ДОКУМЕНТ 5 МЕЖДУ ДЕСПОТИЗМОМ И АБСОЛЮТИЗМОМ - САМОДЕРЖАВИЕ?

...Как раз вначале, т. е. в первой половине XVI века, когда закладывались основы политической истории всех молодых европейских государств, Москва была одной из них. Именно эти десятилетия были

I л              «

тем гнездом, откуда вылетели все европейские орлы.

Завоевав в середине века поволжские царства, в ореоле быстрой и основательной победы, вооруженная каспийскими шелками и уральской пушниной, что были не дешевле индийских сокровищ, стремительно богатея и освобождаясь от наследия ига, вступала она в европейскую семью, претендуя в ней на первые роли.

...восприимчивым и динамичным было тогда московское общество... смело бралось оно за решение проблем, которые людям со средневековым мышлением должны были казаться не менее головокружительными, чем нам контакты с инопланетянами. Российский интеллект имел тогда дело с той же реальностью, что европейский, и следовал... той же логике. Почему же должен был получиться иной результат?..

И тем не менее четверть века спустя, увязнув в бесконечной и бесплодной войне, растеряв весь свой блеск и обаяние, не в силах больше оградить собственную столицу от дерзкого крымчака, сжегшего Москву на глазах у изумленной Европы, Россия отброшена в разряд держав третьестепенных, во тьму евразийского «небытия»... трупный запах... шел от Москвы, вчера еще могущественной, а теперь корчившейся и погибавшей под руками Грозного царя. Самодержавная греза о «першем государствовании», греза, для осуществления которой понадобилось снести на Москве все думающие головы, привела... к результату противоположного свойства: страна разваливалась, отданная на произвол

всех смут Смутного времени. Даже иностранному наблюдателю, посетившему Россию четыре года спустя после смерти Грозного...

Так начиналась самодержавная, имперская, крепостническая Россия.

Вот же что на самом деле произошло с ней тогда. Она была насильственно сбита с европейской орбиты. Я вовсе не хочу сказать, что произошло это случайно. Двойственность политической традиции присутствовала в России... задолго до Г розного. Европейская традиция с самого начала сосуществовала в ней с патерналистской, холопской. Другое дело, что победа этой холопской традиции над своей соперницей вовсе не была запрограммирована здесь фатально... серия роковых ошибок тогдашних реформаторов дала возможность церкви, дьякам и помещикам восторжествовать над европейским началом России. Но разве отменяет все это тот, пусть начисто забытый... но все-таки несомненный... основополагающий факт, что вначале была Европа?..

[Я] попытаюсь здесь изложить десять главных характеристик, суммирующих, по мнению К. Виттфогеля, сущность феномена тотальной власти... Деспотизм основан на тотальном присвоении государством результатов хозяйственного процесса страны. С современной точки зрения можно было бы назвать его перманентным имущественным грабежом... В экономических терминах это означает простое воспроизводство национального продукта, проще говоря, отсутствие экономической модернизации... 3. Отсюда следует отсутствие модернизации политической. Возникает то, что можно было бы назвать простым политическим воспроизводством или, если угодно, перманентной политической стагнацией... 4. Экономической и политической иммобильности деспотизма соответствует и его социальная структура. Общество сведено к двум полярным классам. Государственный аппарат представляет собой управляющий класс в самом недвусмысленном значении этого термина; остальное население представляет второй класс — управляемых.

роной однородности «управляемых» является абсолютная атомизация и нестабильность класса «управляющих», полная хаотичность того, что социологи называют процессом вертикальной мобильности. Селекция руководящих кадров происходит вне связи с их корпоративной принадлежностью (деспотизм исключает какие бы то ни было корпорации), с привилегиями сословия (он исключает наследственные привилегии), с богатством или способностями... 7. С этим связано отсутствие при деспотизме понятия «политической смерти». Совершив служебную ошибку, любой член управляющего класса, независимо от его ранга, расплачивался за нее, как правило, не только потерей привилегий и нажитым богатством, но и головой. Ошибка равнялась смерти. Атоми- зированная, всю жизнь бродящая по минному полю капризов деспота нестабильная элита «мир-империй» не могла превратиться в наследственную аристократию (или, если она в конечном счете в этом преуспевала, «мир-империя», как, например, в случае Византии, разрушалась). Другими словами, независимость деспота от обоих классов «мир-империи» была абсолютной... 8. Конечно, такая странная в глазах нашего современника политическая конструкция не протянула бы и месяца, когда б не воспринималась всеми ее участниками как естественное устройство общества, как явление природы (как, допустим, рождение и смерть). И как смерть внушала она страх. Причем страх универсальный, страх всех и каждого — от последнего крестьянина до самого деспота. Страх, по выражению Монтескье, как «принцип общества». «Умеренное правительство, — писал он, обобщая современный ему европейский политический опыт, — может сколько угодно и без опасности для себя ослаблять вожжи... Но если при деспотическом правлении государь хоть на минуту опускает руки, если он не может сразу же уничтожить людей, занимающих в государстве первые места, то все потеряно». Другими словами, конец страха означал конец деспота, порою конец династии.

ете по его мозгу двумя-тремя движениями, не больше». В результате альтернативных моделей политической организации общества просто не существовало. Не только в реальности, но и в головах подданных «мир- империи». Вот что говорит по этому поводу Виттфогель: «...Конечно, были мистики, учившие отречению от мира сего. Но критики правительства ставили себе в конечном счете целью лишь регенерацию тотальной власти, принципиальную желательность которой они не оспаривали...» По этой причине единственным механизмом исправления ошибок власти в «мир-империях» оказывалось убийство деспота. Отсюда еще один парадокс. Именно неограниченность персональной власти деспота делала его власть столь же абсолютно нестабильной, сколь абсолютно стабильным был деспотизм как политическая система.

Естественно, что в фокусе политической активности деспота оказывалась не столько безопасность империи, сколько его собственная. Это вынуждало его отдавать предпочтение людям, которые его охраняли, Вот почему начались и кончились «мир-империи» как система с нестабильным лидерством...

Учитывая, что перманентная стагнация ставила систему тотальной власти в полную зависимость от стихийных бедствий и вражеских нашествий, а полное отсутствие ограничений власти создавало ситуацию непредсказуемости и хаоса, где каждый, начиная от самого деспота, постоянно балансировал между жизнью и смертью, можно сказать, что деспотизм напоминает скорее явление природы, нежели человеческое сообщество...

[Мир] абсолютных монархий... [С]опоставив с таблицей [Вит- тфогеля] основные параметры европейского абсолютизма, посмотрим, что мы получим от такого сопоставления.

Пункт первый. В отличие от деспотизма абсолютизм не был основан на тотальном присвоении государством результатов хозяйственного процесса. Собственность подданных оставалась в Европе их собственностью. Это не было записано ни в каком юридическом кодексе, но входило в состав неписаного общественного контракта...

...согласитесь, смешно воспевать неограниченную власть наместника Бога, ограничивая ее в то же время имущественным суверенитетом подданных.

Но ведь именно в этом логическом противоречии и заключалась суть феномена абсолютизма! Феномен этот действительно был парадоксом. Но он был живым парадоксом, просуществовавшим столетия. Более того, именно ему и суждено было сокрушить диктатуру «мир- империй», безраздельно властвовавшую до него на этой земле.

...Самим своим существованием абсолютизм продемонстрировал, что кроме очевидных юридических ограничений власти могли существовать еще и другие, не записанные ни в каких конституциях и потому простому глазу невидимые. Но тем не менее столь же нерушимые на практике, как любая конституция. Я называю их латентными ограничениями власти.

Они-то и создали парадокс неограниченно/ограниченной монархии, той самой, которую Монтескье называл «умеренным правлением»... Современник Ивана III французский король Франциск I, отчаянно нуждаясь в деньгах, не пошел почему-то походом, допустим, на Марсель, чтоб разграбить его дотла и таким образом пополнить казну. Вместо этого оборотистый монарх принялся торговать судебными должностями. Тем самым он невольно создал новую привилегированную страту — наследственных судей. А заодно и новый институт — судебные парламенты.

Причем нашлось сколько угодно охотников эти должности купить. Это свидетельствовало, что покупатели правительству доверяли. Но еще более красноречив другой факт. Даже в глубочайшие тиранические сумерки Франции, даже при Людовике XIV, судебная привилегия эта не была нарушена ни разу. Иначе говоря, и правительство никогда за три столетия не нарушило свое обещание, данное еще в XV веке. Выходит, что совершенно вроде бы эфемерный политический парадокс абсолютизма был вполне, так сказать, материальным...

Пункт второй. Что означало для хозяйственной самодеятельности Европы отсутствие постоянного государственного грабежа, понятно без комментариев. В отличие от экономики деспотизма хозяйство здесь оказалось способно к перманентной экспансии и модернизации...

Пункт третий. Экономическая экспансия, создавая сильный средний класс, должна была раньше или позже потребовать модернизации политической. Или, если хотите, расширенного политического воспроизводства. Подтверждением этому служит сам факт, что представительная демократия изобретена была именно мыслителями абсолютных монархий, идеологами этого среднего класса.

Пункт четвертый. Вместо характерной для деспотизма поляризации общества абсолютным монархиям была свойственна многоступенчатая иерархия социальных слоев.

Пункт пятый. В той же степени, в какой деспотизм был основан на равенстве всех перед лицом деспота, в основе европейского абсолютизма лежало неравенство — не только имущественное, но и политическое.

Пункт шестой. Поскольку к XV веку социальные процессы, которые мы наблюдали в Москве времен Ивана III (т. е. распад традиционной общины и бурная дифференциация крестьянства), были в Европе закончены, ничто не препятствовало там стремительному перетеканию населения в города. Оборотной стороной этой широкой горизонтальной... мобильности населения была упорядоченность мобильности вертикальной. Проще говоря, означало это, что усиление новой бюрократической элиты в централизуемых государствах влекло за собою не истребление наследственной аристократии, но лишь жестокую конкуренцию новой и старой элит. В этом состояло одно из самых драматических отличий абсолютной монархии от деспотизма, который, как мы уже знаем, наследственных привилегий не признавал (именно потому, между прочим, что манипуляция привилегиями была едва ли не главным рычагом власти деспота). Абсолютизм — несмотря на множество конфликтов и жестокую, порой кровавую конкуренцию элит — боролся с аристократией как с противником политическим, а не социальным... Если деспотизм старался не допустить возникновения наследственной аристократии, то абсолютизм вынужден был с нею сосуществовать... британского лорда можно было лишить всех придворных должностей и сослать... в самое дальнее из его поместий... его можно было и обезглавить. Но лишить его наследника титула и этого самого поместья было нельзя.

Пункт седьмой. Это решающее обстоятельство не только обеспечивало элитам страны право на «политическую смерть» (лишая тем самым их борьбу между собою характера вульгарной драки за физическое выживание), оно создавало самую возможность политической борьбы и независимого поведения. Что еще важнее, с моей точки зрения, создавало оно возможность независимой мысли...

Это правда, что все дальнейшие сравнительно быстрые политические трансформации, вплоть до изобретения и триумфа демократии, записываются обычно в кредит среднему классу. И правильно записываются. Проблема лишь в том, что никто при этом не спрашивает, каким,

собственно, образом могла возникнуть та парадоксальная неограниченно/ограниченная государственность, что позволила сформироваться и встать на ноги этому самому среднему классу. Никто, иначе говоря, не спрашивает, что помешало этой очередной вспышке «мир-экономики» угаснуть и раствориться в застойном мире, как неизменно происходило со всеми прежними ее вспышками.

Теперь мы знаем ответ на этот драматический вопрос. Аристократия помешала. Она предохранила абсолютистскую государственность от превращения в деспотизм.

Другими словами, парадокс абсолютизма с его латентными ограничениями власти привел нас к еще более неожиданному парадоксу. Оказалось, что аристократия и демократия, которые принято противопоставлять друг другу со времен Аристотеля и чья взаимная вражда была причиной стольких революций, на поверку не просто связаны друг с другом, но буквально сращены, как своего рода политический кентавр...

Пункт восьмой. Универсальный страх... был доминирующим «принципом» деспотизма. Он нужен был деспоту для того, как уточнил Виттфогель, чтобы создать перманентную ситуацию «непредсказуемости [которая] есть основное орудие абсолютного террора». Благодаря латентным ограничениям власти европейская политика стала в принципе предсказуемой. И потому не испытывала нужды в том, что тот же Виттфогель называл «рутинным террором».

Пункт девятый. Деспотизм, как опять-таки объяснил нам Монтескье, обкрадывал головы своих подданных с той же тщательностью, что и их сундуки. Для того именно и обкрадывал, чтоб не могла в них возникнуть мысль о неестественности рутинного, как и террор, хозяйственного ограбления. И потому ничего подобного не было при абсолютизме: отсутствие последнего отменяло нужду в первом. Отсюда еще одна категория латентных ограничений власти — идеологическая...

Нет слов, история знает немало «просвещенных деспотов», покровительствовавших придворным архитекторам, поэтам или астрономам. И те, работая в политически нечувствительных областях, достигали выдающихся, порою бессмертных успехов. Только никому из них не было позволено, да, собственно, и в голову не приходило заняться, скажем, выработкой альтернативных моделей политической организации общества... Между тем... лишь присутствие политической оппозиции делало возможным качественное изменение общества, его саморазвитие...

...мыслимо ли... после нашего сопоставления утверждать... что русский деспотизм эволюционировал со временем в абсолютизм? Или... что абсолютизм в России постепенно развился в деспотизм?.. Оказалось, что государственность, которая жила исключительно войной и грабежом, была не в силах вырваться из ловушки политической стагнации, нестабильного лидерства и «рутинного террора», которые, собственно, и являлись душою деспотизма.

...Замечу... что под российской государственностью будем мы иметь здесь в виду лишь ту ее форму, что приняла она на самом большом отрезке своего исторического путешествия — с момента, когда в ходе самодержавной революции Грозного она, собственно, и была изобретена. Я имею в виду самодержавную государственность, которая при всех головокружительных институциональных метаморфозах просуществовала все-таки в России с 1560-х до самых 1990-х...

Пункт 1. Мы видели, что при деспотизме государство попросту присваивало себе весь национальный продукт страны. При абсолютизме, благодаря экономическим ограничениям власти, приходилось ему обходиться лишь частью этого продукта. Как же вело себя в этом отношении самодержавное государство?

Оно действительно вмешивалось в хозяйственный процесс, а временами и впрямь присваивало весь национальный продукт страны. Но в отличие от «мир-империй» лишь временами. Если в эпохи Ивана Грозного или Петра, ленинского военного коммунизма или сталинского Госплана присвоение это было максимально, порою тотально, то во времена первых Романовых, допустим, или послепетровских императриц, нэпа или Горбачева оно (насколько позволял исторический контекст) минимизировалось. Во всяком случае, теряло свой тотальный характер...

....Странность тут, как видим, в том, что самодержавная государственность вела себя порою как деспотическая «мир-империя», а порою как абсолютистская монархия. Она уподоблялась им, но в них не превращалась. Хотя бы потому, что за каждой фазой ее ужесточения неминуемо следовала фаза расслабления...

Пункт2. Деспотизму, как мы помним, свойственна была более или менее перманентная хозяйственная стагнация. Для абсолютистской «мир-экономики» характерно было, наоборот, расширенное воспроизводство, т. е. более или менее поступательное развитие хозяйства. Самодержавная государственность и здесь вела себя до крайности

странно. Она выработала свой, совершенно отличный от обоих, образец экономического процесса, сочетающий сравнительно короткие фазы лихорадочной модернизационной активности с длинными периодами прострации, застоя...

Пункт 3. Точно так же нельзя описать и тип политического развития самодержавной России ни в терминах простого политического воспроизводства, ни в терминах последовательного наращивания латентных ограничений власти. Невозможно потому, что и здесь вела себя самодержавная государственность странно, выработав тип политического процесса, сочетающий радикальное изменение институциональной структуры государства (и даже смену цивилизационной парадигмы) с сохранением основных параметров политической конструкции, заданной еще в ходе самодержавной революции Ивана Грозного...

Пункты 4 и 5. Читателя уже не удивит после всего этого, что и социальная структура самодержавной России тоже пульсировала — то сжимаясь, как в «мир-империях», то расслабляясь, как при абсолютизме. Замечательно здесь лишь то, что, хотя горизонтальная мобильность населения не прекращалась полностью даже в мрачные времена сталинского «второго издания крепостничества», она никогда не достигала той интенсивности, которая в Европе (или, если хотите, в досамодержавной Москве) вела к образованию сильного среднего класса. В результате роль, которую традиционно играл там средний класс, исполняла в России интеллигенция.

Пункт 6. Еще более странно протекал в самодержавной России процесс образования элит. Единого образца вертикальной мобильности и здесь... не было — ни упорядоченного, как в абсолютистских монархиях, ни произвольного, как в «мир-империях». Было, как во всем остальном, и то и другое. Самое здесь интересное, впрочем, это что опыт словно бы ничему не учил российские элиты. Они как-то безнадежно не осознавали непредсказуемость своей судьбы. И потому неизбежное возвращение произвола, повторявшееся столько раз, что к нему вроде бы пора уже было привыкнуть, снова и снова оказывалось для них громом средь ясного неба... За долгое царствование Екатерины II, длившееся целое поколение, люди «наверху» привыкли к упорядоченности. Своя пугачевщина и якобинство во Франции убедили их, что угроза их благополучию исходит от обездоленных масс. Они были уверены, что главная их забота — «удержать от крови народ».

И успели забыть, что действительная задача элиты в самодержавной стране — удержать от крови власть... [И] несмотря на столь вопиющие странности, самодержавная государственность, точно так же, как абсолютистские монархии Европы, вынуждена была сосуществовать с аристократией...

Пункт 7. Но это уже особая, самая, быть может, необыкновенная глава всей нашей истории. Что самодержцы пытались добиться полной независимости от «верхнего» класса ничуть не меньше какого-нибудь Надир-шаха, не подлежит сомнению... Так или иначе драма аристократии в России... оказалась неожиданным — и мощным — подтверждением европейского происхождения российской государственности. Не успевал еще закончиться очередной приступ «людодерства», как процесс аристократизации вчерашней служебной элиты неизменно стартовал заново. На месте только что уничтоженной аристократии вырастала новая. И ничего не могла с этим поделать самодержавная государственность.

Другой вопрос, что она исказила и мистифицировала этот процесс, как и все, к чему прикасалась. Ибо в отличие от абсолютистских монархий екатерининская аристократия, в очередной раз восставшая из праха обязательной службы, была рабовладельческой. И потому зависимой от самодержавной власти. Она не поддержала попытку декабристов избавить страну от самодержавия и крепостничества. Она не воспользовалась Великой Реформой, чтоб радикально ограничить самодержавие. Связав с ним свою судьбу, вместе с ним она и погибла.

...Был ли страх и «рутинный террор» доминирующим принципом самодержавной государственности? Как и во всем другом, иногда был, иногда не был. И не только масштабы, но и сама функция террора видоизменялась — синхронно с ужесточением или расслаблением самодержавия. Если в жестких своих фазах становилось оно террористическим по преимуществу, то в расслабленных, уподобляясь абсолютистским монархиям, употребляло террор лишь по отношению к тем, чье поведение могло рассматриваться как угроза режиму... И нет нам решительно никакой нужды обращаться к опричному террору Грозного или к ужасам 37-го, чтоб это доказать. Ибо «примесы тиранства», от которых Екатерина якобы очистила самодержавие, тотчас же и явились... на сцену со смертью матушки-государыни. Да какого еще тиранства!

...Вот я и говорю, бывало в России самодержавие «без примесов тиранства», когда судьба человека и впрямь зависела от его поведения, но бывало и с «примесами», когда не зависела. И самое ужасное, что не было у общества никаких защитных механизмов, способных предотвратить превращение «беспримесного» самодержавия в «примесное»...

Янов. А. Л. Россия: у истоков трагедии. 1462-1584. М.: Прогресс- Традиция, 2001. С. 188-191, 265-278, 283-296.

Хотелось бы понять: если не было у общества никаких защитных механизмов, отсутствовали латентные ограничители, то чем объяснить «превращения» самодержавия? Читая характеристики деспотизма, мы не можем не заметить: они целиком относятся ко всему коммунистическому периоду. А что думаете Вы? Не допускает ли Янов смешения масштабов при анализе самодержавия?