СКАЗАНИЕ ОБ АПОСТОЛЕ АНДРЕЕ И ЕГО МЕСТО В НАЧАЛЬНОЙ ЛЕТОПИСИ
А. Г. Кузьмин На одной из первых страниц Начальной летописи, т. е. «Повести временных лет», помещен рассказ о путешествии апостола Андрея из Корсуня в Рим через Русскую землю. Легенда неоднократно привлекала внимание исследователей и вызывала разноречивые суждения. Это и не удивительно, если учесть, что спорными остаются два вопроса, без решения которых не может быть достаточно полно уяснено содержание текста: когда предание возникло и было записано и когда оно было включено в летопись. В настоящее время в историко-филологической литературе наиболее популярна шахматовская схема истории сложения древнейших летописных памятников. Согласно этой схеме, практически все летописание рассматривается в качестве дерева, ветви которого идут от единственного ствола. Этапы летописной работы при таком подходе рассматриваются как периодические пополнения и переработки практически одного и того же предшествующего материала. В центре схемы А. А. Шахматова — Новгородская I летопись, начальную часть которой ученый датировал 1095 г. (так называемый Начальный свод). Материал «Повести временных лет», не находящий параллелей в Новгородской летописи, обычно распределяется по редакциям 1113 г. (по мнению А. А. Шахматова — основной текст, принадлежащий Нестору), 1116 г. (Сильвестра), 1118 г. (летописца, близкого Мстиславу Владимировичу). Легенда об апостоле Андрее находится среди вводных статей, не имеющих параллели в Новгородской I летописи. В шахматов- ской схеме письменная история ее не могла начинаться ранее времени составления «Повести временных лет». Сам А. А. Шахматов связывал ее именно с Нестором К М. Д. Приселков, Д. С. Лихачев и с оговорками Б. А. Рыбаков отнесли включение легенды к Сильвестру 92, И. И. Малышевский и А. Д. Седельников — к середине XII в., а Е. Е. Голубинский — даже к еще более позднему времени 93. Только A. JI. Погодин допускал, что сказание вошло в летопись уже в XI в.94 Но это положение не подкреплялось анализом текста и, возможно, поэтому не привлекло должного внимания. А М. X. Алешковский, сославшись на эту работу, не придал значения ее осповным выводам, связывая предание с «третьей» редакцией95. Если по вопросу о времени письменного оформления сказания мнения существенно расходятся, то относительно времени появления самой легенды больше единодушия: оно определяется периодом правления Всеволода и Владимира Мономаха. Обычно указывается, что в 1086 г. Всеволод создал Андреевский монастырь и что сам он носил имя этого апостола. Наблюдения эти вполне естественны. Необходимо только учитывать, что Всеволод родился в 1030 г. и, очевидно, тогда же получил второе, христианское имя. Следовательно, если отмеченным фактам придавать датирующее значение, существование устного предания должно быть отнесено к более раннему времени. Само собой разумеется, что Сказание об апостоле Андрее не имеет под собой реального содержания. Но примечательно, что существовали греческие апокрифические сказания, по которым апостол Андрей «просвещал» Причерноморье и, в частности, Скифию 96. Уже в конце VIII — начале IX в. бытовали предания об Андрее в припонтских областях: Синопе, Босфоре, Керчи, Феодосии и др.97 К концу X — началу XI в. относятся греческие сказания о трех учениках Андрея, замученных в Скифии местным правителем98. В XI в. возникает грузинское сказание об апостоле 99. Естественно, что с распространением христианства и на Руси создаются свои варианты легенд. В. Г. Васильевский предложил интересное обоснование того, что Всеволод Ярославич был адресатом византийского императора Михаила VII Дуки, в письме которого, между прочим, говорилось о том, «что одно и то же спасительное слово было распространено в обоих, что одни и те же Самовидцы божественного таинства й вещатели провозгласили в них слово евангелия» 100. Если это соображение справедливо, то мы получим время, когда легенду готовы были признать в Византии: это 70-е годы XI столетия п. Так или иначе, весьма вероятно, что в середине XI в. легенда об апостоле Андрее уже бытовала на Руси. Но, разумеется, летописец мог пользоваться устным преданием, и лишь с момента включения в летопись начиналась его письменная история. Поскольку параллельных текстов, содержащих иные варианты легенды и близко хронологически стоящих к «Повести временных лет», в настоящее время нет, остается единственный путь анализа летописного сказания: уяснение его содержания и отыскание внутренних связей его с другими летописными текстами. Автору настоящей статьи неоднократно приходилось высказывать сомнение в обоснованности положения о первичности начальной части Новгородской I летописи по сравнению с введением «Повести временных лет». В Новгородской I летописи, несомненно, использованы весьма ранние письменные источники, но введение «Повести временных лет» не является простым распространением текста Начального свода. Летописание вообще не сводилось к единой традиции, к последовательному наслоению материала на одну и ту же основу. С самого начала параллельно развиваются самостоятельные традиции, которые могут пересекаться и влиять друг на друга и могут оставаться изолированными 101. «Излишний» по сравнению с Новгородской I летописью материал «Повести временных лет» обязательно должен быть рассмотрен с точки зрения его содержания, поскольку иных путей установления времени его возникновения попросту нет. Сказание об апостоле Андрее — один из важных и достаточно выразительных в этом плане сюжетов. Следует подчеркнуть, что этнографическое введение «Повести временных лет» неоднородно, причем не только в силу его компилятивности 102, но и по причине неоднократного редактирования. Начальная летопись в заголовке ставила вопрос: «откуду пошла Русская земля». В статье 6360 г. говорится о первом упоминании «Руси». Однако на поставленный вопрос она не отвечает. Какой-то ответ на вопрос должен был содержаться в недатированном ввё- дении, как это можно видеть, например, в Хронике Козьмы Пражского. Введение и действительно дает такой ответ. Но в нем нет ни однозначности, ни последовательности. К тому же в этой части имеются материалы, не связанные с основной сюжетной линией. Вводная часть «Повести временных лот» начинается с сообщения о разделе земли тремя сыновьями Ноя после «потопа». По мнению А. А. Шахматова, этот раздел был составлен на основе Хроники Георгия Амартола и особого Хронографа. Здесь же оказывается обзор северных соседей Гуси, а также западноевропейских народов. Далее сообщается о расселении славян, причем дается прямая ссылка на Сказание о славянской грамоте. От общего обзора летописец переходит к полянам, но текст его перебивается вставкой легенды об апостоле Андрее. Снова рассказ возвращается к полянам, и теперь сообщается о создании Киева. В летопись вводится полемический выпад против тех, кто отказывался признать княжеское достоинство Кия, а затем снова говорится о славянских княжениях и соседних народах, перечень которых выше уже приводился. Далее летописец снова напоминает о расселении славян по Дунаю, говорит о нашествии обров и опять возвращается к полянам. Но на сей раз рядом с полянами и древлянами оказываются радимичи и вятичи, ранее не упоминавшиеся. Здесь же сообщается о местах обитания дулебов, уличей и тиверцев. Следует описание обычаев племен, причем сначала сопоставляются только поляне и древляне, а затем описываются некоторые другие племена. Своеобразным комментарием служит извлечение из Хроники Амартола с прямой ссылкой на нее. Завершается этнографический обзор пересказом легенды о хазарской дани. Библейским сюжетом о разделении земли между тремя сыновьями Ноя открываются многие средневековые хроники. Для русского летописца ближайшим образцом могла служить Хроника Георгия Амартола. Но в летописи соединены две хроники. А. А. Шахматов считал, что один летописец (Нестор) свел данные Хроники Амартола и Болгарского хронографа или Хронографа, однородного с Еллияским летописцем 103. В. М. Истрин настаивал на двух этапах привлечения греческих хроник, связывая первый со временем около 1054 г. («Хронограф по великому изложению»), а второй — с работой Нестора 104. Исследования А. А. Шахматова и В. М. Истрина показали, что тексты Хронографа и Хроники соединяются «чересполосно», причем краткая космографическая канва насыщалась материалами Хроники. М. X. Алешковский справедливо заметил в этой связи, что привлечение краткого текста было бы нецелесообраз- ным, если бы в распоряжении летописца был сразу более распространенный текст 105. Можно также отметить вслед за В. М. Ист- риным, что относительно поздними наслоениями являются все буквальные заимствования из Хроники. Очевидно, мы имеем дело именно с двумя последовательно работавшими летописцами. Разграничение материала между Хронографом и Хроникой не может быть произведено с абсолютной точностью, так как текст Хронографа восстанавливается предположительно, а восходит он в конечном счете, возможно, к той же Хронике. Но первый летописец был, очевидно, более динамичен и целенаправлен. Он начинал изложение не с «сотворения мира», а с разделения земель после «потопа» и давал эту вводку как фон для определения места Руси в мировой системе стран и народов. Извлечения же из Хроники несколько затушевывали эту идею, поскольку задача византийских хронистов была иная: показ преемственности генеральной линии мирового исторического процесса «от Адама» до византийских императоров. Весьма противоречив переход летописца от космографического обозрения к основной теме своего сочинения. Как справедливо заметил А. Н. Насонов, трудность для древнего автора заключалась в том, что «ни у Амартола, ни в Хронографе он не находил, конечно, названий славянских стран, расположенных на Восточно- Европейской равнине» 106. Между тем в перечне стран, доставшихся Афету, после «Илюрика» названы «Словене». Источник в данном случае может быть определен с абсолютной точностью: отсюда выводило славян Сказание о славянской грамоте. Логическое развитие рассказа предполагало за описанием стран сообщение о «смешении языков». И действительно, в летописи отмечается, что «язык Словенеск» один из 72-х, возникших в результате «смешения», причем подчеркивается, что «Словене» — это «Норики», население области, примыкающей к Иллирии 107. Именно здесь и следует рассказ о расселении славянских племен по Европейской равнине. Таким образом, текст предполагаемого Хронографа структурно увязывается со Сказанием о славянской грамоте. Однако и в этой части, как отметил Б. А. Рыбаков, имеется целый ряд «нарушений логики изложения» 1Э. Еще до упоминания о «смешении языков», вслед за перечнем восточноевропейских рек, дается явно не на место попавший текст: «В Афетове части седять Русь, Чюдь и вси языци: Меря, Мурома, Весь, Моръдва, Заволочьская Чюдь, Пермь, Печера, Ямь, Угра, Литва, Зимегола, Корсь, Летьгола, Любь. Ляхове же и Пруси, Чюдь преседять к морю Варяжскому; по сему же морю седятъ Варязп семо ко въстоку до предела Симова, по тому же морю седятъ к западу до земле Агнянски и до Волошьски. Афе- тово бо и то колено: Варязп, Свей, Урмане, [Готе], Гусь, Агняне, Галичане, Волъхва, Римляне, Немцы, Корлязи, Веньдици, Фряго- ве и прочий, ти же приседять от запада к полуденью и съсе- дяться с племянем Хамовым» 108. Ниже, сразу за перечнем славянских племен, дается список племен, платящих дань Руси. Очевидно, там должен был находиться и цитированный текст. Здесь же должны были упоминаться области, а не народы. Вставка явно сделана другим летописцем, причем оказалась нарушенной не только логика изложения, но и самый замысел. Первый автор собирался через систему Ной — Афет — Словене — Поляне подойти к началу Русской земли. Кто-то из его преемников с этим замыслом уже не считался. Цитированный текст, однако, и сам по себе не может быть приписан одному автору. В нем имеется целый ряд противоречий. Здесь дважды и в разных смыслах упоминается «Русь», дважды говорится о «Чуди» и дважды о «Варягах». На это обстоятельство указывалось в литературе 109. Можно только подчеркнуть, что текст, вводимый словами «Афетово бо и то колено», предполагает наслоение на уже имевшуюся вставку о Гуси и других пародах, поскольку никаких иных «Афетовых колен» в предшествующей части летописи нет. Но и исключив последнюю вставку, мы еще не получим однородного включения: противоречиво понимается летописцами и этноним «Чудь». Таким образом, только в этой части летописного текста мы имеем по меньшей мере три слоя. Один летописец вел изложение от раздела земель между тремя сыновьями Ноя к описанию расселения славянских племен, другой вставил текст о руси и чуди, третий добавил к этому перечень европейских народов. По логике изложения первого летописца, рассказ о расселении славянских племен должен был подводить к собственно «Гуси». Но от истории Гуси как объединения восточноевропейских племен летописец постоянно сбивается на рассказ о полянах. Весьма вероятно, что на него оказывал влияние источник, каковым могла быть особая Повесть о полянах, существование которой предполагал Н. К. Никольский 110. В той части летописи, которая самым тесным образом связана со Сказанием о славянской грамоте, упоминается шесть племен, входящих в состав Гуси: поляне, древляне, дреговичи, поло- чане,. новгородцы, северяне111. Почти тот Же перечень дважды повторен в другом месте этнографического введения, также примыкающем к основной сюжетной линии 112. Вместе с тем повествование неоднократно возвращается к полянам. После сообщения о расселении племен в летописи напоминается, что «поляном же жившем особе по горам сим, бе путь из Варяг в Греки»113. Рассказав о путях, идущих из Руси — Приднепровья, летописец передает легенду об апостоле Андрее, после чего снова отмечает, что «Полем же жившем особе и володеющем роды своими, иже и до сее братье (т. е., по логике текста, до Андрея и Петра.— А. К.) бяху Поляне, и живяху кождо со своим родом и на своих местах, владеюще кождо родом своим» 114. Далее излагается основной текст о полянах. Таким образом, текст Сказания об апостоле Андрее находится «внутри» проводившейся автором поляно-славянской концепции начала Руси, но повествование о полянах он разрывает. Очевидно, Сказание не относится к самым древним письменным пластам. Но нити, связывающие его с основной конструкцией введения, выявляются в целом ряде моментов. Сказание об апостоле Андрее оказывается тесно связанным с рассказом о путях. На это обстоятельство обращалось внимание в литературе 115. При этом, однако, не придавалось значения другой линии связей, именно: с основными статьями недатированного введения. Рассказ о путях помещается сразу после описания расселения славян. Летописец переходит к полянам, говорит, что они живут «по горам сим, бе путь из Варяг в Греки и из Грек», дает описание этого пути, сообщает, что по Варяжскому морю можно дойти до Рима и далее к Царюгороду, откуда через «Понт море» можно вернуться к Днепру, указывает, куда текут реки Днепр, Двина, Волга. Связь с начальными статьями этнографического введения проявляется здесь в указании, что из Руси по Волге можно «доити в жребий Симов, а по Двине в Варяги, из Варяг до Рима, от Рима же и до племени Хамова» 116. Только что нарисованная картина разделения земель по жребию между сыновьями Ноя находится постоянно в поле зрения летописца. Еще теснее связь рассказа о путях с самой легендой об апостоле. Сообщив о впадении Днепра в Понт, летописец уточняет, что это «море словеть Руское», и добавляет, что «по сему же учил святый Оньдрей, брат Петров, яко же реша» 117. Как и во всем рассказе о путях, Русь здесь не смешивается с варягами, а «Русское» море противостоит «Варяжскому». Б. А. Рыбаков обратил внимание на неестественное положение слов «яко же реша» и предположил возможность перемещения текста118. Но не исключено, что в первоначальной записи говорилось о миссионерской деятельности Андрея на Русском море. В сохранившемся же тексте сказано лишь о путешествии Андрея. Апостол Петр упомянут в той же фразе с оттенком его превосходства над Андреем. В летописи же ни до, ни после он больше не упоминается. Это позволяет допустить, что какая-то часть повествования об Андрее и Петре была позднее изъята из летописи. Летописное предание об Андрее весьма лаконично. Летописца интересовали лишь некоторые аспекты легенд. Он заставил Андрея совершить путешествие из Корсуня, где апостол занимался «просвещением», в Рим по пути «из Варяг в Греки». На месте будущего Киева Андрей воздвиг крест и предсказал, что здесь будет великий город. В земле словен, на месте будущего Новгорода, Андрей поразился странным обычаям этого славянского племени: моясь в бане, они «бъют ся сами» молодыми прутьями до того, что «едва слезуть ле живи», «и то творять по вся дни, не мучими никим же, но сами ся мучать, и то творять мовенье собе, а не мученье» 119. Об этом Андрей рассказывает в Риме — конечной цели путешествия. Заканчивается предание лаконичным сообщением о приходе апостола из Рима в Си- нопию. В литературе обращалось внимание на несовместимость легенды об апостоле Андрее и Сказания о славянской грамоте: в одном случае крещение полян предвещает Андрей, в другом — славянским первоучителем признается Павел 120. Несомненно, они имеют разное происхождение. Легенда об апостоле Андрее, с которым связывалось «просвещение» большей части Византии, своими корнями уходила в Причерноморье. Сказание о славянской грамоте зародилось у западных славян. Тем не менее в летописи обе легенды могли быть соединены под пером одного автора. Все дело в том, по какому принципу подбирался материал. Можно отметить, что обе группы текстов привязываются к рассказу о полянах; и в том, и другом повествовании нет выпадов против римской церкви; наоборот, признается авторитет или даже приоритет Рима. Легенда об Андрее не противоречит даже идее о том, что апостол Павел является просветителем всего славянства, в том числе и Руси. Фрондируя против греческого духовенства, летописец все-таки не говорит о просвещении Руси Андреем. Апостол благословил место будущей столицы, а не людей, которые, по. схеме летописца, были еще на Дунае. Летописец, правда, не представлял себе, как давно это было, а рассказывая о словенах — будущих новгородцах,— и вообще забыл об этом. Предубежденность данного автора против новгородцев достаточно очевидна: словени, с его точки зрения, не заслушивают не только «просвещения», но и благословения. Представление о позднем включении легенды в летопись подкрепляется также обычно ссылками на некоторые внелетописные сочинения и текстами «Повести временных лет», с которыми сказание входит в противоречие. Так, в рассказе о варягах-муче- никах под 983 г. утверждается, что «телом апостоли не суть еде были» 121. Реплика — «еде не суть ученья апостольска» — имеется и в статье 988 г.122 В Чтении о Борисе и Глебе Нестор также отмечает, что «не беша бо ни апостоли ходили» на Русь123. Именно это замечание привело Д. С. Лихачева к заключению, что легенда появилась в летописи после Нестора 124. Но основанные на приведенных чтениях выводы обязательны только при взгляде на летописание как на развитие одной-единственной традиции, обосложнения вставками одной первоначальной основы. Названные летописные тексты, несомненно, противоречат содержанию легенды об апостоле Андрее. Но это значит только, что ни Нестору, ни составителю статей 983 и 988 гг. этот текст принадлежать не мог. Какой летописный текст следовал первоначально за основной канвой введения и какое начало предшествовало статьям 983 и 988 гг.—величины искомые. Анализ содержания Сказания может в известной мере способствовать их определению. Внимание историков церкви неизменно привлекал необычный, шокирующий характер изложения легенды в летописи. По замечанию Е. Е. Голубинского, «серьезное по крайней мере наполовину перемешано в ней с шуточным и юмористическим, и апостол не совсем скромным образом употреблен в орудие насмешки» 125. «Странным и недостойным апостола» находил эют рассказ и И. И. Малышевский 126. Способ повествования в данном случае по существу не имеет ничего общего с клерикальными летописными и внелетописными текстами (включая сочинения Нестора). Но он не является спецификой только этого летописного повествования. В составе «Повести временных лет» можно выделить сходные по манере изложения чтения. Одна из главных особенностей летописного пересказа легенды — насмешливый тон в отношении новгородцев. Может создаться впечатление, что легенда и интересовала летописца только в этой связи, в плане возможности повернуть ее против новгородцев. В летописи имеются еще два подобных выпада. Один из них привязан к рассказу о возвращении Олега из победоносного похода в 6415 г. Олег предлагает руси и словенам натянуть шелковые паруса, но паруса словен ветер разодрал, «и реша Словени: имемся своим толстинам, не даны суть Словены пре паволочи- ты» зэ. Тот же иронический той чувствуется в известном эпизоде с посольством новгородцев к Святославу за князем. «А бы пошел! кто к вам»,— заявляет, по летописи, Святослав новгородским послам, как бы подчеркивая захудалость Новгородского княжения или вздорный характер новгородцев. Отказ Ярополка и Олега Святославичей идти в Новгород подчеркивает эту же мысль127. Соперничество двух главных центров Руси имеет длительную историю, поэтому датировать указанные выпады крайне трудно. Но все-таки можно с большой долей уверенности исключить авто- ров-редакторов, близких Владимиру Мономаху и его сыну Мстиславу. Еще Всеволод посадил в Новгороде Мстислава, и этот князь правил в Новгороде вплоть до отзыва его отцом в 1117 г. с краткосрочным перерывом в середине 90-х годов XI в. Мстислава сменил в Новгороде Всеволод, также правивший там 20 лет, до восстания 1136 г. В период правления этих князей нельзя было сказать, будто к новгородцам никто не хочет идти. В положении «пасынка» Новгород находился в период с 1052 г., когда умер княживший там Владимир Ярославич, до конца 80-х годов (во- княжения Мстислава). По разделу 1054 г. Новгород достался Изя- славу, но посаженный там Мстислав Изяславич бежал оттуда в Киев. Следующего князя новгородцы получили лишь от Святослава Ярославича (1073—1076), но Глеб Святославич скоро был изгнан новгородцами и погиб «в Заволочьи». Пришедший ему на смену Святополк, подобно Мстиславу Изяславичу, также бежал от новгородцев. Об этом новгородское посольство напомнило, когда Святополк, по договоренности с Владимиром Мономахом, пытался навязать в 1102 г. своего сына128. Очевидно, летописец, сыпавший иронические стрелы против новгородцев, смотрел па -события через призму этих фактов. Таким образом, насмешливый тон в отношении новгородцев ведет к периоду правления Ярославичей, когда Новгород не имел сколько-нибудь постоянных князей, а в течение ряда лет и вообще обходился без них. Если и возможны иные подобные периоды во взаимоотношениях двух центров, то они должны уходить скорее в более раннее, чем поздпее, время. Так, противостояние Киева и Новгорода достигло особой остроты в период борьбы Ярополка и Владимира, а затем Святополка и Ярослава (1015— 1019). Святополк в летописях обрисован черными красками. Но этот облик он получил в позднейшем оформлении. Зато отец Свя- тополка — Ярополк — представлен в более выгодном свете, чем даже «равноапостольный» Владимир. В качестве другого датирующего признака может служить необычное путешествие апостола Андрея в Рим через «Варяги». Видимо, автор работал тогда, когда в Рим могли ехать и не через Константинополь, а связи с варягами оставались достаточно тесными. Как можно видеть из «Хождения игумена Даниила», в начале XII в. в Средиземноморский бассейн направлялись через Константинополь. Но в 1054 г. папские легаты, после разрыва переговоров с представителями византийской церкви, возвращались в Рим из Константинополя через Русь 129. Варягам до 1054 г. Новгород выплачивал дань. После смерти Ярослава выплата дани прекратилась. Варяги исчезают со страниц летописей, и представление о них дает лишь этнографическое введение. Но какие-то отношения с варягами во второй половине XI столетия еще поддерживались. Адам Бременский около 1075 г., подобно русскому летописцу, зафиксировал путь «из Варяг в Греки»: от города Волина, расположенного у устья Одера, через Новгород в Киев и Константинополь130. Именно путь через южное Балтийское побережье мог вести в Рим: отсюда начиналась Священная Римская империя. Следует подчеркнуть, что Сказание об апостоле Андрее связано в летописи с такими текстами, происхождение которых не выходит за пределы XI в. Это, в частности, относится к основной канве этнографического введения (ограничение Руси шестью восточнославянскими племенами), а также к тем летописным статьям, которые датированы особым стилем, отличающимся от обычной константинопольской эры на четыре года131. С другой стороны, и Сказание дает определенный материал для.характеристики идейных течений и представлений XI столетия.