В 1959 г. комиссия конгресса США отметила, что решающее значение в соревновании с социализмом, в грядущей войне и прочем отныне имеет не объем производства, не количество выпускаемого металла и т. п., а прогресс науки. С этого времени резко возрастают общие расходы на научные исследования1. Быстро выяснилось, что на новом этапе развития главной ценностью становится информация. На Западе заговорили о начинающейся смене индустриального общества информационным — обществом с новыми целями, чертами, технологией. Новым источником власти стали считаться знания и возможность применять их. Американский экономист Дж. Гэлбрейт, чья книга «Новое индустриальное общество» после издания в США (1967 г.) была переведена в СССР (1969 г.) и приобрела широкую известность, инвентаризировал наследство, от которого отказывался «первый эшелон». Доминирование целей индустриальной системы: увеличение выпуска продукции, рост потребления, технический прогресс. Подчинение им интересов всего общества. Государство, проводящее политику укрепления индустриальной системы. Господство тех представлений о государственной политике, которые служат укреплению индустриальной системы. Появление некой коллективной единицы («техноструктуры»), охватывающей всех, кто обладает специальными знаниями (именно эта группа людей, а не администрация, направляет деятельность предприятия). Замена рыночного механизма вертикальной интеграцией и планированием и т. д. Здесь важны не набор характеристик и не надежды Гэлбрейта (в частности, на окончательную замену рынка планированием, возможность сближения — конвергенции — капитализма и социализма на основе общих требований технологии и массового производства и обновления индустриальной системы). Интереснее вывод. Если мы и далее будем исходить из того, что перечисленные цели индустриальной системы исчерпывают все задачи человеческой жизни, то все, «что совместимо с этими целями, мы будем иметь или нам разрешат иметь; все остальное будет недоступно. Нашими потребностями станут управлять в соответствии с нуждами» системы; «политика государства будет подвергаться тому же влиянию», как и образование, правила поведения и все-все-все остальное. Государство будет навязывать нам своим моральным авто ритетом и юридической властью цели индустриальной системы. «Все это выльется в конечном счете не в жестокое рабство плантационного работника, а в мягкое рабство домашней работницы». «Но это не будет свободой». Что же делать? Прежде всего, рассматривать индустриальную систему как относительно уменьшающуюся часть сферы деятельности человека. Необходимо подчинить эту систему требованиям иных сфер. Образование из средства подготовки персонала, обслуживающего систему, превратить в самоцель. Поскольку ученый исходил из «широкой общности промышленных систем социалистического и несоциалистического мира», его рекомендации предполагали отклик в обоих мирах1. Почему философский трактат Герберта Маркузе «Одномерный человек» (1964) в СССР никогда не печатали, Вы поймете после знакомства с ним. Из множества идей и оценок, высказанных провозвестником Великого Отказа, упомянем лишь один логический ряд. В настоящее время политическая власть утверждает себя через власть над процессом машинного производства и над технической организацией аппарата. Сам способ организации технологической основы современного индустриального общества заставляет его быть тоталитарным. Тоталитаризм не обязательно предполагает лишь «террористическое политическое координирование общества, но также нетеррористическое экономико-техническое координирование, осуществляемое за счет манипуляции потребностями с помощью имущественных прав». Отличительной чертой развитого индустриального общества является успешное удушение потребностей к освобождению. Отныне права и свободы под властью репрессивного целого становятся инструментом господства. «Для определения степени человеческой свободы решающим фактором является не богатство выбора, предоставленного индивиду, но то, что может быть выбрано и что действительно им выбирается». Между тем управление обществом посредством либеральных методов вызывает неутолимую потребность в производстве и потреблении, в отупляющей работе и расслаблении от нее. Таким образом, доминируют репрессивные, ложные потребности. Человек лишается «внутреннего измерения, отличного и даже антагонистического внешним нуждам», утрачивает внутреннюю свободу, т. е. пространство, в котором может оставаться самим собой, превращаясь в сублимиро ванного раба со статусом простого инструмента, вещи. Зрелое индустриальное общество, сталкиваясь с возможностью умиротворения на основе технических и интеллектуальных достижений, превращается в закрытое. Под покровом динамизма скрывается всецело статическая система. Общество стремится поглотить оппозицию в сфере политики, культуры, инстинктов. «В результате мы видим атрофию способности мышления схватывать противоречия и отыскивать альтернативы; в единственном остающемся измерении технологической рациональности неуклонно возрастает объем Счастливого Сознания». Эйфории в условиях несчастья можно противопоставить лишь Великий Отказ, новые способы поисков самореализации, выражаемые в негативных терминах. Экономическая свобода означала бы свободу от экономики, политическая — свободу от политики, которую невозможно контролировать, и т. д.1. Получалось, что массовое производство имеет результатом массовое потребление и благосостояние. Поскольку крупное производство стандартизировано, ему требуются не просто стандартный работник и стандартный потребитель, но и усредненный, стандартизированный человек. Он нацелен исключительно на потребление, удовлетворение навязанных извне потребностей. Все прочие потребности подавляются. В результате в одномерном обществе благоденствуют одномерные люди. То общество, которое могло бы прийти на смену столь безрадостной (если смотреть на нее со стороны) картине, видело бы новые цели и ценности не в одних лишь науке и информации, но в человеке и морали. Ожидалось, что производство и потребление займут подчиненное положение. Безальтернативность или альтернативный выбор (выбор одной из двух взаимоисключающих возможностей) вытеснит плюрализм возможностей, взаимодополняющих путей и вариантов развития. Но от какого наследства могло отказаться новое руководство СССР в середине 60-х? Государственный департамент США в подготовленном осенью 1965 г. докладе «СССР спотыкается в экономическом соревновании с США», как Вы, должно быть, помните, вынес приговор всей «нынешней экономической системе, существующей в СССР». Она представлялась непригодной для решения «сложных задач современной экономической жизни». Составители доклада, вероятно, несколько завышая наши показатели, считали, что в то время СССР поддерживал военный и космический потенциал, составлявший в долларовом эквиваленте 80 % американского. Но падение темпов роста в СССР в первой половине 60-х, когда советские и американские показатели сравнялись, привело к увеличению абсолютного разрыва в объеме произведенной продукции на 60 млрд долларов. Экономика США в два раза больше по своему объему, следовательно, советские темпы должны по крайней мере вдвое превосходить американские для поддержания уже имеющегося разрыва. Однако расширение военных программ; превращение сельского хозяйства в дотационный сектор экономики, все еще не обеспечивающий потребности населения и промышленности; затраты на закупки продовольствия за рубежом; «исчерпание почти всех возможностей дешевого применения достижений Запада в науке и производственных методах» и необходимость перехода к собственным дорогостоящим исследованиям резко сократили возможности капиталовложений. Поэтому даже если советский ежегодный рост во второй половине 60-х будет держаться на уровне 4,5 %, а американский не опустится ниже 4 %, то ВНП СССР в 1970 г. не превысит и половины ВНП США, а по абсолютной величине разрыв между американским и советским ВНП увеличится еще на 60 млрд долларов. Видимо, полагали в Госдепе, сознавая это, «преемники Хрущева уже не говорят об экономическом соревновании»1. Последнее не совсем точно. На XXIII съезде КПСС весной 1966 г. новый генеральный секретарь ЦК Л. И. Брежнев особо отмечал: в период семилетки «Советский Союз продолжал укреплять свои позиции в экономическом соревновании с главными капиталистическими странами», а осуществление планов восьмой пятилетки «будет еще одним ударом по империализму, выда- U и U и и ющеися международной политической и экономической победой»2. Об этих словах полезно помнить в ходе дальнейшего чтения. Но куда интереснее понять, что же следовало делать новому коммунистическому руководству. Попробуйте разработать собственную программу выхода из очередного кризиса (его наличие, правда, в разной степени, признавали практически все, а очереди за мукой и хлебом четко фиксировали «линию фронта»). Учтите: летом 1965 г. директор Новосибирского экономического института А. Г. Аганбегян направил в ЦК доклад, указывавший на падение темпов роста, слабое развитие аграрного, торгового и жилищного секторов, сферы услуг. Главную причину трудностей советский экономист видел в поглощении огромных ресурсов ВПК (от 30 до 40 млн человек охватывал «оборонный» комплекс). Положение усугубляли сверхцентрализация экономики, ориентация на количественные показатели, усложнение общества, невозможность жесткого планирования в нем, недостаток правдивой информации и современных ЭВМ, избыток секретности. Аганбегян предупреждал о наличии инфляции и теневой экономики. Вам предлагается сыграть роль научной обслуги олигархов. Чтобы ограничить парение мысли, рекомендуем исходить из задачи улучшения социализма и побольше узнать о «заказчиках». Мы приведем о них кое-какие сведения. Затем рассмотрим наиболее значимые, на наш взгляд, действия нового коллективного руководства. Сравните их с Вашим планом, объясните причины несовпадений, сделайте выводы (в том числе и о самой возможности «улучшения»). За 75 лет советской власти так и не удалось создать механизм смены руководства (а что Вы думаете о заговорах-сделках олигархов?). Государи, как правило, в лучших монархических традициях умирали «на боевом посту». Но, в отличие от монархов, и скорее «по примеру» римских императоров, не оставляли законных наследников. Каждый новый генсек критиковал или осуждал своего предшественника, доведшего страну до кризиса, пытался зачеркнуть прошлое, радикально улучшить ситуацию. Законность занятия «престола» подтверждалась тем, что новый правитель провозглашал себя непосредственным продолжателем дела Ленина, едва ли не загубленного предшественником. (Из анекдотов эпохи. Историческое заседание ЦК в октябре 1917 г. Входит мальчик лет десяти и забирается к Ленину на колени. Владимир Ильич гладит его по головке и приговаривает: «Ну что, Леня? Сегодня начинать рано, а послезавтра — поздно?») Объяснять ли роль в этом процессе культа «вечно живого Ильича»? Человека, предположившего в 1964 г., что Леонид Ильич Брежнев, избранный на октябрьском пленуме первым секретарем ЦК, продержится у власти 18 лет, подняли бы на смех. Казалось, трудно отыскать «более временную фигуру», чем этот олигарх, прослывший в аппарате ЦК слабаком и балериной, которой каждый вертел, как хотел. Без диктаторских замашек и претензий на лидерство, веселый и общительный, простой и доступный, понятный и предсказуемый. Интеллектуальная обслуга правителей в середине 60-х передавала наставления Брежнева составителям его речей: «Поскромнее, поскромнее, я не лидер, я не вождь». «Ну, кто поверит, что Брежнев читал Маркса? Пишите проще, не делайте из меня теоретика»175. Большой любитель быстрой езды, охоты и заядлый хоккейный болельщик не читал практически ничего и никогда, предпочитая смотреть фильмы о животных и природе. Он вел дневник, в котором (как впрочем, и в иных записях) не ставил знаков препинания, делал грамматические ошибки, перевирал названия и имена. В советское время было принято потешаться над немудрящими погодными заметками императора Николая II, имевшего образование гвардейского полковника, по-нашему — высшее, знавшего несколько языков и читавшего запоем. Но что сказать о брежневских «виршах»? «Никуда не ездил — никому не звонил — мне тоже самое — утром стригся брилься и мыл голову. Днем немного погулял — потом смотрел как ЦСК проиграл Спартаку (молодцы играли хорошо)». «Михаил Евстафьевич прислал синюю рубашку с пуговочками до низу, но не шерстяная...». «Заплыв — 1 час бассейн 30 м. Бритье — забили косточки с Подгорным. Подарки Гусаку Г. Н. — вручены в 11 ч. утра Андропов о Косыгине Подгорный играл в домино затем я ему рассказал о Косыгине». «Вымыл голову детским мылом». «85-800 голый Завтрак — Бритье — плавал — гулял на пирсе Забили козла 1:1 Обед...» и т. д.176. Почти цитаты из зощенковских рассказов о мелких советских мещанах. Вы скажете, что это его личное дело, когда он голый и с пуговочками до низу. «Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон», «и средь детей ничтожных мира, быть может, всех ничтожней он». Допустим. Но мы полагаем, что личное убожество правителя в нашей Системе имеет общегосударственное значение, поскольку институциональных преград на пути к власти глуповских фердыщенок и бывых прохвостов не было. Вообще-то Леонид Ильич считал себя специалистом «в области сельского хозяйства», практической экономики, военного дела и кадровых перемещений. Моя сильная сторона, говаривал он, организация и психология. И делал неопределенный жест рукой с растопыренными пальцами (Ф. М. Бурлацкий). В этих вотчинах он возражений не терпел и мнения своего не менял. Но прислушивался к советам по проблемам, в каковых ощущал собственную неосведомленность: внешняя политика, марксизм-ленинизм, культура (Г. А. Арбатов). Все его образование — землеустроительный техникум. Брежнев где-то еще учился, то в качестве председателя профкома или секретаря парткома института, то директора техникума, то заочника металлургического института. Три института и один техникум в трех городах за пять лет. Тут, действительно, не до грамматики. Но беда в том (только ли?), что Брежнев выглядел далеко не худшим на фоне еще более ограниченной и еще менее образованной массы кремлевских олигархов. Их всех объединял «консерватизм, помноженный на изрядное невежество и некомпетентность»177. Наличие документа о формальном высшем образовании ничего не меняло. Они почти «все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Мы это упоминаем потому, что не видим, в отличие от тогдашних западных наблюдателей, технократов у власти. Помните воспоминания Брежнева? Чем он занимался, бывший землеустроитель и металлург по диплому? Партийной работой. При этом ее идеологическую составляющую терпеть не мог: «Ненавижу эту тряхомудию, не люблю заниматься бесконечной болтовней»178. Но отдадим должное Леониду Ильичу. От прочих сталинских секретарей горкомов, обкомов, комсомольских работников, чей взлет, как и его, начался после войны, и которые стали в 60-е членами политбюро, Брежнева отличали доброжелательность и терпимость к людям. Горлопаном, вроде выдвигавшего и тянувшего его все время за собой Хрущева, новый кремлевский сиделец не был. Обосновавшись на месте руководителя партии, он часто звонил секретарям парткомов республик, краев и областей. Спрашивал про сев, про трудности, советовался (вот мы тут вопрос готовим, хотел твое мнение узнать). На политбюро никогда первым не выступал. Выслушает всех и, если согласия нет, предложит решение отложить и подработать. Он оказался уникальным медиатором, не любившим резких движений, добивавшимся консенсуса. Кадровые назначения — единственная область, в которой его не обремененный сложностями мыслительный аппарат работал инстинктивно быстро. Академик Е. И. Чазов, почти четверть века возглавлявший 4-е главное управление, отвечавшее за лечение олигархов, и практически ежедневно общавшийся с Брежневым и прочими «товарищами из политбюро», утверждал, что Леонид Ильич был тонким политиком, прекрасно знавшим человеческую натуру и человеческие слабости. Академик Г. А. Арбатов, основатель Института США и Канады, один из ближайших внешнеполитических советников генсека и творцов разрядки в 70-е, не считал Брежнева простаком или глупцом. Брежнев — неглупый человек, проявлявший не только аппаратную ловкость и хитрость («в реальностях власти и политики... это был настоящий "гроссмейстер"»), но политический ум, умелость и сообразительность179. Может быть, и так, но мы, такие же современники Брежнева и очевидцы, склонны полагать, что возвышался он скорее как «кандидат в мастера» среди «второразрядников». Кстати, сам Леонид Ильич это понимал, отпуская нелестные ядовитые комментарии в адрес А. П. Кириленко, Н. В. Подгорного, П. Е. Шелеста и прочих. Лишь Суслова он уважительно именовал Михаилом Андреевичем, а дружков своих Андропова с Устиновым — Юрой да Митей180. И не слабость его возможных конкурентов или несостоятельность их политических позиций оказались главным источником его силы (как полагал Арбатов). Важнее иное. Леня (аппаратное прозвище) — ставленник центров Власти, в них — его сила. Он — продукт (а не творец, в отличие от Ленина, Сталина, Хрущева) жизнедеятельности Аппарата. «Триумвират действительной власти, выраженной в объединенном аппарате партии и карательных органов, хозяйственного аппарата, совокупного ВПК, решил вернуть проржавевшую посудину в тихую бухту, названную потом "застоем", подобрав и соответствующего капитана — Леонида Брежнева»181. Не Хозяина (хотя обслуга и таксисты звали так по привычке немощного генсека и в начале 80-х), даже по большей части не арбитра (эту роль выполняли политбюро и ЦК), а посредника, главноуговаривающего. Этого не учел А. Н. Шелепин, прозванный в аппарате Железным Шуриком, и его «комсомольцы» из КГБ (В. Е. Семичастный) и МООП РСФСР (В. С. Тикунов). Саша (прозвище из брежневского окружения) — самый молодой член политбюро, самый образованный, самый динамичный, самый агрессивный. Арбатов полагал, что Шурик — аппа ратчик из самых сильных представителей своего племени. Возглавляя комсомол в 1952-1957 гг., затем КГБ до 1961 г., став секретарем ЦК, Шелепин вел за собой функционеров моложе 50 лет (средний возраст членов политбюро середины 60-х — 56 лет, при этом шестеро из одиннадцати уже миновали этот рубеж). У них имелись неплохие позиции в ЦК (скажем, отдел административных органов ЦК, курировавший все силовые ведомства), они контролировали радио и телевидение. К ним были близки первый секретарь московского комитета партии Н. Г. Его- рычев, начальник Генштаба и первый замминистра обороны маршал С. С. Бирюзов. 70-летний Микоян, раздосадованный негосударственным стилем мышления, общей серостью и примитивизмом брежневского руководства и добровольно ушедший с поста председателя Верховного Совета СССР осенью 1965 г., а летом 1966 г. покинувший политбюро, вспоминал, как к нему через сына в 1967 г. обратились сторонники Шелепина. В обмен на восстановление в руководстве Анастасу Ивановичу предлагали первым выступить на пленуме против Брежнева, гарантируя поддержку остальных «комсомольцев» и смещение генсека. Микоян отказался1. Позднее Семичастный будет отрицать и наличие «группы», и стремление к власти. Как говаривал незабвенный генеральный прокурор и сталинский златоуст А. Я. Вышинский, в подобных делах требовать документальных доказательств бессмысленно. Несомненно, однако, что люди, близко стоявшие к Власти и обладавшие ею, верили в поползновения «комсомольцев». Всем Шелепин был хорош, кроме одного — он стремился к личному лидерству. Он показал себя опасным и деятельным политиком, фактически скоординировав ан- тихрущевский заговор (Семичастный отрицает и это, но Р. Г. Пихоя довольно убедительно подтвердил обратное мнение современников). Вряд ли кого пугали его разговоры о классовом подходе к внешнеполитическим проблемам, желание улучшить отношения с Китаем (на советско-китайское сближение очень рассчитывал и А. Н. Косыгин, назначенный в октябре 1964 г. главой правительства). Но Железный Шурик не скрывал: он хочет установить новый Хозяйский порядок, а его приближенные уверяли, что Леня — человек временный. Летом 1967 г. все разрешилось. На пленуме выступил Егорычев, но поддержки его речь не нашла. Зато стремившиеся пожить без потрясений, в свое удовольствие олигархи сплотились вокруг Брежнева, убравшего Шелепина из секретарей ЦК и отправившего «комсомольцев» кого послами, советниками за рубеж, кого на периферию. Андропова генсек поставил на КГБ, сделав кандидатом в члены политбюро. Устинов, избранный на XXIII съезде кандидатом в члены политбюро, работал секретарем ЦК и курировал ВПК. И еще в 1966 г. восстановленное общесоюзное МООП возглавил давний молдавский знакомец Леонида Ильича Н. А. Щелоков, ставший в 1968 г. «нормальным» министром внутренних дел. Брежневский приятель К. У. Черненко получил один из важнейших отделов ЦК — общий. Другой друг-товарищ генсека, малограмотный и бездарный Н. А. Тихонов, подсажен замом к Косыгину в правительство. Подгорный, претендовавший на формально не существовавший пост второго секретаря, задвинут на председательство в президиуме Верховного Совета. А Железному Шурику доверили «рулить» лишь профсоюзами. Похоже, непосредственно правивший треугольник Власти, внутри которого удобно расположился Леонид Ильич, окончательно покончил с угрозой личной диктатуры на XXIII съезде КПСС, отменившем 25-й параграф устава партии. Или возрождение политбюро и должности генсека свидетельствуют об ином? Учтите: ктому времени восстановили единство парторганизаций и ликвидировали совнархозы. Кто, по-Вашему, был сему несказанно рад и благодарил Леонида Ильича? Как Вы оцениваете его жизненную философию? «Бывают споры, случаются нелады, но в конечном счете планы выполняются, жизнь становится лучше, и все течет слаженно, четко». «Вы не знаете жизни. Никто не живет на зарплату. Помню, в молодости, в период учебы в техникуме, мы подрабатывали разгрузкой вагонов. И как делали? А три мешка или ящика туда — один себе. Так все и живут в стране»1. Ну что, Вы еще не раздумали нести в кремлевский серпентарий очередные свои предложения по спасению Родины? Вы по-прежнему намерены бороться с брежневской серостью за душу Леонида Ильича, с прихлебателями генсека — за доступ к его уху? Вы, как А. Е. Бовин, консультант и спичрайтер Андропова и Брежнева, получив выговор за буржуазные и либеральные вольности, допущенные в какой-то записке, готовы разоблачиться до «утреннего неглиже», поставить перед собой бутылку водки и за ночь все переделать? И чего ради? Неужели Вы думаете, что если у Государя не достало ума, то Вы сумеете вразумить коллективный мозг — политбюро? Не разумнее ли перейти на позицию П. Я. Чаадаева и не соучаствовать во лжи? Но, возразите Вы, восьмая пятилетка наполнена преобразованиями и реформами, стимулом для которых послужили дискуссии и предложения экономистов и советников1 и которые принесли замечательные успехи. Раскрывая брежневский учебник истории для университетов, действительно, попадаешь в сияющие дебри успехов. Самая крупная в мире ГЭС, еще более мощная ГЭС, третья крупнейшая ГЭС невиданной мощности. Мощнейшие в мире гидроэлектростанции. Крупнейшая в мире энергосистема. Крупнейший в мире газопровод. Крупнейший автомобильный завод страны с самой совершенной техникой. Богатейшие нефтяные запасы. Замечательную победу одержали металлурги. Выдающегося успеха добились нефтяники, в труднейших условиях осваивавшие новый богатейший нефтяной бассейн182. Все выше и больше, и шире! И разместилось оно на двух страницах текста (цитируя дословно, кавычки мы опустили). Проблема лишь в том, что вместо 9 % запланированного (и на бумаге достигнутого) ежегодного роста реальный показатель не превысил, по очень щадящим оценкам, 5,8 %, по расчетам ЦРУ достиг 5,1, а по альтернативным вычислениям И. Бирмана — около 3 %183. Где уж нам тягаться в искусстве кройки и шитья при игре в цифири с коммунистическими мастерами! Брежнев и Косыгин сообщали на XXIV съезде КПСС (весна 1971 г.) о росте на 21 % среднегодового производства сельхозпродукции во второй половине 60-х гг. по сравнению с первой половиной. Вузовский учебник истории тогда же уточнил: выросла стоимость продукции. А в Истории КПСС через 13 лет уже сказано, что среднегодовой объем увеличился по сравнению с 12-процентным ежегодным ростом начала 60-х. Между тем, среднегодовой прирост во время семилетки — 1,5 %, а 12 % — это общая прибавка. В итоге максимум возможного ежегодного приращения в 1966-1970 гг. — 4,3 %184. В таком случае 21 % — пятилетняя сумма! Так что оставим пока цифры и обратимся к источникам вдохновляющих успехов. В марте 1965 г. на пленуме ЦК Брежнев зачитал доклад «О неотложных мерах по дальнейшему развитию сельского хозяйства в СССР». Основные меры, детализированные в решениях пленума, предусматривали прежде всего списание больших долгов колхозно-совхозного сектора и установление до 1970 г. твердого и неизменного плана закупок зерна по республикам, краям, областям, районам, колхозам и совхозам. Общий план понижали на 15 %. Одновременно повышались закупочные цены на зерновые культуры. На свободно продаваемую сверх плана продукцию устанавливалась 50-процентная надбавка. Вводился твердый план закупок на животноводческую продукцию, повышались закупочные цены на крупный рогатый скот, свиней и овец. Намечалось резкое увеличение производства сельхозтехники, минеральных удобрений. Предполагались массированные капиталовложения в аграрный сектор (вскоре они достигли четверти расходной части бюджета). В мае 1966 г. правительство и ЦК совместным постановлением ввели гарантированную ежемесячную оплату труда колхозников. (Вы полагаете, это мудрое социально-экономическое решение?) Госбанк должен был предоставлять колхозам кредит сроком на 5 лет при недостатке у них собственных средств для гарантированных выплат (а о чем это свидетельствовало?). Тогда же пленум ЦК принял обширную программу мелиорации заболоченных и засушливых земель. Собирались в ближайшие 10 лет оросить до 8 млн га, осушить — в два раза больше. Ожидались 10-миллиардные капиталовложения. Параллельно шло снижение цен на покупаемую деревней технику и запчасти, тарифов на электроэнергию. Сняли хрущевские ограничения с личных подсобных хозяйств (налог за скотину теперь не платили, дозволялось покупать для нее комбикорма). Всех, кто работал тогда в деревне, вдохновили гарантированные стабильность и умеренность, мягкость и вкрадчивость государственных неотложных мер. А самое-то главное — уже рисовалась свободная торговля. Заговорили о рыночных механизмах, прибыли, доходности (сулили брать налог только с чистого дохода колхозов, а не с общего, куда включались и издержки), нэпе. И, казалось, откликнулось что-то: в 1965 г. собрали 121 млн тонн зерна, в 1970 — уже почти 187 (правда, 1975 дал всего 140)1. Вы-то разве реформ не видите? Странное дело: в 1959-1961, 1963, 1965, 1967-1972, 1974-1977 гг. (как ранее и позднее) государство закупало и заготавливало хлеба меньше, чем расходовало. Поэтому приходилось заготавливать продовольствие... за рубежом. (Из анекдотов 60-80-х гг. «Ну и дела! Сеем пшеницу в России, а урожай собираем в Канаде!») Что это значит? А вот что. Золотой запас СССР в 1965 г. составлял 577 тонн, из них затрачено на покупку продовольствия 335. Данные за 1968-1971 гг. отсутствуют. Но в 1972 г. из наличных 1244 тонн обменяли на еду 458 тонн, в 1973 г. из 1032 — 383 тонны пошло на поддержку фермерского хозяйства за границей1. Д. А. Волкогонов утверждал, что в послевоенные годы СССР «за зерно перекачал в западные банки около 12 тыс. тонн золота!»2. Поэтому, если Вы решите, что все упиралось в неурожайные 19671969 гг. (последний вообще обернулся годом стихийных бедствий), нам искренне жаль. Но в чем же тогда суть проблемы? Хорошо (то есть вовсе наоборот — не хорошо!) — в сельском хозяйстве опять большой подъем (далее, согласно фольклорной традиции, следовало распевать на мотив похоронного марша: «Скоро будет пленум, скоро будет пленум! В сельском хозяйстве опять большой подъем!»). Но вот Косыгин, сельского хозяйства не знавший, на пленуме в сентябре 1965 г. выступил с докладом «Об улучшении управления промышленностью, совершенствовании планирования и усилении экономического стимулирования промышленных предприятий». Перед страной и миром коммунистические олигархи рассуждали об экономической реформе. Правда, в аппарате ЦК, по свидетельству Ф. М. Бурлацкого, пересказывали слова Брежнева по поводу доклада: «Ну, что он там придумал? Реформа, реформа... Кому это надо, да и кто это поймет? Работать надо лучше, вот и вся проблема». Приглядимся к реформе, поскольку и до сего времени жива уверенность: она была нашим последним шансом, последней козырной картой социализма, и если бы не бюрократия, задушившая в своих объятиях первенцев реформирования, то, как знать, куда бы повернула история. Напомним некоторые исходные позиции. Программа партии предполагала превращение всех видов собственности в единую общенародную (государственную). К середине 60-х огосударствление дошло до предела. Достаточно примитивная, как гигантское одноклеточное существо, экономическая система социализма теряла последние шансы на выживание. Сам объем социалистической экономики делал невозможным управление ею из одного центра. В 30-50-е гг. она базировалась на трех-пяти крупных отраслях, на ограниченном числе важнейших видов продукции, производство и распределение которых можно было физически контролировать из Москвы. В 60-е гг. ассортимент продукции расширился, углубилась специализация, возникли отрасли, производящие постоянно обновляющийся набор изделий. Межотраслевые связи усложнились и стали столь многообразны, что не поддавались контролю. Подобная ситуация — не плод революционного творчества масс, неустанной заботы партии и правительства. Она — итог объективных процессов, осложняемых НТР. Развитие требовало изменений. В нашей стране их санкционировали ЦК, Совмин и Верховный Совет. Отсутствие санкции означало непризнание какой-то проблемы, запрет на любые действия. Поэтому решения сентябрьского пленума подкрепил закон «Об изменении системы органов управления промышленностью и некоторых других органов государственного управления», принятый Верховным Советом. Подумайте над названиями доклада Косыгина и закона. Суть реформы виделась в ликвидации совнархозов с их территориальным принципом руководства. Создавались союзные и союзнореспубликанские министерства по отраслям промышленности. На министерства возлагалась ответственность за развитие промышленности, обеспечение народного хозяйства сырьем, удовлетворение потребностей населения и т. д. Именно министерства руководили предприятиями, осуществляли планирование основных показателей в стоимостном и натуральном выражении. Возрожденный Госплан планировал несколько тысяч укрупненных наименований. Созданный Государственный комитет Совмина СССР по материально-техническому снабжению (Госснаб) разбивал укрупненные позиции на 10-15 тыс., министерства — еще на 50 тыс., а затем Госснаб, распределявший поставщиков и назначавший потребителей, дробил все это на 500 тыс. наименований. Министерства занимались и внедрением достижений научно-технического прогресса. Координацией этой деятельности руководил Государственный комитет Совмина СССР по науке и технике — ГКНТ. А еще имелся Государственный комитет по ценам (Госкомцен), централизованно (как во времена Микояна — наркомат торговли) устанавливавший цены на все и вся (не менее 200 тыс. цен на товары и услуги ежегодно). Правда, инициаторы реформы сулили предприятиям сокращение планируемых показателей в несколько десятков раз. Ранее главнейшим показателем был вал, т. е. общий объем продукции, выраженный в рублях. В него включались все издержки производства. Планирование строилось от достигнутого уровня, план не мог быть ниже достижений прошлой пятилетки. Производительность труда исчислялась просто: валовой показатель делился на количество рабочих. Чем это плохо? Кстати, вспомните и о повторном счете, его никто никогда не отменял. После 1965 г. основным критерием эффективности работы становился объем реализованной продукции. Предприятия переводились на хозрасчет и самоокупаемость. Им обещали больше самостоятельности. Упор делался на экономические методы хозяйствования: предусматривалась реформа оптовых цен, вводились в качестве отчетных характеристик рентабельность и прибыль. Создавались фонды стимулирования (жилищного строительства, материального поощрения, социально-культурный). Эти фонды составляли до 15 % фонда зарплаты. Для стимулирования трудовой активности вводилась тринадцатая зарплата. Но планирование от достигнутого сохранялось. А «История КПСС» в качестве несомненного положительного итога реформы называла повышение роли «партийного руководства хозяйством. Особенно возросла ответственность ЦК компартий союзных республик, крайкомов и обкомов партии за научное руководство промышленностью»185. Вот вам и хозрасчет с экономическими рычагами. Непредвзятый анализ восьмой пятилетки привел к удивительным результатам: производительность труда выросла в 1966-1970 гг. на 17 %, а национальный доход — на 22 %, тогда как в предшествующее пятилетие — на 19 и 24 соответственно186. Как же так?! Кое-какие причины Вы и сами назовете. Учтите и то, что по условиям реформы главное свидетельство эффективности работы — объем реализованной продукции и прибыль. Но они — лишь следующая стадия продвижения «вала» к потребителю: если мало произвели, то откуда же реализация? В отсутствие рынка и конкуренции, в условиях централизованного государственного регулирования цен предприятия шли по самому легкому пути получения прибыли — накручивали затраты (себестоимость продукции). Затраты плюс прибыль — это и есть оптовая цена, по которой государство — единственный заказчик — покупает у производителя — государственного предприятия созданную по государственному плану государственными рабочими из государственного сырья государственную продукцию. Косыгин, вводя реформу, разъяснял, что при подготовке новых оптовых цен надо исходить из необходимости возмещения всем предприятиям издержек производства и получения ими прибыли. Так было в госсекторе России и до революции 17-го. В итоге рост цен, например, в машиностроении составил 33 % (почти вдвое больше, чем в первой половине 60-х). Выросли цены и в иных отраслях. Отсюда — и «эффективность реформы». Перевыполнение планов в стоимостном выражении отнюдь не означало даже их выполнения в натуральном. Но, как Вы помните, так повелось еще с 30-х гг. Что касается самостоятельности предприятий, то министерства — их реальные хозяева — опутали их постоянно растущим числом показателей, требуя отчетности ежемесячно, контролируя каждый шаг. Легко понять, почему не было особых стимулов к интенсификации производства, внедрению достижений НТП187. Но как же платить зарплату и заинтересовать совокупных производителей? Очень просто: фонд зарплаты устанавливается министерством путем умножения количества работников предприятия на среднюю по отрасли зарплату, спускаемую из министерства же. Видите? Фонд зарплаты вовсе не связан с результатами труда, с его производительностью (кстати, то же наблюдалось и в сельском хозяйстве, только до 65-го работали «за палочки», даром, а после мартовского пленума появилась возможность не работать, но уже за рубли). Понятно, каким категориям «трудящихся» это выгодно. Если в подобной системе Вы как директор завода ставите новое оборудование, добиваетесь снижения затрат, стоимости продукции, выгоняете лодырей, за счет чего надеетесь повысить зарплату тем, кто работает в полную силу, то Вы сильно ошибаетесь и строите замок на песке. Объясните, почему. Более того, Вам выгодно держать как можно больше пьяниц, лодырей, прогульщиков. (Потребление официально проданного чистого алкоголя на душу населения, т. е. включая молокососущих младенцев и трезвенников, выросло с 3,9 литра в год в 1960 г. до 6,8 в 1970188.) Им за прогулы, на опохмел оплачивают больничные листы из других фондов. (А масштабы впечатляют. Например, в 1978 г. в милицию доставлено 9 млн пьяных, свыше 6 млн осели в вытрезвителях1.) Вы же сэкономленные во время их отсутствия деньги действительно можете пустить на стимулирование тех, кто трудится по-настоящему. Прав был Леонид Ильич: никто тут ничего не поймет. Ну и что, спросите Вы? Признаться, и мы в недоумении. Что же тут такого, что позволяет говорить о реформе, следовании духу времени? Конечно, мы могли бы упомянуть такое узорочье государственной мудрости, как постановление ЦК и Совмина «О мероприятиях по повышению эффективности работы научных организаций и ускорению использования в народном хозяйстве достижений науки и техники» от 1968 г. Но мероприятия как-то рассосались в процессе подготовки и празднований 25-летия Победы, 100-летия со дня рождения В. И. Ленина, 50-летия образования СССР. А когда отгремели торжества, выяснилось, что расходы на науку и достижения снижаются. Мы тем самым намекаем, что 1965 г. оказался не выходом из кризиса, но ликвидировал лишь наиболее болезненные и очевидные последствия его усугубления, проявившиеся в предшествующий период. Полезно этот тезис уточнить, добавив Ваши собственные выводы. И подумайте над отнюдь не очевидной гипотезой: а не следует ли отныне говорить о появлении собственности ведомств на месте единой государственной собственности, и если да, то каковы неизбежные последствия подобной трансформации? 60-е гг. — время поисков в лагере социализма. В Венгрии и Чехословакии, Югославии и Китае коммунистическое руководство по-своему пыталось ответить на вызов времени. Все это становилось частью общемировых сдвигов. Но завершилось, как Вам известно, весьма печально. Не вдаваясь в суть разнородных процессов, ограничимся лишь мыслями активных их участников. О. Шик, творец чехословацких экономических реформ, всю жизнь искавший «третий путь» между капитализмом и социализмом, убедился: «настоящая экономическая реформа без демократизации политической системы невозможна». В условиях «однопартийной политической системы», «без действительной плюралистической демократии не может происходить никакое общественное развитие», способное принести экономический и культурный расцвет. Только «плюрализм политической жизни» создает барьер на пути возвращения диктата «коммунистической партийной бюрократии» над всеми сторонами жизни общества1. 3. Млынарж, член партийного руководства и один из соавторов Пражской весны, в конце концов понял: никакого третьего пути не существует, это такой же нонсенс, как тупиковый вариант, как социализм. Третий путь ведет в третий мир. Требуется радикальный и повсеместный отказ от социализма как Системы189. Когда-то третий человек в югославском руководстве, позднее — непримиримый югославский диссидент, сиделец титовских застенков, бельмо на глазу советских идеологических евнухов, М. Джилас уже в 60-е годы не сомневался: коммунизм не соответствует современной жизни. Даже столь дорогая Джиласу и югославским реформаторам идея рабочего самоуправления при полном и последовательном ее осуществлении в лучшем случае лишь ускорила бы обострение всех проблем социализма, «но саму систему из утопической практики и практического насилия все равно не вытянула бы». Приоритет следует отдать свободе всего общества190. Наконец, отягощенный горьким опытом неудач в реформировании социализма, Я. Корнай, после развала «лагеря», обобщит: причины бед социализма лежат не в политике цен или проводимой экономической политике. Система нереформируема, все экономические реформы обернулись крахом, поскольку не был затронут главный фактор, порождающий другие специфические явления, — безраздельное господство коммунистической партии. Но зрелая коммунистическая система нетерпима к иным политическим взглядам, самоуправляющимся организациям, независимым от власти. Поведение людей внутри нее характеризуется все большим конформизмом: «спонтанное использование идей и способностей, порожденных духом предприимчивости, фактически исключается». Короче: «До тех пор, пока сохраняется безраздельное господство коммунистической партии и государственного сектора, социалистическая система неспособна к обновлению, которое избавит ее от многочисленных дисфункций». Реформы в духе «рыночного социализма» в конечном счете оборачиваются топтанием на месте, усугублением старых дисбалансов и созданием новых191. Ну, и что Вы можете на это возразить? Ваш-то проект каков? Или Вы уже порвали его и удалились «в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов»? Как бы там ни было, но под лязг гусениц все еще быстрых советских танков на пражских мостовых СССР вползал в период развитого социализма. Научная обслуга ЦК КПСС надеялась, что идея развитого социализма, который требовалось еще строить да строить, заменит утопическую идею развернутого строительства коммунизма. Но Брежнев заявил, что развитой социализм уже стал реальностью. Это зафиксировала Конституция 1977 г. В нее, естественно, не попали раздавленные иллюзии шестидесятников. «Прага поставила советскую интеллигенцию перед тяжелым выбором: родина или совесть... Родина стала откровенно преступной... Осознать [это], чтобы возвыситься над ней, взвалить на весы совести правду одного против лжи всех — это было страшным испытанием... которое одних шестидесятников привело в тюрьму, других — в эмиграцию, третьих — к молчанию, четвертых — конечно, самых многочисленных — к привычному компромиссу двоемыслия». Государство превратило «утопическую идеологию в имперскую практику», «коммунизм вырождался в империю просто потому, что это была естественная, уже готовая форма»192. Мы с этим согласны. Мы еще помним, как журнал «Коммунист», главный теоретический «орган» партии, чеканил: КПСС «исходит из того, что судьба социалистических завоеваний чехословацкого народа, судьба Чехословакии, как социалистического государства, связана союзническими обязательствами с нашей страной... Это не только внутреннее дело КПЧ. Это общее дело всего содружества стран социализма, всего коммунистического движения» (№ 13 за 1968 г., с. 21). Поэтому не приемлем мы уверенности Дж. Хоскинга в том, что, хотя и не лишена оснований точка зрения, в соответствии с которой восточноевропейские страны после 1948 г. «являлись частями советской империи, но «при Хрущеве и его преемниках было уже неправильно называть Восточный блок "империей", поскольку страны, входящие в него, обладали ограниченным суверенитетом»193. А каково Ваше мнение? Как отреагировали на подавление чехословацкой революции страны социализма, коммунистическое движение, Запад? И был ли упущен шанс на обновление отечественного социализма? 1.