрьском пленуме ЦК в 1963 г., — надо только умело организовать работу»140. В очередной раз выяснилось, что в условиях развернутого строительства коммунизма роль партии неизмеримо возрастает. Странно: до этого пол века возрастала, после того — еще четверть века, что же в итоге? Но это — петитом. Главное — в хрущевском понимании Власти. Во-первых, оно не предполагало воздействия никаких объективных факторов. Хрущев для оправдания собственных провалов никогда не прибегал к войне и ее последствиям, к тяжелым погодным условиям и т. п. Он, действительно, в этом смысле был волюнтаристом и субъективистом, но и верным последователем ленинизма-сталинизма (докажите, что мы ошибаемся). Естественно, он считался с наличием Запада, но отношения с ним опять-таки строились на личной основе. С подкупающей искренностью рассказывал Никита Сергеевич, как ему «очень хотелось поехать», «хотелось взглянуть на заграницу» в 1955 г.; как у него «была такая наивная мечта человека, в первый раз попавшего» «в атмосферу» общения с «нашими классовыми врагами»: «честно привести разумные аргументы, показать, что мы искренне стремимся к сосуществованию» и что это выгодно всем141. Но ни тогда, ни во время Карибского кризиса семь лет спустя он не ощущал себя ничем объек тивно связанным. Во-вторых, Никита Сергеевич прекрасно помнил, как сравнительно неплохо жилось до революции и во время нэпа, и сознавал: тогдашний расцвет — продукт капиталистического стимулирования и звериной конкуренции (рыночной самоорганизации, выражаясь мягче). Он сознательно не принимал этот вариант. «Знаете, какие у кулаков были бы урожаи и какие бы они выжимали доходы с каждого квадратного метра», если бы ввести частную собственность? Но «в социалистическом хозяйстве такого стимула нет. Нет и материальной заинтересованности». «Сознание — конечно, большое дело, но, как показала практика, на одном сознании далеко не уедешь. Этого недостаточно». «Следовательно, должны быть сильные организационные начала». Краснея в Америке во время бесед о животноводстве и птицеводстве, зная, что одна советская кура-несушка дает всего по 130 яиц в год, Хрущев выносит приговор: «Думаю, что не было четкой организационной системы»142. В- третьих, не считая Сталина ленинцем, Хрущев, однако, по-сталински верил, что кадры решают все. Во многом именно поэтому он все время возвращался к ленинскому совету — сместить Сталина. И только лишь поэтому он с начала 60-х развернул тотальную кадровую революцию. В январе 1961 г. на пленуме ЦК обрушился с критикой за недостатки в руководстве и самоуспокоенность на обкомовское, краевое и республиканское руководство. А в октябре уже на съезде КПСС сформулировал задачу предельно просто: «Там, где кукуруза не родится, есть "компонент", который не содействует ее росту. Этот "компонент" надо искать в руководстве. В каком звене? Прежде всего в колхозах и совхозах, а также в районном, областном, краевом и даже республиканском. Надо заменять тех работников, которые... засохли». Много у нас безынициативных работников, свыкшихся с отставанием своего предприятия или района, области или республики. Мы не проявляем требовательности к таким кадрам, и они долгое время остаются на своих постах. «Большой ущерб нашему делу наносят зазнавшиеся руководители». Мы иной раз выдвигаем кадры, а человек не справляется. Значит, была допущена ошибка. Следует вернуть иного товарища на старое место работы. Но «это оказывается почти невозможным». А дальше — буквально по Сталину и Ленину: подбирать кадры, сочетать старые опытные с молодыми энергичными, усилить контроль и проверку исполнения и т. д.143 Но почему же мы это именуем хрущевским пониманием? Хрущеву, унаследовавшему от Сталина разоренную страну и нехорошее руководство, состоявшее из кучи разношерстных людей, по существу неработоспособную партию и отсутствие симпатии народа, «требовалось искать новые пути на основе марксистско-ленинской политики», «чтобы освободиться от сталинских наслоений и извращений. Надо было выявить и реставрировать идеи Ленина»144. Поэтому-то, в-четвертых, Никита Сергеевич искренне стремился не просто восстановить партию, но сделать КПСС подлинным хозяином страны. При этом, думаем мы, неправомерно приписывать Хрущеву идею об укреплении аппарата и стремлении превратить его в хозяина во всех областях, а привлекательная гипотеза о том, что, возрождая партию как институт, первый секретарь ЦК «делал все, что мог, чтобы помешать этому институту функционировать»145, нуждается в уточнении. Наше сомнение базируется не на различении субъективных желаний государя и объективных следствий его действий. Мы реальный зазор между первыми и вторыми видим и признаем, но не он сейчас важен. Позднее мы рассмотрим политическую реальность. Здесь же речь о хрущевском «проекте». Хрущев не просто возрождал проекты и предложения самых разных периодов предшествующей советской истории (Боффа), будучи анахронизмом, адекватным первым годам большевистской власти (Малия). Он начал строить коммунистическое будущее. Поэтому значение приобретали не признаки формальной демократии (которых, естественно, не находит Шапиро), а вовлечение первичных парторганизаций в коммунистическое строительство. Партия должна дать «образец выработки наиболее совершенных форм коммунистического общественного самоуправления. На практике это может означать, что, скажем, аппарат партийных органов будет неуклонно сокращаться, а ряды партийного актива увеличиваться». Должно быть все больше комиссий, «инструкторов, секретарей райкомов и горкомов, работающих на общественных началах»146. Понимаете, что на практике это означает для аппарата? В-пятых, Хрущев не принимал сталинскую концепцию отношения к людям. «К людям [Сталин] относился, как бог, который их сотворил, относился покровительственно-пренебрежительно... какое уважение может быть к глине? Сталин говорил, что народ — навоз, бесформенная масса, которая идет за сильным»147. «Все во имя человека, для блага человека!» — провозгласил Хрущев на XXII съезде. Больше того: «Мы идем к коммунизму, где люди сами без специального аппарата будут управлять делами общества»148. Поэтому первый секретарь настоятельно рекомендовал «некоторым работникам» «пойти в коллектив, чтобы посоветоваться с ним» перед принятием решений, привлекать трудящихся к управлению предприятиями и стройками149. Пирамида Власти выглядела у Никиты Сергеевича так: народ, партия, коллективное руководство (все комитеты от ЦК до райкома) и «мы». Аппарат растворялся в партии, партия — в народе. Не случайно один из разделов съездовского доклада назывался «Организаторская работа партии и воспитание кадров. Активное участие широких масс в общественной деятельности — ключ к новым успехам». Поищите что-либо подобное у Сталина. Если Хрущев на что и смотрел, как на навоз, так это на аппарат, низведением которого он упорно и увлеченно занимался, игнорируя и сталинский опыт, и ленинские заветы (вроде: без аппарата мы бы погибли). При этом Хрущев никогда не мучился сомнениями по поводу собственного нахождения на вершине властной пирамиды. По какому праву он туда попал? По праву принадлежности к народу (Никита Сергеевич постоянно вспоминал, как кого-то пас, что-то мастерил в юности) и вознесения Октябрем. В-шестых, Хрущев как никто другой в нашей коммунистической истории признавал ответственность Власти перед народом. Полагая, что коммунизм — это прежде всего изобилие, примитивным уравнителем Никита Сергеевич не был. Он понимал, что если есть одни штаны на десять человек, то нельзя разделить штаны поровну — все будут ходить без штанов, а такой «бесштанный коммунизм» мы отрицаем150. Он постоянно помнил и рассуждал о штанах, молоке, колбасе. И не только рассуждал. Неурожай 1963 г. можно было бы проигнорировать, но глава правительства растолковывал: зерна у нас не хватало и мы решили закупить его за рубежом. В сталинские годы и при меньшем урожае мы хлеб продавали, но тогда люди с голоду мерли, как в 1947 г. Мы с такими методами навсегда покончили, и чтобы излишних трудностей для населения не создавать, хлеб купили151. Но Хрущев замахивался на большее, нежели попечительская ответственность. Побывав в западных странах, первый секретарь (в отличие от Петра Первого) «глаз положил» на парламент. Почему, говорит, буржуазия умнее нас? У них парламент создает впечатление участия народа в управлении. Конечно, это фикция, но здорово показывает народу, что можно решающим образом влиять. А Верховный совет только штампует решения ЦК и правительства. Министры чихать хотели на наш парламент, а в Англии вон как отчитываются, на запросы депутатов отвечают. Давай, говорит, Анастас, берись за дело. Будем министров через Верховный совет пропесочивать, пусть они там отчитываются152. Вы можете возразить, что это было учинено летом 1964 г. с целью наделения синекурой почти 70-летнего Микояна и ни к чему не привело. Но ведь даже в порядке самодурства никто из глуповских градоначальников до сей «бездельной» мысли не додумался ни до, ни после Хрущева. Впрочем, они до многого не дошли. В 61-63-м гг. магазины часто пустели: разрядка международной напряженности часто прерывалась кризисами в результате пламенной борьбы СССР за мир. А народ, переживший войну, мгновенно выметал подчистую спички, соль, хозяйственное мыло, муку, сахар, крупы и все, что еще оставалось на прилавках. (Вы знаете, что такое саго, пробовали ли перловку?) Неурожай 63-го усугубил положение. Многие забыли о мясе и масле. Пленумов же по сельскому хозяйству становилось все больше, многотысячные совещания «по проблемам» были неуправляемыми. Все более впечатляющи названия докладов: «Об интенсификации сельскохозяйственного производства на основе широкого внедрения удобрений, развития орошения, комплексной механизации и внедрения достижений науки и передового опыта для быстрейшего увеличения производства сельскохозяйственной продукции». С многочасовыми речами выступает Никита Сергеевич. Но уже дорисовывают смельчаки на лозунгах «Догоним и перегоним Америку по...» — «Не уверен, не обгоняй!». К уже известным Вам попыткам преодоления экономического кризиса Власть добавила несколько экономических нововведений. В 1961 г. провели денежную «реформу»: обменяли десять старых рублей на один новый. В 1962 г. повысили розничные цены на масло, мясо и мясные продукты на 25-30 %. Еще в I960 г. Госплан, Госбанк и Минфин докладывали правительству о том, что «решающей причиной убыточности большого числа предприятий тяжелой промышленности» является значительный рост зарплаты, сокращение рабочего дня без соответствующего повышения производительности труда153. Поэтому одновременно с повышением цен начали снижать расценки и повышать нормы выработки. Новочеркасский бунт 1962 г., жестоко подавленный армией, — лишь самое известное из ответных народных действий. КГБ констатировал в 1962 г.: «В последние годы в некоторых городах страны произошли массовые беспорядки, сопровождавшиеся погромами административных зданий... нападениями на представителей власти и другими бесчинствами». В 1961 — первой половине 1962 гг. имели место пять крупных массовых выступлений. В 1960-1962 гг. обнаружено почти 35 тыс. «антисоветских документов», в том числе более 23 тыс. листовок. Обнаружено 5 тыс. авторов, выявлено и вскрыто более сотни «подпольных антисоветских групп». (Впрочем, в 1962-1964 гг. вспыхнуло лишь два массовых выступления, а количество «антисоветских материалов и листовок» резко сократилось.) Надписи типа «Болтун Никита, где твое изобилие?», «Долой диктатуру Хрущева!», частушки вроде «Водка стоит 27, / Сала, мяса нет совсем, / К коммунизму подойдем — / И капусты не найдем» свидетельствовали о кризисе доверия к Хрущеву. В целом же современные исследователи наблюдают «симптомы социально-политического кризиса», допуская, что мы столкнулись с фундаментальным недоверием к Власти как возможному источнику «блага»154. Видно, разболтался народ, решила Власть и добавила в 1962 г. в Уголовный кодекс несколько смертных статей, ужесточила наказания. Расстреляли расхитителей социалистической собственности и валютчиков, за приписки стали давать до трех лет, за занятия «запрещенным промыслом» — до четырех, как и за незаконную порубку леса. Лагеря ожили. Но все плохо, ничего не помогает! Да что же это такое, наконец?! Никита Сергеевич, раздосадованный неудачами, снимал всех направо и налево. Секретари ЦК, республиканские, областные и краевые, городские и районные, министры и руководители совнархозов трепетали. Наконец, в очередной раз провозгласив, что роль партии неизмеримо возрастает и, заметив, что ныне она обязана «со знанием дела повседневно и конкретно руководить производством», ноябрьский пленум ЦК в 1962 г. решил «перейти к производственному построению руководящих органов партии снизу доверху». В ЦК КПСС и ЦК союзных республик создавали бюро ЦК по руководству промышленным производством и бюро по руководству производством сельскохозяйственным. Каждая краевая и областная парторганизация разделялась на две: одна объединяла коммунистов, работающих в промышленности и строительстве, вторая — связанных с сельским хозяйством. Образовывались два отдельных обкома. Сельские райкомы партии заменялись производственными колхозно-совхозными управлениями1. Удвоение шло ниже и шире. Стало два облисполкома, областных отдела здравоохранения, два управления милиции и т. д. Лишь КГБ не разделили на безопасность сельскую и промышленно-строительную. Короче, все удвоилось. И родилась масса анекдотов. Почему у царского орла на гербе две головы? Так одна следит за деревней, другая — за городом. Слыхали, в Англии теперь две королевы: одна по сельскому хозяйству, вторая — по промышленности. Не успели прийти в себя от раздвоения, как пленум ЦК обрушил новый каскад административных восторгов. Строительные организации выделялись из совнархозов. Сами совнархозы укрупнялись (осталось около 50), их права намеревались расширить, а границы отныне включали несколько областей. Началась разработка закона о социалистическом предприятии с целью увеличения полномочий директоров. В Совмине созданы отраслевые государственные комитеты, на которые возложена ответственность за внедрение новой техники и технологии. Перестроена вся система планирования: создавался новый орган для осуществления текущего годового планирования — Совнархоз СССР, которому передавали функции Госплана; Госэкономсовет преобразовывался в Госплан, занимающийся планированием перспективным. Это богатство административной мысли требовало контроля, и тогда, как Вы помните, образовали единый сверхорган — Комитет партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совмина СССР. В марте 1963 г. появился еще один административный монстр — ВСНХ СССР во главе с Устиновым, назначенным первым замом Хрущева наряду с Микояном и А. Н. Косыгиным. ВСНХ подчинялась вся промышленность страны. В учреждениях приходилось вывешивать схемы, по которым плутали посетители, отважившиеся решать какие-то дела... Надо обладать очень богатой фантазией, чтобы увидеть здесь нечто большее, чем бюрократическую реорганизацию. Даже если к этому добавить намерение Хрущева (озвученное в 1960 г. на сессии Верховного совета) перевести армию на территориальный и милицейский принципы комплектования и функционирования, его план 1964 г. дальнейшей децентрализации управления сельским хозяйством (отдельная структура ведает всем зерновым производством, отдельная — молочным, отдельная — свиноводством и т. п., предусматривалось даже управление по пушному зверю и пчеловодству), то и тогда придется согласиться с Волкогоновым. «Хрущев даже не пытался что-то кардинально изменить в системе, самой основе экономической жизни страны. Он и не мог этого сделать, пока держался за "ленинские заветы"»155. Но если это так (а Вы разве сомневаетесь в этом?), то не тщета ли и ловля ветра рассуждения о неготовности страны, общества, государства к реформам? Реформы-то где?! Понятно, что общая децентрализация и совнархозы расширяли функции, права и значение формирующихся местных (прежде всего — республиканских) элит. Не случайно брежневская «История КПСС» сетовала: «У работников проявлялись местнические настроения в ущерб общегосударственным», все чаще «руководители проявляли местничество», а «История СССР» твердила об усилении роли государства, усилении государственного контроля во всех областях коммунистического строительства, расширении организаторско-хозяйственной деятельности ЦК КПСС и Совмина СССР156. Хлевнюк полагает, что абсурдное на первый взгляд «раздвоение» наряду с 25 параграфом устава партии были поиском Хрущевым «несталинского ответа на опасную для центра тенденцию» усиления регионального руководства157. Пусть так, но это ли реформа? Не сопротивление консерваторов, аппарата, недалекого народа мешало Хрущеву. «Главная слабость» постсталинского «быстро окостеневшего политического режима» — «не просто отсутствие эффективных демократических механизмов, а неспособность даже двигаться в этом направлении» (В. Л. Шейнис, Ю. А. Левада)158. Или, как говаривал Гефтер, Хрущев (и режим в целом) не дорос даже до понимания необходимости даруемой сверху демократии. Хрущев извелся, издергался, смертельно устал в результате безнадежного метания в тупике. Разругался со всеми, оттолкнул от себя всех, на кого мог бы опереться. И остался один, совершенно один. Дж. Боффа среди значимых причин поражения в конечном счете Никиты Сергеевича как реформатора называл отсутствие «настоящей фракции Хрущева», «настоящего течения», «движения в поддержку»159 Первого. Но после июня 1957 г. в президиуме и ЦК доминировали «люди Хрущева», а после XXII съезда никаких иных вообще не осталось. Естественно, всех их вырастил Сталин, но других-то и быть не могло. А Хрущев весь президиум, ЦК и всю КПСС рассматривал как свою «фракцию». Какого еще «течения в поддержку» можно было желать, когда все без исключения твердили вместе с Сусловым: «[И]менно Никита Сергеевич стоит во главе тех замечательных процессов, которые возникли в нашей партии и стране после XX съезда и обеспечивают успешное продвижение советских людей к коммунизму. (Продолжительные аплодисменты.)». Наш ЦК «во главе с верным ленинцем Никитой Сергеевичем Хрущевым един и монолитен, как никогда. (Продолжительные аплодисменты.). Товарищ Н. С. Хрущев, с его неиссякаемой энергией, с его подлинно большевистской страстностью и принципиальностью, — признанный руководитель нашей партии и народа. Он выражает самые сокровенные думы и чаяния советских людей. Ленинскую линию, которую проводит наша партия, нельзя отделить от ЦК, от Никиты Сергеевича Хрущева... Эту линию безраздельно поддерживают все коммунисты и весь народ нашей страны. (Бурные аплодисменты. Все встают.)»160 Это говорилось в феврале 1964 г. на пленуме ЦК, который единогласно, продолжительно и бурно вставал. В апреле столь же бурно отметили 70-летие нашего «дорогого Никиты Сергеевича» (фильм с таким названием сняли к юбилею). Установив, что прожита им всего лишь половина жизни и пожелав здоровья и успехов во второй половине, товарищи наградили Хрущева Золотой звездой Героя Советского Союза. У падкого на лесть Никиты хватило такта не принять звание маршала, но страна ворчала: «Понавешал себе побрякушек, то ли дело Сталин...». Предлагались на выбор новые надписи на мавзолее: «Здесь с 1953 по 1961 год товарищ Сталин скрывался от Временного правительства» или «Здесь в годы культа личности Хрущева скрывался И. В. Сталин». Понятно, что народ не простил Хруща, не выполнившего обещаний о штанах и мясе. Но очевидно и другое: источником культовых конструкций вновь выступил «аппарат». Помимо прочего, он таким образом стремился застраховать себя от грубости, хамства и самодурства Первого. Его любимые печатные определения ближайших подручников: «дурак, бездельник, лентяй, вонь, грязная муха, дерьмо, говно, жопа, ссыте, как кобели на тумбу». Мы не думаем, как Пихоя, что по части разнузданного мастерства унижения и оскорбления Хрущеву не было равных в советской истории161. «Товарищ Сталин», основоположник коммунистической царственной матерщины, не был сдержан на язык, да и свидетелей почти не оставил (кстати, Хрущев многое вспомнил из сталинских ядреных высказываний), одни резолюции. Тут не это важно, а другое. Во-первых, люди простые и служилые считали, что «небо еще не видело такого позорного пацака», как Никита. Во-вторых, у Хрущева не возникало искушения использовать сталинское средство — исключение из жизни, самодур он был добрый и без комплексов, поэтому душу отводил не в убийствах. Но Хрущев как советский правитель отличался от прочих «хозяев земли российской» тем, что при нем исчезли всякие критерии верности и карьеры. Его окружение целиком зависело от его капризов и настроения. Его постоянное непостоянство, изумительный дар хаотического импровизатора, властная безоглядность, незадачливость и беспечность, опасная болтливость, вероломство в дружбе и самоуверенность в политике и прочие известные Вам качества делали главу партии и государства, по словам Авторханова, исключительно опасным диктатором для окружающих. Как угодить Хрущеву, не знал даже он сам162. Поэтому весь период его правления «усеян политическими трупами высокопоставленных работников, попавших в опалу, внезапно и без какой-либо очевидной причины» (Л. Шапиро). «То ценил — то не ценил, то верил — то не верил. Сам не знал почему». «Он как будто нарочно создавал себе врагов» и «даже не замечал этого». Люди узнавали об отставках только тогда, когда оглашали список соответствующего «органа власти». Все происходило без предварительных обсуждений, без предупреждения (А. И. Микоян)1. В 1960-1961 гг. сменил половину секретарей обкомов партии. Фурцеву вышвырнул из президиума ЦК, и она пыталась покончить жизнь самоубийством. Секретаря ЦК КП Грузии Хрущев решил сместить, объявил об этом, но ничего делать не стал. Одновременно готовился показать кузькину мать белорусскому руководству. Главу Совмина Украины В. В. Щербицкого ввел в президиум в октябре 1961 г., а через два года — вывел. В итоге вокруг остались посредственные ничтожества и ничтожные посредственности вроде Л. И. Брежнева, Ф. Р. Козлова, Н. В. Подгорного, М. А. Суслова и прочих. Микоян, имевший возможность сравнивать, полагал, что политбюро до 1957 г. было более сильным по составу работников, чем после 1957 г. Все они были работниками областного масштаба, а Суслов оказался настоящим реакционером. Молотов, признававший, что Суслов — сталинист, считал этого в скором времени второго человека в партии большим занудой и провинциалом в политике. А Подгорного даже его сиятельные коллеги по «забиванию козла» («забить козлика» — одно из любимых занятий Брежнева) именовали не иначе как «пусто-пусто» (есть такая костяшка в домино). Недалекие, неумные, невежественные, стоявшие на гранитном основании «Краткого курса», они были похожи друг на друга своей бесцветностью. Как существа примитивные, сталинские ученики, а ныне — хрущевские соратники, обладали колоссальной способностью к мимикрии, всегда колебались вместе с генеральной линией партии, жили умом своих начальников. Крупные личности, самостоятельные характеры вообще не требовались Системе, тем более — Хозяину. По свидетельству многих современников, исключение представлял А. Н. Косыгин, первый заместитель Хрущева по правительству. Но Алексей Николаевич этот же пост занимал и при Сталине. Никого не вдохновлял коммунизм к 80-му году. Аппарат снизу доверху устал от Хруща и активно саботировал его начинания. Возникла, по определению Первого, центропробка. Почуяв неладное, Никита Сергеевич с лета 1964 г. всех предупреждал, что надо, мол, расширить президиум за счет молодых (Микоян). По аппарату поползли слухи, что Хрущев собирается обновить президиум, ввести в него новых людей (Яковлев)163. Никитины людишки, утратившие уверенность в завтрашнем дне, испугались за свои посты. Они смирились бы и с разоблачением культа личности, и с совнархозами, и с кукурузой, но потерю кормила власти, особенно если различить в «кормиле» и второй смысл, пережить не смогли бы. Между тем в самой Власти происходили необратимые изменения. Не одни лишь хрущевские административные восторги и войны за просвещение, хотя и они тоже (а что еще?), раскалывая властный монолит, расплескивая «квашню» Власти, привели к тому, что сгустки и узлы Власти (помните, мы о них говорили в главе VII п. 4?) окончательно превратились в самостоятельные ее центры и источники. В своих мемуарах, составивших четыре тома, Никита Сергеевич называет лишь одну силу, способную запугивать руководство, толкать правительство в неправильном направлении, проводить собственную политику: «Это те, кого называют военно-промышленным комплексом». Хрущев причислял сюда военных, особенно опасаясь среди них людей с кастовым мышлением; ученых и производителей оружия, заинтересованных в увеличении его производства; «часть общества, которая поддается на демагогическую пропаганду и начинает давить на правительство в том же направлении». Не так прост был Никита, как казался, не правда ли? Впрочем, он с увлечением и восхищением рассказывает о поисках ученых, о создании орудий смерти, любовно называет королевскую ракету «Р-7» семерочкой, рассуждает о космической программе, детище ВПК и холодной войны, сетует на расходы. И тут же настаивает: «рано или поздно Советскому Союзу необходимо будет послать человека на Луну и с научной точки зрения, и из престижных соображений»164. Между тем лунная программа, ничем не закончившись, за шесть лет поглотила 6 млрд рублей, буквально сгоревших и выброшенных в космос. Зато Хрущев с нескрываемой гордостью поведал XXII съезду о том, что «мы располагаем сейчас» разнообразными ракетами и собираемся взорвать «водородную бомбу мощностью в 50 млн тонн тротила». У нас есть бомба и в 100 млн тонн тротила. «Но взрывать такую бомбу мы не будем, потому что если взорвем ее даже в самых отдаленных местах, то и тогда можем окна у себя повыбить. (Бурные аплодисменты.)»*. Интересны наблюдения одного из творцов водородной бомбы, академика в 32 года, трижды героя Соцтруда к 40 годам, А. Д. Сахарова, побывавшего в конце 50-х на заседании президиума ЦК и слушавшего доклад Д. Ф. Устинова, заместителя Хрущева «по оборонной промышленности» в правительстве. «Устинов держался не просто как чиновник аппарата, даже самый высший, а как человек, преследующий некую сверхзадачу». Он говорил еле слышно, и казалось, что он обращается только к Хрущеву. Андрей Дмитриевич подумал: «Вот он, наш военно-промышленный комплекс». Академик хорошо знал Устинова, Л. И. Брежнева, секретаря ЦК, во второй половине 50-х курировавшего «оборону», Л. В. Смирнова, дважды героя Соцтруда, главу госкомитета Совмина по оборонной технике в ранге министра и заместителя председателя Совмина, Е. П. Славского, трижды героя Соцтруда, министра среднего машиностроения с 1957 г. Все это были люди деловые, знающие, энергичные, прагматики и циники, всецело поглощенные сверхзадачей, ставшей для них самоцелью, — наращиванием военной мощи СССР. Надо полагать, не только Сахаров, но и Хрущев понимал: «Люди этого типа — очень ценные и иногда — опасные»165. Во всяком случае, Никита Сергеевич, не желая концентрировать власть над ВПК в одних руках (если не считать его собственных), распределил ее между несколькими инстанциями. Не поставил он во главе армии и флота крупных военачальников. Маршала И. С. Конева отправил в отставку, а его ровесника маршала М. В. Захарова, который иной раз на заседаниях подремывал, назначил начальником Генштаба. Понятно, что военным всегда требуется больше оружия и солдат. Естественно, что в стране, пережившей страшную войну и все время стоявшей в шаге от новой, весьма значительная «часть общества» даже и не из демагогических побуждений готова была пойти на любые жертвы, «лишь бы не было войны». Удивительно ли, что конструкторы предлагают какие-то диковинные орудия или истребители с атомным двигателем. Академик Сахаров со стыдом вспоминал, как после испытания очередного сверхмощного «изделия», поняв, что нет надежных средств для его доставки, начал фантазировать по поводу гигантской торпеды с некоторым необычайным двигателем. Правда, «выскочив из воды», этот монстр уничтожил бы и военную базу, и огромное количество людей. Но, черт возьми, какая замечательная идея! К счастью, моряки не одобрили «людоедского проекта»166. А могли бы. И, пожалуй, уговорили бы и Хрущева: он любил подобные штуковины и собирался воевать не в чистом поле, а угрожать территории противника и его населению в целом. Вы спросите, перечитав хрущевские диктовки: а разве президент Эйзенхауэр не сетовал на неуправляемость и мощь ВПК; не везде ли так? Спросим и мы: какие институты, блокирующие или контролирующие ВПК, существовали в СССР; могли ли съезды КПСС или сессии Верховного Совета определять военный бюджет; можно ли доверять данным о военных расходах, поставляемым советской статистикой, которая, по словам Хрущева, могла из дерьма пулю отлить? Мы думаем, что в прежние времена стратегию ВПК определял Генералиссимус. В 60-е годы генерал-лейтенант Хрущев уже имел дело с законченной самодовлеющей силой. Она не была непосредственно представлена в президиуме ЦК, но на прочих уровнях власти обосновалась прочно. Какие действия Хрущева заставляли эту силу самоопределяться, какие факторы способствовали нарастанию ее мощи и независимости, почему она превратилась в политического игрока, и, наконец, в институт, Вы объясните самостоятельно. Не забывайте: именно при Хрущеве союз генералитета, «оружейников» и фундаментальной науки был освобожден от опеки аппарата насилия и террора. Полиция тайная и не очень низводилась Хрущевым постоянно, и мы об этом уже говорили. Расщепленное ведомство в одной своей ипостаси — министерства внутренних дел — распалось на 15 республиканских министерств, а российское в 1962 г. вообще трансформировали в министерство охраны общественного порядка, перераспределив часть его функций в пользу народных дружин. Комитет госбезопасности при Совмине СССР во времена Хрущева возглавляли три председателя, двое из которых — А. Н. Шелепин (1958-1961) и В. Е. Семичастный (1961-1967) до своей чекистской карьеры являлись комсомольскими лидерами и привели с собой в КГБ массу выходцев из ВЛКСМ. Шелепин имел все основания констатировать на XXII съезде: «Органы государственной безопасности — это уже не пугало, каким их пытались сделать в недалеком прошлом враги — Берия и его подручные, а подлинно народные политические органы нашей партии в прямом смысле этого слова». При этом главный чекист напирал не на карательные, а на воспитательные задачи, отныне стоявшие внутри страны перед его ведомством167. Сам Хрущев пытался ограничивать полицейские поползновения КГБ и ликвидировал всеобъемлющий террор. Правда, полицейский поводок, на котором держали страну, оставался, как Вы знаете, коротким. Страх, конечно, никуда не исчез. Матери даже в начале 60-х давали подзатыльники детям, рисовавшим войну, советские танки, самолеты со звездами и немецкие со свастикой, и шипели: «Ты что, хочешь, чтобы отца посадили?» Но Хрущев преуспел в изменении масштабов. Сверх того, он освободил от страха и террора партийный аппарат. Не менее 13 тысяч олигархов от секретаря райкома и выше (или более четверти миллиона партсекретарей со своими секретариатами) вздохнули спокойно после того, как Первый запретил КГБ их «оперативную разработку». Чем еще досадил глава правительства «органам», лишив их высшей власти, легко вспомнить или узнать. Не забывайте: разветвленная система сыска, шпионажа, контрразведки сохранилась. Знакомство хотя бы с двумя необычными свидетельствами — Кирилла Хенкина и Джорджа Блейка168 — поможет Вам понять, что такое советский шпионаж. Но учтите: уже не Никита в Кремле направлял его, дергая за ниточки по всему миру и разрабатывая собственные планы. Генератором оперативных идей и стратегических игр (за редчайшим исключением) стала Лубянка, хотя в знаменитом здании и в президиуме ЦК уже не нашлось места гению сыска, хотя бы равному Л. П. Берии. Заслуживает внимания вывод Р. Г. Пихои: «Прежние сотрудники МВД и МГБ были исполнителями в том числе и преступных приказов. Новый КГБ возглавляли политические деятели, а его сотрудники яснее, чем их предшественники, осознавали себя "вооруженным отрядом партии", были инициативнее и самостоятельнее... Это далеко не тождественно персональной поддержке лично Н. С. Хрущева»169. Нарастание социально-политического и экономического кризисов в начале 60-х способствовало усилению и полиции-милиции, и жандармерии-чека. 1962 год обогатил УК РСФСР не только уже названными шедеврами карательной мысли. В главе первой Особенной части Уголовного кодекса, толковавшей о государственных преступлениях, адамантом сияла статья 70 — Антисоветская агитация и пропаганда. Оцените такой перл из арсенала отечественной юриспруденции с точки зрения прав человека: «Агитация и пропаганда, проводимая в целях подрыва или ослабления Советской власти либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы такого же содержания — наказывается лишением свободы на срок от шести месяцев до семи лет и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки или ссылкой на срок от двух до пяти лет. Те же действия, совершенные лицом, ранее осужденным за особо опасные государственные преступления, а равно совершенные в военное время — наказываются лишением свободы на срок от трех до десяти лет и со ссылкой на срок от двух до пяти лет или без ссылки»170. Хрущев сознательно менял режим личной власти с опорой на аппарат насилия властью партии. Разумеется, в своем понимании. Помните: «А кто в партии решает? Мы решаем»? В любом случае связку Первый (генсек) — председатель КГБ (глава ОГПУ, НКВД, МВД, МГБ) Хрущев разорвал. В 1958 г., когда тогдашний глава КПК Н. М. Шверник представил Хрущеву доказательства немыслимого воровства министра Серова еще в годы его службы в Германии (Анастас Микоян никак не мог вспомнить, больше двух миллионов марок награбил герой или меньше, а Рой Медведев поведал о присвоении генералом короны бельгийских королей, которая как-то затерялась в генеральских кладовых171), Никита Сергеевич не желал расставаться с испытанным служакой. «Не может быть вор министром», — твердил Анастас Иванович, а Никита Сергеевич — ни в какую. Но все же в итоге сдался. Однако Хозяин, держащий «на крючке» боготворившего или боявшегося его исполнительного шефа жандармов, — совсем не то же самое, что первый секретарь, пусть и совмещающий свой партийный пост с высшим государственным, но имеющий дело с шефом-политиком. КГБ стал самостоятельным политическим игроком, что и показала история подготовки и смещения Хрущева в октябре 1964 г. Семичастный был нужен заговорщикам не как всего лишь кандидат в члены ЦК, а именно как председатель КГБ, способного выполнить лишь присущие этому ведомству функции. В лучших отечественных традициях Хрущев мог бы «править с грозой», эксплуатируя энтузиазм и любовь миллионов. Но от «грозы» он вынужден был отказываться, освобождаясь от страха, снимая его вериги с ЦК и Аппарата. Энтузиазм же если и не иссяк вовсе, то серьезно истощились его источники — бескорыстный, наивный романтизм и незамутненная вера в идеалы коммунизма. Внутри Аппарата (т. е. всей этакратии) произошло перераспределение властных полномочий, изменились роль и удельный вес центров власти. Партийный аппарат (со всеми своими периферийными приложениями вроде советов, комсомола, профсоюзов и т. д.) при поддержке армии в 50-60-е гг. пошел «на калькулированный риск, чтобы спасти весь режим» и объявил, что «все преступления режима совершены лишь одними чекистами во главе со Сталиным, а всеми успехами режима страна обязана в мирное время — партии, а в военное время — партии и армии». «Союз партии и армии» боролся «не против институции, а против лиц, не против полицейской сущности государства, а против полицейской диктатуры над партией». Полиция «перестала быть всемогущей, но само советское государство не перестало быть полицейским». Мы советуем с вниманием, но критически отнестись к этому выводу А. Авторханова, считавшего, что КГБ начал превращаться в соучастника верховной власти лишь после Хрущева172. Но учтите: его «треугольная схема верховной власти» кажется более отвечающей действительности и побуждающей к анализу, нежели доминирующая «точечно-линейная» гипотеза об абсолютном господстве партаппарата. Имея свои представления о партии и роли ее аппарата, Хрущев бился над неразрешимой задачей: как превратить КПСС в хозяина во всех областях человеческой деятельности. Но даже высокотехнологичные отрасли производства в отдельности уже не поддавались централизованному управлению, а всей мощи партаппарата, темперамента, волюнтаризма и субъективизма Никиты Сергеевича не хватило для подъема сельского хозяйства. Партаппарат был не в состоянии господствовать в одиночку. Другое дело, что по-прежнему наличествовал идеологический «колпак», «обруч», «фундамент». Можете выбрать наиболее адекватный синоним или допустить существование всех трех ипостасей аппарата сразу. Но не согласиться ли с М. Малия, писавшим, что почти 12-миллионная партия к середине 60-х окончательно превратилась в корпоративную организацию управленческих элит, номенклатурного истеблишмента и не нуждалась ни в Хозяине, ни в доминировании любого первого секретаря?173 Конечно, Вы могли бы привести статистические данные: в первой половине 60-х президиум ЦК (вместе с кандидатами) состоял в основном из «центральных» секретарей, секретарей бюро ЦК по РСФСР, республиканских секретарей ЦК КП Белоруссии, Грузии, Узбекистана, Украины. Из 18 высших партийных олигархов лишь трое (включая Хрущева) представляли Совмин СССР, двое — Верховный Совет и КПК, еще двое Совмины РСФСР и Украины (узнайте расстановку в ЦК). Но дело в том, что Система в те годы уже строилась на согласованиях. Поле согласований не ограничивалось президиумом ЦК, ЦК КПСС, Советом министров и Верховным Советом СССР. Шли формальные (в рамках пленумов ЦК и расширенных совещаний) и неформальные консультации между Центром и местными функционерами, внутри «треугольника Власти». Президиум ЦК уже не являлся единственным и последним арбитром, а инициативы Первого оказывалось недостаточно для превращения в общую идею олигархов. При этом нараставшая сложность Системы не оставляла места для сверхцентрализованного контроля. Для нормального функционирования этой разветвленной конструкции требовались надежные гарантии предсказуемости и стабильности. Система более не нуждалась в Хозяине, он ей был противопоказан. Досадивший всем и оттолкнувший всех Хрущев был достаточно самоуверенным политиком и полагал, что находится на вершине властной пирамиды. В ее основании — «треугольник Власти», а между основанием и вершиной — поддерживающий политику партии и правительства, т. е. лично Никиту Сергеевича, народ. Но авторитет Никиты упал, вершина пирамиды просела. Первый секретарь ЦК и глава правительства оказался блокированным в «треугольнике Власти», превратившись в заложника той Системы, которая его вырастила и которую он хотел улучшить, совершенно не зная, как этого добиться. Впрочем, может быть, правы не мы, а Лен Карпинский, уверенный, что Хрущев не сомневался в принципиальном совершенстве общественной конструкции, созданной за годы сталинской диктатуры под именем социализма, поэтому ничего улучшать не собирался, думая ограничиться лишь избавлением от «деформаций». В любом случае и мы не спорим с тем, что все реформы Никиты Сергеевича обернулись попыткой с негодными средствами. Главное же противоречие состояло не в противодействии реформам со стороны бюрократического аппарата и противостоянии реформаторов и сталинистов-консерваторов, а во внутреннем противоречии Хрущева как человека и Хрущева как коммунистического лидера. Или иначе и шире: между коммунистическим идеалом и практикой коммунистического строительства. Проблема совмещения не решалась ни сталинскими, ни хрущевскими методами. Она не решалась вообще. Демократия и свобода под давлением коммунистической парадигмы предстают в виде законченной тоталитарной конструкции. Вот и Дж. Боффа, симпатизировавший Никите Сергеевичу, пришел к неутешительному выводу: «Хрущев независимо от своих намерений скорее укрепил сталинскую систему, чем по-настоящему реформировал ее. Он изменил не только то, что было в ней самого угнетающего, но прежде всего то, что обусловливало ее кризис... Основная часть сталинизма, наиболее жизнеспособная, осталась неизменной»1. А каково Ваше мнение? Согласитесь, что независимо от намерений Никиты Сергеевича случилось еще много чего помимо укрепления Системы (Вы можете перечислить, что именно?). Или не так? На своем последнем пленуме в октябре 1964 г. Хрущев признает свой главный недостаток — доброту и доверчивость, добавляя, что он не замечал своих недостатков. Но сбросили государя (речь о технологической причине, не о сути) из-за его излишней самоуверенности. Имея полные сведения о заговоре, сложившемся в президиуме, Хрущев и Микоян отправились в отпуск, откуда Никиту Сергеевича срочно вызвали на пленум ЦК. Президиум 13-14 октября, а затем и пленум 14 октября решали и решили единственный вопрос — о Хрущеве. Никита Сергеевич много рассказывал о технологии переворотов и заговоров 1953 и 1957 гг., кое-кто был активным участником тех событий. Так что у заговорщиков никаких проблем не возникло. Здесь важно не столько то, что они осмелились (впрочем, и это полезно иметь в виду), сколько то, что впервые в коммунистической истории легально и в рамках тогдашних установлений произошла смена неугодного олигархам правителя. Отдадим должное и Хрущеву: он признал многие свои ошибки, извинился за грубость (еще не решилась его судьба, еще его не свергли!), напомнил, что и он человек, может заблуждаться, но никто из окружения раньше ему ничего не говорил, а лишь поддакивали. Никита Сергеевич не каялся и не унижался. И в который раз показал себя политиком недюжинного ума, заявив, что рад за партию, которая выросла, наконец, и может контролировать любого человека. Собрались, мажете меня дерьмом, говорит, а я и возразить не могу. Но, говорит, как же с вами бороться? Мы же вместе разгромили антипартийную группу. А приехав домой после того, как пленум «удовлетворил просьбу т. Хрущева Н. С. об освобождении его от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состоянии здоровья», швырнул уже ненужный портфель и подытожил: «Может, самое главное из того, что я сделал, заключается в том, что они смогли меня снять простым голосованием...»1. Вы найдете, что добавить к заслугам Хрущева? Политическую конструкцию, оформившуюся после смерти Сталина, часто именуют «посттоталитаризмом». Леонард Шапиро, ставивший XX съезд в один ряд с отменой крепостного права и февральской революцией, настаивал на необратимости сдвигов («к старым порядкам в России уже нет возврата, чем бы ни было чревато будущее»). Но он же не сомневался в том, что хрущевская власть осталась «столь же абсолютной по своему эффекту», каковой была сталинская. «Если эту разновидность произвольной личной власти... считать существенной чертой тоталитаризма, то хрущевское владычество следует назвать тоталитарным». Завершая свою Историю КПСС, исследователь и в 1970 г. не видит оснований для рассуждений о превращении партийного и государственного аппарата в отдельные институты и заключает: «Советский Союз все еще следует считать тоталитарным государством»2. А каково Ваше мнение? Народ же праздновал низложение неудачливого правителя, отводя душу в разгульном пьянстве и разудалых частушках. Оцените «тональность и направленность» одной из них. «Насмешили всю Европу, / показали простоту: / десять лет лизали... в общем / оказалося — не ту! / Мы живем, забот не зная, / смело движемся вперед. / Наша партия родная / нам другую подберет!». А что Вы скажете о таком плоде «народного творчества»? «Товарищ, верь: придет она — на водку старая цена! / И на закуску будет скидка — ушел на пенсию Никитка!». ...Хрущев умер в сентябре 1971 г. «Правда» мелким шрифтом на третьей странице сообщила о кончине бывшего первого секретаря ЦК, председателя Совмина, персонального пенсионера Н. С. Хрущева. По завещанию надгробный памятник делал Эрнст Неизвестный — один из тех, кого Хрущев разгонял в Манеже. Белый и черный мрамор зубцами наступают друг на друга. Золотая голова Никиты Сергеевича... Рассказывали, что в каменоломнях не могли подыскать нужный — очень большой — камень. По стандартам таких не полагалось. Пришлось сооружать надгробие из нескольких стандартных блоков. Хрущев — единственный из первых лиц государства — похоронен не у Кремлевской стены, в коммунистическом Пантеоне, а на Новодевичьем кладбище. Как Вы думаете, почему?