Что-то странное произошло в конце 1990-х. Десятилетием ранее либеральный капитализм праздновал победу после краха коммунистических режимов. Фрэнсис Фукуяма лихо заявлял, что такое развитие событий знаменует собой Конец Истории: крах коммунизма показал, что никакая прогрессив- ная системная альтернатива либеральному капитализму невозможна.1 Мало кого подкупил предложенный Фукуямой странный коктейль из неогегельянской философии и рейга- новской воодушевленности. Но многие согласились с его сутью. Во всяком случае, постмодернизм и его отпрыски (на- пример, постколониальная теория), завоевавшие прочные позиции в либеральных англоязычных университетах, за- долго до этого провозгласили и приход фрагментированного, пестрого мира, в котором сама мысль о том, чтобы поставить под сомнение либеральный ка- питализм, грозит возрождением тоталитаризма, ответствен- ного за Освенцим и архипелаг Гулаг.2 Куда более важно, что то же общее представление нашло свое отражение также и в государственной политике. В 1990 году экономист Джон Уильямсон придумал выражение для обозначения не менее десятка областей политики, в которых лица, принимающие решения, во всем мире согласились с неолиберальной программой, - финансово-бюджетная дисциплина, приоритеты расходов на государственные нужды, налоговая реформа, финансовая либерализация, конкурентный валютный курс, либерализа- ция торговли, прямые иностранные инвестиции, привати- зация, дерегуляция и права собственности.3 Во время дли- тельного бума 1950 - 1960-х такая политика по большей части была бы отвергнута и объявлена фантазией экономических еретиков, мечтающих о возврате в девятнадцатый век: пре- обладавшая точка зрения в том или ином виде отражала 9 утверждение Мейнарда Кейнса о том, что стабильность капитализма зависит от государственного вмешательства в деле обеспечения полной занятости. Поэтому Сьюзен Джордж лишь слегка преувеличивает, когда пишет: .4 Но первый крупный послевоенный спад середины 1970-х создал более благоприятную обстановку для восприятия этих ересей. В результате серьезной политической и идеологичес- кой борьбы неолиберализм все же сменил кейнсианство в качестве общепринятой экономической теории и практики. На протяжении 1980-х Рональд Рейган в Соединенных Шта- тах и Маргарет Тэтчер в Великобритании с успехом прово- дили политику свободного рынка, преодолев сопротивление как части истэблишмента, так и влиятельных групп рабочих вроде американских авиадиспетчеров в 1981 году и британ- ских шахтеров в 1984 - 1985 годах. К концу десятилетия сло- жилась благоприятная обстановка для того, чтобы эти ново- введения стали общим правилом на мировой арене. С одной стороны, долговой кризис, унаследованный от второго значительного экономического спада в начале 1980-х, дал Международному валютному фонду и Всемирному банку ры- чаги, в которых они нуждались, чтобы заставить правитель- ства стран принять неолиберальные про- граммы ; с другой стороны, крах коммунизма позволил Соединенным Штатам, в част- ности, оказать поддержку режимам-преемникам в Централь- ной и Восточной Европе, а также в бывшем Советском Со- юзе при проведении , которая внезапно вывела их экономику из состояния контролируемой государ- ством автаркии и способствовала вхождению в высоко кон- курентный мировой рынок.5 На глобальном уровне навязывание неолиберальной орто- доксии, по крайней мере отчасти, отражало осознанную стратегию, которой следовали удачливые американские ад- министрации для сохранения гегемонии Соединенных Шта- тов в эпоху, наступившую после окончания холодной войны: 10 само название, данное этой политике, - -указывает на роль, которую сыграл в ее осуще- ствлении институциональный комплекс, связующий воеди- но Министерство финансов США, МВФ и Всемирный банк.6 Но особое значение торжество этих идей приобрело после их признания многими левыми во всем мире. Третий путь воз- ник как лозунг, призванный отделить Билла Клинтона как от рейгановского республиканизма, так и от государственнического подхода к экономическим и со- циальным проблемам, олицетворяемого такими прежними президентами-демократами, как Франклин Рузвельт и Лин- дон Джонсон. В сущности, приверженность администрации Клинтона к неолиберальной программе вскоре получила свое подтверждение в ее активных и успешных усилиях, в тесном союзе с крупным бизнесом и республиканскими правыми, направленных на склонение конгресса к принятию Северо- американского соглашения о свободной торговле (НАФТА) в 1993 году.7 Проповедуемый с миссионерским рвением Тони Блэром и его придворным философом Энтони Гидденсом требовал одобрения того, что выдавалось за экономическую необходимость. Глобализация объявила устаревшими такие проверенные левые средства, как перераспределение и го- сударственную собственность; обновленный должен был сочетать либеральную экономику и авторитар- ную социальную политику, несколько приукрашенную ком- мунитарной риторикой.8 В итоге произошло, если можно так выразиться, изъятие политики из политики: с учетом того, что с либеральным капитализмом согласны все значимые фигуры, политические дебаты могут вестись только вокруг второстепенных технических проблем и конкретных лично- стей. В такой обстановке успех Тони Блэра не вызывает удив- ления: последствия его господства в британской политике наилучшим образом проявились в удивительно скучных все- общих выборах июня 2001 года. Отсутствие существенных различий между двумя ведущими кандидатами было важ- ным фактором неожиданного успеха Жана-Мари Ле Пена во время первого тура президентских выборов во Франции в апреле 2002 года, когда он оттеснил премьер-министра, 11 Лионеля Жоспена, на третье место. Казалось, что конец идеологии, несколько преждевременно объявленный Дэниелом Беллом в начале 1960-х, наступил окончательно и бесповорот- но. Или, скорее, одна идеология окончательно вытеснила все остальные. Перри Андерсон, один из ключевых интеллектуа- лов западных левых последнего поколения, писал: .9 К тому времени, когда это суждение было озвучено в нача- ле 2000 года, оно уже стало достоянием истории. Ибо что-то неприятное произошло в конце ноября 1999 года в Сиэтле. Всемирная торговая организация собралась в этом городе, чтобы начать новый раунд переговоров о торговле. На пове- стке дня стояла либерализация торговли в сфере обслужи- вания: инвестиционные банки и мультинациональные кор- порации, которые уже неплохо заработали на приватизации, жадно устремили свои взоры на множество государственных и муниципальных служб, которым до сих пор удавалось вы- живать. Что могло стать более подходящим местом для оче- редной победы , чем Сиэтл, сто- лица , воспевавшейся тогда множеством профессиональных экономистов и консультантов по инвес- тициям? Но появились какие-то незваные гости - 40000 де- монстрантов, среди которых были самые разные люди: от представителей основных американских профсоюзов (на- пример, водители грузовиков, докеры, машинисты) до мно- гочисленных неправительственных организаций и объеди- нений активистов, озабоченных проблемами, к примеру, окружающей среды, взаимовыгодной торговли и долга . Число и воинственный настрой протестующих, а также использованные ими передовые методы организа- ции застали власти врасплох. Возникшая сумятица поме- шала западным правительствам (не имевшим единого мне- ния, в частности, по ряду спорных вопросов между США и Европейским союзом) объединить свои усилия и побудила представителей стран не поддаваться на за- 12 пугивание со стороны больших держав. Итак, переговоры по- терпели провал. Асфальтовый каток неолиберализма, по крайней мере на какое-то время, приостановил свое дви- жение. При этом Сиэтл не был дымом без огня. Застигнутые врас- плох неолиберальные комментаторы и некоторые старые левые назвали демонстрантов протекционистским сбро- дом.10 Но успех протеста помог придать миллионам людей во всем мире готовность также бросить вызов неолиберализму. Симптомом глобализации, которому тем не менее следует дать объяснение, стал быстрый рост числа встреч на выс- шем уровне, обозначенных множеством акронимов - G8 (), МВФ (Международный валютный фонд), ЕС (Европейский союз), АТЭС (Азиатско-тихоокеан- ское экономическое сотрудничество), АЗСТ (Американская зона свободной торговли)... Выступления протеста, на- правленные главным образом против этих встреч, распрост- ранялись с невероятной скоростью - Вашингтон (16 апреля 2000 года), Мийо (30 июня 2000 года), Мельбурн (11 сентяб- ря 2000 года), Прага (26 сентября 2000 года), Сеул (10 октяб- ря 2000 года), Ницца (6 - 7 декабря 2000 года), вновь Вашинг- тон (20 января 2001 года), Квебек-Сити (20 - 21 апреля 2001 года), Гетеборг (14 - 16 июня 2001 года)... В ходе всех этих выступ- лений кривая противостояния между демонстрантами и по- лицией росла, достигнув высшей (на настоящий момент) точ- ки в гигантских выступлениях протеста во время саммита в Генуе 20 - 21 июля 2001 года, когда по- лиция использовала деструктивную тактику меньшинства демонстрантов (из анархистского ), чтобы развязать вакханалию насилия, приведшую к убийству мест- ного юноши Карло Джулиани. После Генуи Financial Times опубликовала ряд статей по теме , пытаясь проследить возникно- вение явления, названного . В нем уча- ствовали десятки тысяч активистов, связанных с глобаль- ным политическим движением, которое охватывает десятки миллионов людей. Немногим более десятилетия спустя после падения Бер- линской стены и обещанного Фрэнсисом Фукуямой , ... усиливается ощущение того, что глобальный капитализм опять вынужден отстаивать свои идеи... Новая волна политической активности масс сосредоточилась вок- руг простой идеи о том, что капитализм зашел слишком да- леко. Причем проявляется она и как общий настрой, и как движение, нечто контркультурное. Она движима подозрени- ем, что компании, вынуждаемые фондовой биржей постоян- но бороться за увеличение прибыли, разоряют окружающую среду, уничтожая жизнь и не выполняя обещания обогатить бедняков. К тому же она питается опасением, что демокра- тия не в силах их остановить, поскольку считается, что по- литики куплены компаниями, а международные политичес- кие институты рабски следуют корпоративной программе.11