Осенью 2000 года произошло слияние банков «Чейз Манхэттен» и «Дж.П. Морган». Как это обычно бывает в случаях слияний, на деле речь шла о поглощении: «Чейз Манхэттен» купил «Морган». На первый взгляд все выглядело просто как обычная корпоративная сделка, хотя и крупная, - то есть как часть происходивших в то бурное время процессов. Однако фактически она стала поворотным пунктом в развитии американского капитализма, после которого произошел окончательный закат старой Уолл-Стрит и победил новый порядок. В течение большей части XX столетия «Дж.П. Морган» оставался первым по значимости банком США. Во время многочисленных кризисов и паник конца XIX - начала XX века он даже выступал для американской экономики в роли «кредитора последней инстанции». Это продолжалось до тех пор, пока в 1913 году подобные функции не взяла на себя Федеральная резервная система. «Морган» строил свой бизнес на основе тщательного отбора клиентов; он обслуживал только правительство, крупные многонациональные корпорации и очень состоятельных людей. «Личный счет в банке “Морган” был некогда равнозначен пропуску в ряды американской аристократии», - считает автор истории этого банка Рон Черноу. Банк действительно функционировал почти как клуб; и это было вовсе не прихотью, а средством получения солидных прибылей. Банкиры из «Моргана» развивали тесные связи с ведущими фирмами («голубыми фишками»), а также с правительствами, поддерживая прочные личные взаимоотношения на всех уровнях. В 1912 году, когда Джона Пирпойнта Морга на спросили в одном из комитетов Конгресса об его понимании сути своего бизнеса, он заявил, что краеугольным камнем пред ига является «репутация... Она важнее денег и собственности или чего бы то ни было еще... Во всем христианском мире человек, которому я не доверяю, не получит у меня денег ни по одной закладной»1. В банке «Чейз Манхэттен», наоборот, сложилась корпоративная культура, которая, по словам «Нью-Йорк тайме», была «в большей мере позаимствована из уличного воздуха Нью- Йорка, нежели из той изысканной атмосферы, которой дышали в “Моргане”». История «Чейз Манхэттен» также достойна уважения, хотя к 1990-м годам он превратился в конгломерат второсортных и проблемных банков. Его бизнес в основном концентрировался в нижней части рынка: закладные на жилье, займы на приобретение автомобилей, мелкие счета. Однако оказание услуг массе выходцев из «низов» - именно та сфера, где крутятся наибольшие деньги. К 1980-м годам «нарезка» крупных кредитов на мелкие порции с целью кредитования рядовых инвесторов стала способом получения высоких прибылей. «Дж.П. Морган» пытался приспособиться к изменившимся правилам игры, но в конечном счете потерпел фиаско. В новой обстановке клубный подход оказался не слишком выигрышным. По словам «Таймс», он стал «анахронизмом в финансовом мире, где доминировали массы, а не привилегированный класс»2. Чтобы получить представление о размахе революции, происшедшей в американских финансах, напомним, что в 1990 году рыночная оценка «Дж.П. Морган» была выше, чем у любого другого банка с Уолл-Стрит, в частности - в десять раз больше, чем у «Ситибанка». Всего через одно десятилетие рыночная оценка «Моргана» стала составлять одну десятую оценки «Ситибанка». Переименованный в «Ситикорп», он вышел вперед благодаря тому, что под руководством президента Сэнфорда Вейля превратился в финансовый конгломерат, способный заниматься не только «высокими» финансами, но и массовым кредитованием. Объяснение того, как демократизация трансформировала американское общество, выйдя далеко за рамки собственно политической сферы, - что и составляет задачу настоящей главы, - разумно начать с рассмотрения финансового бизнеса. Революция в данной сфере имела последствия, затронувшие большинство американцев, а также десятки миллионов людей за пределами США. Любой, кто имеет пенсионный счет, знает, что теперь весь финансовый бизнес строится на продаже финансовых услуг таким же среднестатистическим гражданам, как он. Все, кто смотрят передачи кабельной сети «Си- Эн-Би-Си», освещающей финансовые новости как некий вид спорта, осведомлены, что ныне фондовый рынок ориентирован на удовлетворение нужд рядовых инвесторов. Сегодня крупнейший в мире портфель акций и облигаций принадлежит не королевской семье Саудовской Аравии или швейцарскому банку, а пенсионному фонду институтских преподавателей и работников некоммерческих организаций США. «Каждый человек - король!», - провозглашал популистский деятель с Юга Хью Лонг. На самом деле это оказалось не совсем так. Тем не менее, в экономической сфере каждый, будь то король или простой смертный, стал капиталистом. Демократическая волна прошлась по всему американскому обществу, захватив бизнес, право, медицину, культуру и даже, как мы сейчас увидим, религию. В конце 1960-х - начале 1970-х годов процесс подобной демократизации ускорился. Как и в сфере политики, в данном случае речь тоже идет об еще только разворачивающейся революции. Тем не менее, уже налицо два явно выраженных социальных сдвига. Первый состоит в открытии доступа во многие сектора американской экономики и в профессиональные сообщества для аутсайдеров, а также в распаде прежних структур власти и контроля. Вторая тесно связана с первой: это снижение значения элитного класса, некогда державшего в своих руках все общественные институты. Мало того, наблюдается закат самой идеи элитности (хотя реально элиты сохраняются). Эти два сдвига составляют часть общей трансформации американского общества, суть которой можно определить как упадок авторитета власти. Уместнее даже говорить о «нападении» на него. Хотя в США авторитет власти всегда находился под сомнением, с 1960-х годов он безостановочно подвергается атакам в самых различных формах, причем как справа, так и слева. Еще одним весомым основанием начать эту главу с денег является то, что это высветит нечто принципиально важное для анализа демократической волны. В весьма многих отношениях демократизация сыграла роль чрезвычайно мощной позитивной силы. Она ломала олигархии, революционизировала предпринимательскую деятельность, выявляла и вознаграждала свежие таланты, создавала новые отрасли экономики и, что, вероятно, важнее всего, наделила властью всех нас. Вряд ли мы захотим вернуться назад к прежнему недемократическому порядку. Однако, решив старые проблемы доступа к власти и отчуждения от нее, демократизация создала новые. Конкурентность, энергичность и динамичность новой, открытой системы привели к эрозии некоторых ориентиров и ограничителей, сдержек и противовесов. Как ни парадоксально, возникшее в результате состояние беспорядка в основном навредило рядовому инвестору - то есть обычному гражданину, менее всего подготовленному к плаванию в бурных водах без обозначенного фарватера. Можно вообразить демократизированную политическую и социально-экономическую систему, в которую встроены определенные формальные и неформальные ограничения, которые, частично ущемляя энергию и динамизм, обеспечивали бы иные добродетели - такие как транспарентность, честность, беспристрастность и стабильность. Однако для ее воплощения придется в какой-то форме воскресить те институты и элиты, на разрушение которых ушло три предыдущих десятилетия.