ЕСЛИ БЫ «СТО ПРАПОРЩИКОВ»... 1825 год

При всех индивидуальных особенностях, монархов, правивших в в., объединяли два чувства: хронический испуг, причины которого легко понять, и неистребимая уверенность в вечности и незыблемости

принципа, сформулированного Н.

Из среды высших сановников империи с екатерининских времен исходили предложения об ограничении царской власти. Конституционный проект воспитателя Павла I Н. И. Панина, составленный в 80-х гг. XVIII в., предполагал разделение властей: исполнительная сосредоточена в руках Государя, законодательная — у Сената, большинство членов которого избирают местные дворянские собрания, низовая администрация — выборная. Именно в те годы Екатерина, узнавшая о проекте, напишет, что для реформ сейчас не время, и начнет... вторую турецкую войну (посоветовав и Людовику XIV сделать что-либо подобное, вместо выполнения обещания созвать Генеральные штаты).

Одной из последних легальных попыток составления Конституции, родившейся без всякого принуждения извне (еще раз подчеркнем — без давления извне, которое позднее заставило Александра I готовить «второй тур реформ») на вершинах самой Власти, стал проект М. М. Сперанского 1809 г. (гипотеза об одобрении «конституции Новосильцева» императором, равносильном утверждению, относится к области исторической фантастики). Реформатор собирался «облечь правление самодержавное всеми, так сказать, внешними формами закона». Поскольку Сперанский полагал, что «коренные государства законы должны быть творчеством народа», то по всему выходило, что «уничтожение рабства снизу доверху есть необходимость государственная». Следует дать людям гражданские свободы, а уж потом их просвещать.

Разделив население на три сословия — дворянство, люди среднего состояния (купцы, мещане, государственные крестьяне) и народ рабочий (крепостные, дворовые, мастеровые), Михаил Михайлович предполагал первые два наделить политическими правами (третье получит их позднее): выбирать законодательную Государственную

думу, местные думы. На всех уровнях, вплоть до общероссийского, должны быть созданы суды, подчиненные Сенату, — высшей судебной инстанции. Правительство назначается Государем, министры отчитываются в Думе. При Императоре действует назначаемый им Государственный совет, «в коем все действия части законодательной, судебной и исполнительной в главных их отношениях соединяются и через него восходят к державной власти и от нее изливаются»[216]. Что в проекте оказалось неприемлемым для Александра I и почему он ограничился известными реформами, объяснить нетрудно.

Вы сумеете опровергнуть утверждение: «Свобода — исключение в жизни великих культур, за вычетом западной цивилизации... нигде мы не найдем свободы как основы общественной жизни»[217]? Поскольку свобода в политическом смысле есть прежде всего свобода личности, то личность на Западе становится «границей власти природы, власти государства, власти общества». Во всех прочих цивилизациях нет особой сферы интересов, запретной для государства, а за личностью не признается право на автономное существование[218]. Вроде бы получается, что в каждом конкретном случае, в том числе в русском, мы имеем дело лишь со специфической формой несвободы. (Что Вы на это возразите?) Но этот вывод неполный.

Н. Я. Эйдельман любил повторять: чтобы появились Пушкин и декабристы, потребовалось два-три непоротых дворянских поколения, ибо прямо из времен Петра I и Бирона не могло явиться столько людей с мыслями и достоинством.

Впрочем, в первой четверти XIX в. о народе (как о субъекте политической борьбы) можно было и не говорить. «Мирные стада» паслись относительно спокойно. За 1796-1825 гг. набирается 800 «выступлений» (к ним власти относили коллективные просьбы, пьянство, поджоги, грабежи, наряду с убийствами помещиков, вооруженными

бунтами), а в следующие 30 лет — почти 2,1 тыс. (треть из них подавлена силой)[220].

Но учтем и еще один аспект. В начале XIX в. сработал демонстрационный эффект Запада. На этот раз (по сравнению с петровскими временами) — в огромных масштабах. Российская армия прошла через всю Европу и увидела... Что? Это легко вспомнить. И не забудьте: в России (по контрасту) — реализованный в военных поселениях угрюм- бурчеевский бред. Часть дворянства осознала — нет, не отсталость России, а ее, скажем так, некоторую особость.

Видимо, понятно, почему реальную попытку покончить с двумя главнейшими символами этой особости — самодержавием и «злострадательным игом» — предприняло свободное меньшинство, дворяне-декабристы?

Со времен споров славянофилов и западников утвердилось мнение: раскол между дворянством и народом — следствие петровских преобразований. Но, согласитесь, сословную монополию крепостного права помещики получили до Петра; ряд выгод и преимуществ по душевому и земельному владению, залог и прочее дарованы дворянству во второй трети XVIII в., что и привело, по словам Ключевского, к резкому юридическому обособлению и нравственному отчуждению потомственного дворянства от прочих классов общества. Добавим сюда идущие от Петра культурные различия, жалованные Екатериной права и льготы, увенчанные свободой от обязательной службы, и увидим, что «пропасть разверзлась» окончательно не ранее конца XVIII в. Нужно ли объяснять, почему не только декабристы «страшно далеки от народа», но и он от них? Однако значит ли это, что «их дело» было безнадежно, как все чаще утверждают? Впрочем, мнение не новое.

А. С. Грибоедов пошучивал: «Сто прапорщиков хотели перевернуть Россию». А почему бы и нет?! Целый век после смерти Петра

I дворянство только и делало, что меняло самодержцев, используя переворот как способ ограничения самодержавия. «Константин Павлович и Конституция» (точнее, Конституция и кто-то из малолетних Романовых при регентстве вдовы Александра I — императрицы Елизаветы) вместо Николая I и Свода законов Российской империи очень даже были возможны. Во всяком случае, самого Николая Павловича удивляло именно то, что он остался жив 14 декабря 1825 г. Если Вы перечитаете книги Н. Я. Эйдельмана («Апостол Сергей. Повесть о Сергее Муравьеве-Апостоле», «Большой Жанно. Повесть об Иване Пущине») и Я. А. Гордина («Мятеж реформаторов»), то без труда отыщете три-четыре выигрышных хода, упущенных восставшими. Учтите: план князя С. П. Трубецкого предполагал занятие Сената и предварительный захват Петропавловской крепости и Зимнего дворца.

Ни официальная николаевская версия о горсти молодых безумцев, ничтожных и развратных мальчишках, ни романтическое представление о благородных безусых корнетах и поручиках не соответствуют действительности. Мало того, что среди активных участников движения были ветераны 1812 г., полковники и подполковники, которым шел четвертый десяток (А. 3. Муравьев, С. И. Муравьев-Апостол, П. И. Пестель, С. П. Трубецкой). За ними пошли солдаты и унтер-офицеры, до половины которых «тянули лямку» более 10 лет. Треть офицеров-де- кабристов имела чины от третьего (генерал-лейтенант) до восьмого (майорского, дававшего потомственное дворянство) класса.

Обширные связи с остальным дворянством и правительственными кругами давали шансы на «закрепление». Напомним лишь о четырех государственных деятелях, которые, по замыслам декабристов, могли войти в новое правительство. Это Сперанский; либерал, адмирал, сенатор, член Государственного совета, председатель Вольного экономического общества, один из руководителей Российско-Американской

компании Н. С. Мордвинов, единственный из членов Верховного суда отказавшийся подписать смертный приговор декабристам; начальник штаба 2-й армии, будущий министр-реформатор генерал П. Д. Киселев; «проконсул Кавказа» генерал-вольнодумец А. П. Ермолов. Так ведь и П. И. Пестель, по оценкам знавших его, мог командовать не только полком или армией, а и «быть каким угодно министром». Как мог возглавить любое министерство или даже правительство автор Конституции Н. М. Муравьев.

Вы, конечно же, помните, в чем различались «Русская Правда» Пестеля, сторонника всемогущего государства, которое жертвует интересами отдельного гражданина во имя наибольшего благоденствия народного целого, и проект Муравьева, превыше всего ценившего правовое обеспечение личности?[222] Вам помогут документы 6 и 7 (см. ХРЕСТОМАТИЮ). Подумайте, можно ли согласиться с Герценом, назвавшим Пестеля социалистом прежде социалиста, или права М. В. Нечкина, решительно отвергавшая это определение?

В любом случае придется считаться с тем, что в Манифесте к русскому народу, который должен был объявить Сенат немедленно после присяги Константину, т. е. в самом начале преобразований, среди прочего провозглашались: уничтожение бывшего правления, цензуры, рекрутства, военных поселений, постоянной армии, права собственности на людей; равенство всех перед законом; создание суда присяжных, местного самоуправления, выборной палаты народных представителей.

Что же в этом нереального? К чему вела реализация перечисленного (между прочим, на 40 лет ранее Великих реформ)? Можно ли согласиться с мнением, согласно которому «дворянство блокировало попытки верховной власти решить важнейшую модернизационную задачу — отмену крепостного права» при Александре I (верховная власть, де, являлась инициатором модернизации даже в ситуациях, «когда ее личный интерес противоречит государственному»)? Действительно ли ключевое противоречие в нашей истории — «несоответствие между потребностями государства и возможностями общества соответствовать этим потребностям»[223]? Не больше ли истины в констатации факта:

элиты не были едины, и часть их (дворянская в той же мере, как и противостоящая ей) выступала в качестве носителя реформаторства, а государство отнюдь не всегда учитывало потребности общества, как правило, препятствуя модернизации?

Мы полагаем, что действительно передовая часть общества, осознав особость своей родины, решила, по словам декабриста А. Е. Розена, пересадить Францию в Россию. Но без робеспьеровских и пугачевских крайностей и вопреки «личным интересам» самодержавной монархии. Реализация любого декабристского проекта могла изменить общий ход и направление движения страны в целом, поломать многое в генетическом коде русской православной цивилизации. (Так ли это, по-Вашему? Сравните проекты декабристов в ХРЕСТОМАТИИ). Еще было «возможно более или менее синхронно с другими европейскими революциями ускорить буржуазные преобразования в стране»[224] (модернизацию!). 1825 год мог стать началом новой роли дворянства — творческой направляющей силы. Но этот год стал апогеем надежд, сметенных картечью на Сенатской площади. Им кончается политическая роль русского дворянства[225]. Декабристами оно исчерпало себя. И в который раз «на арену выходит» государство.

Со второй половины царствования Александра I нарастал, по мнению современников, мрачный деспотизм, нашедший наиболее полное воплощение в правлении Николая I. Первая статья Основных законов Российской империи (составленных под руководством Сперанского к 1832 г.) начиналась словами: «Император Российский есть монарх самодержавный и неограниченный». Поскольку, как полагали в России, никто и ничто не может ограничить власть государя, который делает, что хочет, то естественно возникал все тот же вопрос: чем самодержавие отличается от деспотизма? Многие очевидцы не сомневались, что имеет место беспримесный деспотизм. Император Николай Павлович, в отличие от будущих историков не являвший образец учености, от души бы посмеялся, если бы узнал, что его правление идет по разряду правомерных и, по сути, правовых государств (Б. Н. Миронов). С грубоватой прямотой самодержца-воина государь уверял маркиза де Кюстина: «В России существует еще деспотизм, потому что он составляет основу всего правления, но он вполне согласуется с духом

народа»[226]. Справедливость императорского мнения довелось испытать на себе целому поколению россиян и их соседей.