ЗАРОЖДЕНИЕ СЛОЯ ГАНЬБУ, ГРУППИРОВОК И ИДЕЙНО-ПОЛИТИЧЕСКИХ ТЕЧЕНИЙ В ИХ СРЕДЕ

Национально-освободительная борьба китайского народа не могла продолжаться сколько-нибудь длительное время и тем бо- .лее увенчаться исторической победой в 1949 г., если бы Комму - нистическая партия Китая не создала профессиональных революционеров.

В длительной истории революционной борьбы китайского народа можно выделить три своеобразных символа отдельных этапов китайской революции — Центральный советский район Хунань— Цзянси (конец 20-х и начало 30-х годов), Особый пограничный район Шэньси — Ганьсу — Нинся (вторая половина 30-х и начало 40-х годов) и революционная опорная база на Северо- Востоке Китая (вторая половина 40-х годов).

Революционная борьба под лозунгом Советов развернулась в конце 20-х годов в сельских районах с очень сильными пережитками патриархально-родовых отношений. В работе «Борьба в Цзинганшане» (1928 г.) Мао Цзэдун отмечал, что «в6 всех уездах широко распространены феодально-родовые отношения; часто: население целой деревни и даже нескольких деревень носит одну и ту же фамилию, и процесс окончательного размежевания классовых сил и преодоления родовых отношений не может завершиться в короткий срок» [329, т. 1, с. 141—142]. Тогда же он констатировал: «В общественной жизни повсюду господствует родовая организация, при которой люди, носящие одну фамилию, составляют особую единицу. Зачастую оказывается, что в сельских партийных организациях, созданных по территориальному признаку, все члены ячейки носят одну фамилию, а собрание ячейки является попросту собранием рода» [329, т. 1, с. 150]. Тот факт, что развитие вооруженной борьбы происходило в отсталых, глубинных сельских районах, крайне затруднил приток в советские районы рабочих, интеллигентов. Забитость и темнота крестьянства, скованного пат- риархально-родовыми путами, делали нелегким делом также пополнение армии и партии'за счет беднейшего крестьянства. «Правда» писала в апреле 1930 г.: «Состав партизанских отрядов, и особенно регулярных красноармейских частей (как это ни парадоксально звучит) недостаточно крестьянский.

Сочетание патриархально-родовых пережитков, цеховой замкнутости, местничества, мощного влияния социальной психологии беднейших крестьянских масс и люмпен-пролетарских элементов с вековыми традициями тайных обществ породило в условиях многолетней вооруженной борьбы, по преимуществу партизанской, а также экономических, социальных, культурных и языковых отличий отдельных районов своеобразные явления — «сектантство» и «„горное“ местничество». Много лет спустя, уже в начале 50-х годов, комиссия ЦК КПК, готовившая к изданию «Избранные- произведения» Мао Цзэдуна, следующим образом характеризовала одно из них: «„Горное“ местничество — это тенденция к групповщине. Оно имело место главным образом во время длительной партизанской войны, в условиях разбросанности и разобщенности революционных опорных баз в деревне. Эти опорные базы вначале создавались большей частью в горных районах, и каждая группировка как бы представляла собой отдельную гору; это и послужило основанием для того, чтобы назвать эту тенденцию „горным“ местничеством» [329, т. 4, с. 319]. Здесь все верно, кроме одного — речь должна идти отнюдь не о «тенденции», имевшей якобы место только «во время длительной партизанской борьбы». За терминами «сектантство» и «„горное“ местничество» стоят совершенно определенные типы группировок в КПК и армии, оказавших огромное влияние на весь ход событий в стране на протяжении не только 20—30-х годов, но и 60—70-х годов. Не случайно указанные термины прочно вошли в политическую лексику китайского языка сегодняшних дней.

В период, начавшийся со времени Великого похода и образования Особого пограничного района Шэньси — Ганьсу — Нинся и других революционных баз, «сектантство», «„горное“ местничество» получили новый толчок для своего развития.

В период антияпонской войны состав ганьбу в Особом пограничном районе Шэньси — Ганьсу — Нинся и других базах революционных сил претерпел новые существенные изменения: в их ряды стали активно вливаться интеллигенция и представители мелкобуржуазных слоев населения. Приток патриотически настроенных интеллигентов и выходцев из мелкобуржуазных слоев в Яньань и другие районы, контролировавшиеся революционными силами, вы двинул на повестку дня целый комплекс новых вопросов и проблем, потребовал, в частности, четко определить отношение участников революции к сколько-нибудь грамотным людям, традиционно воспринимавшимся крестьянами и люмпен-пролетариями как часть эксплуататорских классов, к знаниям вообще, к культуре, к национальному и зарубежному культурному наследству.

С образованием революционной базы на Северо-Востоке силы революции перешли к иному этапу своего развития, совпавшему с подъемом революционного рабочего движения. В этот период центр тяжести революционных процессов начал перемещаться из сельского захолустья в сравнительно развитые, по китайским условиям, сельские районы и в крупные города. Ряды ганьбу пополнились группой рабочих и представителей других городских слоев населения. Обстановка промышленно развитого Северо-Востока Китая снова потребовала от партии решения широкого круга проблем стратегии и тактики, в частности более четкого определения своего отношения к рабочему классу, интеллигенции, к городской промышленной цивилизации.

В партийных документах и выступлениях руководящих деятелей КПК 30—40-х годов можно встретить многочисленные, хотя и осторожные, заявления о ликвидации обособленных группировок внутри партии3.

После прихода в 1935 г. к руководству партией Мао Цзэдун постепенно пришел к пониманию, что прямая борьба со сложившимися группировками в высшей степени сложна, таит много опасностей, к тому же и малоэффективна. Поэтому он сконцентрировал свое внимание на использовании противоречий между отдельными группировками в интересах своей группы в соответствии с принципом «знать группировки, признавать группировки, учитывать группировки, ликвидировать группировки» [469, с. 30].

В открытой печати 50—60-х годов о существовании группировок в КПК практически почти ничего не говорилось, однако эта тема с большим драматизмом звучала на закрытых партийных совещаниях и заседаниях. Так, выступая 28 февраля 1959 г. на втором совещании, созванном ЦК КПК в г. Чжэнчжоу, Мао отмечал: «Наш Центральный комитет фактически был коалиционным комитетом, страдающим „горным“ местничеством: в нем было три „горы“ из первой армейской группировки, четыре — из 4-й армии, две — из 2-й армии, две — из северной Шэньси» [469, с. 30] 4.

Проблемы для КПК возникали не только потому, что одни и те же группировки на протяжении многих лет определяли жизнь армии и партии, но и в связи со специфическими нормами их сосуществования и борьбы.

Постепенный процесс освобождения страны, налаживание работы государственных органов и системы административно-хозяйственного управления с помощью главным образом армейских ганьбу вызвали специфические последствия: в начале 50-х годов в стране сложились своеобразные «сферы влияния» отдельных группировок, взявших после ликвидации гоминьдановского режима под свой контроль крупные административно-территориальные единицы и отдельные отрасли государственного управления. Стало нормой, что командиры, политработники и бойцы, как правило, проходят всю свою воинскую службу в формированиях, созданных на базе бывших частей и соединений соответствующей полевой армии, а после демобилизации остаются на гражданской работе в тех районах страны, которые в свое время освобождала та же самая полевая армия. Их перевод на службу в части и соединения, генетичеоки связанные с другими полевыми армиями, равно как и перевод на работу в районы, освобожденные в свое время другими полевыми армиями, до сих пор остается не только явлением исключительным, но и, как правило, связанным с разного рода конфликтными ситуациями, с обострением внутриполитической борьбы.

В Китае существовали и существуют действительные трудности и проблемы в развертывании революционного процесса.

В марксистской литературе уже сложилась традиция рассмотрения истории идейно-политической борьбы в КПК сквозь призму столкновений интернационалистских, марксистско-ленинских и мелкобуржуазных, националистических сил. В общем и в целом подобный подход представляется возможным. Указанная точка зрения представляет собой модель борьбы, итоги анализа столкновений в партии на протяжении нескольких десятилетий. Анализ же конкретной ситуации в свою очередь всегда неизбежно связан с необходимостью учета того, что любая модель или схема не в состоянии отразить все богатство .связей и взаимозависимостей, существующих в действительности. Естественно, что рассмотрение такого явления, как множественность группировок в КПК, также сопряжено с необходимостью детализации упомянутой модели внутрипартийной борьбы.

Руководство партии не в состоянии скрыть (о чем свидетельствуют материалы многочисленных партийны} совещаний и периодики КНР) тот факт, что в КПК существовали и существуют немалые различия в понимании марксизма-ленинизма, равно как и «идей» Мао Цзэдуна, имеют место весьма отличающиеся друг от друга взгляды на итоги деятельности партии и характер отдельных этапов развития страны, давно сложились принципиально разные подходы к решению актуальных проблем общественной и политической жизни. Если столкновения 60—70-х годов вокруг кардинальных проблем настоящего и будущего КПК и КНР проследить в неразрывной связи с той борьбой, которая до того шла целые десятилетия, то можно выделить отдельные направления, течения в партии, равно как своеобразные водоразделы между ними5. Учитывая, что отдельные люди и даже группы могут менять свои взгляды, что при каждой крупной общественной «встряске» их переход из одного лагеря в другой не только возможен, но даже иногда неизбежен, В. И. Ленин учил брать в основу анализа позиции не лиц, не групп, а течений, направлений, добиваясь выяснения идейно-политической связи между ними, выявления их социально-классового содержания и объективной политической роли в ведущейся борьбе (см. [77, с. 150—151; 79, с. 27]).

Попытаемся выявить идейно-политические направления, тенденции в среде ганьбу через призму взглядов и с помощью свидетельств представителя одной из таких групп. В этом случае, естественно, оказывается невозможным объективный анализ ни борьбы взглядов, ни борьбы направлений в их исторической конкретности, но такой анализ, на наш взгляд, представляет уже иную, в высшей степени важную и сложную тему исследования, требующую особого рассмотрения, а в некоторых аспектах и разработки специальных методов изучения.

Прежде всего, разумеется, необходимо ответить на вопрос о том, правомерно ли говорить о множественности идейно-политических течений в КПК. Может быть, речь должна идти о естественных различиях во взглядах по отдельным вопросам, свойственных любым нормальным людям и тем более крупным коллективам, ведущим борьбу за преобразование действительности. Ответ можно без труда найти как в официальных'документах КПК, так и в выступлениях ее деятелей. Мао Цзэдун, например, в 1945 г. писал о наличии в партии пролетарской и непролетарокой идеологий, в том числе мелкобуржуазной, буржуазной и даже помещичьей [329, т. 4, с. 592]. Вне зависимости от того, какое содержание он вкладывал в данные понятия, важно отметить признание им в рамках КПК такой разнородности взглядов, что ее необходимо было связывать с идеологиями разных классов. В «Решении по некоторым вопросам истории нашей партии» (1945 г.) говорилось о «тенденциях», вредящих деятельности партии, и о «самых разнообразных формах» их проявления. И то и другое иллюстрировалось следующим перечнем: «Бюрократизм, патриархальный деспотизм, злоупотребление дисциплинарными взысканиями,. администрирование, погоня за личной славой, полуанархизм, либерализм, ультра^мократизм, сепаратизм, цеховщина, „горное“ местничество, круговая порука земляков и однокашников, групповщина, гангстерские приемы борьбы и т. д.» [329, т. 4, с. 393]. В том же документе упоминались и члены КПК, которые, хотя «организационно и вошли в партию, идейно... не вошли или не совсем вошли в нее.. Они зачастую представляют собой рядящихся в марксистско-ленинскую тогу либералов, реформистов, анархистов, бланкистов и т. д.» [329, т. 4, с. 389]. Ясно, что .опять-таки вне зависимости от конкретного смысла, вкладываемого в эти определения, разнородность последних не только характеризует весьма широкий спектр идейно-политических течений и веяний, но и позволяет говорить о наличии в КПК в канун победы революции представителей совершенно разных социальных типов, о специфическом для отдельных групп членов партии миропонимании и мироощущении, об особенностях их личностного облика.

Комплектование ганьбу за счет выходцев из самых разных классов и слоев населения само по себе не могло не отразить и действительно отразило влияние чрезвычайно широкого спектра интересов, движений, шатаний в глубинах китайского народа на идейно-теоретический облик партии, ее идейно-политическую платформу, стратегию и тактику, методы и формы борьбы, формы организации. Возникает, следовательно, необходимость выявления отдельных идейно-политических направлений или течений, различий в социальных типах ганьбу. Говоря об этом, мы имеем в виду характеристику основных черт идейно-политических взглядов, сложившихся в среде ганьбу и, следовательно, в КПК, отнюдь не намереваясь дифференцировать конкретные группировки в зависимости от занимаемых ими позиций. Это тема специального исследования.

П. Полоньи выделил в среде ганьбу два направления: анархо- *

уравнительное и иерархо-этатистское. Для представителей первого была и остается характерной бунтарская, близкая к анархизму концепция всесилия «народа», «народной воли», «национального духа», неприятие иерархии, каких-либо существенных различий между людьми6, презрение к знаниям, интеллигенции, недоверие к фабрично-заводским рабочим. Сторонники этого направления осуществление своих эгалитарных воззрений связывают с утверждением коллективизма, демократии, равенства и свободы, представления о которых у них являют собой причудливое переплетение древних утопий, люмпен-пролетарских и мелкокрестьянских иллюзий, тяги ж решительному обновлению всего уклада жизни и страха перед наступлением нового, неведомого мира7. Они всецело уповают 'на сознание и обычно вообще отказываются учитывать материальные факторы в своих политических расчетах.

Представители иерархо-этатистского течения по сути дела исходили и исходят из представления о том, что в Китае все классы слабы, что ни один из них не в состоянии играть решающую роль в общественном развитии страны. Они видят спасение общества в быстрых темпах экономического развития, обеспечить которые может только сильное государство. Для этого течения присуще требование строгой организационной дисциплины, четкой иерархии аппарата и 'намерение использовать строгую дисциплину, жестко скроенный государственный механизм в интересах создания современного хозяйства, модернизации экономики.

П. Полоньи отметил также, что каждое из этих направлений имеет свои как положительные, так и отрицательные черты. Например, стремление сторонников последнего к современной организационной структуре представляется более положительным, нежели примитивно-коллективистские реминисценции и утопизм представителей первого; демократия же уравнительного анархизма— более привлекательной, чем бюрократическая окостенелость, как правило, присущая взглядам представителей иерархо-этатистского течения. Только практическое решение каждого конкретного вопроса, исходящее от представителей той и другой тенденции, может; дать основу для окончательных оценок их позиций.

На наш взгляд, более полное представление о всем спектре направлений, течений и движений в среде ганьбу можно получить только в том случае, если учесть существование по крайней мере еще трех направлений, или течений: патриархально-милитаристского, мелкобуржуазно-кулацкого и революционно-демократического,^ и если, далее, принимать во внимание также самостоятельные идейные потоки и ручейки в рамках всех названных выше течений.

Для патриархально-милитаристской тенденции менее всего характерны сколько-нибудь четкие и ясные идейные позиции. Его представители, отражая движения люмпен-пролетарских масс и «разбойной вольницы», втянувшейся в революцию, руководствовались в лучшем случае смутными, инстинктивными стремлениями к борьбе против эксплуататоров и прогнившего гоминьданов- ского бюрократического аппарата, национальными чувствами в борьбе против японских агрессоров. Они принесли с собой в лагерь сил революции много отрицательного: «наемническую психологию», «милитаристские замашки», настроения «разбойной вольницы», мародерство, бандитизм (см. [329, т. 1, с. 143, 158, 169— 170, 187, 340, 425, т. 3, с. 155—156, т. 4, с. 211, 291—295, 591 и др.]), образовали то, что обычно называется «накипью революции». Для этих людей характерно стремление к разрушению, неприятие знаний, презрение к сколько-нибудь образованным людям, равно как вообще к созидательной деятельности.

Похоже, что революционная демократия была представлена на протяжении 20—40-х годов двумя основными группами членов партии. Одну из них составляли последовательные марксисты-ленинцы, другую — сторонники революционно-демократических взглядов Сунь Ятсена. Последние не стояли на последовательно классовых позициях, находились под влиянием националистических и реформаторских идей Сунь Ятсена. Говорить о революционной демократии «ак одном направлении позволяет прежде всего известная на определенном этапе революционного процесса общность идейно-политических позиций этой части КПК, определявшаяся совпадением главных пунктов программы-минимум партии с требованиями «новых трех народных принципов» Сунь Ятсена.

Что касается представителей мелкобуржуазно-кулацкого направления, то до начала 50-х годов для них было характерно стремление к национальной независимости страны, проведению аграрной реформы и ликвидации феодально-патриархальных пережитков, к обзаведению собственным хозяйством, к изменению устоев жизни общества на основе широкого развития товарно-денежных отношений и использования наемного труда8. Его представители выхватывали из 'концепции «новой демократии» тезис о. необходимости длительного сосуществования социалистических и капиталистических элементов во всей общественной жизни Китая и абсолютизировали его.

Практически «и одно из упомянутых направлений не было представлено монолитной группой членов партии, выдвигавшей и отстаивавшей собственную идейно-политическую платформу. В каждом из них можно выделить более или менее оформившиеся течения или ручейки.

П. Полоньи, на наш взгляд, имел много оснований, чтобы отнести Мао Цзэдуна к представителям анархо-уравнителыюй тенденции; Символично, что последний был вынужден выделять в составе КПК и армии сторонников «полной уравниловки», критиковать «лево»экстремистские перегибы в ходе проведения аграрной реформы и других мероприятий партии, хотя его собственные позиции отличались от позиций критикуемых лишь отдельными деталями, нюансами, акцентами, но не сутью. Так, Мао с удовлетворением отмечал: «Хорошо, что мы привыкли к трудностям и что при этом все терпят одинаковые лишения: каждый, от командира корпуса до кашевара, в дополнение к рисовому пайку получает на приварок по 5 фыней; если на мелкие расходы выдается по 20 фыней, то все получают по 20, если по 40 — то все получают по 40. Поэтому бойцы ни на кого не ропщут» [329, т. 1, с. 133]. В то же время, сетуя на то, что «уравниловские тенденции среди командиров и*бойцов Красной Армии еще весьма сильны», он замечал: «Так, например, при выдаче денег раненым бойцам на личные расходы люди требуют, чтобы между легко и тяжело раненными не делалось различия и всем выдавалось поровну. Если командир едет верхом, то не считаются с тем, что это необходимо для дела, а рассматривают это как проявление неравенства. При распределении довольствия требуют полной уравнительности, не считаясь с тем, что некоторым людям, находящимся в особых условиях, следует выдавать несколько больше. При переноске риса требуют, чтобы все несли поровну, не считаясь с тем, о ком идет речь,— о взрослом или ребенке, сильном или слабом. При расквартировании частей требуют, чтобы всем отводилась одинаковая площадь, и если даже штаб займет помещение чуть побольше, начинается ругань» [329, т. 1, с. 181]. Тем не менее Мао Цзэдун ни разу не попробовал связать «лево»экстремистские извращения, скажем, в ходе аграрной реформы с позициями сторонников «полной уравниловки» и выяснить социальные корни данного течения.

Эпицентры столкновений в КПК периодически смещались, но при этом всегда находились как бы на стыке разных сил9. Так, на протяжении многих лет представители разных тенденций вынуждены были объединяться для обуздания разгула патриархальномилитаристских групп и группировок. Чаще же и острее всего проходила борьба между представителями анархо-уравнительной тенденции и революционно-демократическими силами, к которым иногда примыкали сторонники иерархо-этатистских воззрений.

„ Одно из таких столкновений началось в середине 40-х годов, с переменным успехом продолжалось на протяжении 50-х и 60-х годов, но не закончилось даже в первой половине 70-х годов. Конкретным поводом для столь длительной борьбы послужило предложение Мао Цзэдуна о «самообеспечении армии», а точнее говоря, его концепция самообеспечивающихся военно-административных и хозяйственных комплексов, образовавшая в середине 50-х годов основное ядро социально-экономических взглядов Мао на строительство социализма.

Суть ее состояла в том, что армия должна не только воевать, но также заниматься производством, постепенно добиваясь самообеспечения, соответственно разного рода учреждения — заниматься своим делом и одновременно производством, а население; поголовно объединенное в трудовые армии, добиваясь самообеспечения продуктами питания, одеждой и т. д.,— быть в состоянии в любой момент воевать (см. '[329, т. 4, с. 279—296, 429—442, 443—450, 585—594]).

Эта концепция вызвала резкие возражения со стороны представителей революционно-демократического и иерархо-этатистско- го направлений. Они характеризовали представления Мао Цзэдуна, судя по его же собственным признаниям, как «отсталые», «регрессивные», игнорирующие «принцип разделения труда» [329, т. 4, с. 589], доказывали, что, «когда воинские части занимаются производственной деятельностью, они не могут воевать и заниматься .военной подготовкой, а если производством занимаются учреждения, то они не могут вести свою работу» [329, т. 4, с. 440]. Они соглашались принять предложения Мао лишь в качестве временного мероприятия, рассчитанного на «покрытие недостатка денежных средств» [329, т. 4, с. 285].

Симптоматично, что, защищая и обосновывая свою «идею», Мао Цзэдун пошел в 40-х годах по пути ее известной маскировки, выпячивая на первый план ее достоинства в плане преодоления материальных затруднений и предотвращения процессов деморализации армии, пугая своих оппонентов и противников опасностью укрепления позиций патриархально-милитаристских сил. Мао в этой связи называл следующие «преимущества» перехода к «самообеспечению армии»: «1) улучшение взаимоотношений между командирами и бойцами. Трудясь сообща, они сближаются как братья; 2) укрепление любви к труду... солдатам приходится долго жить в армейских условиях, и это подрывает их любовь к труду. В результате возможно появление в армии бездельников; у людей образуются некоторые скверные повадки, свойственные солдатам милитаристских армий; 3) укрепление дисциплины. Внедрение трудовой дисциплины в процессе производственной деятельности не только не ослабляет боевую дисциплину и дисциплину военнослужащих в быту, но, напротив, укрепляет ее; 4) улучшение взаимоотношений между армией и населением. С появлением у воинских частей своего хозяйства случаев посягательства на имущество населения становится все меньше или они вовсе исчезают...; 5) войока реже проявляют недовольство органами власти; 6) стимулируется широкое движение населения за развитие производства» [329, т. 4, с. 590—591]. Несмотря на все эти доводы, предложение Мао Цзэдуна в полном объеме не было принято и реализовано. Только спустя 10 с лишним лет, уже во время создания «коммун», он снова публично потребовал объединения всего населения в военизированные трудовые армии.

Были случаи, когда против революционной демократии выступал объединенный фронт представителей всех остальных течений и сил. Одно из таких столкновений, длившихся на протяжении десятилетий и не завершившихся вплоть до настоящего времени, было вызвано принципиально разными подходами к концепции партии.

В середине 40-х годов, когда революционные опорные базы настолько выросли, что их население достигло, а затем и быстро превысило 100 млн. человек, возникла насущная необходимость перестройки деятельности партии и органов власти в плане значительного усиления централизации руководства, укрепления партийной и государственной дисциплины и по меньшей мере минима- лизации пагубных последствий своевольных действий группировок для деятельности партии и органов власти. Естественно, что в этих условиях значение партии как руководящего ядра сил революции резко возросло.

В этот период Мао Цзэдун выступает с рядом работ, прежде всего посвященных КПК [329, т. 4, с. 323—326 и 459—466], в ко торых его собственные представления причудливо переплетаются с идеями, навеянными влиянием патриархально-милитаристского и иерархо-этатистского направлений. Он берет на вооружение идею государства как выражения высшей целостности нации, а также централизма как формы и условия существования этой целостности, выдвигает соображения о партии «ак военизированной организации, призванной служить общепризнанным образцом концентрации власти и одновременно средством борьбы за всепроникающую централизацию руководства.

Партком, с его точки зрения,— это подобие «отделения в армии», а его секретарь — подобие «командира отделения». Партком обязан четко и быстро выполнять установки руководства, секретарь — «научиться „играть на фортепьяно“ так, чтобы „все десять пальцев“» (т. е. члены парткома) действовали «ритмично и согласованно» [330, с. 459—460, 461—462]. Мао требует введения в партии строжайшей системы ежемесячной отчетности, настаивает на том, чтобы один раз в два месяца проходило предварительное согласование с ЦК мер и действий партийных органов на местах, и т. д. Иначе говоря, Мао Цзэдун сделал попытку провести в жизнь те самые идеи всесилия аппарата, которые выдвигались сторонниками иерархо-этатистских концепций и против которых он выступал в предшествующие годы, относя «бюрократизм», «голое администрирование», «патриархальный деспотизм» и т. п. к числу явлений, несовместимых с интересами революции. В то же время Мао оказался глух к предложениям революционно-демократических, особенно марксистско-ленинских, сил, направленным на демократизацию норм внутрипартийной жизни, на превращение партии в подлинно революционную политическую организацию, построенную на большевистских принципах10. Хотя Мао Цзэдун соглашался с тем, что в партии «наблюдается резко выраженная тенденция к монополизации руководства отдельными лицами и единоличному решению важных вопросов», когда «решения по важным вопросам принимаются не на заседаниях партийных комитетов, а отдельными лицами, члены же комитетов фактически существуют лишь для проформы» |[330, с. 323], он ровным счетом ничего не захотел предлагать в плане обеспечения действительной коллективности руководства. По сути дела Мао отверг (см. [330, с. 465]) резолюцию ЦК КПК о созыве партийных съездов и конференций всех ступеней (см. [330, с. 336, 337]).

Фактически он встал во главе всех тех сил и течений в КПК, которые отличались в высшей степени примитивными представлениями о партии и ее роли в общественно-политической жизни страны. Глава делегации КПК еще на VI Конгрессе Коминтерна дал развернутую характеристику такого рода представлений: «Сейчас у нас наблюдается такое явление: если местное восстание в деревне или уезде одерживает победу, сейчас же организуется совет. Все участники совета немедленно всей массой вступают в партию. Почему? Потому что у нас говорится так, что раз диктатура пролетариата, то это значит диктатура партии, это значит диктатура губкома, укома и секретаря. Поэтому у нас господствует лозунг „вся власть секретарю“, вся власть партии. У нас форма советов в большинстве случаев отождествляется с партией, а партия — с советом. Такое же положение у нас и с профсоюзами, такое же положение и с крестьянскими союзами» (цит. по [298, с. 314]). В итоге весь смысл деятельности Мао Цзэдуна и его сторонников стал сводиться к внедрению в жизнь партии принципов бюрократического централизма.

Приведенные выше примеры показательны и в иных отношениях. Прежде всего наличие принципиально разных направлений, тенденций сочеталось с размытостью границ между ними. Это объясняется как обилием промежуточных, переходных социальных образований, социальных типов в китайском обществе и в составе ганьбу, неразвитостью классовых антагонизмов, так и существом идейно-политических взглядов представителей большей части течений, неизбежно отражавших в конечном счете специфику классово-социальной структуры всего общества. Патриархально-милитаристские силы всегда готовы поддержать кого угодно и что угодно во имя только одного — сохранения собственных позиций в армии, партии, обществе. Не могло быть и четких, стабильных границ между анархо-уравнительной и иерархо-этатистокой, а также мелкобуржуазно-кулацкой тенденциями. Скажем, представители первой довольно легко и быстро взяли на вооружение представления о руководящей роли государства и централизме, хотя они, на первый взгляд, должны были образовывать квинтэссенцию концепций сторонников совершенно иной тенденции. Однако подобное идейное «переоснащение» — не чисто китайское явление. Одна из характерных черт мирового анархизма, подмеченная еще К. Марксом, как раз и заключается в проповеди централизма «сверху» и анархии «снизу». Апология государства и централизма, сочетающаяся с преклонением перед «массовым движением», апология ганьбу как элиты «пролетариата», соседствующая с воспеванием всеобщего «равенства», воинственные призывы к немедленному насаждению «нового», сопровождаемые судорожными попытками сохранить архаику, и т. п. свидетельствуют не только об ограниченности, непоследовательности, аморфности идеологических построений представителей анархо-уравнительной тенденции, но и о стремлении, столь же ограниченном, непоследовательном и аморфном, учесть что-то положительное во взглядах сторонников иных тенденций. *

Бурные общественно-политические процессы первой половины XX в. принуждали отдельные группировки постоянно приспосабливать свои идейно-политические взгляды к интересам единства партии и армии перед лицом длительного перевеса сил лагеря врагов революции. Они не могли не то что совместно бороться, но просто мирно сосуществовать в условиях периодических карательных походов гоминьдановских армий, если бы слишком далеко заходили в своих разногласиях. В то же время в обстановке непрерывного взаимного соперничества различных течений разногласия не исчезали, а как бы до поры до времени аккумулировались в скрытом от посторонних глаз внутреннем мире группировок.

Отсталость Китая, естественно, объясняет устойчивое влияние в этой стране, как говорил В. И. Ленин, «отсталых учений социализма» [60, с. 40]. В то же время на протяжении всего периода ожесточенной борьбы 20—40-х годов, в итоге которой произошли исторические по своему объективному значению сдвиги в жизни всего многомиллионного народа, ни разу не было такой эпохи, подобной 1905 г. в России, когда бы разноголосица идейных течений прошла проверку в ходе массового движения всех классов и слоев китайского общества, позволившую участникам событий «размежеваться» и тем самым обрести классовое сознание и четкие классовые позиции. Поэтому действительная классовая природа отдельных направлений и течений в КПК, которая, как всегда и везде, вскрывается, по словам В. И. Ленина, лишь «в последнем счете», только в ходе исторического развития и по мере роста сознательности его участников и творцов [53, с. 344], долгое время оставалась, да и остается скрытой от широких масс трудящихся. Социально-политические структуры, призванные на долгие годы определять судьбы Китая, были заложены еще в освобожденных районах, но идейно-политические направления, течения в рядах КПК, даже имеющие солидные основания в классовом строе страны, с трудом, если воспользоваться выражением В. И. Ленина (см. [49, с. 377]), нащупывали родственные им классы и слои на протяжении всех 50-х и 60-х годов.

В результате происходило формирование своеобразных традиций и норм сосуществования и борьбы группировок, вырабатывались определенные «правила игры», обеспечивающие живучесть отдельных сил и течений в КПК. Так сложились, например, традиции маскировки существа идейно-политических позиций той или иной группировки, изложения своих позиций с помощью эзоповского языка, сложных исторических примеров и параллелей и т. д. Методов маскировки действительных взглядов, равно как и борьбы друг с другом, возникло довольно много. Разбирать их здесь нет необходимости. Отметим только, что в современном китайском политическом лексиконе образовались стереотипные клише для обозначения таких методов: «вести борьбу под красным знаменем против красного знамени», «создавать ложные видимости» и т. п. Характерна в этой связи и одна из официальных формулировок обвинения Линь Бяо, бывшего наследника Мао Цзэдуна, и его «сообщников»: «Они, как говорят, „не показываются без „сборника выдержек“ в руках, не держат речей без „ваньсуй“ на устах, в глаза славословят, а в спину удар наносят“» {148, с. 13].

Столь своеобразная обстановка накладывала неизгладимый отпечаток на весь личностный облик ганьбу. В их среде получали со временем все большее распространение взаимная подозрительность, практика доносов, вероломство, приспособленчество, карьеризм, конформизм, барские замашки и индивидуализм, двуличие и скрытность.

Сосуществование и борьба указанных сил в КПК обусловили многосложные отрицательные последствия для внутрипартийной жизни КПК и всей общественно-политической жизни КНР. Группировки явились непременным «организационным» условием длительного распространения в партии разношерстных идейно-политических течений и тенденций. Их непрекращающиеся столкновения, усложненные обстановкой многолетних войн, послужили одним из главных препятствий на пути развития открытой, публичной, свободной борьбы мнений и взглядов в КПК, очищения партии от чуждых пролетариату идеологических веяний и течений, отстаивания здоровыми силами партии чистоты марксистско-ленинской теории. Вместо большевистского принципа «света, больше света» в КПК восторжествовал нечаевский принцип «тьмы, больше тьмы». В этих условиях партия вынуждена была с 30-х годов двигаться вперед сообразно достигнутым в каждый данный момент компромиссам между отдельными группировками. Подобные компромиссы стали определять не только политику КПК, но также ее идеологию и жизнедеятельность.