«НОВЫЙ ЛЕТОПИСЕЦ» КАК ИСТОЧНИК ПО ИСТОРИИ ЦАРСТВОВАНИЯ ЛЖЕДМИТРИЯ I
В. Д. Назаров Дальнейшее изучение Крестьянской войны в России начала XVII в. требует прежде всего расширения источниковедческой базы. Это связано с вводом в научный оборот новых, неизвестных ранее материалов и с более углубленным анализом уже использовавшихся. Трудно переоценить значение нарративных памятников для указанной темы: они не только раскрывают фактическую сторону Крестьянской войны, но и сами по себе являются фактом идеологической, политической борьбы в период «Смуты» и в ближайшее после нее время. Среди таких произведений важнейшим является «Новый летописец». Источниковедческий анализ этого памятника еще далек от завершения. С. Ф. Платонов, предпринявший комплексное изучение большинства повествовательных сочинений о «Смуте», уделил «Новому летописцу» сравнительно мало внимания. Однако впоследствии был подтвержден и уточнен его тезис о большей древности текста памятника редакции с Никоновской летописыо и «Повестью о честном житии»; оказались верными мысли о его возникновении около 1630 г. в кругу патриарха Филарета, о двойственности литературной манеры памятника (наличие в «Новом летописце», с одной стороны, «повествований, литературно обработанных», а с другой—«записей летописного характера») и т. д. 994 В советской историографии наиболее полное исследование «Нового летописца» было предпринято JI. В. Черепниным. Он развил наблюдения С. Ф. Платонова о первоначальности редакции памятника в ряде списков Никоновской летописи, более аргументированно обосновал дату его возникновения. Главной же заслугой JI. В. Черепнина было выяснение идеологической направленности произведения, характера его источников (документальных и нарративных). Весьма тщательно была изучена дальнейшая литературная судьба памятника в XVII в. В результате и само создание «Нового летописца», и последующая история его текста были поставлены в связь с внутриполитической обстановкой в стране (в особенности с идеологической борьбой в оценке «Смуты» в 20-х годах XVII в.), с важнейшими внешнеполитическими событиями 995. К основным выводам JI. В. Черепюгаа присоединился и И. И. Смирнов, сделавший ряд интересных наблюдений над тем разделом памятника, где излагаются события восстания под руководством Болотникова 996. В последнее время вопросы о времени, месте и условиях создания первоначального текста «Нового летописца» и его последующих редакций были вновь подняты И. А. Жарковым. Он уточнил годы и обстоятельства переделок «Нового летописца», начиная с четвертого десятилетия XVII в. и до начала XVIII в.997 Интересно, но не бесспорно намечена им предыстория памятника 998. Впрочем, характер и объем опубликованных работ И. А. Жаркова не дают пока возможности судить о степени убедительности его выводов — в них нет сколько-нибудь развернутой аргументации (это и понятно, ибо в двух случаях изданы тезисы его докладов). Одно из наблюдений нашей статьи, сходное с представлениями И. А. Жаркова (отношение к авторскому тексту редакции «Нового летописца» с Никоновской летописью и «Летописи о многих мятежах») обосновано далее текстологически. К проблеме источников «Нового летописца» обратился в последнее время В. И. Корецкий999. Если в первой статье автор только поставил вопрос о возможном привлечении составителем «Нового летописца» «Истории Иосифа о разорении русском», то во второй он решительно настаивает на этом тезисе. По его мнению, «История» келейника патриарха Иова была одним из основных (или вообще самым главным) источников нашего памятника в разделе до 1613 г., причем именно важнейшие главы «Нового летописца» («те, которые, по мнению С. Ф. Платонова, относились к числу «повествований, литературно обработанных»), основываются на «Истории» Иосифа. Наблюдения исследователя о составе и характере «Истории» Иосифа, ее взаимоотношениях с рядом летописных сочинений XVII в. и с так называемой «Выпиской из гистории с начала царства царя Феодора Иоанновича...» (с обоими — черновым и беловым — ее вариантами) В. Н. Татищева 1000, бесспорно, представляют большой интерес и впервые, пожалуй, ставят весь этот сложный комплекс проблем на солидную базу текстологических изысканий и широких фактологических сопоставлений. Однако опубликованные работы В. И. Корецкого — лишь часть его обширного труда, посвященного нарративным источникам эпохи «Смуты», что, естественно, не позволило автору достаточно полно аргументировать все выводы. В частности, представляется еще дискуссионным вопрос о характере и степени использования в «Новом летописце» «Истории» Иосифа. В. И. Ко- рецкий не дал развернутого и четкого решения проблемы состава сочинения келейника Иова (по объему известий, их композиции, хронологическим рамкам), места, времени и условий его возникновения 1001, без чего нельзя дать исчерпывающего ответа на указанный выше вопрос. Известные сомнения вызывают также некоторые методические аспекты текстологического анализа1002, а так же ряд положений, характеризующих идеологическую направленность «Нового летописца» 1003. Дальнейшее исследование «Нового летописца» потребует, на наш взгляд, тщательного текстологического анализа всех сохранившихся списков всех редакций, скрупулезной проверки всех его известий и установления их источников (документального или литературного характера). Задача предлагаемой статьи несравненно скромнее — выяснить значение памятника как источника по истории царствования Лжедмитрия I, а это означает: текстологическое исследование опубликованных его редакций по интересующему нас разделу, сопоставление комплекса известий по данному вопросу с другими нарративными произведениями, выяснение источников сведений «Нового летописца» о правлении Лжедмитрия I и, наконец, установление авторской оценки деятельности первого Самозванца. Редакция «Нового летописца» в Никоновской летописи11 Правильность чтений редакции с Никоновской летописи очевидна. Так, в первом случае без указания на приведение Иова в Успенский собор становится непонятной его речь перед иконой богородицы, имеющаяся в обеих редакциях. Не мог Иов и определять время своего «пастырства» на московской кафедре в 10 лет. Явно заметна стилистическая и смысловая неточность «Летописи...» в третьем разночтении: в проромановском сочинении для автора было существенно подчеркнуть вину Б. Годунова не только в смерти царевича Дмитрия, но и его ответственность за преследование и смерть представителей романовской фамилии и лиц из их окружения. В четвертом случае текст «Летописи...» вообще искажен, так что становится непонятным авторское описание грозного предзнаменования при въезде Лжедмитрия в Москву. Подобное же мы наблюдаем и в шестом разночтении, когда в «Летописи...» полностью испорчено перечисление «чинов» соборного суда над В. И. Шуйским. Наконец, в пятом случае «Летописью...» просто утрачено окончание фразы. Мы обнаруживаем и такие разночтения, в которых несомненна большая исправность текста «Летописи о многих мятежах»: Редакция «Нового летописца» в Никоновской летописи Гл. О патриярхе Иеве и о разсрглке Годуновых «...а страстию посла Петра I «...а с ратию посла Петра Бас- Басманова...» (стр. 65). | манова...» (стр. 92). Гл. О приходе Ростригине к Москве «...прииде на реку Московку. Тут же на реке на Московке...» стр. 66). Гл. О посылке в Литву по Сердомирсково з дочерью «...посла в Литву свататца за себя у Сердомирсково воеводы...» (стр. 67). Гл. О посылках Литовских (стр. 68) «...посла в Литву сватать за себя дочь у Сердомирского воеводы» (стр. 97). Гл. О послах Литовских (стр. 99) Гл. О воре Петрушке, како назвася царевичем...1004 «...а именоваху ж тот град по I «...а именоваху ж тот град по русскии Терку» (стр. 71). | реке Терку» (стр. 107). Кроме того, И. И. Смирнов доказал правильность чтения «Летописи...» в главе о восстании в Астрахани1005. И еще один красноречивый пример, правда из другой части памятника. В главе «О преставлении царевны Феодосии» именно «Летопись...» правильно передает название села, отданного царем Федором Ивановичем в кремлевский девичий Вознесенский монастырь в Масальском уезде (Чертень), тогда как в редакции Никоновской летописи оно искажено (Гертень) 1006. Приведенные разночтения (а их количество нетрудно увеличить) достаточно показательны. И если некоторые из них, казалось бы, могут быть объяснены исправлениями издателя «Летописи...» М. М. Щербатова (первый, второй и третий случаи), то этого никак нельзя сказать об остальных разночтениях. Правка в пятом примере и в случае с наименованием села в Масальском уезде предполагает столь тщательные историко-географические изыскания на весьма узкую тему, которые вряд ли могли быть выполнены в XVIII в. Такое же, но только историко- филологическое исследование может оправдать и изменение заголовка главы (четвертый пример), опять-таки если мы предположим исправление издателя. Впрочем, характер работы М. М. Щербатова над рукописью точно неизвестен, поскольку еще не найден список «Летописи...», по которому он ее издал. При общем же просмотре прежде всего бросаются в глаза лексические и грамматические поновления текста, выдающие руку издателя именно XVIII в. Подобные неисправности опубликованного текста «Летописи...» мы не учитывали. Из сравнения приведенных разночтений обеих групп вытекают три важных для текстологической истории памятника вывода. Во-первых, ни одна из разбираемых редакций не является первоначальным авторским текстом «Нового летописца». Во-вторых, обе они восходят к этому авторскому тексту независимо друг от друга. В-третьих, редакция «Нового летописца» в Никоновской летописи отразила первоначальный текст в общем полнее и точнее, чем «Летопись о многих мятежах». Где и когда произошло соединение «Нового летописца» с Никоновской летописью? Одним из источников сборников 1007, куда входят, наряду с «Новым летописцем», Никоновская летопись и «Повесть о честном житии царя Федора Ивановича» (автор — патриарх Иов), был список Оболенского Никоновской летописи 1008. Последний, как известно, состоит из разновременно написанных частей, причем отрывочные заметки после 1558 г. были внесены уже в XVII в. 1009 По мнению Н. Ф. Лаврова, список Оболенского в известном нам виде (по 1558 г.) обязан своим возникновением правительственным кругам!э. Однако, насколько можно судить по записям на его листах, уже в первой половине XVII в. он был собственностью Троице-Сергиева монастыря 1010, откуда, видимо, в феврале 1637 г. был затребован в Приказ Большого дворца1011. В этом списке есть четыре записи— за 1639 г. и 1645 г.,— отсутствующие в списках Академическом XV, Троицком III и Строгановском 1012. Таким образом, соединение «Нового летописца» с «Повестью о честном житии» и Никоновской летописью (по списку Оболенского) произошло или в «книгописной палате» Троице-Сергиевой обители до февраля 1637 г. или после этой даты (но до января 1639 г.) по инициативе правительственных кругов. Мы склоняемся в пользу первого предположения. Во-первых, один из сборников с Никоновской летописью и «Новым летописцем» — Троицкий III — принадлежал в XVII в. Троице-Сергиеву монастырю. Во-вторых, трудно допустить, чтобы по правительственной инициативе мог быть составлен сборник, включавший официальное произведение круга Романовых и «Повесть о честном житии», столь различные в оценке 80—90-х годов XVI в. и в особенности личности и деятельности Б. Годунова. С другой стороны, в распоряжении троицкой братии, учитывая положение и роль монастыря, вполне могли быть и «Новый летописец», и «Повесть о честном житии» 1013. Сравнение обеих указанных редакций памятника с его редакцией в списке Оболенского в исследуемой части подтверждает мнение Л. В. Черепнина о сравнительно позднем возникновении последней редакции и большом объеме редакторской работы ее составителя. Однако, можно думать, что составитель редакции Оболенского имел в руках текст «Нового летописца», близкий к авторскому. Так, он при переработке следует то правильным чтениям «Летописи...», то редакции памятника в Никоновской летописи. Рассказывая о сведении Иова, автор вслед за «Летописью...» правильно упоминает о посылке в Москву с войском П. Басманова, а чуть ниже, уже согласно с редакцией Никоновской летописи, говорит о приведении патриарха Иова в Успенский собор1014. Так же обстоит дело и в других случаях1015. Подобную «избирательность» составителя редакции Оболенского трудно объяснить его литературным чутьем и большой эрудированностью или тем, что в его руках были обе вышеуказанные редакции «Нового летописца». Скорее всего, перед ним находился текст списка памятника, весьма близкий к авторскому, который он и перерабатывал. Сопоставление «Нового летописца» с предшествующими повествовательными сочинениями убеждает в полной самостоятельности и оригинальности памятника. Так, весьма отличной является композиция рассказа о правлении Лжедмитрия I, характерная черта которой — значительная дробность разделения текста. Стиль памятника лишен риторических украшений и публицистических отступлений, типичных для других сказаний («Повесть, како восхити», «Сказание, еже содеяшася», Сказание Авраамия Палицына, «Иное сказание»), он прост, безыскусствен и даже несколько сух. Весьма заметны различия и в объеме сообщаемых известий. Так, с одной стороны, в «Новом летописце» отсутствует ряд сведений о царствовании первого Самозванца, имеющихся в других сочинениях. Это — известие о построении потешного городка («ада», по названию авторов повестей 1606 г.) 1016, сведение о конфликте между Лжедмитрием I и казанским митрополитом Гермогеном, коломенским епископом Иосифом, о ссылке последнего и опале на М. И. Татищева 1017, известие о возвращении из ссылки опальных при Б. Годунове лиц и фамилий (в частности, Романовых) и о поставлении Филарета Романова в ростов-, ские митрополиты1018, сообщение об увеличении при Самозванце денежного и земельного жалованья 1019. Наконец, в памятнике отсутствует характеристика личных качеств Лжедмитрия I (в анализируемом разделе), какую мы находим в сочинениях князя И. А. Хворостинина, князя И. М. Катырева-Ростовского, в Хронографе 1617 г. С другой стороны, «Новый летописец» содержит известия, отсутствующие в упомянутых произведениях. Это, например, сведение о конфликте Самозванца с Симеоном Тверским и ссылке последнего. Кроме того, при описании совпадающих фактов текст «Нового летописца» дает самостоятельную и, как правило, более содержательную трактовку событий. Так, рассказ о сведении с кафедры патриарха Иова и высылке Годуновых, помимо подробного описания самого хода низложения опального иерарха, пополнился указанием на посылку в Москву П. Басманова вместе с князем В. В. Голицыным, князем В. М. Масальским и Б. Суту- повым и определением мест ссылки Годуновых и Сабуровых. В описании убийства Ф. Б. Годунова и его матери более точен список убийц— наряду с Голицыным и Масальским указаны М. Молчанов и А. Шерефединов. Рассказ о суде над В. И. Шуйским в «Новом летописце» включает в себя определение его как «соборного суда» и дает выразительное описание его хода, чего нет в других памятниках 1020. Наконец, только в «Новом летописце» содержится подробное изложение волнений среди стрельцов и казни семерых из них1021. Из сказанного следует, что автор «Нового летописца» мог заимствовать из предшествующих произведений только общую канву событий царствования Самозванца (видимо, с этой целью он использовал «Сказание, еже содеяшася» и Сказание Авраамия Палицына). Откуда же черпал автор «Нового летописца» многие свои сведения? JI. В. Черепнин убедительно показал, что в распоряжении автора «Нового летописца» были документальные материалы из архивов различных приказов (прежде всего Посольского). Не составляет исключения в этом отношении и анализируемая нами часть памятника. Ряд сведений составитель мог взять из разрядных документов (книг, столбцов, грамот). К таким можно отнести известие о местах ссылки Годуновых и Сабуровых, посылке П. Басманова в Москву вместе с князем Голицыным1022. Материалы Посольского приказа были, видимо, использованы в главах «О посылках Литовских» и «О посылке в Литву по Сердомирсково з дочерью». В то же время, на наш взгляд, бесспорно, что автор памятника обильно использовал и свои личные припоминания, и воспоминания лиц, так или иначе имевших отноше ние к созданию «Нового летописца». Именно этим объясняется ошибка в указании места ссылки Симеона Бекбулатовича: в Соловецкий монастырь он попал уже по распоряжению В. И. Шуйского, при Самозванце же он был отправлен в Кирилло-Белозер- ский монастырь 1023. Неизбежные погрешности памяти отразились, видимо, и на хронологической точности «Нового летописца». Так, восстание москвичей против поляков в нем отнесено к 14 мая, волнения среди стрельцов и казнь семерых из них приурочены к началу мая (после прибытия Мнишков, но до свадьбы) 33а. В этом же смысле показательно и отсутствие многих дат в описании правления Лжедмитрия I — даты его вступления в Москву, даты прибытия его мнимой матери Марфы Нагой, дня его венчания и т. д. Думаем, что приведенные примеры свидетельствуют о том, что никаких летописных источников по времени Самозванца в распоряжении составителя памятника не было. Вообще, его отличительной чертой (но только в разделах после царствования Федора) является почти полное отсутствие точных дат и даже строгого погодного разделения текста. Для времени же Федора Ивановича и самого начала царствования Б. Годунова, наоборот, показательно сравнительное обилие дат и достаточно строго проведенное погодное расположение материала. Преддола- гаем, что в описании 80—90-х годов составитель «Нового летописца» положил в основу какое-то летописное произведение 1024. Какова же оценка деятельности Лжедмитрия I автором «Нового летописца»? В общем памятник дает уже устоявшуюся характеристику и личности Самозванца, и его правления. Лейтмотивом всех предшествующих ему сочинений (особенно созданных в царствование В. И. Шуйского) было обвинение Лжедмитрия в «злокозненном еретичестве», в стремлении окатоличить страну, уничтожив православие, исконные традиции и «защитников» национальной самостоятельности — «начальных людей» Русского государства. Ответственность за все мероприятия возлагалась только на «богомерзкого Растригу». Таким образом, производилось косвенное оправдание верхушки господствующего класса. Прямое же оправдание достигалось описанием «крепкостоятельст- ва» «начальных людей», их обличениями Самозванца (в первую очередь при описании действий князя В. И. Шуйского) 1025. Подобные взгляды были порождены внутриполитическими обстоятельствами 1606—1610 гг. и внешнеполитическими задачами (во взаимоотношениях с Польшей). Уже Авраамий Палицын несколько приглушил публицистические обвинения в адрес Самозванца, а само его появление рассматривал как божью кару за «безумное молчание» всего населения в царствование Б. Годунова и «неповинную кровь». Автор «Нового летописца» еще более развил эти взгляды. Действительно, рассказ памятника о правлении Лжедмитрия I почти начисто лишен публицистических обличений Самозванца. В данном отношении он не только резко контрастирует с предшествующими повествованиями, но и с другими частями «Нового летописца». Безыскусность и лаконичность текста здесь уже выступают не только как особенность стилистической манеры автора, но и как характерная деталь его концепции. Показательно, что составитель нигде не дает сколько-нибудь развернутой оценки личности Самозванца. Он даже совершенно иначе излагает судьбу царевны Ксении Годуновой, служившую столь удобным предлогом для всех авторов сказаний и повестей в обличении моральной нечистоплотности Лжедмитрия 11026. Эти особенности авторской позиции отнюдь не случайны. Они связаны с тем, что составитель «Нового летописца», рассматривая Лжедмитрия I как возмездие в руках бога за «неповинную кровь» и «безумное молчание» в царствование Б. Годунова, распространяет тезис об ответственности населения — и прежде всего «начальных людей» — за преступления правителей и на время правления Самозванца. Особо характерны в этом отношении два примера. Описывая заговор князя В. И. Шуйского и суд над ним, автор памятника специально указывает: «На том же соборе ни власти, ни из бояр, ни ис простых людей нихто ж им пособствующе, все на них же кричаху» 1027. Другие сочинения вообще не упоминают ни о факте соборного суда, ни о позиции представителей духовенства, боярства и выборных земских лиц. В рассказе о посылке свадебного посольства в Польшу автор «Нового летописца» еще более ярко провел эту мысль: «Боляре же все и всяких чинов люди не побояхуся праведного суда божия, не восхотеша от бога приняти венца страстотерпческого, все по нем, Гришке, побараху: послаша грамоты в Литву за руками святительскими и за боярскими, и назваша его прямым прироженным государем...» 1028 В ранних произведениях о правлении Лжедмитрия I этот, эпизод целиком отнесен к замыслам и действиям «злокозненного» чернеца и его «нечестивых» советников. У Авраамия Па- лицына такая позиция церковных иерархов и «начальных чинов» из светских феодалов объясняется тем, что они «покорились» «злому совету Ростриги с Игнатием»1029. Различия достаточно рельефные. Тезис об ответственности русского общества, прежде всего «начальных людей», за преступления Самозванца был, конечно, необходим автору «Нового летописца» для общей концепции «Смутного времени». С одной стороны, «шатость» и «лукавство» светских и духовных владык — это типичная черта их поведения на всем протяжении «Смуты». С другой стороны, их позиция по отношению к Лжедмитрию I, по мысли составителя, означала непонимание причин божьего гнева, сохранение среди них тех пороков и грехов, которые уже привели к потрясениям в Русском государстве. Это должно было привести к дальнейшему развитию социального кризиса в стране, к еще большему разрастанию междоусобной борьбы.