«АБСОЛЮТИЗМ СВЕТСКОЙ ВЛАСТИ ЕСТЬ ЕДИНСТВЕННОЕ НАЧАЛО НАШЕГО НАЦИОНАЛЬНОГО БЫТИЯ» (В. С. СОЛОВЬЕВ)

При всей привлекательности предложения отказаться от термина «государство» (как отражающего европейские реалии), найти собственную меру и сетку понятий, использовать в российской конкретике такой концепт, как «Власть вообще», «Власть в ее метафизическом облике», а не в политическом, экономическом или государственном обличье[73], есть ряд обстоятельств, не позволяющих это сделать.

Во-первых, неясно, что скрывается за метафизическим обликом: веберовская возможность проводить внутри данных общественных отношений собственную волю вопреки сопротивлению; парсонсовское интегративное свойство социальной системы, связанное с поддержанием

ее целостности, координацией общих целей с интересами отдельных элементов, или нечто иное? Во-вторых, согласитесь, что государство (при всем многообразии форм) — такой универсальный институт, который всегда и везде до XVIII в., а позднее — в большинстве случаев предста-

\J              PI              _              _              u

ет как носитель верховной власти над людьми. В-третьих, подумайте,

о              чем свидетельствуют русские пословицы? А) Где царь, тут и правда. Без царя земля вдова. Не судима воля царская. Одному богу государь ответ держит. Не Москва государю указ, а государь Москве. Не царь народ гнетет, а любимцы царевы. Б) Казна — не убогая вдова: ее не оберешь. Казна на поживу дана. Казна — первый обидчик. Не вяжись с казною — не пойдешь с сумою. В) Законы святы, да судьи супостаты. Где закон, там и обида. Кто законы пишет, тот их и ломает, Что мне законы, коли судьи знакомы. Не было б закона, не стало б и греха. Г) Попу да вору — все впору. Стоит ад попами, дьяками да неправедными судьями. Подьячий любит калач горячий. Приказный душу черту заложил. (Стоило бы сюда добавить еще пословицы о солдатской службе.)

Поэтому оставим метафизику власти и обратимся к ее специфически отечественным чертам (см.

Но Иван III сформулировал один из ключевых постулатов самодержавия и для внутреннего пользования, отчеканив (после того, как уже венчанного на великое княжение внука Дмитрия заточил в тюрьму, а престол передал, нарушая все традиции, сыну Василию): «Чи не волен яз в своем внуке и в своих детех; ино кому хочю, тому дам княжество». Этот же Иван, оставаясь великим князем, незадолго до того нарек великими князьями и внука, и сына. И на Руси были одно время сразу три великих князя Московских (впрочем, к своему титулу Иван Васильевич впервые прибавил новый — самодержец, унаследованный Василием III).

Бесспорно, однако, что исчерпывающие определения с новыми нюансами принадлежат внуку Ивана III — Ивану IV (1533-1584), зафиксировавшему их в посланиях князю А. М. Курбскому. Прежде всего, утверждал Иван Грозный, «русские самодержцы изначала сами владеют своими царствами, а не бояре и вельможи», и «нашим великим государем» с их «вольным царским самодержством» «не указывает никто». Далее, наши государи «жаловати есмя холопов своих вольны а и казнити вольны же», «вольны людишек своих в отчинах наших перебирати». Наконец, аргумент князя Курбского, что лишь «прелютыя русские цари» нарицают своих советников холопами, тогда как истинно христианские монархи «под собою имеют в послушестве великих княжат и других чиновников святых и свободных, а не холопей, сиречь невольников», Иван Васильевич отверг такими словами: «Это ли совесть прокаженная, чтобы царство свое в своей руке держать, а рабам своим не давать властвовать? Это ли противно разуму — не хотеть быть обладаему своими рабами? Это ли православие пресвет- лое — быть под властью рабов?» Приведя эту самодержавную отповедь, не выдержал даже обычно сдержанный Ключевский: «Все рабы и рабы, никого больше, кроме рабов»[74].

Вам удалось заметить новшества в трактовке самодержавия? Можно ли середину XVI в. считать моментом выбора на историческом пути России? Могли ли измениться в это время цивилизационные основы? Не забудьте: еще Судебник 1550 г. объявлял, что законодательство осуществляется совместно царем и аристократией — «со всех бояр приговору» (ст. 98). Почему же восторжествовало «вольное само- держство» и с какого времени так повелось?

Историки «старой московской школы», начиная с С. М. Соловьева, считали, а их последователи (А. Л. Юрганов, Ю. А. Лимонов) считают и сейчас, что особенности Ростово-Суздальского (Владимирского) княжества еще с XII в. предопределили «возникновение новой формы русской государственности»[75]. Отсчет ведут обычно с «первого северного самодержца» князя Андрея Боголюбского, якобы опередившего свое время и создавшего прототип Московского царства. Но мы присоединяемся к мнению И. Я. Фроянова: князь был обычным для своей

эпохи носителем высшей исполнительной власти волостных общин[76]. Другое дело, что в северо-восточном «медвежьем углу» он сидеть не хотел и в течение пяти лет перед своей трагической кончиной в 1174 г. снарядил пять дальних походов. По подсчетам академика Б. А. Рыбакова, только на одно перемещение войск князь потратил не менее года, пройдя около 8 тыс. км! Милитаризация, перенапряжение экономики, всех сил своей земли и «тетивы народного терпения» — вот плоды деятельности «жестоковыйного» воителя[77]. И это при том, что ни кочевники, ни прочие супостаты княжеству не угрожали. Так что скорее князь Андрей Юрьевич руководствовался инстинктом двржавного самодурства, нежели началами ответственного самодержавия.

Показательно, что Дмитрий Донской (1359-1389), на княжение которого действительно падают многочисленные и опасные вторжения литовцев и татар (узнайте о них самостоятельно и оцените степень угрозы Владимирскому княжеству), который впервые передал сыну великое княжение Владимирское как «свою отчину», завещал детям: «И боляры своя любите, честь им достойную воздавайте...

А век спустя Иван III возглавлявшим правительство боярам головы рубил либо постригал их и ссылал в монастыри. И все это, как и убийства ближайших родственников, по словам князя Курбского, — «убогих ради и окояных отчизн, несытства ради своего». Видимо, в период хозяйственного подъема, при неплохих погодных условиях, без особого внешнего давления что-то случилось именно в тот прошедший век, как Вы думаете?

О              борьбе с «боярской крамолой», созданной богатым воображением Ивана Грозного, И. В. Сталина, С. М. Эйзенштейна и советских историков, достаточно известно, Куда менее известны выводы современной историографии (В. В. Кобрин, Р. Г. Скрынников, Б. Н. Флоря,

А. Л. Янов): борьба между боярством, нестяжателями, земским миром, с одной стороны, государем, дворянами-помещиками, иосифлянами — с другой, шла не вокруг идеи централизованного государства, которую все принимали, а по поводу того, будет ли оно сословно-представительным или самодержавно-деспотическим (или, в терминах Янова, абсолютизм боролся с самодержавием). Речь шла о принципиально разных вариантах централизации. (Вы помните, кого и почему именовали нестяжателями и иосифлянами, чего добивались те и другие, в чем суть их споров и расхождений? Можно ли нестяжателей назвать провозвестниками православной Реформации?) И ничего не было предопределено.

Однако неожиданное стечение случайных обстоятельств дало непредсказуемый эффект. В общем-то, и без теории хаоса было известно: в периоды становления, неустойчивого равновесия социальных «систем» даже незначительный толчок может повлечь далеко идущие последствия.

Согласно завещанию Дмитрия Донского, в случае смерти его сына — великого князя Василия I «княж Васильев удел» переходил следующему по старшинству сыну — Юрию Галицкому.

W              KJ              gt;—,              | /-Ч              U              W

одальнои войной. В ее водовороте Юрии дважды занимал московский стол. Василий, попадавший в плен к татарам и своим противникам, решил впервые опереться на собственное войско из служилых татар и детей боярских. Если Юрий проявлял благородство, то все остальные участники борьбы нарушали клятвы и договоры. Впервые Василий решился на небывалое дело — преследовал и физически уничтожал детей Юрия, одного из которых ослепил. Но и сам он был лишен зрения, за что его и прозвали Темным. Кровавый хаос заставлял людей возлюбить Порядок. Однако новый порядок, выраставший из смуты, требовал все новых и новых жертв и оказался ненасытным. В конце концов, по оценке Преснякова, «кровавая московская драма» привела к тому, что «традиционный политический строй Великороссии», «обычный уклад отношений и воззрений», «удельно-вотчинный строй» оказались разбитыми и поруганными, а выход из смуты нашелся в ужесточении власти, в перестройке ее «на началах вотчинного единодержавия».

Единодержавие и самодержавие стали итогом собирания раздробленной власти[79]. Несомненно: Иван Грозный учинил самодержавную революцию (Янов). Но столь же несомненно, что это был очередной промежуточный «финал». Мы полагаем, что в середине XV столетия при Василии II ив конце того же века при Иване III были осуществлены первые шаги в направлении, избранном позднее Иваном Грозным.

Еще один процесс разворачивался в плоскости «светская власть — церковная власть». Мало того, что митрополитов назначали в Константинополе и подчинялись они патриарху. Ханские грамоты защищали церковные земли от вмешательства как русских князей, так и татар. Удивляться ли тому, что росло могущество церкви (один из примеров ее процветания: в XIV в.

Митрополиты на Руси (к которой в Константинополе причисляли все северо-восточные и православную часть литовско-польских земель) были независимыми, отважными людьми, готовыми жертвовать жизнью за свои убеждения. Они не являлись пешками в политических интригах, а как самостоятельные фигуры отстаивали единство православия в Восточной Европе (митрополичьи дворы находились и в Москве, и в Киеве). Когда здесь в XIV-XV вв. князья «воевались и секлись о княжении», митрополиты оставались центром притяжения сил единства и стабильности. За что и платили жизнью (митрополита Герасима в 1435 г. сожгли на костре в Литве), либо митрополичьим престолом (митрополита Исидора после ареста в 1441 г. фактически изгнали из Московского княжества за подписание Флорентийской унии). Но перед светской властью они спин не гнули. Митрополит Киприан предал анафеме князя Дмитрия накануне Куликовской битвы и не собирался подчинять церковную политику целям Москвы, стремившейся общерусскую церковь сделать московской. И в конце XV в. митрополит Геронтий, осерчав на Ивана III, удалился в монастырь, и великий князь отправился на поклон к митрополиту. После второго отказа государь попытался низложить строптивого иерарха, но не преуспел.

Тем временем на востоке и юге вязались новые узлы случайностей. Кто бы мог подумать, что в 30-40-е гг. XV в. Золотая Орда распадется

и исчезнет восточный гарант церковной независимости, а в 1439 г. «греки» подпишут Флорентийскую унию с католической церковью? Нравственный авторитет Константинополя рухнул, а политическое падение центра православного мира и гибель императора в 1453 г. лишь подтвердили уверенность Москвы: измена «греков» истинной вере — грех, за который их Господь и покарал. Поэтому Василий II, освобождая от зависимости (греховной!), повелевает «сшедшемуся собору» поставить на митрополию своего избранника.

Но и теперь ничего не предрешено. В конце XV-начале XVI вв. огромное влияние при дворе приобрели нестяжатели, даже несмотря на то, что на соборе 1503 г. торжествовали их противники иосифляне. Почему светская власть благосклонно смотрела на нестяжате- лей — понятно. Другое дело, к чему привела бы полная секуляризация монастырских имуществ в обмен на свободу совести и независимость церкви от государственного вмешательства. Но победили иосифляне

и... опричники (Г. П. Федотов). Почему это удалось последним, Вам должно быть известно. А окончательному торжеству первых в конце 20-30-х гг. XVI в. во многом способствовало то, что Василий III собирался расторгнуть бездетный брак, чему нестяжатели, верные традиции, воспротивились. Иосифлянский же митрополит Даниил, нарушая церковные правила, но в соответствии с теорией и практикой «богопремудростного коварства» (фразочка из нравственного арсенала Иосифа Волоцкого), санкционировал второй брак.

Иосифляне сделали все, чтобы превратить русскую церковь в государственную и национальную. Церковь пожертвовала всеми своими правами, которые делали ее государством в государстве, но ради чего? В обмен на сохранение земельных богатств иосифляне провозгласили, что хотя царь естеством подобен человеку, но властью же сана «яко Бог». Посему следует «царя почитати, не свариться с ним». И уж совсем греховным стало фактическое благословение крепостного права и несвободы в конце XVI-XVII в. Конечно, на деле митрополиты «сварились». Сам Даниил, обличая модников, бривших бороды, носивших «сапоги велми червленые и малы зело», увлекавшихся соколиной охотой, метил в царя[81]. Митрополиты, церковные

иерархи осаживали порой и Ивана Грозного, платя за это жизнью. Но грехопадение совершилось...

То, что XVII в. станет бунташным, прочитывалось уже с конца века предшествующего. Однако кто же мог предполагать, что Иван Грозный своею собственной рукой погубит династию и положит начало династическому кризису и Смуте? Да ведь и самого-то Ивана Васильевича с его опричниной могло не быть, умри Василий III бездетным. Меж тем из кризиса и Смуты вырастали: выборы государя (вспомните ход событий начиная с формальных выборов Бориса Годунова до земских выборов Романовых); осознание того, что земля может быть без государя, а воля народная может ставить пределы власти; новые функции Земских соборов, какое-то время являвшихся настоящими представительными собраниями; мощное вмешательство «земли» в дела управления и вовсе неожиданным способом — городскими восстаниями, гражданскими войнами и прочим. Особое место патриарха, ставшего вторым государем в силу того, что глава церкви — либо отец, либо «собинный друг» царя, естественно, случайность, но и Филарет, и Никон отстаивали небывалое — теократические тенденции, воплотившиеся в формуле «священство выше царства». Добавьте сюда фактическое существование политической жизни и сделайте выводы.

В любом случае мы видим в XVII в. ряд ограничителей самодержавия, которые отнюдь не перешли по наследству от предшествующего периода. Или не так, и Вы это способны оспорить? И еще вопросы: почему же все перечисленные претенденты на роли субъектов истории (а какие именно?) разбились-таки о «монолит самодержавия» (мы позднее объясним, почему считаем, что о монолите говорить некорректно) и откуда он сам взялся?

Может быть, дело в вотчинном характере государства, в том традиционном единстве власти и собственности, при котором право суверенитета и собственности сливаются до такой степени, что делаются неотличимыми друг от друга? Ричард Пайпс уверен, что именно это сыграло решающую роль в уничтожении частной собственности и предопределило на века особенности политической системы России. Впрочем, анализ «вотчинного уклада», проделанный американским ученым, лишь с существенными оговорками приемлем для понимания особенностей российской государственности (отсутствие ограничений политической власти, законоправия, личных свобод и т. д.), как

и один из ключевых его выводов: «Государство не выросло из общества, не было оно ему и навязано сверху. Оно скорее росло рядом с обществом», постепенно заглатывая его[82]. Можете ли Вы это оспорить? (Нам представляется, что по крайней мере последняя часть нуждается в уточнении.)

Еще дореволюционная отечественная юриспруденция и историография показали, что только XVIII в. может быть признан «создателем современного понятия о частной собственности». Однако даже Пайпс вынужден согласиться с выводами исследователей: в XIV-XVI вв. на Руси существовал аллод — свободно отчуждаемая, по сути частная, лично-семейная собственность (боярские вотчины), а дворцовые (великокняжеские) земли отделились от черносошных (государственных) в конце XV в.[83]. Несомненно и другое. При всем слиянии частного права с публичным, при неопределенности форм гражданско-правовых отношений в вотчинном порядке, до сих пор не завершена дискуссия о природе черносошных земель. Одни видят в них проявление государственного феодализма, при котором черные земли — собственность государства (А. Д. Горский, Л. В. Черепнин). Другие трактуют их как крестьянскую собственность, по-разному оценивая соотношение прав черной волости и отдельных крестьянских семейств-хозяйств (Ю. Г. Алексеев, Н. Е. Носов). Третьи предпочитают говорить о собственности, разделенной между государством, общиной-волостью и крестьянами (А. Л. Шапиро, И. Я. Фроянов)[84]. А если так, то невозможно признать их однозначно государственными. Зато бесспорно наличие корпоративной (монастырской) собственности на землю. Лишь в 1650 г. был учрежден Монастырский приказ, позволивший государству свободно вмешиваться во внутрицерковные земельные отношения. />Более того, по мнению Н. Е. Носова, вопрос о том, «по какому пути пойдет Россия: по пути подновления феодализма "изданием" крепостничества или по пути буржуазного развития», решился окончательно

лишь после «Ивановой опричнины» и «великой крестьянской порухи» конца XVI в. До этого «Россия была на распутье». Государственное хозяйство с его атрибутами — поместной системой, крепостным правом, барщиной, всеобщей несвободой и службой — оформилось в центре, на московских землях. На северо-западе (новгородские земли) поместья и крепостничество не очень-то приживались (Вы легко вспомните, почему), развитие здесь «идет уже по новомубуржуазному... пути». Богатые крестьяне Подвинья в середине XVI в. «откупились от феодального государства и его органов, получив за это широкую судебно-административную автономию»[85].

Не следует забывать и о том, что живые следы былой автономии сохранялись весь XVI в. Еще в первой половине века Московское царство представляло собой конфедерацию «полусамостоятельных образований», в которую входили тверские, новгородские, смоленские земли, сохранившие многое из прежних «порядков управления», удельные княжества, земли служилых татарских царевичей, служилых князей на юго-западе и т. п. Важно, что удельные князья или татарские царевичи были полными хозяевами в том, что касалось их подданных[86]. Знаменательно, что государство, беря в середине столетия под свой контроль сделки с вотчинами суздальских, ярославских и стародубских князей (дабы им «вотчин своих без царева... ведома не продавати, и по душам не давати»), не трогало владений иных князей. Да и вся система ограничений вступала в действие лишь при угрозе «выхода земли из службы»[87].

Но и это еще не все! Познакомьтесь с мнением признанного знатока «русского средневековья» Б. Н. Флоря (см.: ХРЕСТОМАТИЯ, Документ 2). Еще раньше А. Л. Шапиро отмечал, что после земской реформы середины XVI в. «в России была несамодержавная монархия». И даже один из классиков марксистской исторической науки в СССР Л. В. Черепнин полагал, что «в правлении Ивана Грозного наметились два направления в развитии государственного строя России: сословно-представительная монархия и самодержавие (крепостническая диктатура)», которые одновременно существовали и боролись друг

с другом. Учтите и точку зрения В. О. Ключевского: в Иване III, Василии III и Иване IV боролись вотчинник и государь, самовластный хозяин и носитель верховной государственной власти, а при первых царях династии Романовых государство перестало быть вотчиной государя, правившего при участии патриарха, Боярской думы и Земских соборов[88].

Конечно, можно сказать, что Хозяин был до того самовластен, что в своем хозяйстве допускал даже частную собственность, которая ему не мешала (или до тех пор, пока она ему не мешала). И почему бы не пойти дальше и не предположить, что в этой хозяйской (хозяйственной!) гибкости заключалась одна из причин живучести неизменного (госсобственность все равно господствовала наряду с иными не частными формами) «политического строя»?

Трудно сказать, какие выводы из прочитанного сделаете Вы. Нам же представляется, что самодержавная форма власти, ее вотчинный характер, как и стремление к всеохватности, желание остаться единственным игроком на историческом поле, — скорее ЛИШЬ ТЕНДЕНЦИИ, боровшиеся с другими (назовите их самостоятельно) и побеждавшие — далеко не окончательно — в отдельные периоды конца XV-XVII в. (Пайпс считает, что превращение страны в царскую вотчину завершилось к середине XVII в.). Мы думаем, что торжеству указанных тенденций в значительной степени способствовал и внешний аспект понимания вотчины.

«Да и не то одна наша вотчина, что ныне за нами; и вся русская земля, Божьей волей, из старины от наших прародителей — наша вотчина», — отписывали дьяки посольские в Литву от имени Ивана III. «Вся русская земля — Киев, Смоленск и иные города... наша вотчина, и он бы» (король польский, великий князь литовский и русский) «нам русской земли всей... поступился»[89].

Злая — имперская! — ирония: Иван III впервые поименовал себя государем всея Руси в дипломатической переписке не просто с королем и великим князем литовским, но и великим князем русским Казимиром. Литовские князья носили последний титул с середины XIV в., обладая половиной Руси. Официальное название Литвы — Великое

княжество Литовское и Русское. Поэтому, приняв притязательный, по определению Ключевского, титул, который он ранее употреблял исключительно в договорах с удельными князьями, Иван Васильевич юридически оформил свои безграничные претензии на западе. Между тем многие русские земли добровольно присоединились к Литве, имевшей на «всея Русь» не меньше прав.

Однако, как наследники ханов Орды и императоров Византии, московские государи всея Руси «искали своих вотчин» и на востоке, и на юге. К чему это вело, ясно и без схемы на рис.1.

Но обратите внимание на формулу титула. В вотчинном праве «господин» характеризует отношение владетельного князя к свободным, а «государь» — отношение князя-хозяина к несвободным слугам, холопам. Недаром так отстаивали новгородцы и псковичи первый термин в докончаниях (межкняжеских договорах) с Иваном III. По всему выходило, что, ведя имперские войны, государь всея Руси «возвращал свои вотчины», «людишек своих» и тем самым расширял поле несвободы, укрепляя вотчинный строй, с одной стороны, и одновременно насаждая самодержавие — с другой, ибо, по словам Г. П. Федотова, самодержавие было ценой, уплаченной за экспансию[90]. Цепь замкнулась. Но сковали ее не в Орде и уж тем более не в Византии. В связи с имперской проблемой мы бы поостереглись именовать деяния Ивана III (вслед за Яновым) Великой Реконкистой. Царь и Московское княжество никаких прав на большинство земель не имели. Досадно, что такой борец с имперской мифологией, как Янов, решил укрепить один из последних бастионов мифотворчества.

Постарайтесь опровергнуть приведенную выше аргументацию и только после этого читайте дальше.