<<
>>

К ИСТОРИИ ЛЕТОПИСНОГО «СПИСКА РУССКИХ ГОРОДОВ ДАЛЬНИХ И БЛИЖНИХ»

Е. П. Наумов В составе русских летописей особое место принадлежит многочисленным приложениям, встречающимся в разных летописных сводах и списках. Среди таких «историко-юридических» статей (или дополнений «историко-политического характера») мы находим перечни русских князей и митрополитов, русских городов, новгородских посадников и епископов, европейских государей и золотоордынских ханов и т.
д.451 В числе этих статей сводного характера, пожалуй, наиболее интересен и важен «Список русских городов дальных и ближних». Вполне понятно, что в советской исторической литературе неоднократно рассматривались в той или иной степени и связи вопросы его датировки, содержания и места составления, проводилась локализация названных в нем населенных пунктов 452. Однако нетрудно заметить, что Список городов привлекал внимание ученых прежде всего в плане изучения исторической географии Руси и других земель Восточной Европы. Этим объяс няется недостаточное освещение ряда важных источниковедческих проблем, связанных с возникновением данного памятника (т. е. наличие разных датировок его в литературе) и с появлением в его составе болгарских и молдавских топонимов. Нам представляется, что именно эти болгарские и молдавские материалы Списка помогают более точно определить время и цели его составления, а тем самым в известной мере и время включения Списка в русский летописный свод. Решение данной задачи облегчается уже проведенной работой по русским материалам Списка, отмеченным А. Н. Насоновым и Б. А. Рыбаковым церковным происхождением его (даже точнее — вероятностью составления его в канцелярии главы русской церкви митрополита Ки- приана), выяснением примерной хронологии Списка (подробнее см. ниже). Правда, решению болгарской «загадки» памятника все еще препятствует наличие в литературе достаточно противоречивых объяснений и поспешных выводов как по данному конкретному вопросу, так и по всей проблематике Списка русских городов.
Напомним, что именно болгарский раздел его послужил поводом для появления статьи Ф. К. Бруна «Догадки касательно участия русских в делах Болгарии в XIII и XIV столетиях». Автор ее высказал свои возражения против предложенного Н. М. Карамзиным тезиса, объяснявшего присутствие болгарских городов в данном Списке фактом завоевания их в X в. киевским князем Святославом Игоревичем. Признавая, вероятно, довольно убедительным объяснение Н. М. Карамзиным присутствия молдавских топонимов в нашем памятнике (т. е. то обстоятельство, что «князья Галицкие в XII в., без сомнения, владели частью Бессарабии и Молдавии»), Ф. К. Брун счел возможным дать иное решение и объяснение болгарской «загадки», встреченной Н. М. Карамзиным в «Российской географии XIV века». По мнению Ф. К. Бруна, перечисление некоторых североболгарских городов в данном Списке, русское происхождение которого не вызывает сомнений, было обусловлено лишь тем, что русские князья и полководцы (например, Яков Святослав, ставший во второй половине XIII в. деспотом, а затем царем болгарским, и др.) играли важную роль в политической жизни Второго Болгарского царства и что это их участие в событиях политической истории Болгарии «еще не было совершенно забыто» на Руси 453, Напротив, в статье русского ученого Ю. А. Кулаковского мы находим не только чрезвычайно важное сопоставление перечня средневековых балканских городов из Списка (Карны, Каварны, Калиакры, Дичина, Дрествина и Килии) с названиями «патриар ших кастеллиев» (крепостей) севернее Варны, в Добрудже, которое дало ему возможность сделать интересное наблюдение о совпадении пяти топонимов (а именно: Карны, Каварны, Калиакры, Килии и Дрествина, т. е. Дристры, или Силистрии). Опираясь на этот недатированный список городов Добруджи, находившихся в непосредственной юрисдикции константинопольского патриарха (по его мнению, в 1318 —1323 гг.), Кулаковский делал далее весьма веский вывод о наличии русского этнического элемента в Вичинской епархии (т. е. Добрудже), поскольку этот акт патриархии не считает.
Добруджу болгарской, а «совпадение территории» этих двух списков, по его словам, не могло быть «делом случая» 454. Таким образом, уже в этих кратких замечаниях, сделанных вскользь, мимоходом, дается объяснение болгарских сюжетов Списка целым рядом причин — обстоятельствами внешнеполитического, этнического и (менее всего) церковного характера. К сожалению, такая противоречивость объяснений наблюдается ив ряботах советских историков, касавшихся этого вопроса. Так, в частности, М. И. Тихомиров в своей статье, написанной около 30 лет назад, считал, что «Список русских городов возник ранее окончательного разорения Тырнова турками в 1394 г. и отражает важный момент в истории Второго Болгарского царства», отмечая, что составитель Списка «причислил болгарские города к русским потому, что в бассейне Нижнего Дуная и в Молдавии русский элемент все еще был силен, а номинальная власть литовского великого князя простиралась в конце XIV—XV в. почти до Дуная»455. Мы хотели бы отметить недостаточность подобной аргументации, потому что ссылка на наличие русского элемента и ня южную границу Великого княжества литовского нисколько не разъясняет включения в Список других болгарских городов, как причерноморских (Каварны и др.), так и Тырнова. Это обстоятельство осталось неосвещенным, поскольку М. Н. Тихомиров признал одновременно, что «составитель списка, конечно, знал, ^то Тырнов не принадлежит к числу русских городов» 456. В своей последующей работе, посвященной специально Списку русских городов, Тихомиров попытался усилить свою аргументацию разъяснения причин появления болгарского раздела ссылкой на то, что в конце XIV в. часть болгарской территории была присоединена господарем Валахии Мирчей (в частности, в 1390—1391 гг. ему принадлежали Дристр и часть Добруджи) 1. Более того, таким путем М. Н. Тихомиров считал возможным объяснить и включение в Список других болгарских городов, заявляя, что «Тырнов и Видин, возможно, сохраняли особых князей и после указанных дат (т. е. взятия их турками в 1393 и 1398 гг.— Е.
#.), подчиняясь волошскому господарю Мирче» 457. Это предположение, однако, нельзя признать убедительным, поскольку исторические источники не сохранили данных о власти Мирчи Валашского в каких бы то ни было районах северной Болгарии, кроме части Добруджанского княжества и г. Силистрии (Дристр, или Дристра). Вместе с тем сама ссылка автора на это мимолетное, продолжавшееся не более двух лет болгаро-валашское политическое объединение под эгидой Мирчи, к сожалению, нисколько не содействует разъяснению данного вопроса, потому что в Списке объединены в действительности города северной Болгарии и Молдавии. Это немаловажное обстоятельство было упущено из виду М. Н. Тихомировым и в его популярной работе по истории Древней Руси, где он, следуя, впрочем, изложенной выше гипотезе о власти Мирчи, приписал неизвестным авторам Списка и включение не только молдавских и некоторых болгарских городов, но даже и румынских458 (т. е. валашских). Вопроса о причинах включения болгарских городов в Список коснулся также и Б. А. Рыбаков, датировавший данный памятник (по его местонахождению в русских летописях) примерно 1396 годом. Это включение, по его словам, «отражало давний процесс переселения антов к Дунаю и на Балканы». Склоняясь тем самым к чисто этническим объяснениям этой проблемы, Б. А. Рыбаков в то же время отметил и церковное происхождение Списка, который мог возникнуть на основании каких-то областных списков 1380—1390-х годов «в канцелярии митрополита, например, Киприана, жившего подолгу в Киеве» 459. Как нам представляется, ближе всего к разгадке «болгарской» проблемы Списка подошел в своих трудах А. Н. Насонов. Если в одной из своих более ранних работ он объяснял появление ряда южных городов в перечне Списка воспоминанием о временах Галицкого княжества, простиравшегося вплоть до низовьев Дуная и, то в своей статье о Московском своде 1479 г. он наметил пути, по нашему мнению, наиболее вероятного и правдоподобного объяснения причин и времени появления болгарских топонимов в Списке русских городов.
В частности, он подчеркнул общерусские претензии московско-киевского митрополита, церковное происхождение самого Списка и, наконец, наиболее важный в данной связи факт — наличие церковного подчинения Молдавии в конце XIV — начале XV в. польско-русскому галиц- iKOiMy .митрополиту, подчиненному ® свою очередь всероссийскому митрополиту Киприану 460. Правда, в этой же статье А. Н. Насонов допустил небольшую неточность, следуя изложению М. Н. Тихомирова. Именно этим вызвано его утверждение, что «болгарские и волошские (молдавские) города молдавский господарь считал своими в начале 90-х годов XIV и в начале XV в. (1406— 1415)» 461. В действительности же, как мы уже указывали выше, в эти годы некоторые города северной Болгарии принадлежали Мирче Валашскому, а вовсе не правителю Молдавии. Однако отмеченная А. Н. Насоновым иерархическая зависимость Молдавии от Галицкой, а в конечном счете и от Киевркой митрополии как раз и является той путеводной нитью, которая помогает решить поставленную нами проблему. В самом деле после появления рассмотренных работ, а также ввиду наличия целого ряда трудов церковно-исторического характера, в которых подробно прослежена история отношений этих трех кафедр (Молдавской, Галицкой и Киевской) 462, нам остается лишь выяснить, когда и почему было возможно возникновение какой-то зависимости или церковного объединения Молдавии и Бо ягарии на рубеже XIV и XV вв. Как известно, вторая половина XIV в. в истории Болгарии представляет собой период постепенного завоевания отдельных болгарских государств турками-османами. Однако было бы неправильно забывать и о другой, церковной экспансии, связанной с расширением владений Византийской патриархии за счет болгарских областей, входивших в самостоятельную Тырновскую патриархию (так, были подчинены сначала Видин и княжество Добротицы в Добрудже, а позднее, после разгрома Тырновского царства и гибели Тырновской патриархии в 1393 г.,— и вся центральная Болгария). Ликвидация самостоятельности болгарской церкви означала и перестройку всей системы церковной юрисдикции в Болгарии в соответствии с планами константинопольского патриарха.
В частности, следует отметить, что гибель княжества Добротицы (видимо, после 1389 г.) вызвала и ликвидацию особой, Варненской митрополии, которая была подчинена греческому месемврий- скому митрополиту 463; вероятно, часть бывшей «деспотии» Добротицы (современной Добруджи) была уже тогда выделена в осо бый округ под управлением экзарха, непосредственно подчинявшегося византийскому патриарху 464. В данной связи уместно напомнить и об отмеченном Ю. А. Ку- лаковским совпадении списков городов Добруджи, содержащихся как в Списке русских городов, так и в недатированном акте Константинопольской патриархии (который, возможно, относится к 1318—1323 гг.) 465. Это, по нашему мнению, свидетельствует о том, что при перестройке церковных диоцезов, доставшихся византийскому патриарху после гибели Тырновского царства и княжества Добротицы (и тем самым их самостоятельных церковных организаций), высшее духовенство Византии исходило из старых норм, ставших недействительными после создания Второго Болгарского царства и Болгарской патриархии, а также, быть может, и о том, что неизвестный составитель Списка имел возможность пользоваться актами Константинопольской патриархии. Это последнее предположение, как нам кажется, вытекает и из того, как перечислены болгарские города в Списке: очень подробно поименованы центры Добруджи (т. е. Каварнской эк- зархии, идентичной, вероятно, с прежней Вичинской епархией), а, напротив,, вся остальная и весьма обширная территория северной Болгарии представлена лишь двумя городами — Тырново и Видичев-Видин. Сама эта краткость, неопределенность данных о диоцезе Тырновской (ликвидированной) патриархии и Видинской митрополии указывает на то, что перечень болгарских городов в Списке был составлен тогда, когда византийское духовенство только начинало (после 1393 г.) устанавливать там свою власть. Эту хронологию болгарского раздела Списка подтверждает и примечание Списка, что в Тырнове находятся мощи св. Пара- скевы-Петки: как гласит рассказ Григория Цамблака, мощи ее были после падения Тырновского царства (1393 г.) перенесены в Видин, столицу Видинского болгарского царства, незадолго до крестового похода Сигизмунда Венгерского (1396 г.) 466. Весьма важно, что именно в это время и установилась временная зависимость Болгарии от Молдавии в церковном отношении, поскольку изгнанный из Молдавии грек Иеремия, молдавский митрополит, назначенный константинопольским патриархом в августе 1394 г., получил от патриарха в свое ведение Тырново (т. е. диоцез бывшей Тырновской болгарской патриархии) 467. Вполне возможно, что Иеремия, оставаясь номинально митрополитом Мавровлахии (Молдавии), после передачи ему Тырнов- ской кафедры был назначен временно также и экзархом Видина и Каварны, т. е. всех тех городов Болгарии и северной Добруд- жи, которые были перечислены в Списке русских городов. Таким образом, именно в данный период (т. е. в 1394—1396 гг.) создалась в представлениях некоторых деятелей православной церкви схема такого последовательного подчинения Болгарии, Молдавии, Галича и Киева в смысле канонической церковной юрисдикции, нашедшая свое отражение в Списке русских городов. Более того, на основании актов Константинопольской патриархии конца XIV в. мы можем уже вполне уверенно утверждать, что сам Список был, несомненно, составлен по инициативе Ки- приана, использовавшего для подкрепления собственных притязаний (заметим, отвечавших и планам экспансии Польши и Литвы на юге) и названную схему канонической зависимости, и неурегулированность церковных отношений в Галиче, Молдавии 468 и Болгарии, и слабость и непрочность власти Константинопольской патриархии в этих новых ее митрополиях. Об этом совершенно недвусмысленно свидетельствует сохранившийся ответ константинопольского патриарха Антония (январь 1397 г.) на грамоты Киприана, домогавшегося, как видно из письма Антония, непосредственного подчинения своей власти Молдавской и Галицкой митрополий. В частности, Антоний писал: «Что же касается до святейшей Мавровлахийской митрополии, то мы не хотим, чтобы там совершались разные беззакония и нарушались каноны, и когда придет время, не станем медлить ее исправлением; но теперь дело сложилось так, что мы, хотя и крайне сожалеем о том, что она столь долгое время остается без надлежащего призрения, однако пока жив ее законный архиерей, кир-Иеремия, можем помочь ей только чрез экзарха. Сделать что-нибудь другое — значило бы прийти в столкновение с священными канонами». И далее Антоний продолжает: «вся забота» о Галицкой митрополии лежит «на нашей мерности» (т. е. Галицкая митрополия подчинена самому патриарху), и мы поставим туда законного архиерея, а что ты (Киприан.— Е. Н.) недавно туда назначил епископа, то «это не хорошо» 469. Как мы видим из этого документа, византийский патриарх категорически отверг притязания Киприана на галицкую и молдавскую (т. е. и болгарскую) церковь в январе 1397 г., одновременно поставил своего наместника — экзарха (Михаила, архиепископа Вифлеемского) в Молдавию470. Дата ответа вновь подтверждает указанную нами выше хронологию болгарского раздела Списка, основанную на примечании о мощах Петки (по-видимо му, 1394—1396 гг.). Более того, такая датировка, по нашему мнению, закономерно вытекает и из состояния русско-византийских взаимоотношений в тот период. Тяжелое положение Византийской империи, долгая осада Константинополя Баязидом I, нехватка средств для отпора турецкой агрессии заставляли византийского императора и патриарха возлагать особые надежды на денежную помощь единоверной России471. Вполне вероятно, что властный Киприан, учитывая тяжелое положение Византии и используя сам факт отправки в осажденный Царьград крупных денежных сумм из Москвы и Твери, хотел в эти годы добиться от патриарха согласия на увеличение своего диоцеза (за счет балканских епархий) и с этой целью распорядился составить в собственной канцелярии Список русских городов (по всей видимости, не ранее последних месяцев 1394 г. и не позднее середины 1396 г.). Сам Список являлся проектом расширенного диоцеза Киевской митрополии и, как нам кажется, в качестве приложения был направлен вместе с официальным посланием Киприана в Царьград (копии Списка, разумеется, остались в митрополичьей канцелярии) . Однако ответ патриарха, как мы видели выше, был резко отрицательным. Византийская церковь яростно защищала не только свои новые владения в Болгарии и Молдавии, но и чисто формальные знаки верховенства и высшей власти Византии над Русью (например, поминовение византийского императора). В начале XV в. патриарху удалось окончательно упрочить свою власть над церковью Молдавии и Болгарии, и в этих условиях представители общерусской митрополии (видимо, прежде всего Киприан), питавшие ранее надежды на возвышение своей кафедры и свое собственное, были вынуждены отказаться от оживления эфемерной схемы канонической ступенчатой зависимости Галича, Молдавии и Болгарии от киевско-московского митрополита, ограничившись лишь подчинением Галича. Таким образом, Список остался неосуществленным проектом и свидетельством немалых притязаний Киприана. Однако, хотя его судьба как документа конкретной, текущей церковной политики Киприана уже и была решена (по всей видимости, после 1397 г.), все же данный Список уже в конце XIV и начале XV в. стал играть роль важного памятника русской общественно-политической мысли, близкого по своей идейной направленности к «Задонщине» 472. В силу этого Список русских городов продолжал вызывать большой интерес на Руси, он пользовался широкой популярностью среди русских книжников, включавших его во многие летописные списки и другие рукописные сборники. В частности, Список встречается вместе с другими дополнительными статьями в списках Новгородской I летописи младшего извода (Комиссионный список), свода 1518 г. (Уваровской летописи) 473, Воскресенской 474, Новгородской IV и V, псковских летописей 475, а также в составе некоторых «Летописцев вкратце» 476. Вместе с тем Список русских городов известен и в составе нелетописных сборников, в частности, сборника Новгородского Софийского собора 477 и некоторых других 478, куда, возможно, он был внесен из перечисленных нами выше летописей. Отмечая эту распространенность Списка в летописных и других сборниках, мы имеем возможность поставить здесь вопрос о начале летописной истории Списка городов и высказать по этому поводу ряд соображений, разумеется, во многом гипотетических ввиду утраты летописных списков начала XV в. (в частности, Троицкой и начала Симеоновской летописей). Этот вопрос, по нашему мнению, представляет интерес, потому что Список городов в составе 'русских летописей (восходит к Новгородско-Софийскому своду (30-х годов XV в.) 479 и к его источнику — Софийскому временнику, [реконструированному А. А. Шахматовым (с его собранием дополнительных статей, отредактиро ванных в 1423 г.), а любопытные соображения и анализ В. JI. Яниным этого «собрания» статей (и прежде всего списка новгородских посадников 480) позволяют, как нам кажется, сделать некоторые предположения о времени включения Списка городов в состав русской летописи. В самом деле, если учесть, что «список А» новгородских посадников возник к 1409 г. (а первое дополнение к нему — в 1411 —1414 гг.481), и использовать сам факт вхождения Списка городов в «собрания» дополнительных статей (вместе со списком посадников и перечнем золотоордынских ханов), то можно наметить определенные этапы в доставлении таких 'сводных обзоров дополнений к летописному повествованию. Первым этапом такого рода был, видимо, 1409 г. — как замечает В. JI. Янин, дата свода Киприана, тогда как составление второго дополнения к «списку А» посадников совпадает с подготовкой «Полихрона» Фотия 482. Здесь, по нашему мнению, следует обратить внимание на то обстоятельство, что в летописных сборниках названным статьям (Списку городов и перечню новгородских посадников) сопутствует достаточно точно датируемый список ханов Золотой Орды (кончая Джелал-эд-дином) 483. Любопытно, что в Воскресенской летописи Список городов даже соединен с перечнем «царей ордынских» в одну статью (в первом оглавлении: «6. О именах гра- домъ, и о царехъ Болшей орды»), В данной связи для нас важно, что список золотоордынских ханов дошел до нас в первоначальном виде — без позднейших добавлений и продолжений (как это имеет место в перечнях новгородских посадников, русских князей и иерархов), а это позволяет установить время его составления. Поскольку Джелал-эд-дин («Зеди-Салтан», «Зеледин» Тохтамышевич), убитый в 1412 г., правил в Ордев1411 — 1412гг. (или 1412 г.) 484, перечень ордынских царей, без сомнения, возник не ранее 1410 и не позднее 1412 г. Таким образом, отсутствие в данном перечне ханов тех, кто занимал золотоордынский престол после «Зелени-Салтана» (Дже- лал-эд-дина), дает основания полагать, что эта дополнительная статья была включена в состав летописи еще до составления «Полихрона» Фотия (1423 г.) и «Софийского временника», т. е. скорее всего гораздо ранее, в числе добавлений к своду 1409 г. Вероятно, так следует истолковать и возможный пропуск в списке Тимур-хана (Темирь, 1410—1412 гг.): Джелал-эд-дин фигури рует здесь как преемник Пулад-хана (Булат-Салтана, 1407-^ 1410 гг.), имя которого, правда, сохраняется на монетах до 1413 г. В таком случае напрашивается сопоставление этого пропуска в списке ханов с явной лакуной (для 1410—1412 гг., что касается золотоордынских известий ж в особенности — сообщений о Тимур-хане) в летописном тексте 37, связанной, видимо, с окончанием известий свода 1409 г. Разумеется, исключение имени Тимур-хана может быть объяснено иначе — как следствие случайной ошибки писца или как признание «прав» Джелал-эд- дина, претендовавшего на трон еще с 1407—1408 гг. По-видимому, к этому же времени относится и другая статья справочного характера — список европейских королей, рассмотренный в работе Н. А. Казаковой38. Как нам представляется, содержание этого списка европейских правителей, встречающегося среди приложений к летопиодм XVI в. (в том числе — Уваров- с-кой и Воскресенской, где содержится и Список русских городов), не подтверждает датировки его, предложенной Н. А. Казаковой (т. е. 1506—1523 гг.) 39. Дело в том, что такая датировка списка королей началом XVI в. (после создания единого Испанского королевства и до разрыва унии Швеции с Данией, равно как и до разгрома венгерских войск турками при Мохаче в 1526 г.) не учитывает возможности указания более ранней хронологии памятника даже на основании упоминания в списке королей испанского, венгерского и датского (который тогда был одновременно и шведским) 40. Более того, такая датировка противоречит другим данным этого источника, а именно: упоминанию среди других королей и неаполитанского, и чешского (не говоря уже о наименовании германского короля наследником римского императора). Весь характер перечня европейских королей свидетельствует о том, что данный источник (составленный, как отмечал А. И. Со- 37 Ср. ПСРЛ, т. XVIII. СПб., 1913, стр. 158—161; т. 28, стр. 258; М. Д. Приселков. История русского летописания XI—XV вв. Л., 1940, стр. 149; ср. там же, стр. 145. 38 Н. А. Казакова. «Европейской страны короли».— В сб.: «Исследования по отечественному источниковедению» («Труды ЛОИИ», т. 7). Л., 1964, стр. 418-426. 39 Там же, стр. 420—421. 40 Нам представляется весьма убедительной предложенная Н. А. Казаковой текстологическая поправка — перестановка пояснения «иже и съфед- ский» к датскому королю (там же, стр. 420 и прим. 19); однако в то же время эта ошибка (притом касающаяся соседнего с Россией государства) в списке королей дает основания усомниться в правильности датировки автора, считающего, что данная статья распространилась в русской письменности уже в 20-х годах XVI в., т. е. уже через несколько лет после ее предполагаемого возникновения (хам же, стр. 421). Гораздо вероятнее, как нам кажется, что эта ошибка (во всех списках памятника!) была следствием более раннего и продолжительного распространения данного перечня на Руси и, быть может, неудачного дополнения его (названной вставкой) в начале XVI в., накануне выхода Швеции из Кальмарской унии. ибо болевский485, по всей видимости, со слов какого-то иностранца —* итальянца или француза) 486 отражал реальное политическое положение, в силу этого не считаясь с существованием некоторых королевств (например, норвежского, сицилийского, боснийского), подчиненных в то время другим государям. Именно поэтому, по нашему мнению, не следует пренебрегать и упоминанием в списке неаполитанского и чешского королей (отдельно от испанской и венгерской короны). Напомним, что именно в 1506—1523 гг. (если принять датировку Н. А. Казаковой) Венгерское королевство было соединено с Чешским, а Неаполь был лишь одним из многих владений испанского короля. Заметим кстати, что даже и в это время, при Фердинанде Католическом и его внуке и преемнике Карле I, с точки зрения формальных государственно-правовых категорий еще не было «единоличного» испанского короля, так как Фердинанд был только регентом своей дочери, кастильской королевы Иоанны, а Карл сначала вовсе не был объявлен королем Арагона, но до 1518—1519 гг. признавался лишь инфантом и «преемником» Фердинанда 487. Между тем сосредоточение реальной власти в Испании (опять- таки не в плане номинальных юридических прав) в одних руках имело место не только при Фердинанде Католическом (в начале XVI в.), но и на целое столетие ранее — при Фердинанде I Кастильском, который в 1412—1416 гг. соединил под своей эгидой испанские королевства (Кастилию — как регент, Арагон — как король и, быть может, также Наварру488). Таким образом, судя по этим упоминаниям венгерского, чешского, испанского и неаполитанского королей, создание данного списка можно отнести к периоду не ранее 1410 г. (смерть арагонского короля Мартина и начало борьбы за престол) или июня 1412 г. (признание Фердинанда королем Арагона) и не позднее 1414 г. (смерть Владислава Неаполитанского, которому наследовала Иоанна II). Весьма примечательно, что такая датировка списка королей полностью подтверждается сравнением слов его о германском короле (как наследнике императора римского) с реальными перипетиями борьбы Сигизмунда Люксембургского за германскую и римскую корону. Как известно, Сигизмунд (законный наследник Вацлава, чешского короля и низложенного частью курфюрстов в 1400 г. императора), владевший Венгрией, был избран германским королем еще в 1410 г. (и снова в 1411 г.), однако короновался в Ахене лишь в 1414 г., поскольку Вацлав еще «разыгрывал из себя императора», не отказываясь окончательно от столь привлекательного титула489. Напротив, реальная обстановка в Германии начала XVI в. не может объяснить данных слов списка, поскольку в 1506—1523 гг. вообще не было никакого «римского короля» — официального наследника императора (такой титул носили лишь Максимилиан в 1486—1493 гг. и Фердинанд I Габсбург с 1531 г.) 490. Укажем также, что эта датировка началом XV в. (быть может, именно 1412 г.) находит опору и в других событиях, происходивших в Европе. Так, в 1412 г. полноправным королем Дании стал Эрик VII, ранее соправитель Маргариты, и тогда же приезд боснийского короля в столицу Венгрии Буду стал торжественным выражением подчинения Боснии Сигизмундом Венгерским в 1410—1411 гг.491 Иными словами, такая датировка разъясняет одновременно и смутившее Н. А. Казакову наименование венгерского короля (т. е. для начала XV в. — императора Сигизмунда) на одном из первых мест в списке европейских правителей492. Все же этот список королей с нашей точки зрения остается неполным (мы имеем в виду отсутствие в нем Византии и, видимо, Наварры). Отсутствие Наварры, вероятно, можно отнести за счет итальянского происхождения неизвестного автора этого перечня, который к тому же мог считать византийского царя азиатским правителем. По всей видимости, уроженец Франции вряд ли мог пропустить Наварру в своем перечне, хотя возможно и иное объяснение, т. е. успехами Фердинанда I Кастильского, ненадолго объединившего Испанию в 1412—1416 гг. Во всяком случае, здесь мы должны также (независимо от расхождений в датировке списка королей) особо подчеркнуть популярность на Руси таких общеевропейских политических обзоров, которые сохраняются в русской и сербской литературе вплоть до XVIII и XIX вв.493 Все это, видимо, позволяет предполагать, что Список городов (вместе с перечнем золотоордынских ханов, европейских королей, новгородских посадников, вероятно, и русских князей, иерархов) вошел в число дополнений уже к летописному своду 1409 г. Заметим, что и свод этот, и Список городов были результатами концепции Киприана; поэтому наиболее вероятно включение Списка в свод 1409 г. и как документа церковной политики Киприана, и как сочинения, отражающего идейную направленность свода (объединение всех русских земель, в том числе входивших в состав Литовского княжества) 494. Следовательно, признавая возможным включение Списка русских городов (как и других дополнительных статей, названных выше) в свод Киприана, мы могли бы сделать и другой вывод,— что некоторые «внелетописные» памятники, содержавшиеся в «Полихроне» Фотия, были унаследованы им от свода 1409 г. и что в числе их были не только духовная Киприана, как полагал М. Д. Приселков 495, но и рассмотренный нами «Список русских городов дальних и ближних», и другие аналогичные перечни 496. ПОВЕСТЬ О КУЛИКОВСКОЙ БИТВЕ В НОВГОРОДСКОЙ ЛЕТОПИСИ ДУБРОВСКОГО С. Н. Азбелев К числу летописных памятников, изучавшихся А. Н. Насоновым, принадлежит и Новгородская летопись Дубровского (далее — НЛДубр), которой покойный исследователь посвятил специальный небольшой этюд А. Н. Насонов убедительно показал, что создание этой владычной летописи непосредственно связано с интересами бояр Квашниных, потомков одного из героев Куликовской победы — Ивана Родионовича Квашни, принадлежавшего затем к ближайшему окружению Дмитрия Донского. Это побуждает отнестись с особым вниманием к заключенной в НЛДубр Повести о Куликовской битве 497, тем более что и сама повесть уникальна здесь по своему составу. Эта повесть сохранилась в нескольких редакциях. Та из них, которая читается в Софийской I, Новгородской IV и некоторых других летописях, возводившихся А. А. Шахматовым и М. Д. При- селковым к своду 1448 г., может быть названа Пространной редакцией. Эта редакция помещена и в НЛДубр. Но здесь текст полнее, причем значительно богаче фактами. Только в НЛДубр описано, и весьма детально, «уряжение» полков и назначение воевод перед боем; рассказано о роли «потаенного» полка; подробно говорится о розысках после окончания битвы раненого великого князя 498. Есть и менее существенные отличия. С. К. Шам- бинаго отметил около сорока расхождений повести в НЛДубр сравнительно с Новгородской IV летописью, считая, что наиболее крупные из них — результат вставок, источник которых он не определил 499. Гораздо более глубокое рассмотрение текстов было осуществлено А. А. Шахматовым в его отзыве на работу С. К. Шамбинаго. Выводы А. А. Шахматова сводятся к следующему. Основу повести в НЛДубр составил текст, читающийся в Новгородской V летописи, который «сверен и дополнен» по Новгородской IV летописи 500, а также «исправлен и дополнен» на основании недошедшей московской великокняжеской летописи. Последний источник, «во-первых, содержал ряд фактических данных о расположении русских войсковых частей, во-вторых, сходствовал с тем сводом, по которому исправлен текст повести в Соф. 1-й летописи, в-третьих, местами содержал более исправные чтения, чем Новг. 4-я и Соф. 1-я» 501. Эти выводы требуют некоторых уточнений. Из приведенных А. А. Шахматовым в качестве доказательства десяти общих особенностей повести в НЛДубр с Новгородской V летописью 502 семь должны быть отведены, так как они оказываются общими и с Софийской I. Остальные три чтения следующие: «хотя пленити хрестъянство» («христиан» Новгородской IV летописи, «христия' ны» Софийской I летописи) 503; «всеа силы и рати» («всеа силы и всех ратей» Новгородской IV и Софийской I летописей); «в самый празник Рожества святыя богородица» («Госпожин день» Новгородской IV летописи, «Рожества пречистыя» Софийской I летописи). Этого, конечно, недостаточно для вывода, что Новгородская V летопись — основной источник повести в НЛДубр. Последняя имеет ряд гораздо более существенных отличий от текста Новгородской V летописи. Некоторые части повести в НЛДубр, сходные с Новгородской IV и Софийской I летописями, вообще не имеют соответствия в Новгородской V летописи 504. По-видимому, заключение А. А. Шахматова о Новгородской V летописи как основном источнике повести в НЛДубр, связано с его замечанием, что гипотеза о пользовании «Новгор. 4-ю и Новгор. 5-ю летописями оправдывается текстом и остальных частей» рукописи ГПБ, F. IV № 238. Но данная рукопись заключает вторую редакцию НЛДубр. Редакция эта основана на соединении Новгородской IV летописи с первой редакцией НЛДубр, которая имела в числе своих протографов Московский свод 1491 г.505 Последний, в свою очередь, был одним из протографов Новгород ской У летописи, что не раз показано А. А. Шахматовым 506. Этим и объясняются черты сходства с Новгородской V летописью летописного текста в рукописи F. IV № 238. Влияние же московской летописи именно на текст Повести о Куликовской битве в Новгородской V летописи не раз отмечено А. А. Шахматовым специально 507. Очевидно, основу повести в НЛДубр составил не текст этой повести в Новгородской V летописи. А. А. Шахматов приводит ряд убедительных текстологических данных, свидетельствующих, что в НЛДубр отразился общий протограф Новгородской IV, Софийской I и Новгородской V летописей — протограф, предшествовавший общерусскому своду 1423 г. и существовавший уже в конце XIV в. 508 А. А. Шахматов показывает, что повесть в НЛДубр в некоторых случаях совпадает или со всеми списками Новгородской IV летописи, или с их частью, со всеми или с частью списков Софийской I детописи. К приведенному им материалу можно добавить, что есть и такие случаи, когда, совпадая с Новгородской IV летописью, текст повести сходен одновременно только со списками старшей редакции Софийской I летописи (например: «к великому князю Дмитрию Ивановичу весгъ лестную», «и князь литовскии идеть на тебя же со всею силою своею»). Для дальнейшего изучения генетических взаимоотношений текста повести по НЛДубр с другими летописями, полезно дать сводку отсутствующего в Новгородской IV, Софийской I и Новгородской V летописях материала НЛДубр 509. 1. «...князь Андрей Полодкии с полочаны...» («плесковици» Новгородской IV, «пьсковичи» Софийской I). 2. «... Мамай ста за Доном со всеми силами, возбуяся и гордяся...». 3. «...и нача выход ему давати да и силу свою в помощь к нему присы лать. .» («слати» Новгородской IV, Софийской I). 4. «...иде ко причестеи и помолися во церкви святыя богородица...». 5. «... и сташа ту и много ту думаша...». 6. «...а друзи реша: «не ходи, понеже зело умножишася врази наша: не токмо татарове но и 510 литва, рязанцы» — не хотяху ити за Дон». 7. «Мамай же ... смутися сердцем и умо-м...». 8. «...в канун пречиотыя ти матери божия богородици и всех небесных чиновь. 9. «Князю ... пришедшю за Дон на поле чисто в Мамаеву землю на усть Непрядвы реки. И став ту князь велики ... Исполчився, поидсша противу себе. Господь бог един вождаше его...». Большой отрывок об уряжении полков и назначении воевод 511. 10. «... Восташа на ны 3 земли, 3 рати: 1 рать татарская, 2 литовская, 3 рязанская». И. «Яко («и» Новгородской IV, Софийской I) бысть в 6 час («шестую годину» Новгородской IV, Софийской I) дни...». 12. «... извлекоша оружия обоюдуостри в руках их, яко («и» Новгородской IV, Софийской I) орли разбивахуся...» («сбирахуся» Новгородской IV, Софийской I). 13. «Сам же князь великии Дмитреи Иванович восхоте наперед подви- затися: увидев окоянныя полки татарския, наеха наперед в сторожевых полцех на поганнаго царя Теляка, нареченнаго плотного диавола Мамая. Паче («таче», «таже» Новгородской IV, Софийской I) потом 512, недолго попустя, отъеха князь велики в полк, но воеводы удержаша его, не даша ему наперед своим полком битися. А се, поиде великая рать Мамаева...». 14. «И рече слово псаломъское: «братие, бог нам прибежище и сила»— и прочее псалма того». 15. «... яко же сему великому князю Дмитрию Ивановичи) всея Руси. И в те же поры хотяше князь Владимер Андреевич своим полком ударитися на агаряны, но Дмитреи Волынец глаголаме ему: «пожди мало, господине, како будет время» — понеже беаше 513 мудр и храбр, и искусен многажды ратному чину. Биющем же ся им от 6-го часа и до девятого...». 16. «...каждо бо своего супротивника искаше победити. И за мал час зна- мян больших не подсекоша, а самого же великого князя велми язвиша и с коня збиша. При часе же девятом глаголаше Волынец князю Владимеру Андреевичу: «время ти, господине княже». И тогда потаеныи полк, благородный храбрый брат великого князя Владимер Андреевичь 514 с своими полки, удари на татары, и бысть сеча велика, яко и земли двизатися, а Дон река кровью протече, а главы аки камение валяхуся 515 в дуброве. И рече к собе Мамай...». 17. «...призри господь милостивым оком на род христианскии (вместо подчеркнутого: «великого князя Дмитрия Ивановича» Софийской I) и на вси князи руския и на крепкия воеводы...». 18. «...воина великомученика («великаго христова» Софийской I) Георгия и славнаго великомученика Дмитрия...». 19. «..свершеннаго полку небесных великии архистратиг Михаил. Тако же и погании видеша полки по воздуху парящих и избивающе их не- милостивно: двои воеводы...». 20. «И вознесе бог десницу нашего государя христианскаго благовернаго царя великого князя Дмитрия Ивановича всея Руси на победу инаплемен- ник». 21. «Й то слышавше темныя его вси власти и князи, вся сила татарскай и вся сила литовская и побегоша». 22. «Видев же то князь Владимер и иные многие воеводы (вместо подчеркнутого: «христиане» Новгородской IV, Софийской I), яко татарове с Мамаем побегоша и погнапха за ними вслед их, бьюще и секуще немилостивно поганных (добавлено: «без милости» Новгородской IV, Софийской I). Бог бо невидимою силою (добавлено: «устраши» Новгородской IV, Софийской I) полки татарския гоняще и обратиша...» 23. «И гониша их и бьюще до Мечи реки и до станов! их, и взяша все богатство их и стада, и тамо бежащих безчисленное множество погибоша; тогда же бе и руси избито множество. И тогда же.... И наеха тогда убитых воевод своих на побоищи. Тогда же на том побоищи...» Рассказ об отыскании великого князя516. В Новгородской IV и Софийской I летописях вместо всего подчеркнутого: «и тамо бежащих бесчисленое множество погибоша, княжии же полци гнаша содомлян бьюще до стана их, и полониша богатства много и вся имениа их содомьскаа» (цитировано Новгородской IV). 24. «... мнози бо на топ брани побъены быша. А поганых агарян избитых не бе числа: по дубровам главы аки камение валяшеся. А самому же великому князю...». 25. «... силою литовскою и ляцкою...». 26. «Князь же великии ... на костех татарских, утер поту своего с дружиною своею». 27. «...победив враги своя. И мнози враги его вой его возрадовашеся...». 28. «И се внезапу приехаша к нему бояре резанстпи и поведаша, что князь Олег поверг свою отчину, землю Рязанскую, да сам побегл и со княгинею и з детми. И бояря резанстии молшпа великого князя о сем, дабы на них рати не цосылал...». В Новгородской IV и Софийской I смысл иной: «...и с детми и с бояры, и молиша его много о сем...». 29. «Мамай не во мнозе убежа дружине и прибежа во свою землю (добавлено: «в мале дружине» Новгородской IV, Софийской I), видя себя бита...». 30. «... восхоте ити изгоном на Русь папы. И сице ему умыслившю...». Согласно гипотезе А. А. Шахматова, все это (за исключением, конечно, случаев явной порчи текста — № 12, 25, 27 и нескольких сомнительных) должно признать дополнениями и исправлениями, внесенными по московской великокняжеской летописи. Но тогда возникает естественный вопрос: в каком соотношении находится текст исправленный (т. е. повесть по НЛДубр) и то^г текст, на основании которого эти исправления и дополнения вносились? Примеры, идущие почти по всей повести, заставляют по- лагать, что оба текста должны были быть приблизительно тождественны (по крайней мере по составу). Основу этой части данной редакции НЛДубр составил текст Новгородской IV летописи. Однако, как показало сплошное сличение, текст повести в НЛДубр имеет несколько сот разночтений с соответствующим текстом Новгородской IV летописи — даже если иметь в виду только те списки ее, в которых повесть ближе к НЛДубр. Чрезвычайно трудно объяснить все это правкой текста Новгородской IV летописи по дополнительному источнику. Проще предположить обратное — что повесть была целиком выписана из дополнительного источника и сверена с соответствующим текстом Новгородской IV летописи. Такое предположение подкрепляется наблюдениями над остальными частями НЛДубр. В нее включен целый ряд часто довольно обширных самостоятельных текстов. Большинство их дополняют текст Новгородской IV летописи, но некоторые — заменяют соответствующие его отрезки517. Эти дополнения, а в особенности состав заключительных частей НЛДубр, заставляют полагать, что составитель пользовался не только материалами новгородского происхождения, но и московским государственным архивом. Так, приведен текст духовной грамоты Василия Темного, обширное, явно официального характера, повествование о походе Ивана III на Новгород в 1471 г., отчет о его же пребывании в Новгороде в 1476 г. и т. п. Среди таких материалов мог храниться и текст особого извода Пространной редакции Повести о Куликовской битве. Он в полном виде не был использован составителями официальных московских летописных сводов, так как сообщал ряд существенных, но. не вполне удобных для таких сводов подробностей (в особенности — о роли в битве князя Владимира Андреевича). Но в этом тексте говорилось, между прочим, специально об Иване Родионовиче Квашне, что, вероятно, явилось одной из причин включения текста в новгородский владычный свод, к составлению которого имели такое близкое отношение Квашнины. А. А. Шахматовым было показано, что, например, в отрывках 14-м и 19-м текст в НЛДубр более первоначальный, чем в Новгородской IV и Софийской I летописях 518, Удается показать это и в отношении некоторых других отрывков. Так, папример, отрывок 28 имеет в Новгородской IV и Софийской I летописях текст, несомненно испорченный: рязанские бояре сообщают, что их князь покинул свое княжество «с княгинею и с детми с бояры» и просят Дмитрия, чтобы тот «на них (т. е. на убежавших. — С. А.) рати не послал» (из дальнейшего видно, что речь должна была идти о возможной посылке рати на самих просителей). Эти неувязки некоторые летописцы пытались исправить. Так, в Новгородской V летописи вместо «и с бояры» написано «и со всем своим двором». В НЛДубр обе несуразности начисто отсутствуют, причем текст позволяет легко понять, каким путем произошла впоследствии его порча. Ошибка писца в одной букве («... и з детми. И бояры...»«...и з детми, и з бояры ...») неизбежно повлекла за со бой переосмысление содержания. А это, в свою очередь, вызвало, очевидно, дальнейшее изменение текста 519. Первичность текста повести в НЛДубр сравнительно с Новгородской IV и Софийской I летописями видна и в отрывке 26. Здесь перед нами цитата из Паремийного чтения о Борисе и Глебе. Как установил А. А. Шахматов, оно послужило источником нескольких текстовых заимствований в повести 520. В этом источнике читаем: «Ярослав же пршньд и седе Кыеве, утър пота с дружиною своею» 521. Последние три слова цитаты сохранились только в НЛДубр. Известно, что другим источником повести была Библия 522. Текстовая связь с нею прослеживается без труда и в тех пассажах, которые составляют особенность НЛДубр. Так, в отрывке 7 отразилось выражение, дважды встречающееся в евангелии Иоанна — XIV, 1, 27. В отрывке 23 дважды использовано евангелие Луки — XIII, 30 (сходно и в ев. Матфея — XIX, 30) и X, 21; использован также псалом LI, 3. Особенно показательна связь НЛДубр с Житием Александра Невского. Оно — один из главных источников повести, как это отмечалось многими ее исследователями начиная с С. М. Соловьева. Посредством параллельных примеров С. К. Шамбинаго наглядно показал, что повесть использовала не только композицию, но и сам текст жития 523. По его мнению, была привлечена редакция жития, составленная вскоре после 1380 г. и сохранившаяся текстуально в составе Софийской I и Воскресенской летописей. Здесь не место касаться дискуссионной проблемы хронологии и взаимоотношения редакций Жития Александра Невского. Заметим только, что оно послужило источником повести не в том своем виде, который сохранили Софийская I и Воскресенская летописи. Более близким к повести оказывается введенный в науку уже после работы С. К. Шамбинаго текст рукописи из сборника Н. П. Лихачева 524 (далее — Лих). Так, в 1-м из приведенных С. К. Шамбинаго параллельных примеров «с князьми» есть в Лих и в повести, но нет в Софийской I и Воскресенской летописях. В 5-м примере в повести, как и в Лих, «и рече», тогда как в Софийской и Воскресенской летописях «глаголя». В 15-м примере в повести, как и в Лих, «с победою великою», в Софийской I и Воскресенской летописях порядок слов обратный 525. Текстовые заимствования из Жития Александра Невского есть и в тех отрывках повести, которые читаются только в НЛДубр. При этом существенно, что источником заимствований оказывается опять-таки вариант жития, близкий именно к тексту Лих. Так, для отрывка 9 есть точная параллель в Лих: «Укрепився силою крестною, ополчися, поидоша противу себе»; в других текстах жития сходство более отдаленно (в Софийской I и Воскресенской летописях: «поиде на них»). Отрывок 11 относится к фрагменту, который еще С. К. Шамбинаго возводил к житию (см. его параллельный пример 9). Но в НЛДубр этот отрывок текстуально еще ближе к житию (здесь Лих сходен с Софийской I и Воскресенской летописями). Несомненно восхождение к житию и части отрывка 16. Ср. в Лих: «И бысть ту сеча зла и велика ... яко же и морю по- мерзшю двигнутися, и не бе видети леду, покрыло все кровию» (сходно в Софийской I и Воскресенской летописях). Использование источника не ограничивается заимствованием подчеркнутых слов. Весь оборот НЛДубр «яко и земли двизатися», несомненно, навеян здесь житием. В других памятниках сходство более отдаленно («земля тутняше, горы и холмы трясахуся», «яко и земли потрястися» и т. п.) 526. Если считать, что текст в НЛДубр есть результат внесения дополнений в извод повести, который сохранили Новгородская IV, Софийская I и другие летописи, то придется, как видим, признавать вторичное привлечение трех литературных источников. При этом нужно допустить, что из ряда весьма близких между собой разновидностей Жития Александра Невского был почему-то снова взят именно тот вид его, который использовал некогда составитель повести. Гораздо естественнее признать, что НЛДубр сохранила повесть в том ее составе, который она имела до сокращения, произведенного в общем протографе Новгородской IV, Софийской I и ряда других летописей. Это подтверждается и наличием в НЛДубр отрывков, текст которых первоначальнее соответствующего текста в иных летописях 527. Сохранившийся в НЛДубр полный извод повести позволяет по-новому осветить некоторые трудные вопросы происхождения и эволюции этого памятника. Обратим здесь внимание только на один момент. В отрывке 9, повествующем об уряжении полков, названы в числе других воевод князья Семен Константинович Оболенский и его брат Иван Тарусский528. Это вполне реальные личности, попавшие и в родословные 529. Данное указание позволяет внести необходимую поправку в «стандартный» для ряда летописей перечень погибших. Там говорится: «... убиен бысть на състуне князь Федор Романо- вичь Белозерьский, сын его князь Иван, князь Федор Торусь- скый ...» (цитироваио по Софийской I летописи). Первоначально, надо думать, читалось так, как в Симеоновской летописи: «князь Феодор Романовичь Белозерскии, сын его князь Иван Федоровичь» 530. Позднее переписчик, знавший, что в битве участвовал князь Иван Тарусский, отождествил его с князем Иваном Федоровичем. Отсюда, например, чтение, сохранившееся в Ермолинской летописи: «князь Феодор Романовичь Бело- зерьски, сын его князь Иван Федорович Торусскы» 531. В дальнейшем отчество «Федорович», утеряв окончание, дало, очевидно, «князя Федора Тарусского», доставившего немало хлопот новейшему исследователю летописной Повести о Куликовской битве532. Отпадает, таким образом, нужда в маловероятном предположении, что летописец 40-х годов XV в. своего современника — реального князя Федора Тарусского, убитого в 1437 г., включил в перечень павших 60—70 лет назад на Куликовском поле. Снимается, следовательно, и обусловленная по существу только этим предположением столь поздняя датировка самой повести.
<< | >>
Источник: АРСЕНИИ НИКОЛАЕВИЧ НАСОв. ЛеТОПИСИ и хроники. 1973

Еще по теме К ИСТОРИИ ЛЕТОПИСНОГО «СПИСКА РУССКИХ ГОРОДОВ ДАЛЬНИХ И БЛИЖНИХ»:

  1. Л. В. Черепнин ОТРАЖЕНИЕ МЕЖДУНАРОДНОЙ ЖИЗНИ XIV — начала XV в. В МОСКОВСКОМ ЛЕТОПИСАНИИ
  2. КИРИЛЛ ТУРОВСКИЙ
  3. Глава II Кирилло-мефодиевская миссия и Русь: новый аспект (IX век)
  4. ГЛАВА 3 Русь на «пути из немец в хазары» (IX—X века)
  5. Глава 9 Владимир — второй Павел? Следы древнейшей русской агиографической традиции о св. Владимире в латинских памятниках первой трети XI века
  6. ГЛАВА 14 Русь, Запад и Святая Земля в эпоху крестовых походов (XII век)
  7. ПРЕДИСЛОВИЕ
  8. К ИСТОРИИ ЛЕТОПИСНОГО «СПИСКА РУССКИХ ГОРОДОВ ДАЛЬНИХ И БЛИЖНИХ»
  9. Историко-правовой обзор