«ЧТО НЕВОЗМОЖНО ТЕХНИЧЕСКИ, ВОЗМОЖНО КОММУНИСТИЧЕСКИ!»

Авторство этого лозунга приписывают Кирову. Идея ничем не хуже знаменитых сталинских крепостей, штурмуемых большевиками. Кстати, образ позаимствован генсеком у одного из ведущих планировщиков и фанатиков социалистической индустриализации С.

Атеперь - ВНИМАНИЕ! От Вас потребуется сугубая осторожность, так как перед нами — зона одного из величайших мифов социализма: об индустриализации, вырвавшей страну из многовековой отсталости и обеспечившей создание фундамента успешной модернизации, что стало результатом прежде всего планового руководства экономикой. То есть мы так думаем, что это — миф. И попытаемся собственное мнение обосновать, намеренно, как обычно, «открывая фланги» для критики. Более того, мы не станем в данном случае ссылаться на своих предшественников и единомышленников, чтобы дать Вам самостоятельно определить «источники нашего вдохновения», а

вовсе не потому, что предлагаем некий сверхоригинальный взгляд. Учтите: мы будем говорить не столько о самой действительности, сколько об отношении к ней. И здесь возникает проблема ценностного выбора. Скажем, мы признаем наличие централизованного планового директивного управления экономикой, но оцениваем его не с точки зрения одной лишь производственной эффективности, хотя и она-то кажется нам сомнительной.

Позитивистская уверенность в неуклонности прогресса, в том, что золотой век ждет нас впереди, вера в неизбежность открытия объективных абсолютных законов развития на основе систематического наблюдения за большими массами фактов, надежда на возможность и необходимость творческого предвидения и регуляции окружающей действительности были присущи многим отечественным умам первой величины еще до 1917 г. Назовем лишь философа Н. Ф. Федорова, физиолога И. П. Павлова, статистика А. И. Чупрова, физика Н.

С самого начала Госплан и планирование рассматривались и Г. М. Кржижановским, первым главой Государственной плановой комиссии (1921-1930 гг. с небольшим перерывом), и партийным руководством в целом как силы, противостоящие стихии вольного рынка и направленные на ее обуздание1. Острые конфликты и дискуссии 20-х гг. между

Госпланом и ВСНХ под председательством Куйбышева, с 1930 г. возглавившего Госплан, завершились торжеством подхода, принятого всеми под давлением вненаучных обстоятельств. Суть его сформулирована тогдашними уцелевшими ведущими планировщиками. «[В] значительной мере в данных обстоятельствах мы свободны оттисков, предопределенных историческим развитием; мы рушим старые узы и приобретаем значительно большую творческую свободу» (Г. Л. Пятаков). «Мы можем планировать, только выступая против вещей и людей, преодолевая пределы сопротивления» (Р. Е. Вайсберг). «Сопротивлением мелкобуржуазной стихии не могут и не должны ограничиваться темпы индустриализации страны, лимитами могут служить лишь материальные возможности с напряжением всех трудящихся Союза на грани физической и психологической выносливости» (Г.

Совершенно ясно, что перечисленные принципы делали бессмысленными различия между отправным и оптимальным планами первой пятилетки. Перспектива вырисовывалась одна и та же (а какая именно, по-Вашему?). Теперь спорили о том, считать ли нормальным ежегодный темп прироста промышленной продукции в 20 % (и тогда через 15 лет она увеличится в 30 раз), или же темпы будут возрастать до 30 % (тогда к 1947 г., увеличив производство в 100 раз, можно было бы обойти США). Сошлись на росте промышленности к 1933 г. на 180 % (не менее 20 % в год), национального дохода — на 103 % (не менее 12 % в год), сельского хозяйства — на 55 %.

Нельзя сказать, что планировщики не отдавали себе отчета в последствиях реализации задуманного. Пленум ЦК в октябре 1928 г.

объявил тяжелую индустрию и производство средств производства ключом социалистического преобразования, а финансовые источники (узнайте, какие еще, кроме названных ранее) были недостаточны. Поэтому председатель Госплана РСФСР А. М. Лежава писал: «Ограниченность наших средств толкает нас на то, чтобы наше планирование стало на путь выбора первоочередных задач. Мы вынуждены будем форсировать подъем одних элементов нашего хозяйства и, может быть, замедлять развитие других. Это будет систематическим диспропорциональным ведением хозяйства, мы со дня на день будем вести наш корабль в различные диспропорции: сегодня одни, завтра другие»1.

Однако на XVI съезде Сталин и эту методологию «отбросил к черту». «ЦК», выполняя работу «нашей партии» по улучшению и совершенствованию принятых планов, «по линии исправления и уточнения... плана в смысле увеличения темпов и сокращения сроков» предложил следующие поправки. Первоначально планировали на конец пятилетки произвести чугуна 10 млн тонн, тракторов — 55 тыс. штук, автомобилей — 100 тыс. А с учетом корректировки должны были выпустить 17 млн тонн, 100 тыс. и 200 тыс. штук соответственно. Производство комбайнов не планировалось, теперь же «ЦК» приказал довести их производство «минимум до 40 тысяч штук». Только безнадежные бюрократы, пояснил генсек, могут думать, что ЦК нарушает принцип планирования. Составление плана — лишь начало процесса. «Настоящее плановое руководство развертывается лишь после составления плана»[196]. Чтобы понять глубину сталинской государственной мудрости, достаточно вспомнить, что знаменитая Магнитка (Магнитогорский металлургический комбинат), строительство которой началось весной 1929 г. в буквальном смысле с нуля и которая дала в 1932 г. первую плавку,

достигла проектной мощности в 2,5 млн тонн чугуна в год в 1935 г. Следовательно, Сталин требовал построить и запустить на предельную мощность три Магнитки (или семь Кузнецких комбинатов). До конца пятилетки, которую надо было завершить в четыре года, оставалось всего полтора года. Что невозможно технически... Позднее «секретарь ЦК» объявит, что после того, как намечена правильная политическая линия, «[с]сылка на так называемые объективные условия не имеет оправдания...

Конечно, можно отрицать объективные условия, планировать как угодно и что угодно, но как быть с экономическими законами? А именно они заставляли Бухарина в 1928 г. предрекать, что перенапряжение капитальных затрат при отказе от признания относительности силы плана неизбежно приведет к обострению товарного голода, свертыванию капитального строительства, неблагоприятно отразится на всей экономике и снизит темп развития. Но ведь и Николай Иванович голосовал за «10 млн тонн». Между тем молодой красный профессор и выдвиженец, в скором времени — глава Госплана и заместитель председателя СНК, Н. А. Вознесенский от имени своего поколения дал ответ на поставленный вопрос, откликаясь на решение «ЦК» довести в 1931 г. рост промышленного производства до 45 %. «С законом стоимости... мы покончили... Социалистический план исключает оппортунистический самотек... социалистический план является законом развития советской экономики». Мы планируем, не считаясь с «текущей конъюнктурой». «Свою ведущую роль план осуществлял в классовой борьбе, а не в сочетании со стихией», как думает до сих пор Островитянов. «Исходным моментом при проектировании темпов движения, во-первых, должна быть директива партии». «Партия... играет величайшую производительную роль в экономике...». «Законы развития социалистической экономики есть плановые, сознательно устанавливаемые господствующим пролетариатом и его партией... диктатура пролетариата является решающим законом экономического

развития... диктатура пролетариата определяет в переходный период законы развития, [которые] потому реальны, объективно значимы и истинны...

И понеслось. Планировщики до 80 % капиталовложений в промышленность направили на капитальное строительство и обновление основного капитала тяжелой индустрии. Ожидаемый рост производства — 3,3 раза. Требовались колоссальные накопления. Государство, являясь единственной движущей силой индустриализации, обеспечивало перераспределение средств. Обычно переход к индустриальной экономике сопровождался ростом фонда накопления за счет фонда потребления с 5-10 до 20-30 % национального дохода. В СССР скачок произошел с 10 % в середине 20-х до 40 % в 1931 г. и 44 % в 1932 г., сохраняясь далее на уровне, заметно превышавшем 30              %2.              На

практике это, в частности, означало, что из деревни изъяли в 1931 г. свыше 30 % произведенного в ней национального дохода (в 1,5 раза больше, чем перед началом пятилетки). Доля отчужденной из сельского хозяйства стоимости в фонде накопления, использованном для развития индустрии, в 1928 г. равнялась 54 %, в 1932 г. — 18 %, а в среднем за пятилетку составила 33 % (доля промышленности — ниже 25 %). Но перенапряжение аграрного сектора в 1930-1931 гг. привело не только к уменьшению изымаемого у мужиков продукта и невыполнению даже первоначального плана. Оно отразилось и на ходе индустриализации. Вместо ожидаемых 45-47 % прироста темпы упали до 5 % (1933 г.)3. Вот еще показательные цифры. В 1929-1934 гг. осуществлялось государственное распределение продуктов по карточкам. Но хлебные карточки имели 40,3 млн человек, мясные — 6,5 млн, на масло сливочное — 3,2 млн человек4. Остальные, вероятно, приносили незначительные, по мнению Сталина, жертвы.

Еще раз подчеркнем: мы не хотим сказать, что голод, рост смертности, падение производства и т. п. были сознательно запланированы.

Речь о том, что все это — неизбежные последствия планового вмешательства государства в экономику. И если Вы выбираете планирование, у Вас будет именно так. И даже хуже. />Только с помощью концентрированного государственного насилия, запредельной эксплуатации населения и опираясь на энтузиазм его части, т. е. методами внеэкономическими по преимуществу, можно было этого добиться. Наибольший эффект, как казалось, давал труд заключенных. Откуда они возьмутся? Как откуда?! Вы же планировали против людей и вещей, против стихии? Планировали. Вы-то думали, что вместо хаоса насаждаете порядок. А на деле вышло, что на месте множества частных и разнообразных планов утвердился единственный план планировщика. Говорите, что все это необходимо ради будущего счастья людей? Повторяете вслед за Фельдманом, что интересы грядущего дня противоречат интересам дня нынешнего? Но кто Вам сказал, что Ваше представление о счастье разделяют все прочие? И, заметьте, они-то со своими мелкими частными счастьями планировщику мешают, нарушая красоту замысла. Поэтому Вы лишаете всех права планировать и стремитесь к абсолютному господству своего собственного генерального плана. Конечно, претензия на право отменять планы других и понуждать их к выполнению нашего общего плана выглядит как наглая самонадеянность. Но эта самонадеянность еще и пагубная. Подумайте почему. Во всяком случае, согласитесь, что, имея безраздельную власть и средства принуждения, Вы просто вынуждены будете устранить всех несогласных с единым планом. Основой всей Вашей системы станет насилие. (Ленинские — до того не публиковавшиеся — размышления 1918 г. о том, как организовать соревнование и очистку русской земли посредством расстрелов и чистки сортиров, наставления Курскому г. по поводу УК впервые увидели свет в 1929-1930 гг.) Поэтому нелепы противопоставления Троцкого и Сталина на поле планирования. Да, Лев Давидович хотел соединить план и индустриализацию с рабочей демократией. Но это — вещи несовместные. Утопия это. (Вы найдете примеры против нашего утверждения?) Поэтому остается вместе с И. Дойчером пропеть гимн «победоносной гармонии со своим временем», которой достиг Троцкий — инициатор плановой экономики и индустриализации с начала 20-х годов, истинный вдохновитель «второй революции, исполнителем которой в следующем десятилетии стал Сталин»[198], и вернуться к зэкам. Знаете, в чем их преимущество?

В полном соответствии с писаниями наркомвоенмора времен военного коммунизма, эта рабочая масса была легко перебрасываема и командуема. Они — идеальный объект планирования.

Главное управление лагерей ОГПУ (ГУЛАГ) занято планомерной эксплуатацией подневольного труда. В 1935 г. зэков в исправительно-трудовых лагерях и колониях чуть меньше 1 млн человек, в 1936 г. — более 1,2 млн (а были еще тюрьмы и спецпоселения, ссылка и высылка, в которых почти столько же чуть более свободных)1. Где же и как их используют? Летом 1930 г. принято решение о строительстве Беломорско-Балтийского канала (в плане пятилетки не предусмотренного). Через полгода утвержден проект строительства, а уже месяцев спустя Сталин, Ворошилов и Киров проплыли по каналу, введенному в эксплуатацию. Общая его протяженность составляла 227 км, а рукотворная часть имела длину 37 км. Как повествует Большая советская энциклопедия второго (сталинского) издания, строители широко и технически смело применяли дерево вместо металла и цемента, стремясь сэкономить дефицитные материалы, сооружая деревянные шлюзы, ворота и т. п. Не менее широко и еще более смело применялся труд заключенных. Некоторые полагают, что и само знаменитое сокращение родилось от беломорского «заключенный каналоармеец». Воспоминания рядового зэка «об одной из замечательнейших новостроек» (определение энциклопедии) появятся в 6-м номере журнала «Знамя» только в 1991 г. В годы перестройки многое расскажет один из самых известных, последний из уцелевших зэков Беломорканала — академик Д. С. Лихачев. Им повезло. Сталин приказал освободить всех зэков- ударников с красной чертой в личном деле. 12,5 тыс. вышли на свободу, а еще 60 тыс. срок был сокращен. Правда, не повезло десяткам тысяч, легшим в основание канала вместо дефицитных материалов. Не повезло поголовно уничтоженным обитателям барака, в котором жил Лихачев, чудесным образом спасшийся. Тянули срок 70-80 тыс. прочих «счастливцев». Г. Г. Ягода, зам. председателя ОГПУ, курировавший строительство, начальник Беломорстроя Л. И. Коган, начальник ГУЛАГА М. Д. Берман и еще пять человек будут награждены высшим орденом тех времен — орденом Ленина. «Такой канал, в такой короткий срок, в таком месте осуществить, — восклицал Киров на XVII съезде, — это действительно героическая работа», наши чекисты «буквально чудеса

сделали». Захлебываясь от восторга, восславят «проницательный ум великого теоретика, смелость талантливого хозяина» — Иосифа Сталина, воспоют гимн каторжному рабскому труду, создающему, по их мнению, нового человека, советские писатели во главе с Максимом Горьким. А Вознесенский с гордостью напишет: «Такие великие стройки, как Беломорско-Балтийский канал, ломают веками закрепленные обычаи и законы общественной жизни»1. И действительно — ломают.

Великих строек много, так ведь и «людишек» у нас — буквально не счесть. XVI съезд решил форсировать развитие горно-добывающей промышленности на востоке с целью получения золота, которое, как предполагали, в несметных количествах таится на Колыме. «Но не летят туда самолеты и не идут туда поезда». И комсомольцы-добровольцы не объявились. Зато 11 ноября 1931 г. родилось за подписью Сталина постановление ЦК о Колыме. Образовать специальный трест в верховьях Колымы с непосредственным подчинением ЦК ВКП(б). Наблюдать и контролировать за работой должен Ягода, а руководить ею непосредственно в верховьях — другой профессиональный чекист Э. П. Берзин, только что сдавший правительственной комиссии Вишер- ский целлюлозно-бумажный комбинат, построенный зэками. Прочие ведомства были обязаны вне всякой очереди выполнять заказы нового треста, которому предписывалось уже к концу 1931 г. добыть 2 тонны золота, в 1932 г. — 10 тонн, в 1933 г. — 25 тонн. А ну как не найдут? Но нет таких крепостей... Первых зэков в бухту Нагаево забросили еще осенью 1931 г. Из этапа в 200 человек до порта назначения доплыла четверть. Однако в 1935 г. Севвостлаг (трест Дальстрой) уже распоряжался 36 тыс. жизней, а через четыре года здесь 114 тыс. зэков. Больше только у железнодорожного управления на Дальнем Востоке (277 тыс.). Их для краткости называли рабсилой. Территория нового треста — 0,7 млн кв. км, три горно-промышленных управления, свой флот, включающий три океанских парохода, купленных в Нидерландах и предназначенных для доставки новых зэков и грузов. Очень пригодился Северный морской путь, впервые пройденный за одну навигацию в 1932 г. Тогда же создан и Главсевморпуть, обслуживавший ширящийся ГУЛАГ. К началу 50-х гг. Дальстрой охватит Чукотку, значительную

часть Якутии, часть Камчатки общей площадью в 3,2 млн кв. км. Это одна седьмая всей территории СССР! Берзин мечтал довести контингент рабсилы до 190 тыс. Правда, надеясь к 30-летию Октября сделать из зэков вольнонаемных. Планы 1931-1933 гг. не смогли выполнить. Но г. дал восьмикратный прирост добычи по сравнению с 1933 г., а в 1935 г. намыли золота больше, чем за все предыдущие годы. Берзин и его заместители получили ордена Ленина1.

Нет, наша экономика — не чисто лагерная. Но подневольный сектор по самым осторожным оценкам осваивает в 1937 г. б % объемов капитального строительства. В 1940 г. организациями НКВД выполнено почти 13 % всего объема капитальных работ по народному хозяйству[199]. Промышленность ГУЛАГа охватывает 17 отраслей. В 1938 г. в лагерях и колониях 2,3 млн, а в 1940 г. 1,7 млн зэков. (Добавьте к этому обычно остающихся за рамками внимания историков и экономистов 1 млн спецпоселенцев.) Они строят железные и автодороги, заводы и гидроэлектростанции, ловят рыбу и пашут землю, рубят лес и уголь, добывают различные руды. И мрут, мрут, мрут. Официальные обследования в отдельных лагерях показывают «колоссальную смертность» — до % в год. Зэков косят цинга и пеллагра. Вшивость достигает 70 %. Их гоняют этапами пешком за 150 км по грязи и воде в валенках, по морозу и снегу в разваливающихся башмаках. В трехъярусных бараках на одного зэка приходится 0,7 кв. м жилой площади. Администрация и охрана их обворовывают. Недодают продуктов к пайке по 20 % мяса, рыбы и прочего. Мы пишем об этом не для того, чтобы возбудить сострадание и не в правозащитных целях. Если Вы нормальный человек, то все это очевидно. Встанем, однако, на цинично-хозяйственную точку зрения монстра ЦК ВКП(б)-НКВД. Встали? Тогда смотрите, какая у нас экономия всего на всем и всех. Видите? В таком случае мы, как смелые талантливые хозяева, обязаны извлекать немалую прибыль. И что же? У нас пока нет общих балансов ГУЛАГа. Но за 1940 г. имеется. Доходы — 7,4 млрд руб., расходы — 7,9 млрд, да еще кредит Госбанка почти в 1 млрд руб. висит невозвратным долгом[200]. Экономически невыгодное дельце-то. Тогда в чем его смысл? И при чем тут план?

Но доходов не было и по эту сторону колючей проволоки. Страна жила, по словам поэта, «в сплошной лихорадке буден». Трудовые коллективы выдвигали встречные, еще более высокие планы. Ударные молодежные бригады брали повышенные обязательства. Разворачивались работы по созданию объектов без утверждения их проектов и смет. Сокращая все мыслимые сроки и отбросив старые технологии, строители возводили новые корпуса, заводы, города. Бывшие землекопы и плотники становились бетонщиками и каменщиками, а затем рабочими конвейерных цехов. Но, сетовал Орджоникидзе, хотя строить мы научились, а вот производства наладить не можем. Конвейер не терпит аврала, его движения подчинены законам, неясным работнику, едва разбирающему буквы. Вы догадываетесь, чем все это оборачивалось?

Вот лишь некоторые последствия воцарившегося хаоса. Днепрогэс уже дает электроэнергию, а крупнейший ее потребитель — Запорож- сталь только начинает строиться. Фабрика в Клину готова к эксплуатации, но не завершены работы по созданию ТЭЦ, обеспечивающей ее энергией. В 1931 г. получены первые образцы синтетического каучука. ВСНХ и СНК решают построить один-два экспериментальных завода. Сталин требует иметь к концу пятилетки десять. В итоге, разбросав средства по стройплощадкам, с 1933 г. начали строительство лишь трех. Из 50 гигантов первых пятилеток четверть возводилась на Урале, в Сибири, Средней Азии. Здесь отсутствовала инфраструктура, поэтому восточные стройки поглотили треть капиталовложений. Сюрпризы сыпались со всех сторон. Возможности отечественной металлургии оставались слабыми. Огромные деньги пришлось тратить на импорт черных металлов. Валютные затраты на это почти равнялись вложениям в отрасль. Только к 1937 г. ситуация улучшилась. Старые флагманы машиностроения (Красное Сормово, Красный Профинтерн, Краматорский комбинат, Красный Путиловец) представляли собой конгломераты специализированных блоков, находившихся в подчинении трех-четырех различных управляющих инстанций. Директора получали несколько не связанных между собой, а порой и взаимоисключающих планов. Между тем в 1929-1933 гг. 53 % нового оборудования устанавливали на предприятиях, построенных до революции[201]. Порожденные непла

новым планированием, множились диспропорции и хаос, что, в свою очередь, требовало постоянного вмешательства государства.

Куйбышев, мысливший категориями фронтов, боев и сражений, действительно вступил в свою последнюю неравную битву. Он-то знал, что «воля партии творит чудеса», и собирался «плыть против течения, против... как будто бы железных законов конъюнктуры», полагая возможным «знать все» и вовремя на все реагировать. И надо же! Бюджетные средства выделены, рабочие наняты, импортное оборудование пришло, стройматериалы закуплены, пора работу кончать, а денег надо в два-три раза больше. Поэтому то, что нужно, не строится, неумение считать и постоянное вздорожание стоимости строительства «делают абсолютно непланомерной, бесплановой... всю нашу промышленную жизнь. Приходится постоянно затыкать одну дыру за другой... нарушая финансовые планы». (В 1935 г. новый глава Госплана В. И. Межлаук сообщит на совещании по вопросам строительства: многие стройки запаздывают на годы, в 1936 г. стоимость 500 строек вырастет по сравнению с первоначальными сметами на 5 млрд руб.[202]) А тут новая беда — катастрофический рост брака. Зольность угля — 14 %. Это, во-первых, означает, что под видом угля добыто 10 млн тонн золы, которую под тем же видом перевозят 6 тыс. железнодорожных составов. Во-вторых, такой уголь делает изготавливаемый кокс непригодным для металлургии. Проблема приобретает угрожающие масштабы и в машиностроении. Здесь вообще никто не соблюдает стандартов, а контроля за качеством нет. Гайки, клепки, резьба, ключи и прочая мелочь у каждого производителя свои (надо думать, Вы понимаете, чем это оборачивается?). Выпуск негодной продукции на ряде предприятий достигает 78 %. Бракованных рельсов — 33 %, двигателей для паровозов — более 20 %. И мало что меняется к лучшему. На XVII съезде Рудзутак назовет брак «бедствием для нашей промышленности». Еще бы не бедствие, когда по станочному литью брак превышает 50 %. Между тем выясняется, что отходы в процессе обработки металлических полуфабрикатов доходят до 64-72 %. Заготовка чугунного поршневого кольца весит 220 кг, а само кольцо — 106. «Потери здесь чудовищные...»[203].

Даже наличие техники не гарантировало успеха. Вскоре выяснилось, что треть установленного оборудования бездействует, а 60 %

используется лишь частично. Еще на стадии «котлованного цикла» один экскаватор в СССР работал в 10 раз менее эффективно, чем в США. Низкая культура труда на треть снижала объемы производства в машиностроении. Простои оборудования достигали четверти рабочего времени. Четверть врубовых машин и до 40 % отбойных молотков Донбасса бездействовали. Каждая вторая авария в энергетике, половина недоданной электроэнергии — результат ошибок персонала станций. Тяжелая индустрия до 1936 г. держится на дотациях и приносит одни убытки. Вроде бы все понятно: имевшийся прирост показателей — на две трети результат расширения контингента работников, но к концу 30-х гг. 90 % занятых в народном хозяйстве не имели никакого образования или едва получили начальное[204].

Но ведь еще в 1928 г. Бухарин, исходя из здравого смысла, а Сокольников и Фельдман — на основе экономического анализа, предупреждали: превышение роста капиталовооруженности труда над его производительностью снизит эффективность всего производства и повлечет падение темпов роста национального дохода. Каждая последующая единица национального дохода будет доставаться все более дорогой ценой[205]. Понимаете, что это значит?

«Нужен повседневный жесткий контроль снизу доверху», — советует Вознесенский. Сказано — сделано: в 1937 г. на 1000 рабочих приходится 75 служащих, в 1939 — уже 90[206]. В ответ рабочие начинают настоящее луддитское движение (узнайте, где, когда и почему оно зародилось), выставляя, по словам Куйбышева, на отдельных предприятиях лозунг поломки машин. Это стихийное вредительство быстро приобрело массовый характер. В агрегаты сыпали песок и стекло, вгоняли клинья — лишь бы остановить ненавистную машину. Зимой поливали рельсы водой, чтобы буксовали краны, и т. п.[207] Конечно, были массовыми поломки и по неумению. В пылу кавказского темперамента и экономической безграмотности наркомтяжпром Серго Орджоникидзе рассказывал в 1934 г. съезду ВКП(б), как загубили его чудесные ин

женеры первую домну Магнитки, как, нарушая всю технологическую дисциплину, запустили в 35-градусный мороз четвертую. Сталин подбадривал: «мы много машин поломали, зато быстро научимся». И все же ужесточили дисциплину. С 1932 г. ввели трудовые книжки, теперь неявка на работу чревата увольнением, лишением продовольственных карточек, выселением с жилплощади. Приравняли ответственность за выпуск брака к ответственности за вредительство. Тогда же родился знаменитый закон от 7 августа. Узнайте самостоятельно о его содержании. Опека государства становится все более мелочной. Как утверждал на XVII съезде глава ЦКК-РКИ Рудзутак, каждый колхоз должен был отчитываться по 46 формам с 4,5 тыс. показателями. Орджоникидзе лично следит за работой, выходит в ночные смены к станкам и конвейерам, ему непосредственно докладывают руководители всех двухсот предприятий, поставщиков продукции на Кузнецкий комбинат и Магнитку. Серго знаком не только с директорами, начальниками цехов, но почти с каждым инженером и мастером. А Куйбышев все планирует и планирует, его поглощает бездна выдуманных цифр. Но как за всем уследишь? В сельском хозяйстве более 200 тыс. «объектов управления». Плюс безбрежная масса в промышленности. Надежда не только на стандартизацию и упрощение «объектов», абстрагирование от всей их пространственно-временной и иной специфики. Госплан, ВСНХ и СНК бьются не одни.

«ЦК находил время руководить вопросами не только международной политики, вопросами обороны, хозяйственного строительства, но одновременно заниматься такими вопросами, как учебники, как библиотеки, как художественная литература, театры, кино, такими вопросами, как производство граммофонов, качество мыла и т. п. В этом и состоит искусство большевистского руководства, чтобы выделить главный фронт, налечь на него и в то же время обозревать все поле боя, чтобы не было участка, который ускользнул бы из поля зрения»1. Вы все еще думаете вместе с Л. фон Мизесом, что основные проблемы политики являются чисто экономическими и не могут быть поняты без знания экономической теории, и в состоянии обосновать свою позицию? Интересно, а почему президент США или британская королева не заботятся о качестве мыла?

Вряд ли удержался бы в кресле какой-нибудь британский или французский премьер-министр, осмелившийся заявить нечто подоб

ное о своих интеллектуалах, «наиболее квалифицированной части технической интеллигенции»: «[Вредительство составляло [среди них] своего рода моду. Одни вредили, другие покрывали вредителей, третьи умывали руки и соблюдали нейтралитет, четвертые колебались». Понятно, что «власть могла практиковать лишь единственную политику» — «политику разгрома старой технической интеллигенции». Конечно, рассуждал Сталин летом 1931 г., так было год-два назад, но теперь времена изменились. Теперь мы проводим политику привлечения и заботы о старой интеллигенции. Но расслабляться нельзя: «Вредители есть и будут, пока есть у нас классы, пока имеется капиталистическое окружение». Спецов, которые пытались противостоять натиску авантюризма, волюнтаризма, бесхозяйственности, брака и штурмовщины, погромили славно. Из 35 тыс. инженеров за решеткой — каждый пятый1. А Куйбышев посетует: есть-де у нас 27 тыс. инженеров, а нам хорошо бы еще столько же, да тысяч 30 дипломированных техников. Они появятся уже на новых заводах: на Сталинградском тракторном четверть инженеров и техников в 1931 г. — моложе 23 лет. Но что они умели? Зато если в 1930 г. лишь 11 % инженеров и техников имели высшее образование, а в 1933 г. из 0,9 млн «руководителей и специалистов» 60 % не обладали ни высшим, ни средним специальным образованием[208], то ведь 50-60 % «практиков» что-то значили. Но что?

Сейчас трудно представить, какое впечатление произвели процессы и «дела» 1928-1931 гг. Но поставьте себя на место советского обывателя, читающего газеты. Шахтинское «дело»: вредительство в угольной отрасли. Процесс «Промпартии»: вредители во главе с инженером Л. К. Рамзиным подрывают основы всей промышленности, создали партию для захвата власти при поддержке англо-французской интервенции. (Сталин, направлявший все следствие, требует от Менжинского получить у невиновных людей показания о связях с заграницей, объясняет, что «это будет серьезным успехом ОГПУ», и заканчивает письмо грозно-наставительно: «Понятно?». Председатель ОГПУ понял[209]. Рамзина, активно сотрудничавшего со следствием, вскоре выпустят. Он придумал в заключении какой-то чудодейственный котел

и даже получил орден.) На суде установлены связи «Промпартии» с «Трудовой крестьянской партией» Н. Д. Кондратьева. Тут уж вредительство «шло по линии» не только сельского хозяйства и ВСНХ. Оказалось, что, подрывая общие основы социализма, вредители получали информацию от правых, прежде всего от председателя СНК Рыкова. Сталин рассылает протоколы допросов, изданные отдельной брошюрой, партийно-хозяйственному руководству. Слухи переполняют столицы и областные центры. Газеты пестрят статьями о разоблаченных вредителях. В Москве во время процессов сотни тысяч людей выведены на улицы и требуют «расстрелять контрреволюционную сволочь». Между делом ОГПУ раскрывает банду вредителей-ученых, организовавших падеж лошадей, и тут же сообщение о расстреле полусотни отравителей из пищевой промышленности. А уже берут преподавателей Военной академии, просто старых военспецов из бывших офицеров царской армии. Заодно подгребают и историков (академики С. Ф. Платонов, Е. А. Тарле), сооружая академическое «дело», «Союз борьбы за возрождение свободной России» в составе 115 ученых и деятелей культуры. И, как обычно, достается меньшевикам. «Венец творения» ОГПУ и секретариата ЦК — процесс «Союзного бюро ЦК РСДРП меньшевиков». «Окопавшись» в Госбанке, наркомторге, ВСНХ и Госплане, В. Г. Громан, А. М. Гинзбург, Л. Б. Залкинд, Н. Н. Суханов и другие явные неарий- цы «сотрудничали» с заграницей, координировали действия Пром- и крестьянской партий, организовали экономический кризис, принимали нереальные хозяйственные планы, готовили внутренний переворот и вторжение извне. И все «показывают о связях с правыми». В 1933 г. будет еще один громкий вредительский процесс — фирмы «Метропо- литен-Виккерс». Англо-советские «вредители» (британская компания с г. поставляла в СССР электрооборудование) «тормозили развитие энергетики». А весной 1933 г. коллегия ОГПУ приговорит к смерти человека за «шпионаж в пользу Японии». Осенью заместитель прокурора СССР Вышинский — обвинитель на суде над харьковскими «вредителями»-комбайностроителями расстроенно объявит, что не удалось пока «посадить на скамью подсудимых основных руководителей Укрсельмаша», но и их дело движется[210].

Ну и как, представили свои тогдашние эмоции? Добавьте к ним мощнейший натиск антиинтеллектуализма и антисемитизма, зависть и месть. Вам уже лучше от ощущения зримого врага? Помните, «буревес

тник революции, пролетарский писатель и великий гуманист» Максим Горький провозгласил, что, если враг не сдается, его уничтожают? А Вы уже включились в борьбу на музыкальном фронте, осуществляете большевистское наступление на фронте психоневрологии, боретесь за чистоту советской хирургии, поддерживаете бдительность на фронте бухгалтерского учета, изгоняете классового врага из-за театральных кулис? То-то и оно, давно пора.

Менжинский докладывает Сталину осенью 1930 г.: уже созрел военный заговор во главе с М. Н. Тухачевским, начальником Генштаба Красной Армии. Заговорщики, связанные с разоблаченными контрреволюционными организациями, готовят вместе с правыми захват власти и убийство Сталина. «Сейчас все повстанческие группировки созревают очень быстро», надо немедленно брать заговорщиков. «Ну и дела, — посетует Сталин в письме к Орджоникидзе. — Кондратьевс- ко-сухановско-бухаринская партия — таков баланс». И... ограничится арестами (чекистская операция «Весна» поглотит 3 тыс. военных) и относительно мягкими приговорами. Но Бухарину позвонит и возложит на него моральную ответственность за поощрение терроризма. Чудовищной, дикой и неумной клеветой назовет все эти бредни Бухарин в послании генсеку. «То, что я не лижу тебе зада», как Пятаков, «делает меня проповедником террора? Тогда так и говорите!» Бухарин требовал личной встречи и объяснений. Политбюро в этом отказало[211]. Сталин вместе с Молотовым, как когда-то Ленин, не только руководили ходом следствия, но и определяли, кого и когда арестовывать, передавать ли дело в суд или же ограничиться «проверочно-мордобойной работой» ОГПУ и РКИ. В середине 30-х, после того как Сталин выдвинул лозунг «Кадры решают все!», большинство «вредителей» получило свободу. Ныне они все реабилитированы. Понятно?

Каковы же итоги героической борьбы к 1933 г.? По сравнению с 20-ми годами упала производительность труда. Среднегодовые темпы роста в промышленности снизились с 25 до 9 %, национального дохода — с 18 до 8 %, произошло падение сельскохозяйственного производства на треть (все 30-е годы сельское хозяйство демонстрировало нулевые темпы «роста»). Из 16 важнейших видов промышленной продукции планы лишь по двум выполнены в натуре, а не в стоимостном выражении. Чугуна выплавлено 6 млн тонн, электроэнергии произведено 14 млрд квт/час (план — 22 млрд), тракторов — 50 тыс.

штук, автомобилей — 24 тыс., комбайнов — 10 тыс. По большинству показателей разрыв между планом и итогом 2-8-кратный. Сталин раздраженно требовал от Молотова унять печать «с ее мышиным визгом

о              "сплошных прорывах", "нескончаемых провалах" "срывах" и т. п. брехне. Это — истерический троцкистско-правоуклонистский тон...»[212]. Но после знакомства с докладом на XVII съезде партии главного контролера страны и верного сталинца Рудзутака любого европейского или американского экономиста должен был хватить удар. Познакомьтесь с этим свидетельством безысходной социалистической бесхозяйственности и попытайтесь ее объяснить.

Заручившись выводами авторитетных исследователей[213], Вы могли бы привести по крайней мере четыре контраргумента, как будто бы полностью обесценивающих все приведенные в 7 пункте рассуждения и цифры. Во-первых, нелепо громоздить факты, говорящие об ошибках и просчетах, поскольку речь шла о кризисе роста, периоде ломки и становления. Опыт накапливался, ошибки исправлялись. Второй пятилетний план (1933-1937 гг.), поначалу составленный «революционными марксистами», именно руководством страны дважды снижался, и процент его выполнения составил уже 70 против 40 в 1929-1932 гг. Ничего подобного советскому планированию не могли себе позволить западные страны. Во-вторых, глупо отрицать очевидное — рост практически всех показателей (особенно в промышленности). Даже если Сталин и статистика преувеличивали данные, то неопровержима сталинская логика: у нас не было черной металлургии, теперь она есть, не было тракторной, автомобильной промышленности, теперь они есть и т. д. Короче, «страна наша из аграрной стала индустриальной, ибо удельный вес промышленной продукции в отношении сельскохозяйственной поднялся с 48 %... (1928 г.) до 70 %... (1932 г.)»[214]. А ведь это — главный показатель перехода от аграрной экономики к индустриальной, в этом суть индустриализации. Вот же они, стоят до сих пор — заводы, комбинаты, гидроэлектростанции, железные дороги! А новые сырьевые и производящие районы!? В-третьих, в конце

концов, не так уж важно, когда именно и до какого конкретно показателя поднялся удельный вес промышленной продукции. Допустимо абстрагироваться и от того, насколько реальной была военная угроза для СССР в конце 20-х — начале 30-х гг. Еще в 1925 г. Сталин полагал, что «война может стать... через несколько лет неизбежностью». Мы сидеть, сложа руки, не собираемся, «нам придется выступить, но выступить последними», «чтобы бросить решающую гирю на чашку весов, гирю, которая могла бы перевесить». Поэтому надо «быть готовыми ко всему», «пойти навстречу, решительно и бесповоротно, требованиям военного ведомства»[215]. Созданная экономическая модель позволила в первой пятилетке направить «на оборону» 11 %, а во второй — 16 % бюджета. Только в 1931-1933 гг. поставки тяжелой индустрии для армии выросли более чем в 4 раза. К 1937 г. в сельском хозяйстве работал 1 млн механизаторов, составлявших подготовленные кадры для механизированных частей армии. Промышленность производила в 1932-1934 гг. в среднем в год 2,6 тыс. самолетов, 3,4 тыс. танков, 3,8 тыс. орудий и т. д. (что в 3-4 раза больше, чем в 1930-1931 гг.)[216]. В 1932-1933 гг. у СССР появились Тихоокеанский и Северный флоты. В связи с грянувшей войной все это — чрезвычайно вовремя. Наконец, в-четвертых, созданная в годы первых пятилеток социально-экономическая база позволила устоять и победить в войне 1941-1945 гг., опять-таки во многом благодаря плановому и централизованному жесткому руководству.

Теперь попробуйте отыскать опровержения этих доводов и следующего нашего заявления. Нам изложенные только что аргументы, как сказал бы Л. Н. Гумилев, не нравятся. (И здесь это вполне уместно. В отличие от последнего евразийца, мы рассуждаем о ценностном выборе и отношении к действительности. А они заведомо субъективны.) Не принимаем мы их потому, что они изображают все описанное ранее как целесообразное и оправданное. В следующей главе мы к этому вернемся. А пока обобщите прочитанное, назовите характерные черты складывавшейся экономической системы, проследите взаимосвязи ее отдельных элементов, добавьте то, что сочтете нужным, и подумайте

о              влиянии политической системы на экономику СССР.

В своих поисках учтите, что зарубежные и отечественные историки, числящие промышленные свершения 30-х гг. по разряду подвига (Боф- фа), «все-таки успеха, несмотря на», завороженные «магией плана» (Буллок), как правило (в отличие от экономистов), не признают значимость ряда обстоятельств либо игнорируют их вообще. Заметим, что в рамках морализирующей и политизированной истории некорректно даже именовать успехом удачное преступление, связанное с целенаправленным уничтожением миллионов людей, за которое организаторы и исполнители не понесли наказания. Но это дело вкуса и совести, поэтому поговорим о другом. Сокольников в начале индустриализации выразил общее мнение: ее темп на ближайшие годы определит импорт оборудования. В 1925/26 г. произвели внутри страны машин на 160 млн руб., ввезли на 52 млн, в 1926/27 г. соответствующие показатели составили 170 и 142 млн. В итоге в годы первой пятилетки до 85 % всего установленного на предприятиях оборудования было куплено за рубежом[217]. СССР поглощает половину мирового импорта машин. Но ведь закупали практически все: экскаваторы и тяжелые подъемные краны, сталь, чугун и прокат, цветные металлы и огнеупорный кирпич и т. д. Только в 1931 г. ввезено 1,5 млн тонн металла, на котором работала автотракторная промышленность[218]. И заметьте, что все происходит в условиях якобы враждебного окружения и роста военной угрозы со стороны капиталистического мира. Кроме сырья и полуфабрикатов на фронт индустриализации из-за границы поступали технологии и квалифицированная рабочая сила (тысячи инженеров и рабочих). В США заказана разработка проектов производственных корпусов, американские, немецкие, британские, итальянские, французские, скандинавские фирмы конструируют, строят и оснащают оборудованием гиганты пятилеток, налаживают поточные линии и прочее. Тысячи советских специалистов учатся у «агонизирующего в тисках кризиса Запада». В результате Сталинградский тракторный выпускает копию знаменитого «Катерпиллера» под названием «Сталинец», Горьковский автозавод клепает под видом «Газиков» «Форды», московский ЗИС — советские «Бьюики». Точнее, это симулякры — одна видимость («Сталинец», как и прочая техника, простаивал на полях страны 40 % рабочего времени). Анализ воплощения в жизнь более 200 соглашений

о              технической помощи, заключенных в 1929-1940 гг. между СССР и

Западом, позволяет сделать вывод: ни одна крупная технология и ни одно крупное предприятие, построенное в 1930-1945 гг. в СССР, не могут рассматриваться как чисто советское достижение[219].

Об этом полезно помнить, но главное в другом. Ни цивилизационная (Запад), ни социально-экономическая (капитализм) специфика родины заимствований не делала их, как думали, несовместимыми с почвой «Советской России», в которую их высаживало коммунистическое государство. Но технологическая несовместимость была явной. Вы без труда отыщете 3-4 уклада и поймете, что между ними отсутствовали «эволюционные» связи. Приведем пример. Конвейерные цеха гигантов пятилеток, оснащенные самой передовой западной техникой, соседствовали с немеханизированным трудом, доминировавшим во вспомогательных цехах. Поэтому одну из самых высоких зарплат в машиностроении получали... грузчики. В результате возникло то, что немецкие экономисты 20-х годов, желая охарактеризовать противоречия между модернизацией и отсталостью внутри индустриального сектора, называли гигантской маленькой мастерской: объемы производства и размеры предприятий большие, а менеджмент и организация производственного процесса — традиционные[220]. Добавьте сюда копошащихся в котлованах с лопатами в руках строителей-сезонников из беглых спецпоселенцев, бетонщиков-зэков, уплотняющих бетон ногами, верблюдов, подвозящих рельсы и шпалы кТурксибу, и при всей неполноте картины Вы поймете, что единственным общим знаменателем разнородных укладов при отсутствии стихийных механизмов экономической «регуляции» могла выступать только политическая и административная Власть.

Но даже она не в силах подчинить плановому руководству ни сами уклады, ни отношения между ними. Кое-как регулируя финансовые потоки, контролируя природные ресурсы и рабочую силу, государство не в состоянии осуществить рациональное планирование производства и потребления. Выдвигая нереальные планы (средний процент реализации плановых заданий за полвека — не более 70, и это при всех чудесах статистики и приписках), Власть ввергает страну в состояние перманентной мобилизации. Тем не менее (или в силу этого?) множатся хаос и всеобщая нищета. Какой удар от классика, воскликнул

бы последний герой нэпа О. Бендер! Более полувека назад, в годы самой успешной сталинской пятилетки (процент выполнения плана почти равен 90!), Л. фон Мизес пришел к аналогичному выводу, не имея ни точной статистики, ни поддержки экономического сообщества и общественного мнения. Рождается система централизованного директивного (прямого бюрократического, административно-командного и т. п.) управления экономикой, распространяющегося и на иные сферы жизни.

С экономической точки зрения она обречена уже при своем рождении. Поначалу демонстрируя пусть и спорные, но успехи, она неизбежно ведет в экономический тупик, обрекая страну на отставание от «передовых держав», хотя один из лозунгов руководства постоянен: «Догнать и перегнать!». Подумайте, почему же это происходит. Согласитесь, что первоначальный рывок обеспечивали либо неэкономические факторы: государственный террор и насилие, эксплуатация подневольной рабочей силы и энтузиазма части населения, неограниченные природные и людские ресурсы, либо экономические факторы, созданные вне СССР (кредиты, технологии, техника, квалифицированная рабочая сила из-за рубежа). Поэтому социалистическая экономика не просто экстенсивна, а сверхзатратна и убыточна изначально.

В любом случае экономические и социальные сдвиги, вызванные политической инициативой «сверху», поддержанной частью населения «снизу», в свою очередь оказали мощное обратное воздействие. Сталинцев, не собиравшихся, видимо, идти дальше дискредитации своих политических оппонентов, очистки аппарата от контрреволюционных элементов, а партии — от нераскаявшихся оппозиционеров, надеявшихся ограничиться социально-экономической революцией и прорывом к новым социальным слоям, сила вещей и логика событий подталкивали к революции политической. Таков сделанный постфактум вывод А. Буллока. Лет за 50 до этого Н. В. Валентинов настаивал: Сталин превратился из просвещенного абсолютного монарха в самодержца восточного типа не в силу мелких событий во «внутрипартийной банке». Проблему можно понять лишь в широком экономическом и социально-политическом контексте. Осуществление безумной пятилетки «неминуемо и неизбежно должно было родить самую чудовищную диктаторскую власть». При этом и современник событий, и их внимательный позднейший исследователь Д. Ширер полагают: нэп был вполне совместим с быстрой индустриализацией,

в логике которой нет ничего, что предопределило бы диктатуру государства над обществом. Администрирование времен нэпа не означает централизацию и командную экономику, которые стали результатом не собственно индустриализации, а политической установки сталинцев на создание могучей державы. Если это так, то удивительным пророчеством оказываются слова А. И. Рыкова, который осенью 1929 г., согласившись с тем, что «партия может и имеет право... убить нас политически», предупредил: «Принимаемая по отношению... к нам установка... может чрезвычайно повредить всей партии, став исходным пунктом для совершенно нового этапа в организации руководства и жизни всей партии»[221]. И при чем здесь индустриализация? А с другой стороны, если это видел Рыков, политик слабоватый, то почему надо отказывать более искушенному Сталину в прогностических способностях? Допустим, альтернатива 1925-1929 гг. такова: умеренный авторитаризм с возможной перспективой трансформации всей системы в разновидность смешанной рыночной экономики (если это социализм, то не «с человеческим лицом», но в любом случае с правом человека на жизнь) либо безудержный тоталитаризм с неизбежным крахом системы после исчерпания неэкономических факторов, ее стимулирующих. Но тогда откуда же взялась политическая альтернатива 1934 (условно) года? К тому времени сталинская революция, по словам Л. Шапиро, была успешно завершена, возврат к прошлому исключался. Однако выбор, по сути старый, остался: примирение, окончание чисток, ослабление жесткой дисциплины, вероятный подрыв монополии партии на власть, либо террор, разгром партии, тоталитаризм как продолжение и завершение революции 1929-1932 гг.[222] Чего-то не хватает в рассуждениях, приведенных в этом абзаце, Вы не находите? Прочтите следующий пункт. Возможно, все еще больше запутается.