Обвал рынка, случившийся в 1987 г., застал большинство экономистов, ученых и специалистов по инвестициям врасплох. В классическом, основанном на концепции равновесия представлении о рынке, которое столь долго считали неприкосновенным, ничто и никак не могло предсказать или хотя бы описать события 1987 г. Эта несостоятельность существующей концепции открыла возможности для появления конкурирующих теорий. Главным стало убеждение в том, что рынок и экономику лучше всего рассматривать и понимать в биологической перспективе. Обращение к биологии в поисках более глубокого постижения финансов и инвестирования на первый взгляд может показаться странным, но точно так же, как мы делали при изучении физики, сосредоточим внимание лишь на одной центральной идее биологии — на эволюции. Поскольку в природе эволюционный процесс — это процесс естественного отбора, рассмотрение рынка в рамках концепции эволюции позволит нам наблюдать действие закона экономического отбора. Концепция эволюции — не исключительное открытие ума одного человека. Еще в VI в. до н. э. греческие и китайские философы высказывали догадки о возможности развития разнообразных видов. И все же сегодня принцип эволюции четко ассоциируется с именем одного человека, человека, чьи идеи дали толчок научной революции столь же глубокой, как та, которую полутора веками ранее вызвали труды Исаака Ньютона. ? ? ? Чарлз РОБЕРТ Дарвин родился в 1809 г. в семье ученых в Шрюсбери, Англия. Его дедом по отцовской линии был врач и ученый Эразм Дарвин, а дедом по материнской линии — знаменитый гончар Джозайя Веджвуд1. Отец Чарлза, также бывший уважаемым врачом и очень сильной личностью, настаивал на том, чтобы сын изучал медицину, и записал его в Эдинбургский университет. Но медицина не интересовала Чарл за. Занятия в аудитории он счел скучными, а зрелище хирургических операций, совершаемых без анестезии, вызвало у него бурную и болезненную реакцию. Гораздо больше его интересовала природа, и молодой Дарвин провел много часов, читая труды по геологии и собирая коллекцию насекомых и других видов. Осознав, что его сын никогда не станет врачом, Роберт Дарвин отправил Чарлза в Кембриджский университет изучать теологию. Будучи снова далеко не лучшим студентом, Чарлз все же получил степень бакалавра теологии. Более важными, чем формальные занятия, оказались связи, которые установились у него с несколькими преподавателями Кембриджа. Достопочтенный Джон Стивенс Хенслоу, профессор ботаники, разрешил исполненному энтузиазма любителю присутствовать на своих лекциях и сопровождать себя во время ежедневных прогулок, посвященных изучению жизни растений. В компании профессора Чарлз провел так много времени, что в университете его стали называть «человек, который гуляет с Хенслоу». Закончив университет, Дарвин отправился с геологической экспедицией в Уэльс, и этот опыт побудил его задуматься над карьерой геолога. Но, вернувшись домой, он нашел поджидавшее его письмо, которое навсегда изменило его жизнь. В письме, написанном профессором Хенслоу, сообщалось, что профессор рекомендовал Дарвина на должность натуралиста в военно-морскую экспедицию. Корабль ее величества «Бигль» под командованием капитана Роберта Фитцроя должен был вскоре отправиться в научное плаванье, преследовавшее две цели: продолжить процесс картографирования побережья Южной Америки и дополнить исследования географической долготы серией хронологических показателей. Выполнение этих задач требовало почти кругосветного плавания, которое должно было занять по меньшей мере два года (как оказалось, путешествие продлилось пять лет). Место натуралиста не подразумевало получения жалованья — на самом деле натуралист должен был оплатить свои расходы, — но открывшаяся перспектива привела Дарвина в восторг. Путешествие едва не сорвалось. Столкнувшись с энергичными возражениями отца, Чарлз поначалу отклонил предложение. К счастью, в дело вмешался дядя Чарлза — пользовавшийся уважением д-ра Дарвина Джозайя Веджвуд II, который убедил зятя в том, что молодому человеку предоставилась блестящая возможность. Таким образом, когда 27 декабря 1831г. «Бигль» отплыл из английского порта Плимут, на его борту находился и Чарлз Дарвин, на которого были возложены обязанности собирать, записывать и анализировать все образцы флоры и фауны и все прочие аспекты естественной истории, с какими доведется столкнуться во время путешествия. Дарвину был 21 год. Чувствовавший себя на суше лучше, чем на море, Дарвин периодически страдал морской болезнью и во время плаванья часто держался особняком, читая книги из корабельной библиотеки и из своего собственного собрания научных трудов. Но всякий раз, когда судно приставало к берегу, он с готовностью погружался в изучение местной природы. То, что ныне известно как самые важные наблюдения Дарвина, было сделано им вскоре после начала плаванья, во время пребывания на Галапагосских островах, лежащих близ экватора у тихоокеанского побережья Южной Америки, примерно в 600 милях к западу от Эквадора. Как геолог-любитель, Дарвин знал, что острова архипелага Галапагос классифицируются как океанические острова, — это означает, что они возникли из моря в результате вулканической деятельности, без каких-либо форм жизни. Природа создала эти острова и стала ждать, кто явится на их берега. Океанические острова со временем становятся обитаемыми, но их заселяют только те виды, которые либо сумели достичь их по воздуху, например на крыльях (как птицы), либо были занесены ветром (как споры или семена). Дарвин предположил, что черепахи и морские игуаны — пловцы, способные долгое время находиться под водой, — могли совершить длительное путешествие на Галапагосские острова из Южной Америки, уцепившись за плавучие обломки, которые гнало течение. Дарвин также понял, что прочие обнаруженные им на островах животные были завезены моряками и авантюристами, побывавшими здесь до него. Но многое из увиденного на архипелаге заинтриговало и озадачило его. Особенно Дарвин был поражен присутствием на островах 13 разновидностей вьюрков. Сначала он предположил, что эти галапагосские вьюрки (ныне их называют вьюрками Дарвина) являются представителями подвида южноамериканских вьюрков, которых он изучал ранее и которых, скорее всего, унесло в море штормом. Но по мере того как Дарвин исследовал модели расселения, он обратил внимание на то, что на большинстве островов архипелага обитали две-три разновидности вьюрков; разнообразие их видов наблюдалось только на более крупном главном острове. Еще больше его заинтриговало то, что все галапагосские вьюрки различались размерами и поведением. Одни были большеклювыми и питались семенами, а другие имели клювы поменьше и предпочитали насекомых. Проплыв по всему архипелагу, Дарвин обнаружил, что вьюрки с острова Худ отличались от вьюрков с острова Тауэр, а обе эти разновидности отличались от вьюрков, обитавших на острове Индефатигэбл. Дарвин задумался, что произошло бы, если бы нескольких вьюрков с острова Худ сильный ветер занес на другой остров, и пришел к следующему выводу: будучи подготовленными, заранее адаптированными к новой среде обитания, пришельцы выжили и размножились бы, создав свою колонию рядом с исконными обитателями. А если пришельцы не были заранее адаптированы к новой среде обитания, их численность быстро сократилась бы. Эта мысль стала одной из нитей того, что в конце концов превратится в знаменитый тезис Дарвина. Когда в 1836 г. Дарвин вернулся на родину, его ожидал восторженный прием в английском научном сообществе. Дарвин сразу же стал членом Геологического общества, а три года спустя его избрали в члены Королевского общества. Он с головой погрузился в работу. Со стороны казалось, что Дарвин занят подготовкой публикации своих многочисленных геологических и биологических открытий. Но в частном порядке он работал еще и над построением новой теории. Просматривая записи, сделанные во время плаванья, Дарвин пришел в недоумение. Почему птицы и черепахи, обнаруженные на некоторых островах архипелага, напоминали виды, живущие в Южной Америке, а птицы и черепахи, обитавшие на других островах, не были похожи на южноамериканских сородичей? Это наблюдение еще сильнее взбудоражило Дарвина, когда он узнал, что вьюрки, которых он привез с Галапагосских островов, принадлежат к разным видам, а не являются простыми разновидностями одного вида, как он считал ранее. Дарвин также обнаружил, что собранные им птицы-пересмешники принадлежат к трем различным видам, а черепахи представляют два вида. Он назвал эти тревожащие его вопросы «проблема видов» и изложил свои наблюдения в тетради, которую позднее озаглавил «Тетрадь о превращении видов». Теперь Дарвин развернул интенсивные исследования вариаций видов. Он поглотил все опубликованные к тому времени труды по данному вопросу и вел обширную переписку с ботаниками, натуралистами и держателями зверинцев — со всеми, кто обладал информацией о мутации видов или имел мнение на этот счет. Все, что он узнал в тот период, убедило его: он со своей рабочей гипотезой, предполагавшей, что виды действительно изменяются в зависимости от места обитания или с течением времени, находится на верном пути. Эта догадка была не просто радикальной, но и богохульной. Дарвин прилагал все силы, чтобы сохранять работу в тайне. Продолжая исследовать и размышлять, Дарвин все более утверждался в мысли, что эволю ция действительно имеет место, но не понимал, как это происходит. Лишь в 1838 г. он смог собрать фрагменты в целостную картину. Осенью 1838 г. Дарвин начал читать «Ап Essay on the Principle of Population» («Опыт о законе народонаселения») британского экономиста Томаса Мальтуса6. Рассмотрев соотношение между производством продовольствия и численностью населения, Мальтус пришел к выводу, что население возрастает в геометрической прогрессии, тогда как средства пропитания (производство продовольствия) увеличиваются в арифметической прогрессии. Таким образом, численность населения всегда будет увеличиваться опережающими темпами по сравнению с производством продовольствия; население продолжит расти до тех пор, пока этот рост не будет сдержан войнами, голодом или заболеваниями. Дарвин усмотрел непосредственную параллель между работой Мальтуса и оставшимися без ответа вопросами о популяциях животных и растений. Теория Мальтуса провозглашала, что ограниченность средств пропитания ввергнет возросшее население в постоянную борьбу за выживание. Опираясь на свои многолетние наблюдения, Дарвин рассмотрел описанный Мальтусом процесс в животном мире. «Меня, хорошо подготовленного длительными наблюдения ми за привычками животных и растений к тому, чтобы оценить идею борьбы за существование, — писал Дарвин в тетради, — однажды осенило, что в этих обстоятельствах благоприятные вариации имеют свойство сохраняться, а неблагоприятные — исчезать. Результатом этого должно стать формирование новых видов. И тут я, наконец, обрел теорию — процесс этого формирования»2. Оригинальность теории Дарвина заключается в том, что борьба за выживание происходит не только между разными видами, но и между представителями одного и того же вида. Например, если обладание более длинным клювом увеличивает шансы птицы на выживание, то большее количество птиц с длинными клювами выживет, даст более многочисленное потомство и, таким образом, с большей вероятностью передаст потомству это преимущество. В конце концов более длинный клюв станет доминантной чертой в данном виде3. Путем такого естественного отбора, теоретизировал Дарвин, благоприятные вариации сохраняются и передаются следующим поколениям. После смены нескольких поколений мелкие постепенные изменения вида начинают накапливаться и проявляться в более значительных изменениях. Так происходит эволюция. К 1842 г. Дарвин завершил краткое описание своей новой теории, но воздерживался от публикации результатов. Возможно, предчувствуя яростную полемику, которую вызовет его теория, он настаивал на разработке более полной документации. Затем, 18 июня 1858 г., Дарвин получил экземпляр статьи, написанной натуралистом Альфредом Расселом Уоллесом. В ней Уоллес кратко изложил теорию, над которой Дарвин работал в течение 20 лет. Дарвин призвал на совет двух коллег, геолога Роберта Лай- елла и ботаника Джозефа Хукера, и они решили представить общественности труды и Дарвина, и Уоллеса в одной публикации. В следующем году Дарвин опубликовал книгу «On the Origins of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life» («О происхождении видов путем естественного отбора, или Сохранение избранных видов в борьбе за выживание»), которая была распродана в первый же день. К 1872 г. «Происхождение видов», как называли эту книгу, выдержала шестое издание. Дарвин написал книгу столетия, а возможно, говорит известный биолог-эволюционист Ричард Доукинс, книгу тысячелетия. «„Происхождение видов“ раз и навсегда изменило представление человечества о человечности, обо всей жизни», — пишет Доукинс4. Эта книга также изменила наше представление о других областях знания, в том числе и об экономике. Именно на этом изменении мы и сосредоточим внимание в данной главе. ? ? ? БРАЙАН АРТУР, ПРЕЖДЕ РАБОТАВШИЙ В СТЭНФОРДЕ, а ныне являющийся профессором экономики от Citibank в Институте Санта-Фе, был одним из первых экономистов, пожелавших по-новому взглянуть на реальное функционирование экономики. Воспитанный на классической экономике, Артур был поглощен учениями Маршал ла и Самуэльсона, и в особенности концепцией равновесия рынков — стабильности, существующей между предложением и спросом5. Но мир, описанный представителями классической экономики, отличался от того, что видел Артур. Неважно, насколько упорно он стремился постичь учение о стабильности, — вокруг он наблюдал одну нестабильность. Мир постоянно меняется, думал Артур. Мир полон обвалов и неожиданностей. Мир непрерывно развивается. В ноябре 1979 г. Артур начал записывать свои наблюдения в личной тетради, одну из страниц которой он озаглавил «Экономика: старая и новая». Разделив эту страницу на две колонки, он стал перечислять в них специфические черты двух экономик. В колонке «Старая экономика» Артур охарактеризовал инвесторов как идентичных друг другу, рациональных и равных по способностям агентов рынка. Система, в которой действовали такие агенты, была лишена какой бы то ни было динамики. Все находилось в состоянии равновесия. Экономика основывалась на принципах классической физики и убеждении в том, что в структурном отношении система проста. В колонке «Новая экономика» Артур записал, что люди обладают индивидуальностью и различаются по своим способностям. Люди эмоциональны, а система сложна и постоянно меняется. По мнению Артура, экономика по природе своей не проста, а сложна и более походит не на физику, а на биологию. Вежливый, скромный ирландец, Артур признается, что был не первым, кто осмыслил экономику таким образом, однако он точно был первым, кто столкнулся с этой проблемой. Кен Эрроу, лауреат Премии памяти Альфреда Нобеля по экономике, ввел Брайана в тесный круг ученых, работающих в Институте Санта-Фе. Осенью 1987 г. Эрроу пригласил Артура сделать доклад о его последних исследованиях на конференции с участием физиков, биологов и экономистов. Конференция была организована в надежде на то, что идеи, введенные в оборот в естественных науках, а именно концепция сложности, стимулируют появление новых способов мышления в экономике6. Общим знаменателем исследований сложности является идея о том, что действие сложных адаптивных систем характеризуется множеством составных элементов, и каждый из них адаптируется к моделям, которые создаются такими системами, или реагирует на эти модели. Сложные адаптивные системы пребывают в процессе постоянного развития. Подобные системы знакомы биологам и экологам, но ученые, работающие в Институте Санта-Фе, полагали, что концепцию, возможно, надо расширить и что пришло время для включения исследований экономических систем и фондовых рынков в рамки всеобъемлющей концепции сложности. Освободившись от оков классический теорий, ученые из Института Санта-Фе смогли указать четыре особенности, подмеченные ими в экономике. 1. Рассеянное взаимодействие. То, что происходит в экономике, определяется взаимодействием великого множества отдельных агентов, которые оперируют параллельно друг другу. При этом действия любого из них зависят от ожидаемых им действий ограниченного числа других агентов, а также от созидаемой ими системы. 2. Отсутствие глобального управления. Хотя существуют законы и учреждения, некой глобальной сущности, которая управляла бы экономикой, нет. Скорее, ею управляют конкуренция и координация действий агентов системы. 3. Постоянная адаптация. Поведение, действия и стратегии агентов, а также их продукты и услуги подвергаются постоянному пересмотру на основании накопленного опыта. Другими словами, система все время адаптируется. Она создает новые продукты, новые рынки, новые институты и новые формы поведения. Это постоянно работающая система. 4. Неравновесная динамика. В отличие от моделей равновесия, господствовавших в классической экономике и мышлении ее представителей, ученые из Института Санта-Фе убеждены в том, что экономика, вследствие переживаемого ею постоянного изменения, действует отнюдь не в состоянии равновесия. Существенным элементом любой сложной адаптивной системы является петля обратной связи: агенты системы сначала формируют ожидания или модели, а затем действуют на основании прогнозов, генерируемых этими моделями. Но со временем модели меняются в зависимости от того, насколько точно они предсказыва ют поведение окружающей среды. Если модель полезна, ее сохраняют, а если нет, агенты модифицируют модель, для того чтобы увеличить ее прогностические возможности. Очевидно, что точность прогнозов — главная, важнейшая характеристика для участников фондового рынка, и, научившись рассматривать рынок как своеобразную сложную адаптивную систему, мы сможем более глубоко понимать его. Вся идея сложных систем — это новый способ видения мира, способ, который нелегко усвоить. Как именно взаимодействуют агенты в сложной адаптивной системе? Каким образом они коллективно создают, а затем модифицируют модели прогнозирования будущего? Тем из нас, кто не является ученым, полезно поупражняться в том, как находить способ видения процесса. Для иллюстрации этого Брайан Артур предлагает пример, который он окрестил «проблема „Эль Фароля“». «Эль Фароль» — это бар в Санта-Фе, штат Нью-Мексико, в котором вечером по четвергам играют ирландскую музыку. Ирландец Артур обожает ходить в это заведение, чтобы послушать свои любимые мелодии. По большей части посетители бара — люди воспитанные, так что бар — славное место, где приятно посидеть и послушать музыку. Но порой по вечерам бар набит пьющими, поющими и буйными людьми, и обстановка там становится мало приятной. Итак, Артур столкнулся с проблемой: как определить, в какие вечера стоит ходить в «Эль Фароль», а в какие — лучше сидеть дома? Случайно возникшая необходимость принимать решение привела Артура к формулированию математической тео рии, которую он назвал «проблема „Эль Фаро- ля“» и которая, по его словам, включает все характеристики сложной адаптивной системы. Предположим, говорит Артур, в Санта-Фе есть сотня людей, кому интересно ходить в «Эль Фароль», чтобы послушать ирландскую музыку, но, если в бар набьется много народу, ни один человек из этой сотни не захочет идти туда. Теперь предположим, что бар публикует еженедельные данные о количестве посетителей, побывавших в нем за последние 10 недель. Располагая этой информацией, любители музыки построят модели для прогнозирования числа посетителей, которые заявятся в бар в следующий четверг. Некоторые могут посчитать, что в баре будет столько же посетителей, сколько и в прошлый четверг. Другие предположат, что число посетителей будет равно среднему числу людей, побывавших в баре за последние несколько недель. А очень немногие попытаются соотнести данные о посещаемости бара с погодой или с другими развлечениями, привлекающими ту же самую публику. Способов построения моделей, позволяющих предсказать число людей, которые придут в бар, — бесконечное множество. А теперь давайте допустим: каждый любитель ирландской музыки решает, что число посетителей, при котором в маленьком баре сохраняется уровень комфорта, составляет 60 человек. Все 100 любителей ирландской музыки, используя любую из самых точных моделей прогноза числа посетителей за последние несколько недель, решат, когда будет достигнут указанный предел. Поскольку у каждого — своя собственная прогностическая модель, в любой определенный четверг одни отправятся в «Эль Фароль», а другие останутся дома, потому что их модели предсказывают: этим вечером в баре будет больше 60 посетителей. На следующий день «Эль Фароль» публикует данные о числе посетителей, и 100 меломанов обновляют свои модели и готовятся к построению прогноза на следующую неделю. Артур говорит, что «процесс „Эль Фароля“» можно определить как среду, состоящую из прогностических моделей. В любой момент имеется группа моделей, которые считаются «живыми», работающими, то есть позволяющими достаточно точно прогнозировать число посетителей бара. И наоборот: модели, оказавшиеся неточными, будут медленно «умирать». Каждую неделю новые прогностические модели и новые убеждения будут конкурировать за возможность быть использованными любителями музыки. Легко заметить, что «процесс „Эль Фаро- ля“» — это отзвук дарвиновской идеи выживания в ходе естественного отбора и что такой процесс можно логически распространить на экономику и рынки. Прогностические модели, которыми пользуется каждый участник рынка, конкурируют за выживание с моделями других участников, а генерируемая рынками обратная связь способствует модификации одних моделей, а другие — заставляет исчезнуть. Как говорит Артур, это мир, который сложен, адаптивен и эво- люционен. Здесь вы, возможно, зададитесь теми же вопросами, которые возникли и у меня, когда я впервые узнал о «проблеме „Эль Фароля“». Является ли эта проблема чем-то большим, нежели занятной теорией, сформулированной для того, чтобы помочь нам попять трудности, возникающие при попытках предсказать поведение сложных адаптивных систем? Существует ли подобная проблема на реальном рынке? Ответ на оба эти вопроса — да. ? ? ? ЕЖЕГОДНО КОМПАНИЯ MERRILL LYNCH проводит опрос группы институциональных инвесторов для определения факторов, которые оказывают наиболее сильное влияние на выбор акций. Респондентов просят ранжировать по значимости следующие 23 фактора: 1. Неожиданная прибыль на акцию 2. Рентабельность акционерного капитала 3. Пересмотр прибылей 4. Соотношение «цена/денежные потоки» 5. Предполагаемый рост прибылей за пять лет 6. Коэффициент «долг/акционерный капитал» 7. Инерционность прибыли на акцию 8. Относительная сила 9. Коэффициент «цена/прибыль» 10. Коэффициент «рыночная цена/балансовая стоимость» 11. Изменение мнения аналитиков 12. Изменчивость прибылей 13. Модель дисконтирования дивидендов 14. Коэффициент «цена/объем продаж» 15. Акции, которыми пренебрегают 16. Величина бета7 17. Дисперсия прогнозируемой прибыли 18. Дивидендная доходность 19. Неопределенность прибыли 20. Подверженность внешним рискам 21. Размер компании 22. Дешевизна акций 23. Чувствительность к изменению процентной ставки Все эти факторы отражают определенные модели убеждений, которыми пользуются инвесторы для прогнозирования поведения котировок. Сравнив результаты опросов за несколько лет, можно увидеть, как изменяется популярность этих моделей со временем. В конце 80 — начале 90-х годов XX в. наибольшей популярностью пользовались такие показатели, как коэффициент «долг/акционерный капитал», дивидендная доходность и коэффициент «рыночная цена/балансовая стоимость». В те времена скупка предприятий за счет займов была обычным делом, и эти модели были полезны для выявления возможных кандидатов на поглощение. Но по мере того как указанные модели становились все менее эффективными при прогнозировании изменения котировок, их популярность падала. В последние годы самыми значимыми показателями стали неожиданные прибыли, коэффициент «цена/денежные потоки» и рентабельность акционерного капитала. Думаю, обзоры, проводимые Merrill Lynch, — отличный пример сформулированной Артуром «проблемы „Эль Фароля“» в приложении к инвестиционному сообществу. Можно сказать, что все 23 модели образуют экосистему одновременно развивающихся гипотез. При изменении среды одни модели отмирают, а вместо них появляются другие. Это и есть сущность эволюции — того, что можно назвать прикладной эволюцией, которая разыгрывается в сфере экономики. ? ? ? Брайан Артур — не единственный из работающих в Институте Санта-Фе ученых, занимающихся изучением связей между биологией и экономикой. Дойн Фармер, физик по образованию, знал, что классическая экономика основана на законах равновесия, которые он изучал в высшем учебном заведении. Но он также знал, что реалии, наблюдаемые на рынках, не всегда соответствуют этим законам. Фармер был убежден в том, что рынок неэффективен. Уж это-то ему было ясно. Лоуренс Саммерс, впоследствии ставший министром финансов США, был одним из самых активных участников конференции, посвященной эконо мике и сложным системам, которая состоялась в Санта-Фе в 1987 г. Саммерс изучил 100 самых крупных дневных подвижек рынка и смог установить связь между такими подвижками и новостями лишь в 40% случаев. Другими словами, более половины крупнейших подвижек на рынке происходит без какого-либо соответствующего информационного повода. Фармер знал, что такое поведение в высшей степени противоречит теории эффективного рынка. Было ясно, что чрезмерная подвижность рынка обусловлена ка- кой-то внутренней динамикой. Но какова эта динамика? Фармер, обладающий врожденным любопытством, которое постоянно толкает его к изучению новых предметов, подумал, что разгадку можно найти не в законах, объясняющих движение небесных тел, а, скорее, в законах, объясняющих поведение экосистем. В рабочем докладе Института Санта-Фе, озаглавленном «Market Force, Ecology, and Evolution» («Рыночные силы, экология и эволюция»), Фармер сделал первый важный шаг к описанию поведения фондового рынка в категориях биологии. Проведенная им аналогия между биологической экосистемой взаимодействующих видов и финансовой экосистемой, слагающейся из взаимодействующих стратегий, обобщена во врезке, представленной на с. 79 7. Дойн Фармер первым признал несовершенство такой аналогии, но она послужила стимулом к появлению нового способа размышлений о рынке. Более того, эта аналогия связывает процесс таких размышлений со вполне определенной наукой, изучающей поведение и развитие живых систем. Биологическая Финансовая экосистема экосистема Виды Стратегии торговли Отдельные организмы Трейдеры Генотипы Функциональное (генетическая представление конституция) стратегии Фенотипы Действия, (наблюдаемая обусловленные внешность) стратегией (покупки и продажи) Популяция Капитал Внешняя среда Цены и другая новая информация Отбор Распределение капитала Мутации Создание новых и рекомбинации стратегий Если мы углубимся в историю фондового рынка и попробуем выявить главные, преобладавшие в прошлом стратегии его участников, мы, как я полагаю, обнаружим четыре основные стратегии (которые в построенной Фармером аналогии играют роль видов). В 30—40-х годах XX в. господствовала стратегия «дисконта с балансовой стоимости». Эту стратегию впервые предложили Бенджамин Грэм и Дэвид Додд в своем классическом учебнике «Security Analysis» («Анализ ценных бумаг»8). После Второй мировой войны и в 1950-х годах в финансовом сооб ществе преобладала вторая главная стратегия — модель роста дивидендов. По мере того как исчезали воспоминания о крахе рынка в 1929 г. и воцарялось процветание, последовавшее за Второй мировой войной, инвесторов все сильнее влекли акции, приносящие высокие дивиденды, а облигации, дающие низкие прибыли, вышли из милости. К началу 1960-х годов появилась третья стратегия. Инвесторы поменяли акции, приносящие высокие дивиденды, на акции компаний, прибыли которых, как ожидалось, должны были расти. К 80-м годам XX в. доминировать стала четвертая стратегия. Инвесторы начали отдавать предпочтение моделям, основанным не на величине прибыли, а на денежных потоках. Сегодня, хотя это еще и не вполне очевидно, возникает, по-видимому, пятая стратегия, в основу которой положена рентабельность инвестированного капитала. Большинство из нас легко узнают эти хорошо известные стратегии. Можно без труда согласиться с тем, что каждая из них получала предпочтение перед ранее господствовавшей стратегией, а затем уступала место новой. Одним словом, на фондовом рынке эволюция вершится посредством экономического отбора. Как происходит экономический отбор? Вспомните: в сравнении Дойна Фармера биологическая популяция аналогична капиталу, а естественный отбор осуществляется посредством распределения капитала. Это означает, что величина капитала меняется в зависимости от популярности стратегии. Если стратегия успешна, она привлекает больше капитала и становится господствующей. Когда открывают новую стра тегию, происходит перераспределение капитала — говоря языком биологии, изменение популяции. Как замечает Фармер, «долгосрочную эволюцию рынка можно изучать в категориях денежных потоков. Деньги влияют на финансовую эволюцию в общем таким же образом, каким пища влияет на биологическую эволюцию»8. Почему финансовые стратегии столь разнообразны? По мнению Фармера, ответ на этот вопрос начинается с того, что основные стратегии определяют модели поведения. Участники рынка рвутся использовать эти очевидные модели, что создает эффект насыщения. Чем больше участников рынка пользуется одной и той же стратегией, тем меньше доходность их бизнеса. Неэффективность становится очевидной, и первоначальную стратегию отбрасывают. Затем на сцене появляются участники, которые приносят с собой новые идеи. Они формируют новые стратегии, и любое число из них могут оказаться прибыльными. Капитал перераспределяется, и новые стратегии стремительно распространяются, что запускает эволюционный процесс по новому кругу. Станет ли рынок когда-нибудь эффективным? Вероятно, нет. Каждая стратегия, уничтожающая неэффективность, вскоре, в свою очередь, будет вытеснена новой стратегией. Рынок всегда будет сохранять определенную степень разнообразия, а, как нам известно, это является главной причиной эволюции. Итак, мы узнаем, что изучение экономических и финансовых систем очень сходно с изучением биологических систем. В обоих случаях центральным является понятие «изменения» — то, что биологи называют эволюцией. Модели, которыми мы пользуемся для объяснения эволюции финансовых стратегий, в математическом отношении сходны с уравнениями, которые используют биологи при изучении популяций в системах «хищник—добыча», конкурентных или симбиотических системах. ? ? ? КОНЦЕПЦИЯ эволюции должна быть не чужда финансовым аналитикам. За пределами рынков можно легко заметить множество претерпевающих изменения систем — от моды до языка и массовой культуры во всех ее проявлениях. Если кому-то понимание финансовых рынков в категориях эволюции кажется устрашающим, то это, как я подозреваю, скорее всего, происходит из-за слов, используемых биологами для описания процесса: «вариация», «адаптация», «мутация», «генетическая рекомбинация». Возможно, нам станет легче, если мы перейдем на знакомый корпоративному миру язык, в котором концепция управляемого изменения, поощряющая инновации и адаптацию к требованиям рынка, вполне определена и понятна. Говоря попросту, вся концепция адаптации строится на идее, что существуют некие проблемы, и виды — либо отрасли или компании — в конце концов решают эти проблемы, приспосабливаясь к окружающей среде. Итак, что мы теперь увидим, если обратим внимание на финансовые рынки? Все те же адаптацию и изменения, только проявляющиеся в иных формах. Индекс «Standard & Poor’s 500», существовавший в 60-х годах прошлого века, имеет мало общего с сегодняшним индексом. В то время господствующее положение в индексе занимали акции промышленных компаний, выпускающих оборудование; в 2000 г. здесь доминировали высокотехнологичные и финансовые компании. Как мы уже видели, инвестиционные стратегии также претерпели изменения. Если вы все еще выбираете акции с помощью дисконтирования к голой балансовой стоимости или полагаетесь на модель роста дивидендов, надеясь на то, что эти модели поведают вам, когда фондовый рынок пере- или недооценен, то вряд ли вы можете рассчитывать хотя бы на среднюю рентабельность ваших инвестиций. Если в недавние годы какая-то инвестиционная компания использовала эти модели в качестве основной стратегии, то она, скорее всего, либо сменила свои модели, либо ушла из бизнеса. Эволюция/адаптация — общая черта, присущая как финансовым, так и биологическим системам. МНОГИЕ ПРОГРЕССИВНО МЫСЛЯЩИЕ ЛЮДИ, включая некоторых из тех, с кем мы встретились в этой главе, полагают, что теория эволюции может стать самой могущественной силой в финансовой науке. «Существует много возможностей для приложения принципов биологии к взаимодействиям, происходящим в сфере финансов, — поясняет Дойн Фармер. — В конце концов, финансовые учреждения — это уникальные человеческие изобретения, обеспечивающие нашему виду преимущества в адаптации. Это поистине новый рубеж, исследование которого только- только началось»9. Таким образом, возникает соблазн на полной скорости рвануться к биологической интерпретации экономики и фондового рынка. Можно обнаружить, что экономика и фондовый рынок имеют больше аналогий с биологическими системами, нежели с физическими. Но надо умерить наш энтузиазм: этот подход еще только разворачивается, и в нем недостает нескольких фрагментов. По словам Фармера, одним из таких отсутствующих фрагментов является вопрос скорости: по сравнению с медленно протекающим процессом случайных вариаций в биологических системах инновации на финансовых рынках происходят стремительно. По этой причине, считает Дойн Фармер, достижение рынком эффективности — вопрос нескольких десятилетий. Некоторых людей пугает мысль, что эволюционная биология не может давать надежные прогнозы. Но ведь Дарвин никогда и не претендовал на такую способность. В значительной мере суть дарвиновской революции заключается в том, что изменение заменило статику, благодаря чему мы получили более точную картину поведения всех живых существ. Джейн Джейкобс очень верно формулирует суть дела в книге «The Nature of Economies» («Сущность экономики»): «Живые системы могут формироваться по мере своего существования»10. Я думаю, что по одной лишь этой причине биологические системы, в том числе и фондовые рынки, в отличие от физических систем, никогда не обретут стабильного усредненного состояния. ? ? ? НЕМЕЦКИЙ ФИЛОСОФ ИММАНУИЛ КАНТ однажды сказал, что «никогда не будет Ньютона у травы». Он ошибся. Интеллектуальная революция, вызванная выдвинутой Дарвином теорией естественного отбора, оказалась во всех отношениях столь же мощной, как и та, толчок которой дал закон всемирного тяготения Ньютона. Действительно, переход от механистического мировоззрения к биологическому называют второй научной революцией. Сегодня, после 300 лет господства, созданное Ньютоном представление о Вселенной — механической, действующей в совершенном равновесии, — устарело. Старая наука занималась Вселенной, состоящей из отдельных частей, управляемой строгими законами и движимой простыми силами. Системы старой науки были линейными: изменение должно быть пропорционально прилагаемым силам. Мелкие изменения завершаются мелкими результатами, крупные изменения дают крупные результаты. В старой науке системы предсказуемы. Старая наука была поглощена пониманием законов бытия. Новая наука занимается постижением законов становления. Какая ирония — биологи, которых некогда считали пасынками науки, ныне ведут нас от старой науки к науке новой — Новой Науке, которая является критически важным элементом платформы Нового Инвестирования. ? ? ? МНЕ КАЖЕТСЯ, БЫЛО БЫ СПРАВЕДЛИВО предоставить заключительное слово Чарлзу Дарвину. Он был одаренным писателем, научные наблюдения ко торого стали литературными шедеврами. Один из наиболее известных отрывков из работ Дарвина — последний абзац «Происхождения видов» может служить удачным завершением этой главы. Интересно вообразить берег со сложным рельефом, с богатой и разнообразной растительностью, птицами, поющими в кустарнике, с вьющимися роями разных насекомых и червями, ползающими в толще сырой земли, и подумать о том, что все эти тщательно сконструированные формы, настолько отличающиеся друг от друга и находящиеся в столь сложной зависимости друг от друга, порождены законами, которые действуют вокруг нас. Взятые в самом широком смысле, эти законы таковы: Рост через Воспроизводство; Наследственность, которую почти подразумевает воспроизводство; Изменчивость вследствие косвенного и прямого воздействия внешних условий жизни и использования или неиспользования; Уровень Прироста — настолько высокий, что приводит к Борьбе за Жизнь и, как следствие, к Естественному Отбору, который влечет за собой Расхождения Характеров и Исчезновение менее приспособленных форм. Таким, из естественной войны, из голода и смерти, непосредственным образом следует самый возвышенный объект, какой только мы можем вообразить, а именно производство высших животных. В этом видении жизни, которую, со всеми ее разнообразными силами, вдох нули в несколько форм или даже в одну, есть величие; и пока наша планета продолжает свое вращение по орбите в соответствии с неизменным законом тяготения, эта жизнь из столь простого начала развилась и продолжает развиваться в бесконечное разнообразие самых прекрасных и удивительных форм9.