Как и многое из того, что свершил лично Хрущев, реабилитанс и осуждение культа личности Сталина (если выражаться языком эпохи) получили взаимоисключающие оценки. Эмоции миллионов освобожденных и нескольких сот тысяч реабилитированных и их родственников выразила, назвавшись хрущевкой, Анна Ахматова, которой Никита вернул самое дорогое — ее сына. Легко понять, чье мнение озвучил Молотов: «Хрущев — он, безусловно, реакционного типа человек, он только примазался к Коммунистической партии». «Такой уголовный тип, как Никита», «дал возможность вырваться наружу такому зверю, который сейчас, конечно, наносит большой вред обществу». «[Это] называют гуманизмом, а на деле — мещанство». «Роль Хрущева очень плохая». Заметьте: не Берия, который тоже не коммунист и тоже примазался, уголовный тип. («Вот насчет того [репрессий] — не Берия виноват... Берия был чиновником при этом».) И не в «террористических делах» (молотовская фраза)43, т. е. не в уничтожении невиновных людей преступление, а в прощении невинно убиенных и умученных! Возникают естественные вопросы: что заставило Хрущева действовать, чего он хотел, что означали его действия, что изменили, к чему привели? Непросто выявить хотя бы основные факторы, повлиявшие на Хрущева и заставившие его сделать на закрытом заседании XX съезда КПСС в феврале 1956 г. доклад «О культе личности и его последствиях», вызвавший необратимые последствия. Поэтому не спешите в своих поисках и ответах. Современники хрущевского «десятилетия», называвшие себя детьми XX съезда и благодарные Хрущеву за глоток свободы, особо настаивали на значимости личных качеств первого секретаря, среди которых прежде всего выделяли человечность, доброту, совестливость. Этот набор, отчаянная смелость на грани авантюризма и чувство долга толкали их обладателя на реформы и действия во имя высших общественных целей. И одна из самых важных — демократизация, понимаемая как восстановление ленинских норм жизни, возврат ленинских порядков в партии и государстве44. Холодновато-отстранен ные скептики позднейшего времени склонны видеть в Никите скорее взбалмошного и заполошного самодура, чем реформатора, способного на концептуальные системные преобразования. Акцент в этом случае делают на беспринципную борьбу за власть, в процессе которой обвинения в подготовке и проведении репрессий, реабилитация и освобождение невинно пострадавших оказывались лишь подручными средствами политической игры циничных аппаратных властолюбцев45. Стремление учесть комплекс побудительных мотивов и целей Хрущева привело некоторых исследователей к признанию значимости как уже названного, так и специфической политической биографии первого секретаря. Получается, что по целому ряду параметров — возраст, происхождение, склад характера, время вступления в партию, период формирования в качестве политика, обстоятельства восхождения к высотам власти, специализация — Никита Сергеевич оказался в кремлевских палатах уникальным представителем поколения высших функционеров, уничтоженного в ходе строительства социализма. Но таких, как он, уцелело великое множество в райкомах и обкомах. А он вклинился между вельможами-холопами старого закала (Молотов, Ворошилов, Каганович, Микоян) и типичными карьеристами «третьего призыва» (Берия, Маленков)46. С этим, видимо, стоит считаться. Грубиян и матерщинник, не уступавший «в этом деле» Ворошилову или Кагановичу, завсегдатай сталинских застолий вместе с Берией, Маленковым и Булганиным, Хрущев не был «пожарником», посылаемым время от времени на места для ликвидации очередного прорыва, как Микоян или Каганович. В отличие от Маленкова, он не стал и «телефонщиком», улаживавшим проблемы заочно. Он любил сам их выискивать и самолично разрешать. Ни об одном из коммунистических лидеров не рассказывали столько былей, сколько о Никите, фантастическом путешественнике. Многие из них — на грани анекдота, мифа, а порой и за этой гранью. Но невозможно представить, чтобы о ком-нибудь еще сложили нечто подобное. Как-то раз после войны приехал Никита Сергеевич в украинский колхоз собственного имени (обычай почетных присвоений имен настоятельно практиковал Сталин, а Хрущев, став Первым, его искоре нял). Осмотрели с председателем хозяйство. Сели вечерять. Выпили. Председатель стал просить подбросить какую-то технику, с кормами помочь. Хрущев отнекивался. Выпили еще по одной. Председатель и говорит: «Никита Сергеевич, Вы носите имя нашего колхоза. Уважьте просьбу, не позорьте его!» Мудрый Гефтер, чуткий к словам, назвал Никиту подобием человека. А Молотов даже как будто и похвалил: «Хрущев много ездил на места... Везде бывал... В наиболее простой обстановке. Нельзя отрицать... в этом его не упрекнешь. Его и меньше стеснялись, его считали своим, народным»47. Что-то все-таки таилось в этом казавшемся недалеким лысом, курносом человечке с оттопыренными ушами, коротковатом, пузатом, подвижном, с длинными руками, которыми он постоянно размахивал, произнося бесконечные сумбурные речи, если он — единственный из сталинской когорты — нашел в себе силы изжить сталинизм. Говорят, что Никита Сергеевич признал, что руки у них у всех в крови по локоть. Но он нигде и никогда, в отличие от Микояна, не взял на себя ответственность за конкретные жертвы. Недаром держался так долго сиятельный палач Серов: по распоряжению Хрущева он, как утверждают ученые, но опровергает его сын, уничтожил личный архив Берии, в котором, согласно рапорту генерала, хранились «документы, содержавшие провокационные и клеветнические данные»48. Однако, опять-таки в отличие от Анастаса Ивановича, поддержавшего десталинизацию, Хрущев не ограничился рассуждениями о «преступных ошибках» Сталина, среди которых и уничтожение «командных кадров армии, партии и государства»49. Из ближайшего (да и из ближнего) круга лишь он один объявил Сталина тираном, убийцей и извергом, совершившим деяния, которые считались бы уголовными преступлениями в любой стране, за исключением фашистских государств Гитлера и Муссолини, и за которые необходимо судить. Правда, в российской «транскрипции» диктовок Хрущева фраза со сравнением выглядит так: «...за исключением тех, где не руководствуются никакими законами»50. Но те, кто слышал пленки с записями воспоминаний, помнят о Гитлере и прочем. Это, наряду со многим другим, говорит лишь о необходимости критического подхода к тексту, именуемому мемуарами Хрущева. Не забывая об этом, полезно сравнить описания Микояном и Хрущевым предсъездовской ситуации, первых шагов реабилитации и логики руководства. Текстологический (т. е. в данном случае — весьма ненадежный) анализ свидетельствует об особой активности Микояна, который куда подробнее и откровеннее Хрущева излагает аргументы в пользу осуждения на XX съезде сталинского режима (удивительно, но в обоих текстах встречаются дословные совпадения)1. Два обстоятельства раскрыли ему глаза, объяснял Анастас Иванович. Во-первых, освобожденные и реабилитированные среди почти 8 тыс. старых большевиков О. Г. Шатуновская и А. В. Снегов, по словам которых подавляющее большинство репрессированных были ни в чем не виновны. Показания Снегова на процессе Берии оказали следствию существенную помощь, а оба этих неукротимых человека сыграли огромную роль в просвещении руководства и подготовке «вопроса о Сталине» на XX съезде. Во-вторых, направляя к Генеральному прокурору СССР Р. А. Руденко многочисленные просьбы детей и вдов членов ЦК и наркомов, казненных в 30-е годы, Микоян ни разу не получил отказа в реабилитации. Хрущев свидетельствовал: прокурор ему прямо заявил, что с точки зрения юридических норм не существовало никаких данных для осуждения этих людей, в том числе Бухарина, Рыкова и других, проходивших по открытым процессам. Все основано на личных признаниях, добытых путем истязаний. Нам сейчас не важно, «прозрели» ли Никита и Анастас под влиянием названных или иных факторов, для чего они захотели прозреть, была ли у них совесть. Интереснее логика Микояна. На свободу выходят невиновные люди. Надо «если не всей партии, то хотя бы делегатам съезда» «доложить о том, что было. Если мы этого не сделаем на этом съезде, а когда-нибудь кто-нибудь это сделает, не дожидаясь другого съезда, все будут иметь законное основание считать нас полностью ответственными за прошлые преступления». Если мы это сделаем по собственной инициативе, «то нам простят ту ответственность, которую мы несем в той или иной степени. По крайней мере, скажут, что мы поступили честно... все рассказали и не были инициаторами этих черных дел». Хрущев уверял, что сопротивление этому плану со стороны Ворошилова, Кагановича и Молотова удалось сломить простым аргументом: сознавшись, повинившись, мы можем рассчитывать на снисхождение. Доклад «насчет злоупотреблений, совершенных Сталиным», «можно сделать только сейчас, на XX съезде. На XXI съезде уже будет поздно, если мы вообще сумеем дожить до того времени и с нас не потребуют ответа раньше». Прежде чем Вы решите, что об этом следует думать, вспомните присказку 50-60-х гг. «Самый смелый из армян — Баграмян, самый умный из армян — Петросян, самый хитрый из армян — Микоян» (И. X. Баграмян — маршал, герой войны, Т. В. Петросян — девятый чемпион мира по шахматам). А Хрущев не думал — он действовал. Молотов нудил: Никита, бывало, найдет идею и несется, как саврас без узды. Микоян подтверждал: увлекаясь новой идеей, Хрущев не знал меры, никого не хотел слушать и шел вперед как танк. Что ж, Никита Сергеевич верил в благотворность быстрых и простых решений. Он ничуть не сомневался в том, что если Ленин сказал: партия, которая не боится говорить правду, не погибнет, то так оно буквально и будет. Первый секретарь скажет — и она не погибнет. Он верил: курс и Система — правильные, надо лишь убрать отдельные недостатки и перегибы, снять пресс террора и страха. Хрущев и сам боялся — Запада, Сталина, Берию, разоблачений, ответственности, собственной некомпетентности. Он действовал без учета возможных дальнейших последствий. У любимого поэта Никиты Сергеевича — А. Т. Твардовского есть строчки о пехотинце, который от вражеского авианалета «не спрятался в окопчик, поминая всех родных», а «встал один и бьет с колена с трехлинейки в самолет». Это — по-хрущевски, хотя на первый взгляд и глупо. Историки старой закалки, почти не сомневаясь в том, что помыслы Хрущева не шли дальше очередной ближайшей цели, а сам он вряд ли отдавал себе отчет в политических последствиях своих шагов, полагают: взяв на себя ответственность, Никита Сергеевич оказался вынужденным делать новые шаги один за другим. Жесткая логика «извне», боевой безрассудный азарт «изнутри» неумолимо толкали первого секретаря от точечного разоблачения Берии к реабилитации послевоенных жертв террора, что, в свою очередь, било по Маленкову и выводило на необходимость пересмотра довоенных «дел» и роли Сталина. Однако расширение круга реабилитированных и углубление поисков причин затрагивало непосредственно интересы почти всех членов президиума, в том числе — и самого Хрущева1. И что отсюда следует? Каково Ваше мнение о неумолимой логике? В декабре 1955 г. (решением президиума ЦК) создана комиссия во главе с Поспеловым с довольно узкой задачей: рассмотреть причины и обстоятельства массовых репрессий 1935-1940 гг. против партийного руководства, избранного на XVII съезде. Обратите внимание: еще недавно Поспелов сочинял биографию Сталина, а ныне осуждает то, что воспевал. Солдат партии? А что Вы думаете о такой обратимости? Может быть, дело не в партийной принадлежности? Граф А. А. Аракчеев, не будучи большевиком, мог, по распоряжению государя, и работать над составлением проекта освобождения крестьян, и реализовывать административный бред в военных поселениях. Исследования архивных материалов, проведенные Волкогоновым и Пихоей, свидетельствуют: Хрущев лично дорабатывал доклад комиссии, расширяя хронологические и концептуальные рамки документа, придавая ему все более антисталинский, однозначно обличительный характер. Именно Никита Сергеевич (при несомненной поддержке большинства президиума и упорном противодействии Ворошилова, Кагановича, Молотова) был готов любой ценой выступить с новым текстом на съезде. Первый секретарь (если верить его диктовкам) заявил, что перед лицом партии согласен нести свою долю ответственности. И президиум, а затем и пленум ЦК (хотя цекисты доклада даже не видали) приняли решение заслушать на закрытом заседании съезда «доклад ЦК о культе личности»1. Какие предварительные выводы можно сделать из нашего неполного обзора и Ваших самостоятельных поисков? Чего же хотел Хрущев и вместе с ним — большинство президиума? Никита Сергеевич очень волновался: все-таки он проводил свой первый съезд. Но все шло хорошо. В отчетном докладе Хрущев объявил: «фатальной неизбежности войн нет». Сообщил, что различные страны могут переходить к социализму и строить его разными способами. И подчеркнул: Китай, Югославия, «европейские страны народной демократии» демонстрируют особые способы строительства социализма, неповторяющие советских форм переустройства общества. Откровением прозвучала уверенность (слишком напоминавшая ересь): формы социальной революции бывают разные, необязателен переход к социализму через насилие и гражданскую войну. Можно «нанести поражение антинародным силам», завоевав прочное большинство в парламенте и превратив его «в орудие действительной народной воли»1. От всего этого повеяло дискуссионной весной времен II Интернационала, ревизионизмом и социал-демократией. И кто это говорит о плюрализме (и слова-то такого не зная) и допускает его за железным занавесом в коммунистическом лагере? Коммунист № 1 в мире, наследник тоталитаризма?! Важно, что съезд новации одобрил. Он принял как должное рассуждения первого секретаря о развитии социалистического демократизма и укреплении советской законности. Разоблачение «шайки Берии», реабилитация и проверка «сомнительных дел», установление «надлежащего контроля партии и правительства за работой органов госбезопасности» возражений ни у кого не вызвали. Для воспринимающих тончайшие колебания административного эфира не требовали расшифровки критические замечания Первого в адрес «некоторых работников, не оправдавших оказанного им партией высокого доверия», «отдельных работников», допускавших «ошибочные формулировки вроде того, что у нас пока созданы лишь основы социализма», «мудрецов», противопоставлявших легкую промышленность и тяжелую индустрию. Ясно было и то, против культа какой именно личности, превращенной в героя-чудотворца, решительно выступил ЦК, восстановивший ленинские нормы партийной жизни, «которые прежде часто нарушались», что «приводило иногда к серьезным упущениям в нашей работе». И если бы Никита Сергеевич ограничился восстановлением роли ЦК как коллективного руководителя партии, характеристикой «руководящего ядра партии» как деятельного коллектива руководителей, «отношения которых строятся на принципиальной идейной основе, не допускающей ни взаимной амнистии, ни личной неприязни»51, то и тогда отход от сталинской практики был бы очевидным. Но Хрущев этим не ограничился. 25 февраля он выступил с докладом «О культе личности и его последствиях»52. Хрущев говорил как первый коммунист страны, по должности обязанный первым сказать правду, как бы горька она ни была. Сразу же назвав доселе анонимную личность по имени, Никита Сергеевич заговорил об огромном ущербе, причиненном сосредото чением необъятной, неограниченной власти в руках Сталина. У нас культивировалось возвеличивание Сталина, превращение его в сверхчеловека, который будто бы все знает, все видит, за всех думает, все может сделать, непогрешим наподобие бога. Культ личности приобрел чудовищные размеры главным образом потому, что сам Сталин всячески поощрял возвеличивание его персоны. Так вот, никакой он не бог, а деспот, уничтоживший кадры партии, вынесшие на своих плечах гражданскую войну, индустриализацию, коллективизацию, борьбу против троцкистов и правых. Пострадали ни в чем не виновные люди, которые выступали за линию партии. Но и для уничтожения тех, кто выступал против нее, часто не было достаточно серьезных оснований. Сталин отбросил ленинские принципы руководства, Сталин нарушил ленинские заветы. Сталина чрезмерно возвеличили. Ужас обуял зал, в котором сгущалась гробовая тишина. Ни единого шороха не слышалось в ней. Никто не смотрел друг на друга, боясь пошевелиться, глубоко вздохнуть. На глазах безмолвно обезумевших людей рушилось Мироздание. А Хрущев от имени поколения XVII съезда партии, расстрелянного Сталиным, обвинял бывшего Хозяина в массовых арестах, ссылках, казнях без суда тысяч и тысяч людей. Сталин уничтожил 70 % ЦК, избранного на XVII съезде, почти 60 % его делегатов. Сталин возвысился над партией и народом, совершенно не считался ни с партией, ни с ЦК, ни с политбюро. Хрущев намекал на причастность к убийству Кирова «органов», подконтрольных лично Сталину. Начало произвола Хрущев отсчитывал с этого преступления. Фальсификации следственных дел и пытки стали обычным явлением. Хрущев зачитывал предсмертные послания казненных членов ЦК, отметавшие всякие разговоры о том, что «Сталин не знал». Знал, потому что все это организовал, знал, потому что подписывал списки обреченных на смерть, доказывал Хрущев. Единовластие Сталина поставило страну на грань катастрофы в начале войны. Какая внезапность, рассуждал Хрущев, если все свидетельствовало о подготовке Германии к нападению на СССР? Нет, к войне мы плохо подготовились. Репрессии армейских командиров и политработников сняли несколько слоев командных кадров. Дисциплина упала, потому что солдат и командиров приучали разоблачать вышестоящих начальников как врагов народа. Главной причиной наших неудач и поражений явилась порочность методов руководства со стороны Сталина. Хрущев обвинял Сталина в выселении целых народов. Никита Сергеевич говорил не как озлобленный холоп, пинающий поверженного барина, а как освобождающийся от страха и рабства человек. Он взывал к здравому смыслу: ну не могут же дети, женщины, старики, целые народы отвечать за измену отдельных лиц. Сталин и после войны вместе с Берией продолжал фабриковать грязные и позорные «дела», действуя исключительно единолично. Почему же мы при жизни Сталина не помешали гибели невиновных? Потому что большинство политбюро ничего не знало и не могло вмешаться. Попытки же выступить против репрессий оборачивались гибелью смельчаков. Да и Берия, агент иностранной разведки, втерся в доверие к Сталину, умело пользовался слабостями Сталина, его поддержкой и шел по трупам вверх по государственной лестнице, став первым заместителем главы правительства. Итак, в стране царил разнузданный произвол. Сталинская практика руководства в последние годы его жизни стала серьезным тормозом на пути развития общества. Но все могло быть иначе, если бы партия прислушалась к ленинским словам и сместила Сталина с поста генсека. Позднее Хрущев сформулировал более четко свою точку зрения. Корни злоупотреблений, казней, тирании Сталина — в его неспособности распорядиться властью, в его личных качествах, о которых предупреждал Ленин. ЦК не прислушался к словам Ленина и потерпел поражение. Была наказана вся партия. Уничтожение партийного и беспартийного актива обернулось трагедией для партии и всего народа53. Ну и что, спросите Вы? В чем же главный подвиг жизни Хрущева (Р. А. Медведев)? Боязнь ответственности заставляет его все свалить на Сталина и шайку Берии. Что же тут потрясающего? Прочтите доклад сами, а потом решайте. Оставим в стороне то, о чем не сказал Хрущев. Но, согласитесь, он первым назвал по имени главного организатора преступлений, находившегося на вершине власти и 20 лет творившего беззакония. И не просто назвал, а поверг в прах, одновременно возвращая доброе имя безвинно пострадавшим. Ему казалось, что тем самым он освобождает Систему от сталинизма и возвращается к истинному ленинизму. (Заметьте: все это санкционировано коллективным руководством и съездом.) Вряд ли он желал большего. Гефтер говорил, что сразу после съезда Хрущев, пожалуй, мог сделать все. Но что все — что мог или что хотел? Не на съезде ли все и свершилось? И когда «секретный» доклад рассылали для зачтения (а не для обсуждения!) во всех партийных и комсомольских организациях, Никита Сергеевич не сомневался: народ правильно воспримет и поддержит инициативу партии. По счастью, Хрущев не умел просчитывать последствия своих действий. Но тактиком он оказался отменным, и в ближнем бою, в рукопашной схватке равных ему в тогдашнем президиуме не нашлось. Молотов, которого наряду с Микояном и Ворошиловым Хрущев изобразил жертвой сталинизма, был обезоружен. Выступи против доклада — и тебя просто вышибут. «Не готова была партия», «если бы мы встали [против Хрущева], никто не поддержал бы»54. А первый секретарь развивал успех. Резко увеличил число кандидатов в члены президиума за счет поддержавших его людей: Брежнева, первого секретаря ЦК КП Казахстана, истово проводившего целинную кампанию; Жукова, готовившего доклад с обстоятельной критикой Сталина-военачальника к специальному пленуму ЦК; Е. А. Фурцеву, первого секретаря МГК и первую с 1919 г. женщину в высшем руководстве; Н. А. Мухитдинова, первого секретаря ЦК КП Узбекистана, которому едва исполнилось 40 лет; Ше- пилова, секретаря ЦК, который уже летом возглавит МИД. В феврале 1957 г. к ним добавится первый секретарь Ленинградского обкома Ф. Р. Козлов. В президиуме, после выступления на съезде Микояна, однозначно и открыто присоединившегося к Первому (Анастас Иванович был единственным, кто еще до закрытого заседания отважился на критику Сталина), сторонники Хрущева преобладали. Секретариат ЦК беспрекословно повиновался его воле. ЦК (255 членов и кандидатов), обновленный на 40 % и более чем на 50 % состоявший из партийных секретарей разных уровней, принял Хрущева как своего по понятным причинам (каким именно?). Тем более что треть делегатов съезда и треть партийно-советских функционеров своим выдвижением и продвижением были обязаны именно первому секретарю, предоставившему компартиям Украины, Белоруссии, Казахстана и Узбекистана право проводить съезды не раз в полтора года (как предполагал Устав), а раз в четыре года. Прочие республиканские руководители и ЦК получили продление своих полномочий до двух лет. Не забыл Первый секретарь отменить в республиках, краях и областях и институт независимых от местных парторганов уполномоченных КПК55. Сразу после съезда были созданы комиссии по расследованию убийства Кирова, пооткрытым судебным процессам. Микоян возглавил Комиссию по реабилитации, его ближайшими помощниками стали зэки с 17-летним стажем: Шатуновская, теперь член Комиссии партийного контроля, и Снегов, член коллегии МВД и заместитель начальника политотдела ГУЛАГа. Почти 90 отделений комиссии, работая в наиболее крупных лагерях ГУЛАГа, должны были тут же на месте пересматривать дела и освобождать политзаключенных. Нельзя сказать, что закрытый доклад открыл ворота лагерей. Это красиво, но не точно. Зэков в начале 1957 г. оказалось даже больше, чем в начале 1956 г. Но статьи у них были уже иные. Не политические. Рухнула система политических репрессий. Хрущевский доклад (а что еще?) исключал отныне саму возможность использования старого проверенного сталинского (одного ли его?) средства. Кнут Никита отбросил, но был ли у него в запасе пряник? Но об этом позднее. А пока потянулись на родину депортированные народы, некоторым из которых — чеченцам, ингушам, балкарцам, карачаевцам, калмыкам — в 1956-1957 гг. была возвращена и национальная автономия. Но не получили автономии крымские татары, их республика исчезла с карты, а Крым Никита Сергеевич в 1954 г. передал из состава РСФСР Украине в связи с 300-летием «воссоединения двух братских народов». Из Грозненской области в составе РСФСР кроили Чечено-Ингушскую АССР. Ломал ли Никита Сергеевич голову над этими проблемами? Трудно сказать. Но то, что он оказался мастером ломать, — точно. (Правда, ломал он сталинские постройки, не забывайте об этом.) Куда было возвращаться выселенным народам, если в их родных местах проживали сотни тысяч новых людей? Не дождались полной реабилитации немцы Поволжья, частичную им даруют лишь летом 1964 г. Но автономию немцы не получат никогда. Нелепо шел и реабилитанс. Как сажали беззаконно, так и освобождали — вопреки юридическим нормам и процедурам. Но можно ли было иначе? Кто бы дожил за решеткой до правового решения?! Кого-то реабилитировали списками, кому-то приходилось добиваться реабилитации годами, большинство прощенных получило ее посмертно, остальные три с лишним миллиона будут ждать более тридцати лет. В 1957 г. реабилитировали генералов, проходивших по процессу М. Н. Тухачевского летом 1937 г. Но, как утверждали Хрущев и Микоян, под давлением отечественных и зарубежных сталинистов пересмотр других громких дел прекратили. Позднее Хрущев покается (как обычно, единственный из руководства): до 1956 г. мы все валили на Берию, выгораживали Сталина, «хотя выгораживали преступника, убийцу, ибо еще не освободились от преклонения перед Сталиным». А позднее, «в вопросе об открытых процессах 30-х годов тоже сказалась двойственность нашего поведения. Мы опять боялись договорить до конца, хотя не вызывало сомнений, что эти люди невиновны, что они были жертвами произвола»56. Но если бы договорили? И могли ли договорить, не споткнуться на тех делах? Выглядели издевательством справки о смерти реабилитированных: даты и места выбирались произвольно, причина смерти, как правило, — порок сердца или подобные недуги. Приговоры отменялись за недоказанностью предъявленного обвинения. Жертвы репрессий иногда получали и компенсацию — две месячные зарплаты. Никто не узнал имена палачей. Хрущев, часто отвлекавшийся от написанных речей и, как человек устной культуры, душу вкладывавший в сказанное и раскрывавшийся в нем (что никогда не попадало в письменные отчеты, но сохранилось в памяти слышавших), объяснял все просто. Если всех называть и привлекать к ответственности за соучастие в преступлениях, то придется посадить больше, чем мы уже освободили. Зная все это (а что еще Вам известно?), согласитесь ли Вы с Гефтером? Свергнув кумира, рассекретив систему, обнажив ее сокровенные механизмы, среди которых механизм тайны был не менее основополагающим, чем механизм страха, освободив всех (политических), Хрущев совершил не очередной и даже не внеочередной дворцовый переворот, а революцию. Пусть и облаченную в привычную — верхушечную, распорядительную — форму57. Не точнее ли Дж. Хоскинг: «Речь Хрущева произвела настоящую революцию в умах советских людей» и жителей Восточной Европы, стала «важнейшим и единственным фактором, сокрушившим ту смесь страха, фанатизма, наивности и "двоемыслия", которая была человеческой реакцией на коммунистическую власть»?58 И «пришла беда, откуда не ждали». Как-то Никита Сергеевич растолковывал «представителям интеллигенции» свою концепцию власти. «Кто у нас главный? — Народ. Кто выражает интересы народа? — Партия. А кто решает в партии? — Мы решаем»1. (Хрущевское «мы» многозначно, порой это — руководство вообще, президиум ЦК, ближайшие соратники Первого, но чаще всего — это он сам.) Едва лишь кремлевские радетели и водители вместе с зэками обрушили плиту террора и страха, как отовсюду стали вырываться диковинные силы, норовившие превратиться в значимые факторы и полноценных участников политической игры. Во-первых, родилось массовое сомнение. Мало того, что былой Бог оказался небессмертен. Теперь выяснялось, что он — и не бог вовсе, не благотворящая сила, а преступник. Но он был Властью! Что же думать о ней, о Государстве? Помните, мы говорили о комплексе вер советского человека? Эти веры — скрепы, стягивающие края разрыва между мифологизированным сознанием и действительностью. Хрущевский доклад, грубо кромсая, разрубал самые важные стяжки, вызывая шок, травму от осознания невозвратной гибели прежней картины мира. Однако не только это, но и троящееся сомнение. Если Никита прав, то за совершенное Сталиным простить нельзя, и какой же это коммунизм у нас был? Но почему мы должны Никите верить, Сталин-то мудрый был, а Никита не дурак ли? Если Никита врет, то зачем Власть нас обманывает? В любом виде все сомнения представляются творческими. Во-вторых, сомнения оформлялись в общественное мнение. Точнее — в спектр ясно выраженных разнородных мнений, зачастую не совпадавших с мнением руководителей партии и правительства. Трудящиеся, как обычно, писали письма. Оцените тональность. 1. «Уже прошла неделя с тех пор, как наша партийная организация подробно ознакомилась с материалами XX съезда партии по культу личности, и все время хожу под их впечатлением... так хотелось, чтобы на всю жизнь Иосиф Виссарионович Сталин остался в памяти такой справедливый и честный, каким нам его рисовали в течение более трех десятилетий... И теперь, когда узнали о его крупнейших недостатках, трудно, очень трудно погасить в сердце эту великую любовь, которая так сильно укоренилась во всем организме». 2. «Говорят, что политика партии была правильной, а вот Сталин был не прав. Но кто возглавлял десятки лет эту партию? Сталин. Кто формулировал основные политические положения? Сталин. Как-то не согласуется одно с другим». 3. Из письма зэка лично Хрущеву: «Ты толстопузое кровожадное животное, отпустив свою требуху за счет слез и крови благородного человека, стоишь у власти, держась руками и зубами за престол, обещая всему миру светлое будущее, которому будет начало после твоего погребения. Не ты ли, гуманный пес, заставил Маленкова отречься от престола, под предлогом плохого понятия в сельском хозяйстве, выдвинув кандидатуру Булганина для своих корыстных целей». На партсобраниях, где заслушивали доклад (его обсуждения, напомним, не предполагалось), интеллигенция выражалась не менее резко и открыто, и слова эти сохранили доносы, направленные в КГБ или ЦК сексотами и добровольными «стукачами». Дошли до нас и письма «мастеров культуры» в президиум ЦК. 1. «Народ бессилен, поэтому удалось небольшой группе людей установить свою диктатуру... Самой радикальной мерой изжития вредных явлений в нашей жизни может быть всеобщее вооружение народа». 2. «Мы говорим о силе партии и власти народа, а ее не было и нет. Мы со Сталиным пошли бы и к фашизму... Мы и сейчас повторяем культ личности, возвеличивая Хрущева, его доклад о культе... не обсуждали на съезде... Хрущев навалил нам великую кучу всяких фактов, а нам надо разбираться, почему это не сделали на съезде». 3. «Впечатление от прослушанного доклада было... настолько ошеломляющим, что это трудно выразить в немногих словах». «Истинной трагедией надо рассматривать не трагедию личности Сталина. Исторический акт единовластия в системе советского строя надо считать большой трагедией для... партии и народа». «Партия должна осудить Сталина партийным судом... Предоставьте возможность каждой низовой партийной организации высказаться специально по вопросу о Сталине... Пусть каждый коммунист выскажется на партийном собрании, является ли Сталин государственным преступником. Да, ответит партия при этом плебисците. Преступник против человечности»1. Это еще не оппозиция, но уже — позиция, дистанцированная от официальной. Само коллективное руководство, как мы знаем, не имело единого мнения. Оно держалось именно на взаимной амнистии и было пронизано личной неприязнью, наличие которых Хрущев отрицал. Но различные течения общественного мнения могли найти и находили в партий но-государственных группировках своих выразителей и защитников. В-третьих, сомнения, мнения и позиции выражались в активных политических действиях. Стихийные обсуждения хрущевского до клада переросли в несанкционированные повсеместные дискуссии, охватившие вузы, учреждения, промышленные предприятия. Местные партработники в панике сообщали в Москву, что «демагоги» и «гнилые элементы», под видом обличения культа личности «критикуют линию партии», «неправильно» обсуждают решения XX съезда, «восхваляют врагов партии и народа Бухарина, Рыкова и Зиновьева», «возводят клевету на отдельных членов политбюро». Легко понять, как характеризуют степень адекватности партаппарата ремарки вроде такой: «В конце собрания выступил электрик т. Денякин, задавший провокационный вопрос: какой прожиточный минимум советского человека?»1. Поскольку предполагалось ознакомление с докладом и беспартийного актива рабочих, служащих и колхозников, дискуссии становились неподконтрольными. Приведем характерное воспоминание об атмосфере обсуждений, царившей не только на партийном собрании московских писателей: «Дни, которые мы переживаем, чем-то напоминают первые послеоктябрьские. Тоже митинговый, бьющий весенним половодьем демократизм... Съезд прошел под знаком восстановления ленинских норм... Здесь уже говорилось о необходимости нескольких кандидатов [на выборах в советы], чтобы были выборы, а не подбор. Иногда возражают так — у нас одна партия, единая программа. Да, но эту программу можно по-разному проводить... советская власть не действует автоматически»59. Только на уровне аналитической абстракции возможно установление какой-то последовательности и органичности сомнений, мнений, позиций, оппозиций, действий. Уже 5-12 марта 1956 г. в Тбилиси, Гори, Сухуми, Батуми, Кутаиси прошли массовые политические выступления с однозначно просталинской и антихрущев- ской направленностью. Митинги и демонстрации в связи с третьей годовщиной смерти Сталина переросли в антиправительственные волнения, охватившие десятки тысяч человек и проходившие под лозунгами: «С Лениным и Сталиным к победе коммунизма!», «Сталина не забудем!», «Ленин — Сталин!». Начавшись со студенческих шествий и возложений венков к памятникам Сталину, волнения вовлекли взрослое население. Только в Тбилиси на улицах време нами бушевало более 70 тыс. недовольных. В Гори собралось не менее 50 тыс. Появились требования отставки Хрущева, Булганина, Микояна, создания нового правительства во главе с Молотовым. Пробудились какие-то ископаемо-древние, глубинные чувства. Ходили слухи о том, что Никита специально приказал плохо забальзамировать тело Сталина, и теперь оно уже почернело в мавзолее. Утверждали, что в грузинскую столицу с родины Сталина — Гори прибыла колонна на грузовиках, первый из которых был оформлен в виде броневика. На нем рядом стояли... Ленин и Сталин в окружении революционных матросов, перекрещенных пулеметными лентами. Появились листовки с требованием выхода Грузии из состава СССР. [—I и W W V Люди пели стародавний и запрещенный грузинскии национальный гимн. Ночами Тбилиси напоминал гигантское море, над волнами которого колыхались огромные портреты Вождя народов. Казалось, исчезла всякая власть на Земле. Царила полная анархия. Республиканское руководство утратило контроль над ситуацией. В чувство его привели попытки штурма правительственных зданий. Не сумев ни предотвратить беспорядки, ни найти общий язык с собственным народом, власти бросили против него войска, включая танки, открывшие огонь по толпам тбилисцев. Практически безоружные люди вступили в схватку с пограничными и армейскими частями. МВД Грузии докладывало о 22 погибших, полусотне раненых, трех сотнях арестованных. Жертв было, без сомнения, больше — солдаты стреляли в упор. Пострадало и до 150 работников милиции и солдат. Когда все кончилось, на основных улицах, перекрестках и мостах еще долго стояли армейские машины с пулеметами. А танкисты сдирали с брони нарисованные поверх красных звезд свастики...1 Если Вы проанализируете рассказанное, то легко назовете общие характеристики политического поведения Власти и подданных (а почему бы не сказать о политической культуре?). Учтите: в хрущевские годы, по неполным данным, имело место около 100 массовых (число участников в каждом случае — более 300) беспорядков. Среди них немногим менее половины составляют выступления солдат и до четверти — этнические конфликты (половина из которых — с участием чеченцев и ингушей). В каждом десятом случае они подавлялись силой (в основном в 1956-1964 гг.). Новаторское исследование этой формы социальной активности, предпринятое В. А. Козловым, привело ученого к интересным выводам. Вот некоторые из них, заслуживающие Вашего внимания и осмысления. СССР 50-х — первой половины 60-х гг. был охвачен волной насилия, стихийных погромов, коллективных драк, безжалостных этнических столкновений. (В стране бушевали хулиганство и пьянство. Масштаб хулиганской эпидемии следует признать из ряда вон выходящим. Личного вмешательства Хрущева потребовала ситуация в Москве. Секретариат ЦК в 1956 г. принял специальное постановление о наведении порядка в Горьком. Только в 1957 г. на улицах подобрано до 1,5 млн алкоголиков, почти столько же осуждено за хулиганство народными судами.) Речь шла не о массовых оппозиционных беспорядках среди населения, а о спонтанных насильственных действиях (как правило, связанных с участием криминальных или люмпенско-пауперских элементов) в жестких рамках достаточно стабильного и жизнеспособного в то время режима. Противостояли не государство и общество (или социальные группы, индивиды-граждане), а Власть и население. Власть начиналась для советского человека с первого встречного милиционера, которого воспринимали не в качестве представителя государства, а как самостоятельно действующую в оппозиции к народу силу — управу на нее можно было найти не в суде, а лишь на самом «верху». Примитивность организации «советского общества», отсутствие внутренней современной самоорганизации населения, слабость форм социального регулирования и административного контроля зачастую компенсировались стихийной самоорганизацией архаического типа (с агрессией по отношению к «чужакам», с подчинением слабых сильным, с принципом круговой поруки). Бывшие зэки, целинники, мобилизованные на строительство гигантов очередной пятилетки или уборку целинного урожая, солдаты и многочисленные городские маргиналы, выпавшие из нормального социума, легко подчинялись архаичным формам самоорганизации. Ответные действия властей, способы лечения социальных аномалий оказались не менее архаичными. Выяснилось, что политические качества, свойственные раннему большевизму, умевшему говорить с народом и убеждать его, были утрачены новыми партийными олигархами. Секретари райкомов, обкомов, республиканских ЦК, их комитеты, советские и государственные органы в экстремальных ситуациях были парализованы, не смели и не умели апеллировать к политической поддержке тех групп населения, интересы которых они призваны были выражать в соответствии с мифами режима. «Раскол между властью и населением начал приобретать форму хронической болезни — и шансов на выздоровление становилось все меньше»60. Еще бы появились шансы, когда в Киселевске (городок в Кемеровской области) заместитель начальника горотдела МВД по политчасти (!), коммунист, участник войны, орденоносец расклеивает листовки (и посылает их в ЦК КПСС!), в которых сообщает: «Благами жизни пользуются небольшая кучка людей — советская буржуазия и их прихвостни... Рабочим муки нет... а для горкома партии привозят для закрытого распределения... Выявляйте советских буржуев, произвол их в отношении вас и пишите листовки». «Налицо враждебность нашего управленческого аппарата народу. Особенно местной власти. Бросьте терпеть, надо бороться». Не будем переоценивать масштабы подобных явлений. Но, как подчеркивает Козлов, жестокая и несправедливая власть была виновна в отторжении многих людей от нормальной жизни, превращении их в отбросы общества. И теперь миллионы пострадавших отвергали советскую власть, как умели, как могли. Все эти подвижки в конечном счете «приобретали политическое звучание»61. Психологическое раскрепощение, подогретое криминализацией вольной жизни и водкой, часто не шло дальше «знаков и возглавий». Однако угрозы устроить «вторую Венгрию», татуировки «раб Ленина», «смерть КПСС», многочисленные свастики, полуфольклорные персонажи-«освободители» в лице президентов США Г. Трумэна и Д. Эйзенхауэра никак не укладывались в рамки «монолитного единства партии и народа». Другое дело, что ничего похожего на Венгрию в СССР не было, да и быть не могло. А почему, как Вы думаете? Наконец, в-четвертых, в Восточной Европе происходили сдвиги, грозившие существованию социалистического лагеря. Если в Болгарии и Польше (где летом в Познани полыхнуло восстание, расстрелянное войсками МВД, применившими танки и убившими 38 и ранившими 270 человек62, повсюду бушевали демонстрации, митинги, забастовки) удалось ограничиться сменой просталинекого руководства, политической амнистией, возвращением маршала Рокоссовского в Москву (а чем еще?), то в Венгрии развернулась демократическая ре волюция1. Вся страна бурлила. Оголтелых сталинистов заставили уйти в отставку. К власти пришли коммунистические реформаторы. Ширилась реабилитация. Дискуссионный студенческий кружок Пете- фи, организованный в Будапеште с санкции партийного руководства, и Союз писателей превратились в общенациональный дискуссионный клуб, общенациональный оппозиционный парламент, обсуждавший актуальнейшие вопросы при активном участии представителей всех слоев общества. Раскритикованы в пух и прах сталинизм и сталинисты, пятилетний план и вмешательство партии в жизнь страны и творчество. Аппаратчики приходят и уходят, а литература вечна, провозгласили оппозиционеры. Писатели и студенты ежедневно выступали на предприятиях перед рабочими с призывом к новой революции, против угрозы сталинской реставрации. Ширилась критика режима в целом. Повсеместно возникали студенческие кружки. На местах власть переходила к выборным демократическим комитетам. Бурная общественная жизнь, небывалая открытость, неконтролируемые партией процессы вылились в конце октября 1956 г. в восстание. Срезанный автогеном, рухнул в Будапеште памятник Сталину. На пьедестале остались лишь сапоги генералиссимуса. Пылали горком партии и правительственные здания. На предприятиях возникли рабочие советы. Новое руководство страны пошло на создание коалиционного правительства, в котором коммунисты не играли ведущей роли. Венгерские «органы» были распущены. Опознанных сотрудников госбезопасности забивали до смерти, расстреливали, вешали на деревьях и столбах. Подавив танками основные очаги восстания, советские войска 29-30 октября стали выходить из Будапешта. 31 октября премьер-министр И. Надь объявил, что революция победила. Мы переживаем первые дни независимости, провозгласил он и пообещал, что Венгрия отныне не потерпит вмешательства в свои дела. А было, по крайней мере, еще и в-пятых, и в-шестых. Сборники «Оттепель. 1953-1965»2 помогут Вам сформулировать одно из этих следствий. Но и уже приведенных фактов достаточно, чтобы понять состояние коллективного руководства и объяснить его дальнейшие действия. Президиум ЦК распорядился прекратить обсуждение закрытого доклада Хрущева. Летом 1956 г. предполагался созыв пленума ЦК, на котором собирались расширить критику Сталина и подвергнуть пересмотру оценки роли и заслуг Верховного главнокомандующего в годы войны. Маршалу Жукову поручили подготовить ударный доклад, и Георгий Константинович явно собирался «глубже ворошить вопросы, связанные с культом личности», говорить о предвоенных репрессиях против командного состава Красной Армии, о так называемых «сталинских операциях», «сталинской военной науке», о «неправильном отношении к бывшим военнопленным»1. Но пленум отменили. Вместо него партии и стране предложили 30 июня 1956 г. постановление ЦК «О преодолении культа личности и его последствий»63. Сообщив, что решения XX съезда вызвали смятение в империалистических кругах, укрепление авторитета КПСС, полное одобрение и поддержку в партии и народе, несмотря на понятные чувства горечи и глубокого сожаления по поводу ошибок, связанных с культом личности И. В. Сталина, ЦК, как указывалось в новом учебнике по истории партии, дал «ясный ответ на вопросы о причинах возникновения культа личности, о характере его проявления, о его последствиях»64. Поучительное сравнение ответов доклада Хрущева и постановления предлагаем Вам проделать самостоятельно. Отметим лишь некоторые новации постановления. Его авторы (в отличие от антисоветских клеветников, стремящихся замутить воду) особо настаивали на том, что речь необходимо вести о пройденном этапе в жизни СССР, вызванном как объективными историческими условиями (враждебное внешнее окружение, ожесточенная классовая борьба внутри страны), так и личными качествами Сталина. Бдительность, железная дисциплина, строжайшая централизация руководства привели к некоторым ограничениям демократии. Но в первый период после смерти Ленина Сталин учитывал известную критику Владимира Ильича. В годы войны единоличные действия Сталина резко ограничивались членами ЦК и выдающимися советскими военачальниками. Однако в последний период жизни Сталин допустил серьезные ошибки. В частности, выдвинутая в 1937 г. ошибочная сталинская формула об обострении классовой борьбы в условиях, когда контроль партии над органами госбезопасности был подменен личным контролем Сталина, послужила обоснованием грубейших нарушений социалистической законности и массовых репрессий. Положение осложнилось после того, как «органы» возглавила преступная банда агента международного империализма Берии. Были допущены серьезные нарушения советской законности и массовые репрессии. Почему же ленинское ядро ЦК не выступило открыто против Сталина и не отстранило его от руководства? Прежде всего потому, что подобные действия не получили бы поддержки в народе. Но несмотря на культ личности и вопреки ему, могучая инициатива народных масс, руководимых партией, творила свое великое дело. Культ личности нанес делу КПСС серьезный ущерб, но никаких изменений в общественном строе не повлек. Источник этого культа — не в природе нашего общественного строя. Поэтому никакой культ не мог изменить природу социалистического государства, имеющего в своей основе общественную собственность на средства производства, союз рабочего класса с крестьянством и дружбу народов. И что Вы об этом «объяснении» скажете? Между тем так и только так теперь следовало думать о культе личности и его последствиях. Последнее — 1984 года — издание Истории КПСС под редакцией Б. Н. Пономарева в этом смысле ничем не отличалось от первого выпуска 1959 г. под той же редакцией. Разве что руководитель авторского коллектива произведен в академики и секретари ЦК, да слова, приписываемые ранее Хрущеву (в деятельности Сталина партия видит положительную сторону, которую ценит, и отрицательную, которую критикует и осуждает), теперь принадлежали всей партии1. Почему же не хрущевский доклад, впервые напечатанный в СССР лишь в 1989 г. и очевидно игнорируемый официальной партийной историографией, а постановление ЦК стало руководящим документом, как Вы считаете? Но постановление — не единственный плод умственно-административных усилий коллективного руководства. Комиссия под председательством секретаря ЦК Брежнева и в составе еще двух секретарей, Маленкова, Руденко и Серова, подготовила и направила в 1956 г. всем парторганизациям три закрытых письма ЦК, в которых требовала положить конец демагогическим высказываниям против решений партии, провокационным вопросам и т. п. Приводились примеры, сообщалось о репрессивных мерах: исключениях из партии, роспуске целой парторганизации. Особенно грозно звучало декабрьское послание «Об усилении политической работы партийных организаций в массах и пресечении вылазок антисоветских, враждебных элементов». «ЦК КПСС с особой силой подчеркивает, что в отношении вражеского охвостья у нас не может быть двух мнений по поводу того, как с ним бороться. Диктатура пролетариата по отношению к антисоветским элементам должна быть беспощадной». Вот Вам и «пройденный этап»! Повсеместно исключали коммунистов, поверивших в обновление социализма, кто-то за антисоветчину угодил в тюрьму. Жесткой критике с организационными выводами подверглись журналы «Вопросы истории» и «Вопросы философии», попытавшиеся слегка соскоблить фальсификацию и догматизм. Был запрещен к массовому изданию и подвергнут разнузданной травле роман В. Д. Дудинцева «Не хлебом единым». Досталось и тем, кто поддержал книгу, и тем, кто требовал отмены позорных послевоенных постановлений ЦК «по вопросам литературы и искусства». Грозный окрик ЦК заставил присмиреть только что вышедших на свободу и поверивших новой власти политзэков. Началась чистка вузов от «нездоровых элементов». Вспоминая те не столь давние времена, А. Н. Яковлев пишет, что «венгерские события довели президиум ЦК до истерики» и «послужили удобным поводом для новых нападок на Хрущева» со стороны «сталинской старой гвардии». «Его обвиняли в том, что он дал толчок к оживлению и мобилизации всех контрреволюционных и антисоветских сил. Хрущев как-то заметил в узком кругу, что венгерские события — это удар по нему лично и по десталинизации. Заколебался Никита Сергеевич, не знал, что делать»65. Правда, в другом «узком кругу» — президиуме ЦК Хрущев говорил несколько иное. Микоян, Суслов и Жуков, побывавшие в Венгрии и поддержанные большинством олигархов (против резко выступали Молотов, Ворошилов и Булганин), убедили Хрущева в необходимости вывода войск не только из Будапешта, но и из Венгрии (что соответствовало положениям подписанного в 1955 г. Варшавского договора, допускавшего ввод союзных войск лишь с согласия соответствующей страны). В Декларации Советского правительства «Об основах развития и дальнейшего укрепления дружбы и сотрудничества между Советским Союзом и другими социалистическими государствами», опубликованной в «Правде» 31 октября, был обещан не только отзыв советников. СССР заявил о готовности обсудить вопрос о пребывании советских войск на территории Венгрии, Румынии и Польши. Советское правительство называло справедливым и прогрессивным движение венгерского народа против недостатков в области экономического строительства и бюрократизма. Отметив, что к освободительному движению примкнули силы черной реакции и контрреволюции, СССР выражал сожаление по поводу имевшего место кровопролития и признавал, что пребывание войск может послужить обострению ситуации. Уже 1 ноября «Правда» сообщила о завершении вывода войск из венгерской столицы и отмене комендантского часа. Но начавшаяся 31 октября англо-франко-израильская интервенция против Египта, национализировавшего Суэцкий канал, довела коллективное руководство если и не до истерики, то... А, впрочем, судите сами, до чего оно себя и страну довело. 31 октября Хрущев, не встречая возражений, выразил на заседании президиума ЦК общее мнение олигархов. «Войска не выводить», «проявить инициативу в наведении порядка в Венгрии. Если мы уйдем из Венгрии, это подбодрит американцев, англичан и французов — империалистов. Они поймут как нашу слабость и будут наступать. Мы проявим тогда слабость наших позиций. Нас не поймет наша партия. К Египту им тогда прибавим Венгрию. Выбора у нас другого нет»1. Предполагалось и создание «нашего» правительства во главе с Я. Кадаром. Был другой выбор! Его предлагал, угрожая отставкой, Микоян: войска не вводить, поддержать правительство И. Надя. Никита выбрал военные действия и вместе с олигархами похоронил разрядку66. 1 ноября началась перегруппировка советских войск в Венгрии. Заявив послу СССР Ю. В. Андропову несколько протестов и обвинив Советский Союз в нарушении Варшавского договора, венгерское правительство вышло из Варшавского блока. Вечером Надь обратился к США, Великобритании, Франции и СССР с просьбой гарантировать нейтралитет Венгрии и поставить вопрос о нейтралитете на обсуждение Генеральной Ассамблеи ООН. В ночь на 4 ноября советские танки ворвались в Будапешт, к 7 ноября подавив к годовщине Октября венгерскую национально-освободитель ную революцию. В январе 1957 г. Генассамблея ООН обвинила СССР в нарушении хартии ООН и лишении Венгрии свободы и независимости. Легко понять, почему Хрущев чувствовал себя победителем. Броня крепка, и танки наши быстры! Не скрывал торжества Никита Сергеевич и по поводу победы «миролюбивой внешней политики СССР» во время Суэцкого кризиса. Оцените хрущевскую (советскую!) логику и действия (не забывая, однако, что в 1955 г. СССР ликвидировал свои военные базы и вывел войска из Финляндии, Китая и Австрии). Несмотря на требования чрезвычайной сессии Генассамблеи ООН и США, настаивавших 2 ноября на прекращении огня и выводе войск из Египта, агрессоры развивали успех, высадив утром 5 ноября десант в районе Суэцкого канала, а б ноября захватив Порт-Саид. Разгромленный Египет был беззащитен. Поздно вечером 5 ноября главы правительств Великобритании, Франции, Израиля получили послание Булганина, опубликованное 6 ноября в «Известиях». «В каком положении оказалась бы сама Англия, если бы на нее напали более сильные государства, располагающие всеми видами современного истребительного оружия? А ведь такие страны могли бы в настоящее время и не посылать к берегам Англии военно-морского или военновоздушного флотов, а использовать иные средства, например, ракетную технику... Война в Египте может перекинуться на другие страны и перерасти в третью мировую войну... Мы полны решимости применением силы сокрушить агрессоров и восстановить мир на Ближнем Востоке». Вечером 6 ноября британский премьер-министр А. Иден приказал прекратить огонь. Летом 1957 г. Хрущев вспоминал: «[В] письмах Советского правительства правительствам Англии и Франции никаких угроз вообще не содержалось... Мы взывали к их разуму и совести. Мы вовсе не угрожали применить ядерное оружие»1. Для нас сейчас не имеет значения, почему на самом деле провалилась интервенция. Важно, что Хрущев не сомневался: мы остановили ее. Никита осени 1956 г. — всепобеждающий, грозный, непреклонный, самоуверенный. И, думаем мы, не «рогатые» из президиума ЦК его попутали, как полагает Яковлев. Никита Сергеевич, обронивший, что в вопросах искусства он — сталинист, оставался таковым и (выражаясь наждачным языком олигархов) в вопросах внешней политики. Что же касается десталинизации внутри СССР, то при всей очевидности проблемы (разбудив народ и его инициативу, Власть не умела с ними жить и ладить, не знала, что делать, когда выяснилось, что планы партии и народа не совпадают), нельзя игнорировать столь же очевидного. Хрущев не сомневался, что именно он-то и знает лучше других (и лучше народа!), кому чего требуется и что делать. И ничуть не колебался — он для этого был избыточно целен и непротиворечив. Поэтому он лично никакого отступления от решений XX съезда и своего секретного доклада на нем не делал, когда в китайском посольстве в январе и в болгарском в феврале 1957 г. в благодушном настроении откровенничал о Сталине. «В последнее время на Западе нас обвиняют в том, что мы "сталинисты", "сталинцы". В ответ на это мы уже не раз заявляли, что в нашем понимании "сталинист", как и сам Сталин, неотделимы от великого звания коммуниста». «Мы критиковали Сталина не за то, что он был плохим коммунистом. Мы критиковали его за некоторые отклонения, отрицательные качества, за то, что он допустил серьезные ошибки». «В основном же, в главном [в защите интересов рабочего класса, дела социализма, борьбе с врагами марксизма-ленинизма]... дай бог, чтобы каждый коммунист умел так бороться, как боролся Сталин». «[И]мя Сталина неотделимо от марксизма-ленинизма». «Сталин, с которым мы работали, был выдающимся революционером... Сталин преданно служил интересам рабочего класса, делу марксизма-ленинизма, и мы Сталина врагам не отдадим». Сравните это с размышлениями Никиты Сергеевича четверть века спустя. Жесткость оценок Сталина, сталинских злоупотреблений, истребления миллионов («буквально резня», «сплошное преступление») после 1934 г. никак не повлияли на понимание времени до этого рубежа1. Наш вывод таков: Хрущев пытался не Сталина отделять от марксизма-ленинизма, а плохого Сталина от Сталина хорошего, вместе с коллективным руководством 20-х — начала 30-х годов придерживавшегося «ленинских норм жизни». Не от сталинизма вообще отказывался Первый секретарь, не от сталинских методов 1929-1934 гг. Но от чего же? Что же это за анти-Сталин и десталинизация?! Однако не мы ли доказывали, что Исторический Сталин — это Нечто после середины 30-х. Может быть, следует внести в ту логику коррективы? В Сталине ли дело после 1929 г.? Вы-то что думаете? Учтите: для Хрущева подобных вопросов не существовало. Не могло существовать. Вам не кажется, что утверждение Бурлацкого о том, что аппарат управления, партия, да и все общество не были еще готовы к радикальным переменам, а народ безмолвствовал, нуждается в серьезных уточнениях? Может быть, стоит предположить, что страна нуждалась в кардинальных преобразованиях, а значительная часть населения жаждала радикальных реформ, к которым Власть оказалась не готова и не способна? Но не подтверждает ли это правоту Р. Г. Пихои? И можно ли предположение о неспособности Власти увязать с оценками некоторых действий Хрущева как революционных? 3.1957