ЛЕТОПИСНАЯ ТРАДИЦИЯ О «ПЛЕМЕННЫХ КНЯЖЕНИЯХ» И ВАРЯЖСКИЙ ВОПРОС
В. Т. Пашуто Ныне наблюдается все убыстряющееся исследование русско-скандинавских отношений раннесредпевекового периода. Достаточно просмотреть материалы симпозиума о викингах в Копенгагене (1968 г.), сессии по норманнам в Сполето (1968 г.), наконец, IV и У конференций по изучению истории скандинавских стран и Финляндии в Петрозаводске (1968 г.) и в Москве (1971 г.). Все эти собрания (как, впрочем, и последние, очень интересные работы А. В. Соловьева, А. В. Рязановского, К. Р. Шмидта, Г. Штёкля) свидетельствуют, что вопрос о характере общественно-политической структуры восточных славян до появления норманнской династии признается одним из ключевых (его касались М. Хеллман в Сполето \ Д. С. Лихачев в Копенгагене 284 и я в Петрозаводске и в Москве285). Поставлен был этот вопрос в его современном виде Б. Д. Грековым, разрабатывают его у нас и историки и археологи. Из иностранных ученых более подробно по этой теме высказался М. Хеллман. Он отказался от старых тезисов о завоевании норманнами Руси и о решающей роли норманнов в образовании Древнерусского государства. Насколько я понимаю дело, он приблизился к точке зрения Б. Д. Грекова, попытавшись соединить ее с известным тезисом Г. Людата (Кёльн) о равнозначности «туземных и иноземных» элементов в образовании славянских государств Восточной Европы286. «Образование средневековой России рисуется как продолжительный и сложный процесс. Туземные и внешние факторы играли при этом свою роль, не во все времена одинаково интенсивную, но они все содействовали тому, чтобы Киевское государство в течение полутора веков выросло в значительную политическую силу»,— пишет М. Хеллман. Со своей стороны советские историки подчеркнули значение славянских общественно-политических элементов, как основных. Таким образом (отвлекаясь от разницы взглядов на классовую природу государства) , признание славяно-скандинавского общественного синтеза — общая платформа для дискуссии между учеными разных мировоззрений. Главное теперь — определить удельный вес синтезируемых элементов. Внимательно перечитывая летописи, легко заметить, что и до прихода варягов на Руси существовала власть. Летопись, правда, говорит, что варягов призвали некоторые славянские «племена», но дело в том, что сами-то эти племена, даже в их летописной характеристике, оказываются понятием далеко не простым. Спор о характере общественного строя славян накануне образования Древнерусского государства в советской науке идет между представителями двух точек зрения. Одни видят в четырнадцати землях (полян, древлян и др.), упомянутых летописью, совокупность племенных княжений (Б. Д. Греков, Б. А. Рыбаков, П. Н. Третьяков) с элементами зарождающейся политической организации, другие — союзов племен (В. В. Седов, И. И. Ляпу шкин) . Недавно И. И. Ляпушкин вновь пересмотрел этот вопрос и пришел к выводу, что «нет сведений, позволяющих признать в племенных княжениях славян (полянах, древлянах, северянах и др.) государственные образования» 287. По его мнению, это «союзы племен» во главе с князьями, которые «еще не управляют», власть находится «в руках народа» 288, имеющего, впрочем, за спиной минимум двухсотлетнее существование сельской общины с индивидуальным ведением хозяйства 1. Следовательно, перед нами не политические, а этнические общности. Потому известные образования союзов — нескольких таких общностей (например, словен, кривичей и чуди) характеризуются как «объединительные стремления славян», а Древнерусское государство, как слияние племен: «в конце IX в. Север и Юг сливаются в одно государство с центром в Киеве», впрочем и после этого «некоторые из славянских племен», в частности древляне, «все еще сохраняют свои первобытнообщинные устои» 289. И. И. Ляпушкин был реалистично мыслящим исследователем, но мне думается, что затронутый вопрос поставлен им несколько жестко: или союзы племен, или государственные образования. При рассмотрении его полезно принять во внимание два момента: во-первых, трактовку поляи, древлян и им подобных не только «Повестью временных лет», но и последующими летописными сводами, частью которых она является, и, во-вторых, общественно-политическую жизнь соседних Руси народов (польского Поморья, прусского Поморья, народов Восточной Прибалтики, Литвы) на синхростадиальном этапе развития. Коснемся подробнее первого момента. В науке уже давно замечено желание придворного киевского книжника прославить Полянскую землю, изобразив прочие тринадцать земель менее развитыми, даже дикими. Стоит задуматься над тем, насколько актуальна была такая трактовка истории Словенской, Древлянской, Вятичской, Радимичской, Кривичской земель в трудах летописцев времен Владимира Святославича, Ярослава Мудрого, Владимира Мономаха или даже Изяслава Мстиславича и Рюрика Ростиславича, имея в виду изменяющиеся отношения великокняжеского стола с Овручем, Новгородом, Черниговом, Полоцком. Хорошо известно, что летописные понятия «род» и «племя» не дают ключа к пониманию общественной структуры этих земель, но, спрашивается, дают ли этот ключ, тексты, приводимые И. И. Ляпушкиным в качестве свидетельств народоправства на заре Древнерусского государства. Возьмем, к примеру Древлянскую землю. Древляне, как и другие, «имяху бо обычаи свои, и закон отец своих и преданья», словом, «свой нрав» 290; они «творяще сами собе закон» 291; у них, как и у полян, было свое «княженье», восходящее к незапамятной давности Полянского Кия с братиейи. Текст о древлянах весьма архаичен, и в нем Овруч выступает как соперник Киева на юге. По летописцу, древляне «живяху звериньским образом, живуще скотски» 292, но спрашивается, можно ли ожидать другой оценки древлян, если сперва жившие с ними в мире поляне потом (накануне их перехода под власть хазар) «быша обидимы древлянами и инеми окольными» 293; притом сами древляне в числе хазарских данников не значатся 294. Древляне — непрочное приобретение киевских великих князей. Олег правил, «обладая» древлянами, но лишь после того как, войною «примучив» их, обложил данью по черной куне 295; ходили они с ним и на Византию 296. Но уже от Игоря древляне «затворишася», видимо, в своих укреплениях 297, Дальнейшее известно — он победил их и возложил дань «болша Олговы» 298; на Византию с ним они не ходят 299. Затем Игорь начал замышлять новый поход на древлян, «хотя примыслити болынюю дань». Вместе с дружиной он действительно «примышляше к первой дани и насиляше им и мужи его». Затем он, «желая больша именья», отправив дань домой с небольшой дружиной, пошел еще «походить» по земле древлян. Дважды пережившие за короткий срок увеличение дани, древляне «сдумавше со князем своим Малом», «вышедше из града» Искоростеня, убили Игоря и дружину его, и есть могила его в Деревах «и до сего дне» 300. Формула «до сего дне» встречается в летописи до 1051 г. (статьи о поставлении Илариона в митрополиты и сообщение о Печерском монастыре) 301. И. И. Ляпушкин полагает, что убийство Игоря «замышляет народ», «сватовство за князя Мала решает народ», «состав посольства к Ольге определяет народ» и что «патриархальностью веет и от взаимоотношений народа древлянского с князьями: «наши князи добри суть, иже распасли суть Деревьску землю»»302. Верно ли это заключение исследователя? У древлян есть своя общественная структура: княжеская власть (притом давняя: «князи распасли» землю — на это нужно время), «лучшие мужи» (забытые И. И. Ляпушкиным) и, наконец, народ. Народ действует не непосредственно, а через лучших мужей: их, «числом 20», древляне шлют к Ольге послами, и они говорят ей: «посла ны Дерьвьска земля»; и вовсе не народ произносит слова, от коих веет патриархальностью, а именно «лучыпие мужи». И во второе посольство древляне не двинулись толпой, а «избраша лучыпие мужи, иже дерьжаху Деревьску землю» 303, ниже древляне называют этих мужей «дружиной». Когда Ольга идет войной на древлян, те встречают ее «полком»; проиграв битву, древляне обороняются в Искоростене, где упомянуты дворы, клети, вежи, одрины. Здесь тоже царит не народовластие, а есть «старейшины... града», их Ольга, победив, «има- ла», прочих же частью велела убить, частью раздала своим мужам в виде челяди, а «прок их остави платити дань», притом «дань тяжку» 304, определив ее нормы «уставами» и «уроками». «Лучшие мужи», как ниже увидим, были не только у древлян. Это знать земель-княжений, еще не составлявшая единого общерусского сословия, но подчас создававшая союзы. Следы союзов земель видны в совместном решении словен, кривичей, чуди и др. о приглашении варяжского князя «по праву» для «наря да» 305. Это решение не скопищ народа, а собрания «лучших мужей». Были эти союзы федерациями или (учитывая возможную верховную власть жречества) конфедерациями, сказать трудно, но следы их остались в летописном делении страны на «верхнюю» (с центром в Новгороде) и «низовую» (с центром в Киеве). Древлянская земля, видимо, и утратив собственную династию, продолжала существовать как особая структурная единица в составе Древнерусского государства. Святослав, уходя в 970 г. на балканскую войну, оставил Ярополка в Киеве, а Олега «в Дере- вех». Это «волость» Олега, и нарушивший границы его охотничьих угодий сын Свенельда был убит древлянским князем (975 г.). Великий князь Ярополк двинул войско «на Д^ревьску землю», Олег битву проиграл и погиб в свалке у ворот Овруча. Там есть его могила и «до сего дне». Ярополк «перея власть» его306. При Владимире Святославиче один из его сыновей, Святослав, сидел в «Деревех» 307 и потом погиб от руки Святополка Окаянного 308. В последний раз Древлянская земля упоминается в 1136 г., когда Ольговичи с половцами, перейдя Днепр, воюют у Треполя, Василева, Белгорода, «оли же и до Дерев»309. С этой поры древляне и их земля исчезают со страниц летописи, но примечательно, что в пору диархии второй половины XII в. великие князья сидели: один, имея «старейшинство», в Киеве, другой, держа «всю Роускую землю», в Овруче (1180 г.) 310. Конечно, термины «древляне», «вятичи» и др. звучат патриархально, не надо, однако, забывать, что не только в «Повести временных лет», но и у авторов позднейших сводов XII—XIII вв. они были в ходу. Следовательно, за терминами как таковыми в их применении к IX—X вв. вовсе не строго обязательно должна скрываться племенная старина. Возьмем для примера «Вятичскую землю». Как показал А. Н. Насонов, это очень интересный район — стык черниговской и ростово-суздальской колонизации311. Киевский книжник утверждал, что вятичи (как и радимичи) родом от поляков312. В условиях киево-чернигово 313-польских взаимоотношений XI — XII вв. генеалогия вполне понятная. Кроме того, предки черниговцев (как и древляне) жили в лесах, подобно диким зверям, ели «нечистой», срамословили, имели многоженство, творили тризну, как, впрочем, ее «творять вятичи и ныне» 314. Формула о «ныне» встречается в летописи до 1097 г.315, т. е. до Владимира Мономаха, если иметь в виду летописный хронологический расчет 316. Вятичи вели свое происхождение от Вятко, но особое княжение у них, как у полян или древлян, не упомянуто. Судьба Вятичской земли не была легкой. Вятичи названы в числе участников похода Олега на Византию317. При Игоре они не упомянуты. Впервые их «налезе» Святослав (964 г.), когда они платят дань хазарам «по щьлягу от рала» 318, чем до сих пор поражают историков и нумизматов, верящих нелестной летописной характеристике внеполянских славян. Позднее Святослав отправляется на вятичей, побеждает их и облагает данью (965 г.) 319 «от плуга», что, вновь «победив» вятичей, делает и Владимир Святославич (981 г.) 320. Впрочем, вятичи опять «зара- тишася», и князь вторично побеждает их (982 г.) 321. У вятичей, как и у древлян, мы обнаруживаем и слой «лучших мужей» — их «нарубал» здесь Владимир Святославич для засечной черты 322; встречаем здесь и наследственных князей — ведь «в вятичи» совершил поход «на Ходоту и на сына его» сам Владимир Мономах323. Земля вятичей неоднократно упоминается и в XII в., очерчиваясь следующим кругом городов: Козельск (1152 г.) — Дедо- славль (1146 г.) — Мценск (1147, 1152 гг.) — Брянск (1147 г.) — Карачев (1146, 1185 гг.)—Рыльск (1152 г.)—Спашь (1152 г.) — Глухов (1149, 1152 гг.)—Ярышев — Беловежа Старая (1149 г.) — Воробейна — Вщиж (1161 г.)—Обловь (1147,1152 гг.). «Вятичь», как свидетельствуют случайно дошедшие черниговские известия киевского летописания 324, являются объектом острой борьбы между волынской и суздальской группировками князей. «Вятичь» — часть Черниговщины. Великий князь Всеволод Ольгович вступил в конфликт с братьями именно потому, что им в черниговской «отчине своее не дасть Вятичь» 325. Видим участие и самих «вятичей» в межкняжеской борьбе: сперва «бежа за лес оу Вятиче» Святослав Ольгович 326, потом черниговские Давыдовичи, враждебные Юрию Долгорукому, видимо, в Дедославле «созвавша Вятиче и реша им: се есть ворог нама (речь идет о Святославе Ольговй- че.— В. П.) и вам, а ловите его на полон вама» 327. Вятичи — «волость» и здесь сидят черниговские посадники: в 1147 г. «выбегоша посадничи Володимери [и] Изяславли из Вятичь, из Брянска, и из Меченьско, и из Блеве», а Святослав Ольгович от Дедославля «иде Девягорьску, иде заем вси Вятичи и Дебрянеск и до Воробиин Подеснье, Домагощь и Мце- неск» 328. Приехавший в Киев от Изяслава Давыдовича его брат Владимир передал слова черниговского князя: «Брате, се заял Олгович Святослав волость мою Вятиче, поидеве на нь» 329. Киевско-черниговский союз против Долгорукого вновь обретает силу: Давыдовичи и Святослав Ольгович обязываются пойти «на Вятиче» и к Ростову330, но, выполнив лишь первую часть пл'ана, они «стоита въ своих Вятичех, ожидаюча и зряча, что ся тамо учинить» между Изяславом Мстиславичем и Юрием Долгоруким 331. Последний с русско-половецким войском «иде на Вятиче», о чем Владимир Давыдович в страхе извещает своего волынского союзника: Юрий «вшел в наше Вятиче» 332. Через несколько лет русско-половецкую рать Долгорукого вновь видим идущей «на Вятиче», где она «тако взяша я, та Мценск, оттуда же идоша на Спашь, та на Глухов, и ту сташа» 333; в том же году, идя из Рыльска в Суздаль— «туда на Вятиче», Долгорукий «тако прок Вятичь взя» 334. Еще раз видим суздальского князя здесь в 1154 г., когда по пути в Русь «пришедшу ему оу Вятиче и ста не дошед Козельска» 335. Во второй половине XII в. «Вятские городы» по-прежнему объект борьбы: Изяслав Давыдович, идя из Гомья «к Вятичем», занимает Обловь «и вси Вятиче» 336, сын Андрея Боголюбского, воюя в Черниговщине, встречается с местными князьями «в Вятиче» во Вщиже 337. «В Вятиче к Карачеву» ходил в 1185 г. великий князь Святослав Всеволодович «орудей деля своих» 338; наконец, в 1197 г. суздальский великий князь Всеволод Юрьевич, «вниде в волость» черниговских князей, «пойма городы Вятские и землю их пусту створи» 339. В политической действительности XI—XII вв. живут и другие древние названия земель. Предки новгородцев — словене, как из вестно, тоже не в чести у киевского летописца: и осмеял-то их сам апостол Андрей, и не задались им тонкие паруса во время византийского похода, и уважающий себя князь к ним па стол не пойдет340, в последний раз они отмечены в 1036 г. Радимичи тоже не лучше, они и «волчьего хвоста бегают», и «до сего дне» платят дань Руси и «повоз везут» 341,— в последний раз они упомянуты в 1170 г., когда Владимир Мстиславич, изменив Мстиславу Изяславичу, от реки Горыни «оуворотяся на Радимиче, к Андрееви к Суждалю» 342. Видим в летописи и северян под Черниговом (1025 г.) 343, встречаем и дреговичей, за поход на них Мономах укорял Глеба в 1116 г.344, а Святослав Ольгович — Владимира Давыдовича в 1149 г.345 Наконец, о кривичах известно, что они имели и сохранили особую династию князей, восходящую к норманну X в. Рог- володу, честь дочери которого порушил Владимир Святославич 346. Наименование полочан и полоцких князей, проводивших политику, враждебную Киеву, кривичами встречаем в 1128 г., когда Мстислав Владимирович отправил в поход со своей братьею «многы кривичи» 347; «кривитьстеи» или «кривские» князья названы летописью еще дважды, последний раз в 1162 г.348 Нам приходилось уже отмечать, что в орденской хронике описан поход «на землю кривичей» (ad terram Criwicie) в 1314 г.349 Все сказанное о терминах «древляне», «вятичи» и др., кажется, позволяет усомниться, что за ними непременно скрывались союзы племен: эти названия живут в политической практике XI—XII и даже XIII вв., обозначая территории, феодальный общественно-политический строй которых не вызывает сомнений. Какова эволюция содержания этих терминов — вопрос, требующий особого рассмотрения.