«ИСКУССТВЕННАЯ КАСТА» И СОЦИАЛЬНЫЕ ТИПЫ ГАНЬБУ

С необходимостью ответа на эти вопросы на протяжении уже многих лет сталкиваются представители всех тенденций и течений в КПК.

В данной связи необходимо обратиться к ряду принципиальных положений марксизма-ленинизма. Ф. Энгельс в письме К. Шмидту 27 октября 1890 г. писал: «Общество порождает известные общие функции, без которых оно не может обойтись. Предназначенные' для этого,люди образуют н/эвую отрасль разделения труда внутри общества. Тем самым они приобретают особые интересы также и по отношению к тем, кто их уполномочил; они становятся самостоятельными по отношению к ним, и — появляется государство» [42, с. 416]. Показательно, что, подчеркивая самостоятельность — в целях более четкого пояснения законов, тенденций, фаз движения этой отрасли разделения труда — политической силы, определяемую ее собственной природой, Ф. Энгельс проводит параллель между нею и торговлей товарами, торговлей деньгами. Он отмечает при этом: «Как на денежном рынке отражается в общем и целом и с указанными выше оговорками движение промышленного рынка, и, конечно, отражается превратно, так и в борьбе между правительством и оппозицией отражается борьба уже до этого существующих и борющихся классов, и точно так же превратно: уже не прямо, а (косвенно, не как борьба классов, а как борьба за политические принципы, и притом так превратно, что потребовались тысячелетия для того, чтобы нам стало ясно, в чем суть» [42, с.

Положение о самостоятельности движения политической силы имело огромное значение для марксизма-ленинизма и революционной практики, так как оно не только позволило понять и объяснить ситуации, когда подобная самостоятельность превращалась в господство государства над обществом (в частности, бонапартизм), но и явилось надежным фундаментом для принципиальных теоретических соображений о государственном строительстве после победы пролетарской революции. Крайне поучительно вообще, а в условиях Китая особенно, что, говоря о функциях чиновничества, которое нужно и Коммуне, и пролетарской демократии, К. Маркс брал для сравнения — и В. И. Ленин специально обращал внимание партии на этот факт — служащих «всякого другого работодателя», т. е. обычное капиталистическое предприятие с «рабочими, надсмотрщиками и бухгалтерами» [90, с. 48]. Ф. Энгельс писал: «Коммуна должна была с самого начала признать, что рабочий класс, придя к господству, не может дальше хозяйничать со старой государственной машиной; что рабочий класс, дабы не потерять снова своего только что завоеванного господства, должен, с одной стороны, устранить всю старую, доселе употреблявшуюся против него, машину угнетения, а с другой стороны, должен обеспечить себя против своих собственных депутатов и чиновников, объявляя их всех, без всякого исключения, сменяемыми в любое время» [36, с. 199]. Только таким образом победивший рабочий класс может создать гарантии подчинения государственной власти гражданскому обществу.

В условиях Китая эти положения марксизма-ленинизма имеют особенно большое значение. Движение политической силы в КНР определяется прежде всего неразвитостью крупного современного производства и общегосударственного рынка, вследствие чего в стране еще не сложились экономические условия для обобществления производства и концентрации государственной власти.

Данный процесс явился реальной основой для выделения в ки- тайоком обществе «искусственной», если воспользоваться выражением К. Маркса, касты [8, с. 212], или, по определению, данному

Ф. Энгельсом аналогичным социальным образованиям, класса бюрократов [24, с. 47] —ганьбу, ставшего играть роль своеобразного полупатриархального благодетеля, наставника, душеприказчика всех классов и слоев населения. В стране возник классический образец бюрократии, к которому полностью применима характеристика К. Маркса: «Бюрократия считает самое себя конечной целью государства. Так как бюрократия делает свои „формальные“ цели своим содержанием, то она всюду вступает в конфликт с „реальными“ целями...

Итак, ганьбу — это особое социально-политическое явление, свойственное определенному этапу развития китайского общества. Возражение Я. М. Бергера против выделения ганьбу в особый слой населения (см. [220, с. 477—478]) представляется несостоятельным, тем более что он и сам не смог подкрепить свое возражение какой-либо системой обоснований. Я. М. Бергер, собственно говоря, приводит только один довод — отсутствие единства в среде ганьбу. Но это соображение, являясь правильным по существу, никак не усиливает его позиции: в любом развитом обществе, несмотря на свободный переход отдельных лиц из одного класса в другой, несмотря на наличие слоев и групп внутри отдельных классов, последние как таковые не исчезают, а реально существуют и действуют.

Более того, именно потому, что они являются искусственной кастой, ганьбу должны отличаться и действительно отличаются особенно пестрым составом.

Я. М. Бергер совершенно прав, обратив внимание на различную степень связи отдельных групп ганьбу с производством и на разное их политическое поведение в кризисной ситуации. Действительно, повсеместное создание кооперативов, а затем и «коммун», как уже отмечалось, привело всего в течение нескольких лет к увеличению численности ганьбу примерно до 20—25 млн. человек. С появлением этой группы низовых ганьбу, как абсолютно обоснованно указывает Я. М. Бергер, возникла важная линия дифференциации и раскола общей их массы.

Ганьбу производственных и частично больших бригад прямо и непосредственно связано с крестьянством, они вместе живут и работают. Отношения между ними, определяясь деревенским типом общения («лицом к лицу»), отличаются постоянством: здесь нет полного отчуждения ганьбу от крестьян. Иное положение у ганьбу «коммун», не говоря уже об уезде. Эти ганьбу уже стоят настолько выше крестьян по своему общественному положению и материальному достатку, что между ними пролегает целая пропасть, они часто даже совершенно не знают друг друга и не имеют ничего общего.

Закономерно, что отрицательная реакция крестьянства на создание «коммун» немедленно вызвала раскол в рядах ганьбу. Низовые сельские ганьбу оказались в одном лагере с крестьянством. Мао Цзэдун неоднократно обращал внимание высших руководящих работников партии на это обстоятельство. В выступлении на совещании в Чжэнчжоу 27 февраля 1959 г. он говорил, например: «С одной стороны, Центральный комитет, партийные комитеты провинций, округов, уездов, коммун, управленческих участков, т. е. парткомы шести ступеней, подвергли серьезной критике производственные бригады и производственные звенья за местничество, за утаивание производственной продукции.

Будучи более тесно связанными со всем укладом сельской жизни, низовые сельские ганьбу оказались под повседневным воздействием местных, земляческих, кровнородственных связей. Мао Цзэдун образно определил этот процесс как возникновение «холмов», т. е. образования сравнительно небольших местных группировок, которые стали дополнять «„горное“ местничество» [469, с. 30].

Выделение низовых сельских ганьбу в общей их массе является лишь первой ступенью в выявлении действительных различий, существующих в недрах этой касты. Оно позволяет подойти к выделению социальных типов ганьбу, но еще не дает достаточно полной характеристики ни вообще сельских, ни даже низовых сельских ганьбу.

По мере разрастания ганьбу в многомиллионную армию в их среде сложились, а точнее сказать, стали явственно проступать разные социальные типы. П. Полоньи выделил два таких типа: «мандарина» —ганьбу-надзирателя, стоящего как бы вне производственного процесса, и «специалиста» — ганьбу-менеджера, неразрывно связанного с производством. Представляется, однако, что данный перечень далеко не полон. Анализ китайской действительности дает возможность говорить о следующих основных социальных типах ганьбу.

«Люмпен-бюрократ» (по китайской терминологии «вор», «разложившийся элемент» и т. д.) представляет собой не просто казнокрада, взяточника, а определенный тип политического вырожденца. В отличие от люмпенов по социальному происхождению или социальному положению это — люмпен по своей политической сути: такой может быть и троцкистом, и монархистом, и анархистом, и фашистом. Он и с врагом поцелуется, и товарища предаст, и закадычного друга задушит. Все «искусство» подобных ганьбу заключается в политической проституции, в мошенничестве, надувательстве, обмане. Им надо держать всех в страхе, чтобы преодолеть свой собственный страх перед всеми. Они проникнуты презрением к труду, чести, знаниям. Весь их мир — это мир вещей и наслаждений и одновременно — карьеры. Не создавая ничего, они не могут ценить что-либо. Для них нет ничего святого, включая человеческую жизнь, но они горазды до всего, что не находится в их непосредственном обладании. '

«Фанатик-боевик» (в условиях разгрома какой-либо группировки таких людей обычно именуют «твердолобыми последователями», «не желающими раскаяться», либо «дворовыми людьми») — часто родственник, земляк или сослуживец вышестоящего ганьбу, связанный с ним многолетними, а то и пожизненными узами. Это неграмотный или малограмотный человек, иногда недоучка, захваченный какой-то идеей, слепо верящий в святость дела, миссии, устремлений своей группировки, готовый в ее интересах пойти на все, вплоть до убийства.

«Просвещенный шэньши» (в зависимости от обстоятельств таких людей в Китае называют то «буржуазными», то «революционными интеллигентами», отдельные представители характеризуются как «революционные элементы, имеющие плохое происхождение»)— определенный тип грамотного, внутренне искреннего, но вынужденного скрывать свое «я» человека. Часто это люди, отдавшие свою жизнь и честь в руки властолюбцев и авантюристов, но думавшие, что служат делу освобождения народа, ради которого были готовы пожертвовать всем. Именно на таких светлых, высоких чувствах мастерски умел играть Мао Цзэдун. Часть «просвещенных шэньши», пережив трагедию осознания своей действительной роли слепого орудия для совершения грязных и низменных дел, оказалась деморализованной. Среди них много нерешительных, обманутых в лучших своих надеждах и стремлениях людей, мечтающих бросить все и уйти от руководящей деятельности.

«Специалист» (в КНР их в зависимости от обстановки то относят к лицам с «обычными буржуазными взглядами» и «патриотам», то к тем, (кто осуществляет «диктат специалистов» и противостоит «пролетариату», то к никчемной части общества, олицетворению «замшелых преград», стоящих на пути развития) —тип профессионально образованного, квалифицированного, делового, мыслящего масштабами крупных современных предприятий или целых отраслей производства человека. Среди них многие знают иностранные языки и бывали за пределами Китая. В их среде есть и технократы, готовые принять любую политическую личину во имя интересов производства, дела, якобы единственно способные поднять величие нации, государства и преобразовать само китайское общество.

«Горемыка-хозяин» (в Китае именуется то «революционным ганьбу», то «классовым врагом», то «обманутым силами ревизионизма и капитализма») — политический и хозяйственный организатор производства, не всегда грамотный и образованный, но, как правило, хорошо знающий конкретное дело, экономику «своего» района, живущий их интересами, интуитивно либо осознанно выражающий интересы развития конкретного производства, района, способствующий формированию местных, региональных общественных сил. Это тип руководителя, стремящегося к новому, сосредоточенного на решении вопросов подъема экономики бригады, «коммуны», района, вынужденного непрерывно ловчить и изворачиваться во имя их Антересов. «Горемыка-хозяин» — человек упорный, целеустремленный, «битый», часто неоднократно наказанный, но затем восстановленный в должности. Часть из них явилась порождением кооперации и условий, в которые она поставлена,— это «дельцы» кулацкого пошиба, которые стремятся к ускорению темпов развития возглавляемых ими бригад, «коммун», районов путем наживы за счет «соседей», государства. Они парализуют государственное регулирование экономики, прямо или косвенно способствуют анархии производства и рынка.

«Удельный пастырь» (в Китае обычно характеризуется как попавший в «сети классовых врагов», «клюнувший на крючок феодальных взглядов» и т. п.) —тип ганьбу, наиболее распространенный среди руководителей производственных и больших бригад в отсталых сельских районах. Это политически неразвитый, часто неграмотный или малограмотный представитель местных крестьян; выделившийся благодаря своим организаторским способностям и являющийся выразителем интересов клана, рода. Его кругозор ограничен узким горизонтом натурального или полунатурального хозяйства. Во имя интересов клана, рода пойдет на любые интриги, обман, подкуп, нарушение законов. Это противник всего нового, активный сторонник традиционных устоев деревенской жизни.

«Политик» (пожалуй, единственная группа ганьбу, применительно к которым в зависимости от обстановки используются наиболее жесткие, не допускающие переходных тонов формулировки: «пролетарский революционер» либо «классовый враг», «национальный предатель», «контрреволюционер» и т. п.)—тип грамотных, убежденных в своих идеалах людей, образующих ядро, руководящий состав и «мозговой трест» самых разных групп и группировок и столь же различных идейно-политических течений. Среди них выделяются политиканы и политические деятели. Первые по своей сути примыкают к «люмпен-бюрократам» и по объективной политической роли практически ничем от них не отличаются. Вторые представляют собой сложную по составу группу. Одни из них, работая на местах, являются порождением трудного процесса становления китайской нации, который неизбежно проходит через этап региональной общественно-политической консолидации. Они соответственно мыслят по преимуществу категориями региональных интересов — либо в масштабах отдельных провинций (Сычуань, Гуандун, Шаньдун и т. д.), либо Юга, Центра, Севера Китая и т. п. Другие, будучи детьми того же процесса, действуют и мыслят в общенациональном масштабе, осознанно, реже интуитивно, отражая потребности и интересы крупного современного производства. Еще больше эта группа отличается от других более четко выраженными классовыми позициями составляющих ее элементов. Часть ее стоит на более или менее осознанных классовых позициях, часть же в своем мышлении не выходит за рамки реальных условий существования отдельных классов и слоев населения и неосознанно в силу объективно занимаемых позиций выражает их интересы, стремления, чаяния и надежды.

Итак, никогда раньше число людей, нуждающихся в управлении и участвующих в управлении делами общества и государства в Китае, не было столь велико, как в период 50—60-х годов. Становление общественного слоя ганьбу произошло в обстановке, когда потребности в таком управлении вытекали не из реальных требований данного уровня развития производительных сил, а из политических условий существования общества, когда само это управление имеет дело с обществом, отдельные части которого связаны почтой, телефоном и радио, но одновременно разъединены из-за неразвитости производства, инфраструктуры и общенационального рынка, когда оно находится в состоянии гигантских по своим масштабам и быстрых изменений, вызываемых как политическими акциями, так и объективным процессом динамического роста крупного современного производства, города, отягощенного консервативным сельским хозяйством, неразвитой деревней. Такое общество не может быть управляемым в полном смысле этого слова. В нем неизбежны развитие и столкновения разных общественных сил.

Ганьбу, явившись непременным временным условием общегосударственной системы управления, превратились в своеобразный нарост, паразитическое образование на теле китайского общест ва. В силу неразвитости классовых противоречий институт ганьбу явился также формой существования разнородных общественных сил, борьба между которыми будет определять до поры до времени развитие общества и государства. Рано или поздно институт ганьбу будет разрушен и ликвидирован, но для этого необходимо время и изменение самого общества.

* * *

Говоря о задачах государственного строительства в Советской России, В. И. Ленин отмечал: «И революционная армия и революционное правительство представляют из себя „организмы“ настолько высокого типа, требуют учреждений таких сложных, гражданского самосознания такого развитого, что было бы ошибкой ждать простого, немедленного, верного осуществления этих задач тразу» [55, с. 339]. Данная оценка в еще большей степени применима в отношении КНР. Отсутствие демократических традиций •в китайском обществе и государстве, забитость и неграмотность населения, обилие «медвежьих углов» — эти и многие другие объективные факторы тормозят развитие демократических, политических учреждений КНР.

Вместе с тем, как следует из изложенного, в не меньшей мере указанному процессу мешали и мешают крупные силы, находящиеся в рядах КПК. Деятельность партии и государства, осуществляемая через ганьбу, неизбежно искажается частными интересами этого слоя. Одним из важнейших следствий сложившейся к середине 60-х годов в КНР ситуации стало пресечение всех попыток организованного участия трудящихся в повседневной политической жизни страны^ Ганьбу поставили население в положение зрителя, а не постоянно действующего лица в делах государства.

Бюрократия образовала, если воспользоваться метким выражением К. Маркса, «особое, замкнутое общество в государстве» [2, с. 270—271]. Она стала приводить в движение политический механизм, осуществлять публичную власть, стала материальным воплощением КПК и государства, реальной силой, заинтересованной в чрезмерной самостоятельности государства по отношению к обществу. «Общество» ганьбу по самому своему существу консервативно, так как в «физическом» и идеологическом смыслах оно придерживается концепции замкнутой касты и меньше всего стремится проложить путь для слияния со всеми классами и слоями населения. С трудом осуществляя гегемонию, но будучи также не в состоянии основывать свою власть исключительно на насилии, ганьбу столкнулись с неизбежностью разрастания коррупции и обмана в своей среде, истощающих и парализующих деятельность партии и государства.

Положение, сложившееся в КПК и государстве, полностью подтверждает вывод В. И. Ленина: тот, кто хочет «идти к социализму по другой дороге, помимо демократизма политического, тот неминуемо приходит к нелепым и реакционным, как в экономическом, так и в политическом смысле, выводам» [57, с. 16].

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Одним из важнейших социально-политических итогов «большого скачка» явился глубочайший духовный надлом всех слоев об- щества, особенно крестьянства и беднейших слоев городского населения. Десятки миллионов семей пережили трагедии, вызванные утратой близких, тяжелыми болезнями, потерей трудоспособности взрослыми и детьми.

Сотни миллионов трудящихся были потрясены крушением на-г дежд на скорое «вечное счастье». Рухнула вера в волшебную* палочку «трех лет упорного труда», якобы способных сразу пере' нести великую Поднебесную в райские кущи «10 тыс. лет счастья». Огромные массы крестьян повернулись спиной к коллективному хозяйству, стремясь воскресить семейное производство и тем самым обрести средства к существованию. Однако те семьи, где было мало работников и много иждивенцев, в условиях голода начала 60-х годов стали буквально с мольбой уповать на коллектив как на единственное средство спасения от голодной смерти.

Падение авторитета КПК, утрата доверия масс к лозунгам и призывам властей, возросшее стремление людей замкнуться в своем мирке, подстегиваемое борьбой с голодом и его последствиями, страх перед идеологическими проработками, воцарившийся в обществе дух подозрительности — все это способствовало росту политической инертности масс.

В массах сложился заряд отрицательных чувств, настроений, эмоций; у некоторых слоев населения, в первую очередь у городской молодежи, накопилась горечь от несбывшихся надежд и чаяний, начали складываться по преимуществу интуитивные ощущения того, что в жизни страны много недостатков и нерешенных проблем. Трудящиеся постепенно стали разбираться в том, чего они хотят и чего не хотят, что является отрицательным в окружающей их действительности, что противоречит их интересам, но они были далеки от понимания реальных причин негативных явлений и еще дальше — от осознания путей и методов их преодоления.

В стране резко обострилась проблема имущественного неравенства, особенно в крестьянской среде. Пессимизм и ненависть, ощущение бесперспективности и жажда коренных перемен, горечь потерь и всепоглощающая мечта об отмщении, озлобленность и подозрительность, усталость от голода и стремление к деятельности, страх перед будущим и протест против настоящего не только определяли настроения подавляющей массы населения, но и накладывали также отпечаток на борьбу группировок, способство- ъали вызреванию противоречий и столкновений между различными направлениями, течениями в рядах КПК.

«В том-то и состоит, между прочим,— писал В. И. Ленин,— значение партийной организации и партийных вождей, заслуживающих этого звания, чтобы длительной, упорной, разнообразной, всесторонней работой всех мыслящих представителей данного класса вырабатывать необходимые знания, необходимый опыт, необходимое— кроме знания и опыта — политическое чутье, для быстрого и травильного решения сложных политических вопросов» [108, с. 52—53]. КПК не смогла выполнить подобную роль и мо* билизовать передовые силы общества на поиски правильного решения вставших перед ним проблем.

Здоровым силам в КПК не удалось развернуть открытое, спокойное, деловое обсуждение вопросов развития страны, обобщение опыта, анализ побед и поражений в деле строительства нового общества. Они оказались скованными в попытках поднять активность трудящихся, оздоровить обстановку в партии за счет очищения ее рядов от непролетарских группировок и течений и объединить вокруг себя всю мыслящую, прогрессивную часть китайского общества. В обстановке культа личности Мао Цзэдуна некоторые руководители партии хотя и пытались в 60-х годах накапливать знания, организуя работу по исследованию разных сторон общественной жизни, изучая опыт и анализируя деятельность отдельных заводов и производственных бригад, районов и городов, однако были далеки от того, чтобы подняться до серьезных научных обобщений, до объективных выводов относительно всей стратегии и тактики партии. Тем самым создавался своеобразный идеологический вакуум. Партия, в первую очередь ее марксистско-ленинские силы, была лишена возможности бороться за единство своих рядов на основе четкой и ясной программы действий. Одновременно она утрачивала способность к руководству обществом, особенно в сложные и переломные моменты развития страны.

Маоисты на свой лад воспользовались сдвигами в настроениях населения, особенно крестьянских масс. В начале 60-х годов они приступили к сколачиванию союзов «бедняков и низших середняков», стремясь объединить беднейшую часть сельского населения в политическую организацию и использовать ее в своих интересах. Однако эта затея в целом провалилась. Представляя собой внутренне разобщенную массу, беднейшее крестьянство не могло образовать действительно политическую организацию.

Маоисты осознали неэффективность Союза бедняков и низших середняков как политической организации и стали искать формы и средства воздействия на массы, обеспечивающие действенность и повседневность контроля сверху, организованность, дисциплинированность и покорность, исключающие самодеятельность и свободное творчество. Они стремились переделывать уже имеющиеся и создавать новые общественно-политические институты (например, политотделы) с таким расчетом, чтобы гарантировать полный контроль над партией, общественными организациями, населением.

Маоизм стал утрачивать изначальный мелкобуржуазный и мелкокрестьянский революционаризм, превращаясь в откровенно реакционное шовинистическое идейное движение. «Культурная революция» лишь ускорила его эволюцию в этом направлении.

Под влиянием изменений в положении отдельных классов и слоев населения, происшедших во второй половине 50-х годов и начале 60-х годов в маоизме, окончательно складываются представления, отрицающие роль научного знания в общественной жизни страны. Его адепты стали подменять идеологию вероучением. Они сделали ставку на неразвитое сознание, на культивирование слепого послушания масс указующему персту «великого кормчего». В условиях, когда одни слои населения росли и развивались (фабрично-заводские рабочие, интеллигенция, служащие), другие (ремесленные и мануфактурные рабвчие) находились в смятении, предчувствуя, что рано или поздно им придется расстаться со всем привычным укладом жизни, а третьи (прежде всего беднейшие слои города и деревни), столкнувшись с разрушением старого, привычного уклада, непрерывными перестройками и «упорядочениями», цеплялись за традиции, как за соломинку, спасающую от неведомого и недоброго будущего, маоисты пришли к интуитивному, а может быть, эмпирически найденному выводу о том, что объединить народ может только фанатичная вера. Апология первостепенного значения духовного начала в маоизме получила, таким образом, свое логическое завершение. Будучи порождением экономической неразвитости Китая и движений самых бедных, обездоленных и деклассированных слоев общества, маоизм стал быстро эволюционировать в разновидность светской религии. С начала 60-х годов в нем четко обозначилась тенденция к оформлению законченных, раз и навсегда установленных догм, диктующих нормы жизни и поведения.

Именно в этот период маоисты взяли на вооружение идеал «нового человека» — «героя эпохи Мао Цзэдуна»: стоика, мученика, аскета, борца, исступленно верящего в непогрешимость Мао. Они начали уповать на происшедшие психологические сдвиги, эмоциональные и инстинктивные порывы разных слоев и групп населения, стремясь усилить чувства разочарования, обиды, ярости, а также нервное напряжение, ощущение безысходности для пропаганды своего идеала «нового человека» и в то же время для запугивания народа еще большими страданиями, якобы навлекаемыми на него «ревизионистами», «буржуазией», «контрреволюционерами», «правыми оппортунистами» и т. п. Маоистская проповедь грядущих страшных, кровавых, всеиспепеляющих бедствий, неминуемого массового «белого террора», готовящихся втайне «ревизионистами», «буржуазией» и т. п., предотвратить которые в состоянии только «великий кормчий», создавала в обществе почти физическое предчувствие предстоящей схватки с «черными силами», подавляла способность людей к трезвому анализу обстановки, мешала осознанию трудящимися общности своих коренных интересов, развитию политического сознания.

В 60-е годы маоисты во весь голос заговорили о «мировой революции» как о средстве решения внутренних проблем Китая. Страна стала изображаться ими как надежда «всех угнетенных», оплот «мировой революции» и в то же время как крепость, осажденная со всех сторон «врагами». Маоисты культивировали в народе представления об изолированности КНР и взывали к единству и сплоченности нации для срыва «коварных происков» объединенных сил «ревизионизма» и «буржуазии», «внутренних и внешних врагов».

Все эти изменения в маоизме были в конечном счете публичным признанием крайних материальных бедствий народных масс, огромных трудностей, препятствующих нормализации обстановки в стране. Они отражали утрату веры в творческие, созидательные силы народа, непонимание исторической миссии рабочего класса.

Глубочайший духовный надлом и растерянность в обществе вызвали необратимые изменения в маоизме. Его представители оказались совершенно не в состоянии решать актуальные проблемы развития страны, они не могли даже приступить к поиску необходимых решений насущных вопросов стратегии и тактики партии. Показательно, что на протяжении 60-х годов Мао Цзэдун и его сторонники не предложили обществу никаких новых «идей». Все «новейшие указания» Мао в 60-х годах являлись лишь перепевом высказанного им в конце 50-х годов. В то же время маоисты созрели для внезапных переходов от пессимизма к восторгу, от растерянности к самым решительным и активным действиям, от страха перед народом к судорожно активной организации масс.

С 'крахом «большого скачка» и ставки на «коммуны» маоисты растеряли иллюзии о возможности быстрого преобразования общества, а вместе с ними — веру в светлое будущее по крайней мере ближайших пяти-десяти поколений. В центр внимания Мао Цзэдуна и его единомышленников встали вопросы не строительства нового общества, а охраны уже завоеванных ими позиций, недопущения развития городской промышленной цивилизации, интеллигенции, а также товарно-денежных отношений. Маоисты занялись репрессивным поддержанием идеала, который еще недавно был предметом искреннего увлечения масс, а теперь стал ими отвергаться.

Теряя связи с массами, маоисты оказались во власти страха перед возможной утратой своих позиций в обществе, стали быстро превращаться в группу карателей, способных на самые решительные меры ради своих интересов. После выступления Пэн Дэ- хуая и других деятелей КПК с критикой в адрес Мао Цзэдуна страх перед противниками и оппонентами в партии и обществе порождает у маоистов патологическую подозрительность. Им повсюду чудится дьявол-искуситель, уводящий массы с «истинного», «китайского пути» развития. «Буржуазные» происки грезятся Мао и его окружению абсолютно во всем, становятся подлинным наваждением, что окончательно дезориентирует их, делает их поведение маниакальным. О чем бы ни шла речь: о знаках воинского различия, об оплате по труду в промышленности и сельском хозяйстве, о систематическом образовании или даже о чтении китайской классической литературы,— приговор маоистов в 60-е годы всегда был готов заранее и неизменно гласил: «Капитализм!». Может быть, сами того не замечая, Мао и его сторонники быстро созревали для экстремистских нелепостей и через антикапитали- стические преувеличения катились к разрушению системы народно- демократической власти и самой Компартии Китая.

Антикапиталистические преувеличения не были голой фразой, модой или только приемом во внутриполитической борьбе. Маоисты пришли к выводу, что даже республика и партия, за которые они еще недавно дрались и проливали кровь на полях сражений, должны подвергнуться суровому осуждению как нечто буржуазное. Осталось одно — бороться за собственное политическое господство. Путь деградации людей, дезориентированных собственной маниакальностью, оказался предельно банальным.

Открытое столкновение между различными силами и течениями в КПК стало неизбежным и вылилось в «великую пролетарскую культурную революцию» (подробнее см. [222; 241; 279; 307; 377; 393]).

«Культурная революция» закончилась бесславно. Она показала, что ни в канун данной акции, ни после нее в стране не было четко оформленных политических блоков. Борьба группировок по-преж- нему определяла положение в КПК. Марксистско-ленинские силы партии в ходе «культурной революции» жестоко пострадали, однако Мао Цзэдун не смог добиться ни «абсолютного авторитета», ни «абсолютной власти».

Важным итогом событий этих лет было и то, что Мао Цзэдуну и его сообщникам не удалось создать сколько-нибудь надежные, стабильные и прочные организации из своих сторонников в рабочей среде. Объединяя главным образом выходцев из люмпен-про- летароких, непролетарских, полупролетарских и мелкобуржуазных слоев населения, наименее грамотную и малоквалифицированную часть рабочих, промаоистские рабочие организации продемонстрировали полную неспособность к созидательной деятельности, к объединению в общенациональных масштабах.

«Культурная революция» обнажила серьезные проблемы в развитии китайского рабочего класса, продемонстрировала пагубную роль нерешительности, соглашательства, оппортунистических уступок непролетарским и антипролетарским течениям в партии, недомолвок, ошибок КПК в определении центральных задач диктатуры пролетариата, допущенных в 50-е и 60-е годы.

КПК ни разу не поставила перед собой задачу анализа указанных проблем, не смогла объединить, воспитать, организовать такой авангард пролетариата, который один в состоянии возглавлять строительство социализма, и позволила непролетарским и антипролетарским течениям в партии не только существовать, но даже оформляться в силу, способную поднимать наименее сознательные, наиболее отсталые группы рабочих на борьбу против революционных завоеваний рабочего класса, против партии, органов народной власти, профсоюзов и общественных организаций.

Во многом предопределившие все наиболее существенные стороны политической борьбы в ходе «культурной революции» и последующие годы важнейшие социально-политические явления этого периода — раскол рабочего класса, глухое брожение крестьянства в наиболее экономически развитых районах и пассивность подавляющей его массы в среднеразвитых и отсталых районах, жестокие преследования интеллигенции, стабильное сохранение эпицентра политических столкновений в рамках слоя ганьбу, включение в общественно-политические конфликты крупных масс городской учащейся молодежи — явились закономерным* порождением всего предшествующего экономического, социального, политического и духовно-идеологичеокого развития китайского общества.

Одной из наиболее характерных черт дореволюционного китайского общества явилось то, что разложение традиционных (патриархальных, феодальных и т. п.) связей и отношений намного опережало процесс складывания новых производственных отношений и соответствующих им классов и социальных слоев: капиталистов, мелкой буржуазии, промышленного пролетариата, сельских наемных рабочих. Специфические социальные отношения традиционного общества находились на стадии разложения кризиса: старые сословия рушились, а новая социально-классовая структура еще не успела сложиться; крестьянство — эта основная массовая социальная категория добуржуазных хозяйственных укладов — размывалось, но в стране еще отсутствовали необходимые условия для сколько-нибудь широкого развития кулацкой эксплуатации сельского наемного работника; на арену общественной жизни был выброшен в огромных, совершенно неизвестных европейским странам масштабах бедняцко-люмпенский элемент, которого не могло поглотить существовавшее промышленное и сельскохозяйственное производство; все общество после веков застоя и отсталости мучительно переживало свое включение в мировой экономический процесс. Иными словами, в дореволюционном Китае имела место многоукладность, но не «русского» типа, характерного господством вполне сложившегося капитализма, а специфически «азиатского», отличающегося незавершенностью процесса становления капиталистических отношений.

В обстановке разложения и кризиса возник причудливый спектр разнохарактерных революционных движений, течений, направлений, наложившихся друг на друга, организационно объединившихся под началом Компартии Китая. Такой революционный поток был несокрушим, и он смел прогнивший гоминьдановский режим. Однако его мощь и полноводность отнюдь не представляли собой качества, единственно необходимые для успешного решения актуальных проблем дальнейшего общественно-политического прогресса страны.

В. И. Ленин писал: «Кто ждет „чистой“ социальной революции, тот никогда ее не дождется». Социальная революция ше может быть ничем иным, как взрывом массовой борьбы всех и всяческих угнетенных и недовольных», она немыслима «без революционных взрывов части мелкой буржуазии со всеми ее предрассудками» и поэтому «далеко не сразу „очистится“ от мелкобуржуазных шлаков» [83, с. 54—55]. В условиях Китая, страны значительно более отсталой по сравнению с царской Россией, где бедняцко-люмпен- ские массы по численности по меньшей мере в два с лишним раза превышали все современные социально-классовые образования — буржуазию, промышленный пролетариат, интеллигенцию, служащих, вместе взятых,— сам характер революционного взрыва, равно как и образовавшихся при этом «шлаков», нес на себе неизгладимый отпечаток разложения и кризиса традиционного общества.

Многие миллионы безработных (или частично занятых) пауперов — переселявшихся и кочевавших, выбитых из привычной жизненной колеи, особо расположенных к утопизму и уравнительному пониманию социальной справедливости, к мессианским, эсхатологическим и экстремистским настроениям, еще не знавших дисциплины наемного труда и тяготевших либо к анархистски-клано- вым формам организации, либо военно-казарменной дисциплине — явились важной социальной и политической силой лагеря революции. Их воздействие на все стороны общественно-политической жизни КНР явственно прослеживается на протяжении всех 50— 60-х годов.

Проблемы разложения и кризиса традиционного общества и отношения к порожденной ими бедняцко-люмпенской массе объективно стали наиболее сложными вопросами, с которыми столкнулась КПК в своей теоретической и практической деятельности. В силу своего пестрого социального состава, разнохарактерности интересов и устремлений отдельных течений внутри партии КПК сначала не сумела решить эти вопросы в духе марксистско-ленинского учения о гегемонии пролетариата, а затем стала решать их в прямом противоречии с научным социализмом. В условиях неразвитости, незрелости и слабости фабрично-заводского пролетариата, практически заново складывавшегося в течение 50—60-х годов, в среде которого лишь к середине 60-х годов начало образовываться кадровое ядро промышленных рабочих, и крестьянства, находившегося на протяжении всех этих лет в процессе нескончаемых волнообразных ломок, поступательных и попятных изменений самых глубйнных социальных основ и внешних условий своего существования, КПК скатилась на путь бонапартистской политики, допустила оформление в рядах партии такого специфического политического и идеологического антипролетарского течения, как маоизм.

Столпы маоизма льстили бедняцко-люмпенской массе на языке пролетарской идеологии, демагогически именуя ее «пролетариатом высшей пробы», еще неизвестным Европе («Маркс таких парней не знал»). Они выдавали стихийные — нигилистические и антитрадиционалистские — настроения этой массы за «последовательно революционные установки», снимавшие задачу внесения в массовое сознание идей научного социализма, имевшего якобы ограниченно «европейский» смысл, развращали эту массу в духе великоханьского шовинизма, изуверская суть, которого наиболее наглядно проявлялась в босяцко-люмпенской ненависти как <к национальной, так и мировой .культуре. Так постепенно складывались политика и идеология маоизма, в которых от революционного марксизма в конце концов не осталось ничего, кроме фразы, и которые на практике обеспечивали вербовку из бедняцко-люмпенско- го элемента типичной «мобильной гвардии» маоизма. На разных этапах развития событий она направлялась против различных социальных и политических сил: то против (Крестьянства, придерживающегося традиционных либо мелкобуржуазных форм сельскохозяйственного производства, то против интеллигенции, то против рабочего класса и его организаций, то против самой КПК и органов власти. Хитроумная и сложная система манипуляций, позволявшая мобилизовывать бедняцко-люмпенскую массу, направлять ее против тех или иных социальных групп, складывающихся по мере действительного развития китайской экономики, и, наконец, стравливать друг с другом различные элементы, образующие саму эту массу,— это и есть подлинная суть «диктатуры пролетариата» в реальной политической практике Мао Цзэдуна и его сторонников.

Приверженцы маоизма — антипролетарская сила, дезорганизующая и дезориентирующая рабочее и коммунистическое движение в Китае. Не сумев подняться до понимания движущих сил развития общества на пути (к социализму, уяснения существа классовой борьбы, распознания истинно творческих социальных сил в созидании нового общества, осознания роли крупного производства в естественноисторическом развитии общества к социализму, Мао Цзэдун и его приверженцы в конце концов скатились до положения открытых врагов марксизма-ленинизма, маскировавшихся при помощи клятв в верности этому учению.

Если анализировать события 50—60-х годов с точки зрения соотношения классов, то прежде всего приходится отмечать полную справедливость слов В. И. Ленина: «В общем всемирно-историческом смысле верно, что в отсталых странах какой-нибудь китайский кули не в состоянии произвести пролетарскую революцию» [110, с. 250—251]. Более чем десятилетний политический кризис, охвативший страну со второй половины 60-х годов, показал также, сколь велика сила шатаний и брожений в непролетарских и мелкобуржуазных в недавнем прошлом массах, выбитых из привычной жизненной колеи, сколь слаба связь КПК с рабочим классом.

Опыт строительства социализма в СССР и других братских странах свидетельствует, что успех в строительстве нового общества достигался тем быстрее и прочнее, чем искуснее и полнее марксистско-ленинские партии использовали огромные силы, пробужденные революцией, для преодоления унаследованной от прошлого отсталости и други* негативных явлений в общественной жизни.

Победа китайской революции открывала дорогу для стремительного развития рабочего класса, именно класса, а не отдельных людей или групп. Успех строительства социализма во всех странах, а в условиях отсталости Китая особенно, зависит прежде всего от двух процессов: от создания и прогресса государственной организации пролетариата как господствующего класса общества и от непрерывного подтягивания к авангарду рабочего класса его средних и отсталых слоев. Иного пути к социализму история еще не знает. Но именно эти решающие направления в деятельности Компартии Китая были блокированы Мао Цзэдуном и его сторонниками.

«Коммунизм для нас,— писал К. Маркс и Ф. Энгельс,— не состояние, /которое должно быть установлено, не идеал, с которым должна сообразовываться действительность. Мы называем коммунизмом действительное движение, которое уничтожает теперешнее состояние. Условия этого движения порождены имеющейся теперь налицо предпосылкой» \['3, с. 34]. По объективному своему значению именно такое движение, хотя и непоследовательное, имело место в КНР в 1949—1957 гг. Одним из главных его условий явились братская помощь СССР и других социалистических стран, их опыт, разносторонняя политическая, экономическая и моральная поддержка общественных преобразований в Китае. «Большой скачок», насаждение «коммун», «культурная революция» и другие маоистские авантюры прервали это движение.

Одним из самых отрицательных итогов «культурной революции», нанесшей удар по социалистическим завоеваниям китайской революции, явилось фактически полное лишение рабочего класса политических прав. Не обладая ими, рабочий класс не может организоваться как борющийся класс. Тем самым «культурная революция» воздвигла серьезную преграду на пути Китая к общественно-политическому прогрессу. В результате пролетариат не может выступить как сознательно действующая, организующая сила китайского общества. Ф. Энгельс подчеркивал, что, не обладая политическими правами, рабочий класс не только не может вести экономическую борьбу, но также не в состоянии организоваться как борющийся класс. Политическая свобода и равноправие в обществе рабочему классу необходимы тем больше, чем серьезнее его успехи и достижения в политической и экономической борьбе. В. И. Ленин подчеркивал: «Как невозможен победоносный социализм, не осуществляющий полной демократии, так не может подготовиться к победе над буржуазией пролетариат, не ведущий всесторонней, последовательной и революционной борьбы за демократию» [81, с. 253]. Воинствующий антидемократизм маоистов — это одно из наиболее красноречивых свидетельств их предательства интересов китайского рабочего класса, дела строительства социализма в Китае.

С конца 50-х и до конца 70-х годов развитие рабочего класса

Китая оказалось парализованным. Возникновению и укреплению классового пролетарского сознания у рабочих всегда и везде способствовали, во-первых, рост чувства человеческого достоинства, ощущение солидарности, сплоченности своего класса, создающих важную предпосылку для успешной классовой борьбы, во-вторых, развитие обмена, торговли, экономических и культурных связей в масштабе всего государства, приводящих к подвижности населения, к расширению знаний рабочего об окружающем мире и существе общественно-политических процессов в стране. В Китае разорваны связи рабочего класса с остальными слоями и группами трудящихся. Сам рабочий класс расколот на отдельные слои и лишен возможности действовать в общенациональном масштабе. Труд приобрел характер административно-принудительного. В жизнь трудящихся города вошли конкуренция за место работы и право остаться городским жителем. У рабочей молодежи появились особые мотивы для поступления на предприятия, мешающие формированию у нее пролетарской психологии. Наконец, маоисты оторвали рабочий класс и всех трудящихся Китая от их самого надежного союзника на мировой арене — от трудящихся Советского Союза и других стран социализма, от международного коммунистического и рабочего движения.

В итоге 60-х годов политические и социальные позиции китайского рабочего класса оказались предельно ослабленными. Однако и государственная власть, узурпированная маоистами, лишилась прочной социальной опоры. Кроме рабочего класса, в КНР нет иной общественной силы, способной служить прочной социальной базой некапиталистического, социалистического развития страны.

Политическая борьба в КНР неизбежна. В ее центре не могут не находиться коренные вопросы общественно-политического развития страны. Отношение к ним образует водораздел между противоборствующими силами в КПК. Переходный характер всей системы общественных отношений в свою очередь способствует расширению политической борьбы, втягиванию в нее новых групп и слоев населения. Вместе с тем продолжающаяся политическая борьба означает сохранение возможности разных вариантов дальнейшего общественно-политического развития Китая.

Незавершенность процесса становления общенациональной системы современных производительных сил в промышленности, сельском хозяйстве, на транспорте, строительстве, а также формирования единого общенационального рынка предопределяет пока невозможность существования в стране целостного общественного организма. Промышленность КНР за 50—60-е годы значительно выросла. Однако сельское хозяйство, как и в прошлом, базируется на архаичной технике и агротехнике, ручном труде, семейной трудовой кооперации, сращенности земледелия и ремесла. Создание общенациональной системы современных производительных сил, охватывающей все отрасли экономики и районы страны, намечается в КНР осуществить лишь к началу следующего века. Только при этом условии в Китае сложится органическая целост ность всех производственных компонентов общества, произойдет обобществление производства на деле. Иначе говоря, переходный период, переживаемый Китаем, в силу многих объективных и субъективных причин имеет длительный и сложный характер.

Незавершенность социально-экономических процессов, развитие и расширение политической борьбы существенно осложняют анализ и делают бессмысленными окончательные выводы. Однако эти обстоятельства не означают невозможность выводов вообще.

В итоге «культурной революции» в КНР сложилась военно-бюрократическая диктатура. Ее социально-экономической основой служит господство в стране мелких архаичных форм производства, неразвитость классов и социально-классовых противоречий. Ее содержание и нормы деятельности определяются системой внеэкономического принуждения. Последняя не является ни социалистической, ни капиталистической, но в равной мере и не традиционно существовавшей в Китае до победы революции. Олицетворяя собой отношения переходного типа, эта система может открыть путь к капитализму, государственному капитализму, социализму.

Крупное современное производство является единственной альтернативой всем прежним историческим ступеням производства, обеспечивающим в настоящее время источники существования подавляющей массе населения КНР. Объективно базируясь на отсталости производительных сил и производственных отношений, система внеэкономического принуждения служит целям форсированного роста крупного современного производства. Тем самым она порождает, с одной стороны, экономические и социальные предпосылки для своего собственного уничтожения, но с другой — политические условия, тормозящие общественно-политический прогресс страны.

Отсталость производительных »сил, нерешенность продовольственной проблемы, когда значительная часть народа постоянно нуждается в гарантированных государством мерах спасения от голода, формирование системы внеэкономического принуждения, неразвитость социально-классовых конфликтов, сложные и противоречивые социальные процессы, вызванные быстрой ломкой всего традиционного, архаичного уклада жизни многомиллионных масс населения в условиях сохранения материально-технических основ мелкого производства,— эти и другие явления послужили объективной основой чрезмерной самостоятельности государственной власти по отношению к гражданскому обществу. В стране утвердился социально-политический институт ганьбу и как таковой он стал серьезной преградой на пути становления демократических форм участия трудящихся в делах государства. Действия маоистов усугубили ситуацию в стране, обострили ее и помешали КПК найти оптимальные пути для развития народно-демократической государственности. «Культурная революция» закрепила чрезмерную самостоятельность политической силы по отношению к обществу.

В. И. Ленин писал: «Кто хочет идти к социализму по другой дороге, помимо демократизма политического, тот неминуемо приходит к нелепым и реакционным, как в экономическом, так и политическом смысле, выводам» [57, с. 16]. Маоизм стал течением, преградившим развитие политической демократии в КНР, той политической и идеологической силой, которая затормозила осознание всеми классами и слоями населения своих коренных интересов. Однако при всем том, что маоизм оказал ни с чем не сравнимое по своей губительности влияние на всю общественно-политическую и социально-экономическую жизнь КНР, не он один определял и определяет развитие страны.

Быстрые темпы развития городской экономики, современной промышленности, транспорта, связи на протяжении 50-х и части 60-х годов дали мощный толчок для роста крупных социальных сил: фабрично-заводских рабочих, интеллигенции, служащих, которые уже по своему экономическому положению несовместимы с разгулом бедняцко-люмпенской стихии.

В стране явственно выкристаллизовались противоречия, выражающие основную тенденцию общественно-экономического развития КНР — становление национальной экономической структуры, общенациональной системы производительных сил. Осознание этих противоречий разными общественными группами — факт бес- спорный в условиях современного Китая (правильность или ошибочность, реалистичность или фантастичность этого осознания в данном случае не имеют значения) — свидетельствует и об определенном уровне развития экономики, и о наличии социальных сил, условия существования которых делают данный процесс неизбежным и непрерывным. Опыт революционной практики 1949— 1957 гг., уроки последующих лет, нерешенность актуальных проблем развития страны, накопление и усложнение общественно-политических противоречий, наглядно проявившиеся в ходе политических схваток 1966—1969 гг. и последующих лет,— эти обстоятельства создают условия и предпосылки для расширения борьбы, подталкивают развитие социальных и общественных групп населения, заинтересованных в борьбе с маоизмом. Знаменательно, что группа Мао Цзэдуна оказалась не в состоянии полностью достичь своих публично объявленных политических целей в ходе «культурной революции», что в начале 70-х годов потерпели крах и сошли с политической арены маоистские группировки Линь Бяо и Чэнь Бода, что уже после кончины Мао Цзэдуна оказалась разгромленной наиболее мощная оголтело люмпен-пролетарская, откровенно промахаевская группировка Цзян Цин, Ван Хунвэня, Чжан Чун- цяо, Яо Вэньюаня.

Маоизм не исчез с политической арены Китая, хотя его кризис и разложение обрели ясные социальные, политические и идеологические контуры. Глубокие социальные причины еще придают ему определенную живучесть и устойчивость. Маоизм сам по себе не испарится с политической арены и из духовно-идейной сферы. Прогрессивным силам КНР предстоит еще долгая и трудная борьба с ним и его сторонниками. Однако несомненно, что экономический, социальный, политический и духовно-идеологичеокий облик

Китая мало-помалу меняется. Характер, формы и темп изменений страны будут во многом зависеть как от хода борьбы между различными течениями в КПК, отражающими осознанно или интуитивно, далеко не всегда последовательно и реалистически, в разной степени фантастически и иллюзорно глубинные интересы различных классов, социальных слоев и всего общества в целом, так и от того, насколько полно, непосредственно и широко втянутся в эту борьбу сами заинтересованные лица — все классы и слои населения страны. Судьба социализма на китайской земле полностью зависит и от исхода массовой политической борьбы. Глава 1

1 В этой связи серьезные расхождения в показателях оказались неизбежными даже в наиболее крупных и обстоятельных исследованиях. Так, если брать работы буржуазных ученых, то, согласно оценке Дж. Эмерсона, в несельскохозяйственных отраслях КНР в 1*9157 г. было занято 44' млн. человек, а по оценке Лю Дачуна и Е Кунчя,— 04 млн. Дж. Эмерсон, исходя из официальных данных, опубликованных в КНР и определявших численность безработных в стране в 1960 г. в 3 млн. и в 1956 г.— в 1 млн. человек, считает, что в целом за 1952—1957 гг. безработица сохранялась на уровне 2 млн. человек. Лю и Е, исходя из тех же данных, пришли к выводу, что в указанный период численность только безработ- ных-мужчин в городах достигала 4 млн. человек (см. [509, с. 29—301).

Глава 2 1

Известный китайский экономист, социолог и общественный деятель Фэй Сяотуи писал по этому поводу: «В то время как в некоторых национальных районах промышленность и сельское хозяйство прогрессировали и способ производства в них был сравнительно передовым, в других существовали еще феодальный и даже более примитивные способы производства» [436, с. 17]. Мао Цзэдун, разъясняя проект Конституции КНР (10154 г.), отмечал: «В 5-й статье говорится, например, о наличии в настоящее время в Китайской Народной Республике четырех форм собственности на средства производства. В действительности же в наших национальных районах ныне существуют и другие формы собственности. Есть ли еще в настоящее время первобытная собственность? Да, она, пожалуй, сохранилась у некоторых нацменьшинств. В нашей стране существует также собственность рабовладельческая и феодальная» [331', с. 168). Различия в уровне социально-экономического развития отдельных районов Китая относятся к числу слабо изученных проблем. Существуют лишь немногочисленные работы, посвященные отдельным народам или районам Китая. В этой связи необходимо указать, например, на публикацию А. М. Решетова и А. Г. Яковлева «К вопросу

о социально-экономических отношениях у тибетцев в первой половине XX в.» [41*2, с. 119&-'2|Ц51. 2

Идея подобного анализа почерпнута у Л. А. Гордона и М. Н. Егоровой (см. [2170, с. 5-^24}). Обоснование расчета нами уже описано [296, с. 327—345]. 3

В нашей литературе сложилось несколько точек зрения относительно степени разложения этих отношений в Китае первой половины XX в. Одни авторы, рассматривая социально-экономический строй китайского общества, вообще не уиоминают о них, считая возможным говорить лишь о «полуфеодальных пережитках» и назревших проблемах аграрной реформы. Другие ограничиваются констатацией их разложения. Например, Г. В. Астафьев, отмечая «почти полный распад крестьянской общины», концентрирует свое внимание на анализе «затяжного анормального характера перехода к капитализму» [217, с. 7]. Третьи же, изучая действительные процессы разложения этих отношений, отмечают сохранение их огромной роли во всей жизни китайской деревни. Например, Н. И. Тяп- кина пришла к выводу, что «эволюция китайских кланов на протяжении первой половины XX века определялась общей тенденцией к упадку... Тем не менее в период, предшествующий созданию КНР, кланы продолжали оставаться живым социальным институтом, сохранявшим свое влияние на жизнь китайской деревни» [4127, с. 260]. 4 Перед победой революции в 1949 г. в НОАК насчитывалось примерно 4

млн. человек (см. [3*30, с. 330, 301; 083]). За три года (июль 1946 — Июль 1949 г.) потери гоминьдановских войск составили около 5,6 млн. человек [330, с. 4971 и все же в 11949 г. чанкайшистская армия насчитывала около 2 млн. человек [191; с. 16].

® И. Н. Наумов пишет: «Деклассированные элементы представляли неистощимый источник формирования многочисленных помещичьих охранных отрядов (миньтуань) и милитаристских армий. Быстрое увеличение численности мародеров и разбойников отмечалось в Шаньдуне, Сычуани и других провинциях... В пров. Сычуань отряды мародеров насчитывали полтора миллиона человек... По данным министерства внутренних дел гоминьдановского Китая, в 1930— 1903 гг. численность миньтуаней в 12 провинциях составляла 54’20 тыс. человек» [356, с. 19}. 6

Только в течение первых трех лет после провозглашения КНР было уничтожено более 2 млн. бандитов, в том числе около 1 млн.— в 1949 г. [191, с. 16; 144]. 7

Указанная цифра получается в результате простого вычитания из общей численности государственно-административного персонала числа военнослужащих НОАК. Косвенным ее подтверждением может служить свидетельство статистического сборника «Великое десятилетие», в котором говорится: «После провозглашения Китайской Народной Республики государство полностью сохранило (на постах) несколько миллионов человек персонала военно-административных и общественно-просветительных органов гоминьдановского правительства» (194, с. Г57]. Нужно добавить, что приведенные данные о численности служащих являются ориентировочными: правительство КНР в то время еще не располагало окончательными сведениями на этот счет. Весной 11950 г. их списки еще находились в процессе составления [191, с. 52]. Итоговые данные этой работы не были опубликованы. 8

Данные об удельном весе батраков в сельском населении очень скудны. Так, согласно материалам обследования 56 деревень в провинциях Хунань, Хубэй, Хэнань, Цзянси, Гуанси, Гуандун, батраки до аграрной реформы были выявлены только в шести деревнях (четыре из них находились в одном уезде в Хубэе и две —в Хунани). В двух деревнях на их долю приходилось по 0,16 и 0,61%, еще в двух—<1,2 и 1,3%, в одной—2,2»1 и еще в одной — 7,3% сельского населения. Знаменательно, что в 13 деревнях других уездов в Хубэе и 10 деревнях других уездов в Хунани батраков обнаружить не удалось.

Согласно материалам обследования одной волости, девяти деревень и девяти бао (административная единица в старом Китае) в провинциях Сычуань, Гуйчжоу, Юньнань, Сикан, батраки до аграрной реформы были выявлены только в трех бао в Сычуани (3,47% сельского населения) и трех деревнях в Гуйчжоу (1',61»°/о). В то же время в одной волости, четырех деревнях и одном бао в Сычуани не оказалось ни одного батрака [408, с. М9, 120]. 9

Мао Цзэдун в работе «Обследование уезда Синьго» нарисовал следующую картину: все так называемые помещики и кулаки не только имели семьи, но многие из них — и наложниц, среди середняков женатыми были 90%, среди бедняков и ремесленных рабочих — 70%, среди «бродячего люда»—10%, а среди батраков 99%' были холостыми [328, с. 204, 209, 214, 2115]. Дабы дать пауперам и батракам возможность обзавестись семьей, в ходе аграрной реформы предусматривалось выделение им земельных наделов в размерах, превышающих среднедушевой земельный надел в данной местности [468, с. 125]. 10

Речь идет о томе, опубликованном в Китае в сентябре 1960 г. [300]. 11

Материалы 20—30-х годов обстоятельно представлены в монографии А. С. Мугрузина «Аграрные отношения в Китае в 20—40-х годах XX века» [346, с. 15—26], а также в сборнике «История экономического развития Китая, 1940— 1948 гг.» [1»7«8, с. 257—270]. 12

Они использованы наряду с материалами обследования 20—30-х годов в работе «Развитие кооперирования сельского хозяйства в нашей стране» Г460]. 13

В сборнике «История экономического развития Китая, 1840—1948», где собраны обширные статистические материалы, отмечается, в частности, что богачи, составлявшие менее 10% сельского населения, «угнетали 80—90% трудящихся крестьян» [178, с. 245]. Ли Цзинхань в материалах о своем обследовании кре- стьягнских хозяйств хотя и употреблял понятия «помещик», «кулак», при анализе фак'Гических данных руководствовался совершенно иными — он писал о «зажиточных хозяйствах», «обычных семьях» и др. [48?, с. 6*6—71 ]. 14

Статистика КНР в 11949—11957 гг. вела самостоятельный учет численности рабочих и служащих на государственных, государственно-частных и частнокапиталистических предприятиях, а также в фабрично-заводской и кустарной промышленности.

Известно, что в 19149 г. в государственно-частной промышленности было занято 1105,3 тыс. рабочих и служащих, на долю которых приходилось «Г,2% всех работающих в промышленности [193, с. 12, 86], а в частнокапиталистической промышленности—1'644 тыс. человек (1в,3%) [193, с. 12, 75]. Следовательно, общее число работающих в промышленности составляло 8,8—9 млн. человек. Из них 1,4 млн. были заняты на государственных предприятиях, около 6 млн. — в кустарной промышленности. Однако существуют и другие данные ГСУ КНР на сей счет. В том же источнике указывается, что общая численность рабочих и служащих в |1|949 г. составляла всего 8 млн. человек [193, с. 28*6]. В статистическом справочнике «Великое десятилетие» говорится только о 8 млн. рабочих и служащих [193, с. 159]. 15

На их долю приходилось около 1'% населения. Встречающиеся в нашей литературе указания о том, что удельный вес промышленных рабочих в дореволюционном Китае составлял около 0,5% [3*97, с. 31], являются, как вытекает из приведенных данных, ошибкой, вызванной соотнесением лишь числа самих промышленных рабочих (т. е. без учета их членов семей) со всем населением страны. Однако даже с данной поправкой полное представление об удельном весе фабрично-заводских рабочих в населении страны можно получить только в том случае, если к промышленным рабочим добавить рабочих современных средств транспорта, связи, строительства и торговли. 16

Речь идет о рабочих и служащих в капитальном строительстве, на транспорте и в учреждениях связи [193, с. 206, 292]. Данные о численности рабочих в коммунальном хозяйстве и других отраслях отсутствуют. 17

Аналогичные данные приводятся в монографии В. И. Ванина «Государственный капитализм в КНР» ['2133', с. 57, 3'20]. 18

Ошибочность методологических принципов классового анализа, принятых КПК, их несоответствие марксизму-ленинизму разбирались в советской литературе неоднократно. Среди работ, поднимавших эту проблему, следует выделить публикации А. С. Мугрузина, в которых показано, что столь своеобразный «сдвиг» в определении классовой принадлежности явился результатом мощного давления многомиллионных совершенно обездоленных, находившихся на грани жизни и смерти масс населения (см. [346, с. 18&— И9*1; 351', с. 136—143]). 19

В этой связи заслуживают внимания предложения С. Л. Тихвинского, призвавшего к серьезному изучению проблем китайского милитаризма, социально- экономического регионализма, центробежных и центростремительных факторов развития китайского общества [424, с. 256].

В нашей литературе шэньши иногда выделяют в качестве самостоятельного сословия. С. Л. Тихвинский, на наш взгляд, справедливо отмечает неразработанность этой проблемы, выступив с инициативой более глубокого изучения этой группы населения, равно как особенностей формирования чиновничества [424, с. 259]. 20

Из-за отсутствия необходимых статистических данных охарактеризовать подробно мануфактуры более раннего периода затруднительно. 21

В. И. Ленин в «Развитии капитализма в России» писал, что «крупная машинная индустрия необходимо создает подвижность населения» [47, с. 549]. 22

Хотя А. С. Мугрузин и оперирует понятием «класс помещиков», его несомненной заслугой является раскрытие реального содержания, которое за ним скрывается в китайской действительности. Он показал и многообразие социальных типов, объединенных под словом «крестьянство» (см. [346]). В' своей монографии и особенно в докладе «Некоторые проблемы аграрных отношений и крестьянского движения в старом Китае», который уже неоднократно цитировался,

А. С. Мугрузин, в частности, показал, что «класс помещиков», равно как «класс крестьянства», в первой половине XX в. в Китае еще не сложился (он лишь не сформулировал этот вывод), что «помещики» вынуждены были бороться против экономических акций политической власти и в этой борьбе их поддерживали все слои крестьянства.

А. В. Меликсетов указал на неразвитость классов в Китае, в том числе сельских эксплуататоров, еще в 1972 г. (см. [ЗЗв]). Позже он раскрыл социально- экономические причины чрезмерной самостоятельности политической власти по отношению к китайскому обществу (см. [309, с. 47—51; 341]).

Глава 3 1

С. Л. Тихвинский отмечает, что в итоге первых политических кампаний в КНР «значительно повысилась активность, организованность и авторитет рабочего класса. Роль и значение профсоюзов значительно выросли. К концу 1952' г. в них состояло более 7 млн. рабочих и служащих.

Тем не менее главной социальной и политической опорой народной власти, как и прежде, оставалось крестьянство. Ему она уделяла основное внимание. Относительно рабочего класса руководство КПК добивалось не столько его политической, сколько производственной активности. Партия по-прежнему оставалась преимущественно крестьянской по своему составу: хотя рабочая прослойка в ней после основания КНР и выросла в несколько раз, она все еще была весьма небольшой, составляя около 6,5% в мае 1953 г. Таким образом, перелома в развитии партии, в ее классовом составе после образования КНР не произошло» [404, с. 264]. 2

Численность деревенского населения, по данным министерства сельского хозяйства КНР, в 1949 г. составляла 447,3 млн., в 195<2 г.— 491,9 млн. человек [201, с. 14—' 15], по данным ГСУ КНР, она равнялась в 1949 г. 480 млн., в 1950 г.— 487 млн., в 1951 г.— 493 млн. и в 19521 г.— 500 млн. человек [Ф93, с. 4]. Следовательно, среднегодовая численность населения за 1951—1952 гг. в первом случае должна быть более 4*70 млн., во втором — 496,5 млн. человек. 3

Среднегодовой урожай зерновых за |1951—1952 гг., по данным ГСУ КНР, составлял 1*44,7 млн. т [194, с. 106]. 4

В Китае существует поговорка: «Взрослому и малому нужно 3 даня 6 доу». Эта норма соответствовала 425 кг необработанного риса, или примерно 300 кг обработанного зерна. Именно это количество продовольственного зерна с добавлением зерна, необходимого для кормов и других хозяйственных потребностей, а также для питания, требующегося в связи с приростом населения, было принято за основу расчетов на перспективу для определения плановых наметок роста зернового производства [196, с. 484]. Приходится, однако, учитывать, что от уплаты сельскохозяйственного налога освобождались только хозяйства, производившие менее 7<5 кг зерна на душу в год [468, с. 139, 145]. 5

До аграрной реформы крестьяне выплачивали землевладельцам в виде арендной платы, по официальным данным, 35 млн. т зерна ежегодно [194, с. 23]. В 50-е годы государство ежегодно изымало в виде налога и по монопольным закупкам 44 млн. т, в том числе <16 млн. т натурального налога [468, с. 15]. Иными словами, размеры изъятий по этим статьям оказались сопоставимыми с положением, имевшим место в прошлом. 6

Появление в Китае в конце 50-х годов тезисов типа «вся страна — одна шахматная доска», «единое планирование и соответствующее регулирование» и т. п. свидетельствует о том, что это обстоятельство стало не просто осознаваться: руководители КПК извлекли из него определенные политические выводы.

' Требования крестьянства об увеличении потребления продовольствия признавались в КПК «справедливыми». При этом одним из обоснований для введения монопольных закупок и нормированного снабжения служил, однако, довод

о том, что «если в каждой крестьянской семье ежедневно будут съедать больше на 4 ляна (около '1*50 г.— В. Г.), то в стране в течение года расход продовольствия увеличится более чем на 40 млрд. цзиней» (т. е. на 20 млн. т.— В. Г.)» [196, с. 484]. 8

Приходится, впрочем, учитывать, что, во-первых, общее количество человеко-дней, которое надлежало кооперативу выделить на переноску и перевозку зерна, не регламентировалось, определялась только дальность транспортировки; во-вторых, общая сумма безвозмездных общественных работ определялась с учетом общего числа трудоспособных, в том числе женщин, но, поскольку эти повинности были связаны с тяжелой физической нагрузкой, с работой, как правило, вне деревни, их главным образом выполняли мужчины. В 1'9б>7! г., согласно обследованию 208 кооперативов, каждый трудоспособный отработал в общественном производстве в среднем 1611 день [551а, 1958, № Г8, с. 94]. Если даже допустить, что из них на общественные работы пошло только 6 дней (т. е. примерно 4%' всего рабочего времени, отработанного в общественном хозяйстве), и учесть, что натуральный налог составил 10% валового урожая, то в этом случае фактический объем натуральных повинностей только по указанным двум статьям составлял 14% всего фонда рабочего времени наиболее физически сильной части крестьян. На самом же деле данный показатель был существенно выше. В масштабах всей страны только на транспортировку грузов внутри хозяйства и на близкие расстояния расходовалось до половины трудодней [596, 8.Х11.И960]. 9

Кооперирование сельского хозяйства в Китае в нашей литературе оценивается далеко не однозначно. С точки зрения одних ученых, оно явилось определенным шагом китайского общества по пути к социализму [3-71, с. 243—2-7*8]. По мнению других — выше уже приводилось высказывание С. Л. Тихвинского,— кооперирование имело негативные последствия. Одни ученые склонны рассматривать кооперативы как коллективную форму собственности, имеющую социалистический характер [245, с. '1 <7, 103, 188]. Другие пишут, что кооперирование явилось средством «фактической национализации земли» [2(40, с. 372} или методом превращения ее в государственную собственность, вследствие чего в сельском хозяйстве сохраняется лишь «элемент групповой собственности», а характер отношений, утверждаемых в сфере примитивного производства, носит переходный характер [348, с. 406—407]. Уже столь широкий спектр точек зрения и взглядов свидетельствует о недостаточной изученности китайской реальности и необходимости проведения серьезных исследований. 10

В '1956 г. сельскохозяйственные производственные кооперативы охватили 96,3% крестьянских дворов [194, с. 30], «коммуны» в 1968 г.— 99,1% дворов [194, с. 36]. 11

Характерно, что государственные предприятия практически с первых лет после образования 'КНР стали подразделяться на «государственные» (гоин) и «местные» (диин, дифан) (см. [596, 14.Х11.1957]). 12

При этом изменилось и понимание существа индустриализации. Часть лидеров КПК во главе с Мао Цзэдуном открыто выступила с концепцией индустриализации, предусматривающей простой количественный рост объема промышленного производства, одновременное развитие ремесленного, мануфактурного и фабрично-заводского производства, параллельное использование традиционной и современной техники и технологии (см. [596, <1.IV.И958}). 2-я сессия VIII съезда К'ПК фактически взяла на вооружение именно эту концепцию индустриализации

и и^апс шприкое распространение получил также «черный рынок», где в торговлю оказались вовлеченными не только городское и сельское население, но даже учреждения, предприятия и хозяйственные органы. Так, в китайской печати сообщалось, что государственные предприятия и организации Цицикара «незаконно скупают по ценам, превышающим государственные закупочные цены, рыбу, лапшу из крахмала, картофель, говядину, баранину и другую продукцию сельскохозяйственных подсобных промыслов». Подобные действия «серьезно подорвали государственную политику закупок, единый социалистический рынок» [607, 25.1.1968]. Аналогичное положение имело место в Шанхае (см. [609, 26.1.1968]) и других районах страны (см. [596, 26.Х11.1969}). 14

Китайский экономист Фан Цин, характеризуя ненормальное соотношение цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию в конце 50-х годов, сделал следующий приблизительный расчет. Численность рабочей силы в сельском хозяйстве в (Китае примерно в 40 раз превышает число рабочих и служащих в промышленности и других отраслях материального производства. Если пересчитать всех тружеников сельского хозяйства в «полную рабочую силу» — под таковой в КНР принимаются мужчины в возрасте 1»8—50 лет и женщины 18—45 лет (подробнее см. [501, 1959, № М, с. 30}) —и учесть, что лица, занятые в сельском хозяйстве, из-за сезонности производства работают в течение года меньшее количество дней, нежели рабочие и служащие, то соотношение между ними составит приблизительно 7:1. В промышленности и на транспорте имеет место более сложный труд. Поскольку заработная плата рабочих и служащих в среднем в <2 с лишним раза выше по сравнению с доходами крестьян, позволительно предположить, что и стоимость, создаваемая трудом работников промышленности за единицу рабочего времени, также в 2 раза больше. В этом случае соотношение стоимости, создаваемой в сельском хозяйстве, с одной стороны, и в промышленности, на транспорте и других отраслях материального производства — с другой, будет равно 7:2*. Несмотря на приблизительность и схематичность расчета, ясно тем не менее, что стоимость, создаваемая в сельском хозяйстве, должна значительно превышать стоимость, создаваемую в промышленности (558, 1963, № 5, с. 9}. Однако доля сельского хозяйства в создании национального дохода сократилась с 59,2% в 19512* г. до 40,1'% в 1956 г. {2>08, с. '1<4'2]. Изменение соотношения сельского хозяйства и промышленности в их совокупной валовой продукции, составлявшего в 1957 г. примерно 4:6, а в ‘1970 г.— 21:0, свидетельствует о том, что в 60-е годы доля сельского хозяйства в национальном доходе, исчисляемом в принятой в К'НР структуре цен, неизменно снижалась.

В середине 50-х годов некоторые китайские экономисты надеялись, что разрыв в ценах на продукцию промышленности и сельского хозяйства будет в скором времени «уничтожен», а создаваемый этим разрывом «дополнительный налог» на крестьян будет «ликвидирован» [440, с. 2116]. Однако этого не произошло.

Как сообщало агентство Синьхуа в сентябре 197® г., закупочные цены на зерно, хлопок, семена масличных культур и другие виды сельскохозяйственной продукции повысились по сравнению с 1950 г. более чем на 90%'. Но за 1951— 1957 гг. они были повышены более чем на 46% [208, с. 409]. А это значит, что на протяжении 1950—1972 гг. их увеличение составило менее 30%. Иными словами, если в первые семь лет после провозглашения КНР государственные закупочные цены росли ежегодно в среднем на 5,6%, то в последующие пятнадцать лет — лишь на 1,75%', или в Э раза более низкими темпами. В условиях существенного увеличения численности и интенсивности труда работников сельского хозяйства, роста производственных расходов происходило увеличение разрыва между закупочными ценами на сельскохозяйственную продукцию и себестоимостью ее производства. Возможно, не случайно также, что в КНР с конца 50-х годов ничего не сообщалось о динамике индекса цен на промышленную продукцию, предназначенную для сельского хозяйства (информация на сей счет ограничивается отдельными видами промышленной продукции). 15

'При расчете-оценке соблюдались следующие условия: 1)

кадровые военные и служители культа отдельно не учитывались; 2)

в состав членов «коммун» включались также бывшие помещики и кулаки, которые являются «кандидатами в члены коммуны» либо работали под надзором; 3)

численность представителей национальной буржуазии принята такой же, как и в середине 50-х годов. 16

При подсчетах в Китае размеров средств, изымаемых государством из сельского хозяйства, производятся разного рода статистические махинации в определении действительной доли налога и монопольных закупок, производимых по ценам, не возмещающим затраты производства. При этом почти никогда не говорится о роли натуральных повинностей или общественных работ, выполняемых крестьянами безвозмездно. Последние же временами достигают гигантских масштабов. Разоблачение указанных махинаций и выяснение действительных размеров государственных изъятий должны явиться темой специального исследования.