ГЛАВА 6 Философия: прагматичный взгляд на инвестирование
Из всех дисциплин, обзор которых дан в этой книге, философия является одновременно и самой простой, и самой сложной. Философия проста, потому что занимается знакомыми проблемами, которые ежедневно влияют на каждого из нас, и каждый приходит в этот мир, оснащенный тем, что необходимо для его осмысления: мозгом, сердцем и душой. В то же время философия — сложнейшая из наук по одной простой причине: философия требует от нас размышлений. В отличие от точных наук, она не дает набора абсолютных, готовых к употреблению ответов. Например, хотя многие из нас считают изучение квантовой механики крайне сложным делом, единожды освоив ее основы, мы можем двигаться дальше с уверенностью в том, что, пока какая-то наука будущего не откроет новых истин, мы, в сущности, уже знаем все необходимое. Но у философии нет подобных абсолютных истин. Истины, которые содержит философия, по природе своей сугубо индивидуальны и существуют только для тех, кто их исповедует. Сказанное не означает, что мы не можем изучать философию. Изучение идей, выдвинутых величайшими философами мира, — наилучший (некоторые сказали бы, единственный) способ достичь ясности в наших собственных убеждениях. Но философские концепции по самой своей природе нельзя перенести из сознания одного человека в сознание другого. Философская догма, кто бы ни сформулировал ее первым, не существует для нас до тех пор, пока не пройдет через когнитивный фильтр нашей собственной интерпретации, нашего опыта и наших представлений. ? ? ? Слово «ФИЛОСОФИЯ» происходит от двух древнегреческих слов, обычно переводимых как «любовь» и «мудрость». Таким образом, философ — это человек, любящий мудрость и посвятивший себя поискам смысла. Поиск истины — это активный нескончаемый процесс открытий. Подлинный философ преисполнен страсти к позна нию — процессу, у которого нет и не может быть конца. В некотором смысле философия возникла на ранних этапах существования человечества, во времена, когда первобытные общества пытались осмыслить свой мир. Но можно с разумной определенностью сказать, что как формальная область познания философия появилась, по крайней мере в западном мире, около 600 г. до н. э., когда древнегреческие мыслители начали развивать представления о Вселенной, отличающиеся от диктатов религиозных верований. В последующие 25 веков на поприще философии подвизались многие сотни людей. Некоторые из них хорошо известны, некоторые менее знамениты, но количество различных убеждений и подходов почти равно числу их создателей. «The Oxford Companion to Philosophy» («Оксфордский путеводитель-справочник по философии»), всеобъемлющий справочный труд, состоит из более тысячи страниц, на которых перечислены отдельные философы, концепции и смежные темы. Мы сведем этот огромный корпус знаний к тем работающим элементам, которые имеют самое непосредственное отношение к нашим потребностям. Исключительно для простоты философские исследования можно разделить на три обширные категории. Это, во-первых, критическое мышление в его приложении к общей природе мира, называемое «метафизика». Как мы уже знаем, физика — это изучение материальных, осязаемых объектов и сил природы, например столов, стульев и их молекулярных составляющих, наклонных плоскостей и свободно падающих шариков, законов движения, управля ющих Солнцем и Луной. Слово «метафизика» означает «за пределами физики». Обсуждая метафизические вопросы, философы описывают идеи, существующие независимо от нашего пространства и времени. Среди примеров метафизических концепций — концепции Бога и потусторонней жизни. Это не осязаемые объекты вроде столов и стульев, а, скорее, абстрактные идеи, которые выходят за пределы естественного мира. Философы, занимающиеся метафизическими вопросами, охотно признают существование окружающего нас мира, но не согласны с нашими обычными представлениями о сути, природе и смысле этого мира. Вторая категория философских исследований охватывает три взаимосвязанные сферы — эстетику, этику и политику. Эстетика — это теория прекрасного. Философы, занимающиеся изучением эстетики, пытаются установить, что люди считают прекрасным, присуще ли это свойство созерцаемым людьми объектам или же оно возникает в достигаемом ими особом состоянии сознания. Исследования прекрасного не следует считать несерьезным занятием, поскольку то, как мы воспринимаем прекрасное, может сказываться на наших суждениях о том, что истинно и что ложно, какой политический порядок правилен и как следует жить людям. Этика — отрасль философии, изучающая проблемы правильного и неправильного и определяющая, что морально, а что аморально, какое поведение является должным, а какое — нет. Этика исследует действия, предпринимаемые людьми, суждения людей, ценности, исповедуемые ими, и характеры, к обретению которых они стремятся. Политическая философия тесно связана с идеей этики. В то время как этика исследует доброе и правильное на уровне отдельного человека, политическая философия изучает вопрос о добром и правильном на уровне общества. Политическая философия — это спор о принципах, в соответствии с которыми должны быть организованы общества, о законах, которые надлежит принять, и об отношениях, связывающих людей с общественными организациями. Эпистемология, третья категория философских исследований, — отрасль философии, стремящаяся постичь пределы и природу познания. Этот термин происходит из двух древнегреческих слов: «episteme», что означает «знание», и «logos», что означает «дискурс», а в более широком смысле относится к любому виду исследований или интеллектуальных поисков. Таким образом, эпистемология — это изучение теории познания. Говоря попросту, занимаясь эпистемологическими исследованиями, мы мыслим о мышлении. Когда о мышлении размышляют философы, они пытаются уяснить, какие категории объектов познаваемы, что есть знание (противопоставляемое убеждениям и верованиям) и как мы можем сказать, что объект познан нами. Они также размышляют о том, какого рода знания можно иметь о разных объектах. Например, нам известно, что наше знание физики отличается от знания биологии, которое отлично от нашего знания социальных наук, в свою очередь отличающегося от знания психологии. Так или иначе, все эти отрасли философии затрагивают нашу повседневную жизнь. У любо го из нас есть представление об этом мире и, вероятно, некое представление о потустороннем мире. Ставя те же проблемы, метафизика заменяет посылки, не являющиеся предметами обсуждения, рационально организованным исследованием понимания мира в целом. Сходным образом каждый из нас имеет собственное понятие о прекрасном, о правильном и неправильном, о справедливом и несправедливом. Рассматривая те же проблемы, эстетика, этика и политика предполагают систематическое изучение правил и принципов, которые следует воспринять индивидуумам и обществам. Наконец, все мы в какой-то момент начинаем сомневаться в нашем образе мышления и ставим его под вопрос. Эпистемология, изучающая эти вопросы, стремится прояснить процесс формирования наших убеждений и устранить путаницу, которая может возникнуть, когда в наше мышление вкрадываются ошибки. Теперь несомненно, что каждая из основных отраслей философских исследований является достойным интеллектуальным занятием. Но в этой главе мы сосредоточимся исключительно на эпистемологии. Хотя кое-кто может утверждать, что социально ответственное инвестирование непосредственно связано с вопросами эстетики, этики и политики, я не хочу анализировать здесь правильность или ошибочность действий конкретных компаний. Не хочу я и рассматривать связь инвестирования с религией. Перечисленные темы, несомненно, достойны обсуждения, однако другие люди могут сделать это лучше, чем я. Впрочем, меня глубоко интересуют вопросы эпистемологии. Я хочу понять, как про исходит процесс формирования мыслей и как можно обрести навыки хорошего мышления. Мышление — нечто большее, чем просто получение знаний. Мыслить можно плохо или хорошо. Научившись мыслить хорошо, мы с большей вероятностью избежим путаницы, шума и двусмысленностей. Мы обретем не только умение лучше осознавать возможные альтернативы, но и большую способность строить надежные доказательства. То, как мы мыслим об инвестировании, в конечном счете определяет то, как мы ведем инвестиционный бизнес. Если мы сознательно принимаем эпистемологический подход, всегда на каком-то уровне думая, строг и последователен ли процесс нашего мышления, мы можем существенно улучшить результаты наших инвестиций. ? ? ? ОДНА из ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ ИДЕЙ, которыми пронизана вся эта книга, такова: рынок — сложная адаптивная система. В этом определении отражены все характеристики такой системы. До сих пор наше исследование сложных адаптивных систем имело преимущественно научную ориентацию. Мы изучили рыночное поведение с точки зрения физики, биологии, социальных наук и психологов. Вы, наверное, подумаете, что философия мало что может предложить для наших попыток постичь науку сложности. Но Ли МакИнтайр, адъюнкт-профессор философии Университета Колгейт, не согласен с этим мнением. Он уверен, что философия — переменная, критически важная для понимания сложности, и лю бое исследование сложности должно касаться философских аспектов проблемы1. Первый вопрос, который ставит Макинтайр, таков: является ли изучение сложных адаптивных систем по природе своей эпистемологическим или онтологическим? Онтологию лучше всего представлять как отрасль метафизики. Онтологические вопросы — это вопросы бытия. К числу их относится, например, вопрос: какова природа реальности? Вполне возможно, что природа реальности настолько сложна, что нам никогда ее не понять. Если это так, то наша неспособность понять — вопрос онтологический. Но, возможно, наша неспособность понять природу реальности обусловлена недостатком наших знаний; этот вывод превращает вопрос в эпистемологический. Онтологические пределы обусловлены природой вещей, эпистемологические — ограниченностью понимания. Что представляют собой научные тайны — результат природы вещей или нашего ограниченного понимания мира? В начале любого нового научного исследования ученые сталкиваются с фундаментальным вопросом: является ли мир неопределимым, или же существуют лишь скрытые переменные, которые еще предстоит открыть? При изучении сложных адаптивных систем этот вопрос возникает сразу же. Мы знаем, что такие системы нельзя исследовать традиционными линейными методами, поскольку они нелинейны. Нам также известно, что возникающие свойства указанных систем практически исчезают при попытках упростить их или свести к отдельным составным элементам, — это обесценивает редукционистские методы исследова ния. Сложные адаптивные системы следует изучать на том уровне описания, который сохраняет их целостность. «Таким образом, — объясняет Макинтайр, — главной идеей, лежащей в основе теории сложности, является то, что у нашего знания некоторых систем, даже упорядоченных, есть пределы, поскольку нам приходится изучать этот порядок только на том уровне исследования, на котором сохраняется неуничтожимость сложности системы»2. Но что кроется за этими пределами понимания? Действительно ли интересующие нас сложные адаптивные системы так сложны и необъяснимы (то есть мы имеем дело с онтологической проблемой), или же они сложны только вследствие наших ограниченных способностей понять их (то есть мы имеем дело с эпистемологической проблемой)? Это фундаментальная проблема философии, тождественная той, которую поставили более 350 лет назад. До того как Ньютон предложил свои законы движения планет, сделав проблему эпистемологической, функционирование природы и Вселенной считалось сложным до необъяснимого (то есть проблема имела онтологические ограничения). Макинтайр считает, что сложные адаптивные системы внутренне не сложны, а скорее кажутся таковыми вследствие ограниченности наших дескриптивных способностей. «Как только человек соглашается с тем, что сложные системы сложны лишь для описания, всегда появляется возможность того, что какое-то альтернативное описание — некое иноописание [курсив Хэгстро- ма] — системы выявит более простые закономерности, которые может рассматривать нау ка, — объясняет Макинтайр. — Если в основе сложных систем есть какой-то порядок и если альтернативные описания снимают проблему сложности, то не следует ли отсюда, что одни иноописания выявят этот порядок, а другие не смогут сделать этого?»3 Таким образом, Макинтайр предлагает задуматься над тем, что сложность является не особенностью мира, обусловленной его природой, а скорее производной от способа нашего мышления. Перефразируя слова поэта Александра Поупа, беспорядок — это не более чем ложно понятый порядок. Макинтайр указывает, что беспорядок, проявляющийся на поверхности, на более глубоком уровне ощущается меньше, а потому ученые должны продолжать поиски иных описаний, которые затрагивали бы более глубокие пласты рассматриваемых явлений. Если остановиться и задуматься, станет ясно, что это и есть самая суть научного исследования: обнаружение новых способов описания наблюдаемых явлений. Однако иноописания — сфера не одной лишь науки. Они также являются исключительно важным инструментом людей, которые, не будучи учеными, ищут понимания. Если объекты остаются тайнами за семью печатями, наше дело — перетасовать описания и предложить иноописания. Представьте это так: иноописания — эффективные, могущественные инструменты, способные взламывать замки, порой встречающиеся на пути к пониманию. Я, например, уверен, что одной из причин, в силу которых мы испытываем такие трудности при понимании рынков, является наша замкнутость на концепции равновесия при описании того, как должны работать рынки. Чтобы до стичь более высокого уровня понимания, надо сохранять открытость ума для восприятия новых описаний систем, которые кажутся сложными, — будь то финансовые рынки, социальные и политические системы или физический мир. Не следует, впрочем, думать, что я защищаю своего рода интеллектуальный бесплатный сыр. Цель ученых — объяснять природу в дескриптивных категориях, которые не нарушают фундаментальных посылок самой природы. Цель инвесторов — объяснять рынок в категориях, соответствующих его основополагающим принципам. Нельзя лепить любые описания или комбинации описаний, которые, на первый взгляд, вроде бы дают подобие законного объяснения. Нельзя создавать порядок там, где нет никакого порядка. Природа не настолько требовательна. Не настолько требовательны и рынки. Наивные корреляции быстро растают. Прочно усвоив это предупреждение, мы готовы приступить к исследованию, полному ино- описаний. Поскольку эта глава посвящена философии, поищем сначала философские ориентиры, которые сделают наше путешествие более осмысленным. Такой ориентир мы находим в философии прагматизма. ? ? ? КАК ФОРМАЛЬНОМУ ТЕЧЕНИЮ ФИЛОСОФСКОЙ МЫСЛИ, прагматизму всего 100 лет. Впервые внимание к прагматизму привлек Уильям Джеймс в лекции, прочитанной им в 1898 г. в Калифорнийском университете в Беркли. В этой лекции под названием «Philosophical Conceptions and Ргас- tical Results» («Философские концепции и практические результаты») Джеймс ввел в оборот то, что он назвал «принцип Пирса, главного прагматика». Это название явно было данью уважения, которое Джеймс питал к своему другу и коллеге-философу Чарлзу Сандерсу Пирсу. За 20 лет до этого небольшая группа ученых, философов и других интеллектуалов из Кембриджа (штат Массачусетс), среди которых были Джеймс, Пирс и Оливер Уэнделл Холмс, организовали Метафизический клуб для критического обсуждения метафизических вопросов, касающихся убеждений и реальности. Вскоре Пирс обнаружил, что под воздействием ведущихся в клубе дискуссий он все больше отходит от метафизических абстракций к иному способу определения реальности. Математик по образованию, Пирс пришел к убеждению, что реальность является функцией не абстрактных абсолютов, а практических отношений между сущностями, которые он называл символами, или знаками (что отражало его увлечение алгеброй). В процессе оживленных дискуссий, которые велись в Метафизическом клубе, Пирс уточнил свои теории и в конце концов сформулировал следующий принцип: благодаря мышлению люди разрешают свои сомнения и формируют убеждения и в последующих действиях руководствуются этими убеждениями, которые превращаются в привычки. Поэтому любой человек, стремящийся к истинному определению убеждения, должен концентрировать внимание не на самом убеждении, а на обусловленных им действиях. Пирс назвал этот принцип «прагматизм», отметив, что термин имеет один корень со словами «практи ка» и «практический». Эта семантика закрепила представление Пирса о том, что смысл идеи тождествен ее практическим результатам. «Наши представления о каком-либо объекте, — объяснял Пирс, — это наши представления о постигаемых чувствами результатах данного объекта». В опубликованной в 1878 г. классической работе «How to Make Our Ideas Clear» («Как придать ясность нашим идеям») Пирс развивает ту же мысль: «Функция мысли всецело состоит в производстве привычек действия. Поэтому, для того чтобы развить содержание мысли, нам надо попросту установить, какие привычки создает эта мысль, ибо значение мысли — это просто привычки, которые она влечет за собой»4. Первая публикация указанной работы не вызвала особого отклика за пределами маленького кружка коллег Пирса по клубу. Но идеи Пирса оказали глубокое влияние на другого члена клуба, Уильяма Джеймса, который 20 годами позднее привлек к ним внимание общественности, начав пропаганду этих идей лекцией, прочитанной в 1898 г. в Беркли. Заметим, что Пирса интересовала разработка логического метода решения философских проблем, — говоря конкретнее, метода определения смысла вещей. Он намеревался разработать концепцию, применимую главным образом в научных исследованиях. Джеймс, со своей стороны, взял метод Пирса и применил его в приложении к мышлению в целом. Он ушел от узкого вопроса о том, как мы устанавливаем смысл, и занялся более обширными проблемами, касающимися смысла и истины. Убеждение, говорил Джеймс, истинно не потому, что способно вы держать логическое рассмотрение, а потому, что человек, придерживаясь данного убеждения, благодаря ему оказывается в более полезных отношениях с миром. Как и Пирс, Джеймс пришел к выводу, что философы потратили слишком много времени на обсуждение абстрактных принципов (метафизических вопросов) и на попытки доказать истинность различных философских принципов или опровергнуть их. Вместо этого, утверждал Джеймс, философам следовало бы задаться вопросом, каковы практические эффекты приверженности той или иной философской концепции. В своем знаменитом заявлении Джеймс формулирует этот вопрос в еще более жесткой форме: «какой денежный эквивалент» обретает убеждение в процессе практической деятельности человека? Джеймс, популярный и харизматический оратор, вскоре обрел большую известность как главный защитник прагматизма, чем Пирс. В конце концов Пирс дистанцировался от деятельности Джеймса и даже дал своей теории несколько иное название— pragmaticism («прагматицизм»), которое он считал «слишком уродливым для того, чтобы его могли похитить». На склоне жизни Пирс обнищал и стал эксцентричным отшельником. Уильям Джеймс оказывал ему финансовую помощь и всегда признавал Пирса основоположником того философского движения, которое сделало знаменитым самого Джеймса. ? ? ? Уильям ДЖЕЙМС РОДИЛСЯ В 1848 Г. В шумной, нетрадиционной семье интеллектуалов. Его отец, Генри Джеймс, был теологом и малоизвестным философом. Образование своим детям он давал, в основном заставляя их присутствовать на дискуссиях, которые велись между приглашаемыми в дом взрослыми гостями, и безжалостно таская семью из одной европейской столицы в другую в поисках интеллектуальных стимулов. Младший брат Уильяма, получивший имя Генри в честь отца, стал знаменитым писателем. В юности Уильям мечтал быть профессиональным художником, но вскоре признал, что у него не хватает таланта, необходимого для успеха на поприще живописи. В 18 лет он поступил в Научную школу Лоуренса при Гарвардском университете и завершил свое образование, получив степень по медицине в Гарвардской медицинской школе, где уделял особое внимание психологии. Он начал преподавать в Гарварде и приобрел известность как психолог, достижения которого стали достоянием общественности после публикации в 1890 г. его классического труда «Principles of Psychology» («Принципы психологии»), Как мы уже знаем, одновременно Джеймс все больше и больше посвящал свои недюжинные интеллектуальные способности изучению философии. Подход Джеймса отличался необычайной широтой. Он хорошо знал классическую философию и поддерживал оживленные личные контакты с несколькими современными ему философами, особенно с Пирсом. Образование психолога позволяло Джеймсу полнее понимать функционирование человеческого ума, чем большинству философов. Кроме того, его захватила теория эволюции, которая в те годы была совсем нова и вызывала значительный интерес у американских ученых (книга Дарвина «Происхождение видов» была опубликована примерно в то время, когда Джеймс поступил в аспирантуру Гарвардского университета). Дополнив все это собственными размышлениями, Джеймс постепенно создал свой вариант прагматизма. Поскольку большую часть своей энергии он, как профессионал, уделял написанию работ и чтению лекций о прагматизме и поскольку публика хорошо принимала и его статьи, и его лекции, Джеймс стал самым известным пропагандистом этой философии, а его идеи получили признание в качестве массового представления о прагматизме. Говоря предельно просто, прагматизм гласит, что истина (деклараций) и правильность (действий) определяются их практическими результатами. Мысль и действие истинны, реальны и благи, если дают ощутимый результат. Таким образом, чтобы понять нечто, нам надо спросить себя, каков его результат, каковы его последствия. «Истина, — писал Джеймс, — это название всего, что в качестве убеждения оказалось благим»5. Если истинность и стоимость определяются их практическим применением в реальном мире, значит, истина изменяется при изменении обстоятельств и появлении новых открытий о мире. Наше понимание истины эволюционирует. Дарвин улыбнулся бы этой мысли. В этом отношении прагматизм — прямая противоположность большинству более ранних школ философской мысли, которые утверждали, что их версия истины (как бы ее ни конструировали) абсолютна и неизменна. Но Джеймс полагал, что никогда нельзя рассчитывать на получение абсолютного доказательства чего бы то ни было. Например, спрашивать, существует ли Бог, может оказаться пустой тратой времени, ибо ответ на этот вопрос не имеет значения. Нам следует лишь спросить себя, какую разницу в нашей жизни создает вера или неверие в Бога. Такое отношение стало главным в прагматическом подходе Джеймса. Джеймс провозгласил свои идеи в серии лекций, рассчитанных на широкий круг слушателей, которые их посещали. Джеймс обращался к массам, поскольку считал, что именно они, а не философы пользуются наибольшим авторитетом в философских вопросах. Во времена, когда не существовало телевидения, события, подобные лекциям Джеймса, были весьма популярны, и Джеймса принимали очень хорошо. Его ораторская манера отличалась динамичностью, а в его изысканном, стильном языке в какой-то мере проявлялись те же дарования, которые обнаружил его брат-писатель. Одна из типичных лекций Джеймса, прочитанная им в 1907 г. для большой аудитории в Нью-Йорке, называлась «What Pragmatism Means» («Что такое прагматизм»), В начале лекции Джеймс попросил слушателей обратить внимание на то, как развивалась наука во времени. Когда были открыты первые законы математики и физики, сказал он, люди уверились, что получили «точную расшифровку предвечных мыслей Всемогущего», и, следовательно, такие законы абсолютны. Но по мере развития науки, продолжал он, стало очевидно, что наши основные законы — не абсолюты, а всего лишь при ближения. Более того, количество самих законов увеличилось, а в каждой дисциплине появилось множество различных и противоречащих друг другу формулировок этих законов. Ученые, сказал Джеймс, стали понимать, что ни одна теория не является «абсолютной точной расшифровкой реальности, и любая из них, с известной точки зрения, может оказаться полезной»6. По словам Джеймса, великая польза убеждений состоит в том, что они помогают обобщать уже известные факты и прокладывают путь новым фактам. В конце концов, напомнил он слушателям, все наши убеждения рукотворны. Они составляют концептуальный язык, которым мы пользуемся для фиксирования наших наблюдений за природой, и, как таковые, становятся выбором, который мы делаем на основании опыта. Итак, подвел итог Джеймс, «идеи (сами по себе являющиеся всего лишь элементами нашего опыта) становятся истинными постольку, поскольку они помогают нам вступить в удовлетворительные отношения с другими аспектами нашего опыта»7. Как мы переходим от старых убеждений к новым? По мнению Джеймса, этот путь тождествен тому, которым следует любой ученый. У человека уже есть запас старых представлений, но он сталкивается с новым опытом, который деформирует эти старые представления. Нечто вступает в противоречие с ними; или же в момент размышлений человек обнаруживает, что его старые представления противоречат друг другу; или же человек узнает о фактах, несовмести мых с этими представлениями; или у него возникают желания, которые старые идеи перестают удовлетворять. Результатом становится внутренняя, ранее неведомая его уму проблема, которой человек стремится избежать, модифицируя основной массив своих прежних представлений. Он сохраняет максимально возможное число старых убеждений, ибо в вопросах убеждений все мы — крайние консерваторы. Итак, человек пытается сначала изменить одно представление или убеждение, затем другое (ибо они с весьма различной силой противятся изменениям), и так продолжается до тех пор, пока на него не нисходит некая идея, которую можно начертать на совокупности прежних убеждений с минимальным нарушением этой совокупности, — идея, которая становится посредницей между совокупностью старых убеждений и новым опытом и соединяет их самым удачным и целесообразным образом8. Обобщая мысль Джеймса, можно сказать, что происходит следующее: новую идею усваивают при сохранении старых истин с минимально возможным их нарушением. Новые истины выполняют роль простых посредников, амортизаторов перехода, которые помогают нам попасть из одного пункта в другой. «Наши мысли становятся истинными постольку, поскольку они успешно выполняют свою посредническую или связующую функцию», — говорит Джеймс9. Убеждение истинно и имеет «денежную стоимость», если оно помогает нам продвинуться из одной точки в другую. Таким образом, истина становится глаголом, а не существительным. Итак, можно сказать, что прагматизм — это процесс, позволяющий людям находить курс плаванья в мире неопределенности и не оказываться выброшенными на необитаемый остров абсолютных истин. Прагматизм свободен от предрассудков, догм или строгих канонов. Прагматизм подхватит любую гипотезу и изучит все доказательства. Если вы нуждаетесь в фактах, берите факты. Если вам необходима религия, берите религию. Если вам нужно экспериментировать, экспериментируйте себе на здоровье. Джеймс говорит: «Короче, прагматизм расширяет сферу поиска Бога. Единственный предъявляемый прагматизмом тест на вероятную истину — чтб лучше всего помогает нам находить верный курс»10. Прагматизм называют уникальной американской философией. Его расцвет, пришедшийся на начало XX в., совпал с величайшим расширением страны на Запад, и во многих отношениях прагматизм является отголоском того духа первопроходцев, который мы ассоциируем с движением на Запад. Расцвет прагматизма совпал также с периодом огромного роста экономики и промышленности США, со временем, когда чувство оптимизма и успеха, которого добился Новый Свет, казалось, требовало появления новой философии. Позднее суть прагматизма нередко искажали, превращая это учение в оппортунистический подход, в соответствии с которым удовлетворительный результат служит оправданием любых, даже преступных действий. Но такая трактовка вовсе не входила в намерения Джеймса. Предметом его главной озабоченности была мораль; он предложил философский метод, который позволял жить хорошо и достойно вместе с другими людьми и в согласии с окружающим миром. Подводя итоги, можно сказать, что прагматизм — это не столько философия, сколько способ творения философии. Прагматизм процветает в условиях открытости умов и ликующе призывает к экспериментам. Он отвергает косность и догмы; он приветствует новые идеи. Он настаивает на необходимости непредвзятого изучения всех возможностей, ибо важные новые прозрения нередко являются в обличье легкомысленных, даже нелепых идей. Прагматизм стремится к новому пониманию посредством новой, иной постановки старых проблем. Вы можете вспомнить приведенные в начале этой главы слова Ли Макинтайра о важности иноописания непонятных нам явлений. Хотя Уильям Джеймс не использовал слово «иноописание», оно весьма созвучно сути его доктрины. Мы учимся благодаря тому, что пробуем новые вещи, воспринимаем новые идеи, мыслим иначе, чем мыслили прежде. Так происходит прогресс знания. ? ? ? В СВОЕ ВРЕМЯ Уильям ДЖЕЙМС был центральной фигурой прагматизма как философского течения и снискал себе уважение и среди коллег, и у общественности в целом. Одним словом, как философ Джеймс добился успеха. Но в качестве успешного финансового управляющего он неизвестен истории. На этой стадии нашего обзора философии представляется полезным обратиться к современному инвестору и посмотреть, какие выгоды он извлек из философских учений, в частности из прагматизма. К счастью, мы можем это сделать. Билла Миллера, портфельного управляющего компании Legg Mason Value Trust, многие считают самым успешным инвестором 1990-х годов. После того как на протяжении девяти лет подряд (1991 — 1999) его результаты превышали показатели индекса «Standard & Poor’s 500», издание «Mornigstar» назвало его лучшим портфельным управляющим десятилетия. Когда в 1989 г. журнал «Business Week» опубликовал статью «The Heroes of Value Investing» («Герои создания стоимости в инвестиционном бизнесе»), она была посвящена только пяти людям11. Их список открывали Бенджамин Грэм и Дэвид Додд, авторы книги «Анализ ценных бумаг». Далее шел Джон Бэрр Уильямс, книга которого «Theory of Investment Value» («Теория инвестиционной стоимости») ввела в оборот модель приведенных дивидендов и канонизировала определение понятия «стоимость» как «приведенная стоимость будущих денежных потоков». Четвертым героем инвестиционной стоимости был Уоррен Баффетт, а сразу же за ним следовал Билл Миллер. Путь Билла на Уолл-стрит необычен. В 1972 г. он закончил Университет Вашингтона и Ли с отличием по экономике и истории Европы. На последнем курсе он посещал семинар «Философия языка», который вел профессор Дж. Рамзи Мартин, и этот семинар открыл Биллу новый мир. По окончании университета Билл несколь ко лет служил в Германии офицером армейской разведки. Еще находясь на военной службе, он записался в участники программы по философии для выпускников высших учебных заведений в Университете Джонса Гопкинса в Балтиморе, с которым тесно связана философия прагматизма. Чарлз Сандерс Пирс был профессором этого университета, и именно здесь получил степень доктора философии Джон Дьюи, ведущий философ-прагматик и современник Джеймса. Как мы уже знаем, прагматизм делает акцент не на абстрактных идеалах, а на практических результатах. Прагматик полагается не на абсолютные стандарты, а на то, что действительно работает и помогает достигать целей. Билл потратил немало времени на размышления об инвестиционных моделях, но вскоре понял, что любая модель крайне чувствительна к целям, ради которых построена. Рассмотрим, например, классическую стратегию «стоимости акций», построенную на основе выбора акций, характеризующихся низкими значениями коэффициентов «цена/прибыль», «рыночная цена/твердая балансовая стоимость» и дивидендной доходностью выше среднего уровня. Эта модель базируется на результатах научных исследований, показавших, что данная стратегия может обеспечить доходы выше среднерыночных. Билл объясняет: наши знания о моделировании свидетельствуют о том, что модели имеют свойство работать какое-то время, а затем неожиданно их действие прекращается. Внезапно модель как инструмент объяснения утрачивает ценность, но некоторые люди продолжают настаивать на том, что она по-прежнему дает точ ное представление о механизмах функционирования мира. Как установить истину? «Если у вас есть соответствующая теория истины, — говорит Билл, — вы обычно придерживаетесь этой модели гораздо дольше, поскольку убеждены, что она охватывает, отражает и описывает некую глубинную структуру рынков, иными словами, нечто такое, что соответствует реальным обстоятельствам, приводящим к результатам выше средних для данного рынка». Приверженность соответствующей модели теории истины эквивалентна использованию абсолютных истин. Теперь противопоставим этот подход прагматизму. «Если вы придерживаетесь прагматической теории, — продолжает Билл, — вам, как правило, легче отбросить всю модель, но важнее то, что вы поймете: модель нужна вам только потому, что она помогает решить определенную задачу»12. В результате Билл готов рассматривать все, что даст ему возможность принимать более удачные решения. Разумеется, признает он, «нас интересует только то, что действует, помогая нам делать деньги»13. Успех Билла и его эффективность в прошлом непревзойденны, но слава далась ему не даром. Некоторые критики осудили подход Билла, заявив, что его прагматичные методы несовместимы со стратегиями, основанными на стоимости, которые он предположительно использует. Когда компания Value Trust приобрела акции America Online, Dell Computer, а позднее и акции Amazon.com, некоторые критики утверждали, что после этих покупок Билла нельзя считать инвестором, генерирующим стоимость. Билл возразил, что он, несомненно, инвестор, генерирующий стоимость, поскольку никогда не игнорировал разработанную Уильямсом модель приведенных дивидендов и данное Уильямсом определение стоимости14. Этот спор — часть давно идущих дебатов, в центре которых стоит очень важный вопрос: что является лучшим мерилом стоимости? Модель приведенных дивидендов Уильямса — корректный метод определения стоимости, и ее следует считать моделью первого порядка. Однако многих инвесторов отвращают внутренне присущие этой модели сложности15. Вместо того чтобы разобраться в ней, они отбрасывают один из уровней объяснения и избирают уровень моделей второго порядка, например низкие значения коэффициентов «цена/прибыль», или «рыночная цена/балансовая стоимость», или высокие уровни дивидендной доходности, или какой-то иной конкретный критерий, за который они держатся мертвой хваткой как за единственно правильный. В противоположность этой публике инвесторы вроде Уоррена Баффетта пренебрегают всеми простыми количественными объяснениями стоимости, отдавая предпочтение модели приведенных дивидендов. Что следует делать прагматикам? Джеймс посоветовал бы нам использовать то, что работает. Настоящий прагматик никогда не отбросит полностью модель первого порядка, но одновременно он готов обратить внимание на любую модель второго порядка, которая помогает достижению цели. Билл Миллер заявил бы, что никогда не повернется спиной к модели первого порядка, модели приведенных дивидендов, но без колебаний будет перескакивать от одной модели второго порядка к другой, по мере того как они становятся прибыльными. Помните: фондовый рынок — это огромный механизм дисконтирования, постоянно проводящий переоценку акций. Иногда акции, в которых заложен максимальный дисконт со стоимости компании (модель приведенных дивидендов), одновременно оказываются с минимальным значением коэффициента «цена/прибыль», но в других случаях самые крупные скидки могут быть заложены в акциях с высокими значениями указанного коэффициента. Ни один количественный показатель не является абсолютом; ни один количественный показатель не может быть всегда верным. Инвесторы-прагматики могут — и должны — применять любую полезную модель второго порядка и отбрасывать любую подобную модель, утратившую полезность, не нарушая при этом модели первого порядка. Вспомните, Джеймс говорит нам, что «даже самые насильственные революции в убеждениях человека оставляют большую часть его старого мировоззрения нетронутой». Так, когда мы принимаем какую-то новую идею, мы по-прежнему можем сохранять старые идеи, минимально видоизменив их. С точки зрения прагматика допустимо и даже желательно искать объяснения, которые действуют. «Растяните их так, чтобы они приняли новшество, — говорил Джеймс, — но мыслите о них способами настолько привычными, насколько это позволяет ситуация»16. Философские основания успеха Билла Миллера двояки. Во-первых, Билл быстро улавливает разницу между моделями первого и второго порядков и поэтому никогда не становится пленником абсолютов второго порядка, то есть не совершает ошибку, за которую наказаны столь многие прочие инвесторы. Во-вторых, он выполняет свои прагматические исследования вдали от сферы финансов и экономики. Билл давно сотрудничает с Институтом Санта-Фе, в котором пропагандируется многодисциплинарный подход к изучению сложных адаптивных систем. В настоящее время он является одним из членов попечительского совета этого учреждения. «Работа, выполненная в Санта-Фе, — говорит Билл, — помогла нам освободиться от простых моделей и творчески размышлять о сложности рынка»17. Один из секретов успеха Билла — его готовность применять к инвестированию подход, использованный в кубике Рубика. Билл с энтузиазмом исследует все вопросы под всеми возможными углами зрения, с позиций всевозможных дисциплин, для того чтобы получить наилучшее из описаний — или иноописаний — происходящего. Только сделав все это, он чувствует, что в состоянии дать объяснение. В свои исследования Билл привносит открытия из многих сфер знания. Разумеется, он остается в курсе процессов, происходящих в финансах и экономике, — никому не добиться эффективности Билла как инвестора, не овладев финансовой и экономической наукой, — но не останавливается на этом. Он постоянно штудирует литературу по физике, биологии и социальным наукам, изыскивая идеи, которые помогут ему стать еще более успешным инвестором. Большинство инвесторов читают одни и те же газеты и журналы, изучают одни и те же аналитические доклады и смотрят одни и те же телепрограммы. «Единственный способ работать лучше других или, что еще важнее, лучше рынка, — говорит Билл, — владеть способом интерпретации данных, отличающимся от того способа интерпретации, которым пользуются другие. Надо иметь иные источники информации и иной опыт»18. Так в одной ювелирно отточенной фразе сформулирована фундаментальная цель этой книги, заключающаяся в том, чтобы помочь читателям найти другие источники информации. Изучая деятельность поистине великих инвесторов, мы обнаруживаем, что самой выдающейся чертой этих людей является широта их интересов. Как только вы расширите поле вашего зрения, вы сможете более полно понять то, что видите, и затем использовать эти прозрения для достижения больших успехов в инвестиционной деятельности. Мы живем и работаем в мире, в котором изменения происходят с ошеломляющей быстротой, и как только мы начинаем думать, что ситуация вряд ли сможет меняться быстрее, темп изменений снова увеличивается. Эффективность в таком мире требует гибкости мышления. В стремительно меняющейся среде гибкое мышление всегда берет верх над мышлением косным и приверженным абсолютам. «Денежный эквивалент» изучения философии вполне реален. Если говорить без затей, философия учит нас лучше мыслить. Как только вы посвятите себя философии, вы обнаружите, что взяли курс на критическое мышление. Вы заметите, что начинаете иначе смотреть на ситуации и по-иному подходить к инвестированию. Больше видите и больше понимаете. Распознаете модели и взаимосвязи и поэтому меньше боитесь внезапных перемен. Сохраняя открытость сознания, которая придает остроту и пряность новым идеям, вы знаете, что делать с этими новыми идеями, и твердо стоите на верном пути.