" Глава VI «ТРЕТЬЯ ЛЕВАЯ»

К началу 1990-х годов было ясно, что теоретический багаж левого движения, накопленный в течение XX века, явно устарел.

Неудивительно, что практические шаги по созданию новых левых организаций опережали теоретические поиски. Движение не могло больше ждать, пока интеллектуалы возьмутся за дело.

Концепции «третьей твой» и «третьего социализма».

В середине 1990-х годов, когда в Финляндии коммунистическая партия преобразовывалась в Левый Союз, экономист Ян Отто Андерссон сформулировал идею «третьей левой». По мнению Андерссона, «первой левой» было буржуазное республиканское движение конца XVIII и начала XIX века. Это движение бікло антифеодальным, нацеленньщ на борьбу с привилегиями и абсолютизмом. Оно вдохновлялось «идеями свободы, гражданства и демократии»198. «Второй левой» Андерссон называет представителей рабочего социализма, из которого, в конечном счете, выросли социал-демократические и коммунистические партии. Это движение боролось за социальные и политические права, результатом его усилий стало «социальное государство*. Рабочий социализм требовал коллективистских решений для социальных проблем капитализма, отстаивал национализацию и планирование ради достижения более справедливого общества.

«Третья левая», по Андерссону, находится в фазе становления.

Испанский социолог Хайме Пастор также говорит про зарождение «третьей левой», которая будет «способна к антика- питалистическим преобразованиям». Критически осмыслив советский и китайский опыт, «левое движение должно быть готово обновить как содержание, так и формы своей политики, начиная с самой формы политической партии и кончая подчи- I

I -

[ . .

і нением институциональных действий задачам создания альтер- і нативной социальной организации и образа жизни». Впрочем, с по признанию Пастора, «мы еще очень далеки до этого»1. .

[ Легко заметить, что; несмотря на употребление сходных I терминов, разные авторы подразумевают разное. Андерссон ак- I центирует необходимость для левых взять на вооружение ос- р вободительные идеи ранней буржуазной демократий, к то вре- I мя как Пастор на первый план выдвигает антикапиталистиче- ї скую альтернативу, сформулированную по-новому.

: Термин «третья левая» к концу 90-х годов XX века получил

I широкое распространение среди политических активистов, от- [ вергающих как «новый реализм» Блэра и Шредера, так и ста- | линизм старого коммунистического движения.

Левые силы в мировом масштабе действительно вступи- | ли в новый этап своего развития. Но каковы их перспективы ; и задачи на новом этапе? Каково их место в изменившемся обіг ществе и мире? Если проект буржуазно-демократической ле: | вой стал достоянием истории потому, что был в целом успешно | реализован, по крайней мере — в Западной Европе, то рабочий і социализм к концу XX века потерпел поражение. Является ли I это поражение окончательным — вопрос другой. Так или ина- г че, к 1990-м годам можно было констатировать, что не только Ї советская система рухнула, не только «коммунизм» прекратил I свое существование как мировое движение. Социал-демокра- і тия, выжив организационно, пережила тяжелейший крйзис, в [ ходе которого в значительной степени потеряла свое пблити- І ческое лицо. К тому же невозможно утверждать, будто обнов- \ ление левой идеологии может состоять в простом соединении I демократических ценностей с социалистическими принципами, | поскольку большая часть социал-демократических, а с 1970-х I годов и коммунистических партий, именно это и декларйрова- I да в своих программах.

[

I 1 Utopias. 1996. Vol. 4. № 170. P. 129.

Г .

І 249

I

і

Более того, неудачи «второй левой» поставили под вопрос И ценности «первой левой». На фоне почти всеобщего признания демркрр'ичеркия; принципов в мире, 1990-е годы стали временем, очевидного ослабления демократических институтов в традиционно «свободных» странах. Исторически рабочее дви- ЖЄНИЄІ ворсе не было враждебно демократии. Оно родилось из ее недр и сыграло решающую роль в завоевании и защите гражданских свобод. Именно рабочее движение во многих странах добилось введения всеобщего избирательного права, введения республиканских конституций, отмены различных ограничений на политическую деятельность. Отто Бауэр, один из ведущих теоретиков «австро-марксизма», еще в 1936 году писал: «Демократический социализм Запада является наследником борьбы за духовную и политическую свободу.

В то время как Ян Отто Андерссон говорил о «третьей левой», известный экономист Самир Амин ввел в оборот термин «третий социализм». По мнению Амина, первый социализм принадлежит XIX веку. Это был социализм эпохи паровой машины и ранней индустриализации, социализм I и II Интернационалов. Его время закончилось в 1914 году. Второй социализм был порожден мировыми войнами, фордистскими технологиями массового производства. Он умер вместе с советской системой. Вместе с победой капиталистической глобализации наступает и^ремя «третьёго'социализма».

И-Йк, с точки зрения Амина, «третий социализм» — этЬ социализм эпохи глобализации и компьютерных техйологий. В новых условиях социалистическое движение может быть толькб интернационалистским, и в то же время оно должно ставить перед собой цель «восстановить полицеНтричный мир, тем самым открывая возможность для прогресса, основанного на самостоятельности народов». Самир Амин подчеркивал, что

I подобный переход не может произойти стихийно. Нужна пог литическая сила: «Я назвал бы ее революционной силой, хотя t возможно достичь цели'ій через структурные реформы?; глйё- \ ное, чтобы сформировалось определённое' идеологическое ёбэ- ! нание, на основе которого можно сформулировать прйнципы | нового социального проекта»201. Если этот переход не состоится, | человечеству предстоит столкнуться с нарастающим крйзисом | и вырождением глобальной капиталистической системы, кото- | рая не может ни справиться с порожденными ею противоре- | чиями, ни реформировать себя. Единственной альтернативой I социализму остается варварство — «упадок общества, рост на- І ’силия и эскалация бессмысленных конфликтов» В этом смыс- jj ле формула Розы Люксембург «социализм или варварство» ак- | туальна как никогда2.

» И Андерссон и Амин уже не отождествляют новый социа-

І лизм с рабочим движением, видя в нем проект, интегрирующий | широкий спектр социальных сил на глобальном уровне.

| В цифре «три» есть, видимо, какой-то интеллектуальный

І символизм, заставляющий связывать с третьей фазой такие по- ^ нятия, как «зрелость», «возрождение», «консолидация», «синтез»

| и т.п. В то время как Амин говорил про «третий социализм», I а Андерссон — про «третью левую», кубинский социолог Ма- | рия Раубер писала про «третье поколение революционеров», | формирующееся в Латинской Америке3. Если первое поколе- I ние представляло «традиционную левую», вдохновлявшуюся | идеями русской революции, а второе .поколение — «но^ую ле- | вуто», наследников кубинской революции, деятелей ЧИЛИЙСКОЙ [ и сандинистской революций, то третье поколение определяется [ довольно размытыми общими словами про «объединение всех f тех, кто стремится соединить независимость и национальное

- 1

J

і

I

'

развитие с социальной справедливостью и этническим равен- і ством»1. Иными словами, это пока революционеры без револю- | ции. Впрочем, книга Раубер была написана «це до восстания I сапатистовр Мексике и до победы Чавеса в Венесуэле. j

Было і бы несправедливо требовать от теоретиков четкой | программы для движения, которое еще только зарождается, і Беда атом, что попытки радикальных идеологов сформулиро- 3 вать цели на самом общем уровне оставляют простор не только 1 для различных, но и прямо противоположных интерпретаций. | Идея «третьей левой» может лечь в основу широкого антикапи- I талистического реформаторского блока, может вдохновить ре- | волюционеров, а может быть использована как самооправдание. I для политиков с радикальным прошлым, стремящихся к ком- \ фортабельному существованию в парламентской системе. Точ- J но так же идея «третьего социализма» может стать ориентиром 1 для практических действий, а может и остаться темой академи- J ческих дискуссий.

Кризис неолиберализма, наметившийся уже в середине j 1990-х, не привел к немедленному подъему альтернативных і политических проектов. Левые партии почти повсюду в мире \ выиграли электорально от разочарования масс в либеральной і идеологии, но эти электоральные победы не были началом со- | циальных преобразований. ^

' . І

" t

От радикального реформизма і

к переходной программе j

tr *. ' і * - . " •’ 1

Между успехом на выборах и преобразованием общества 1 существует огромная разница. Для левых электоральные успе- j хи, не Приводящие к успешным экономическим И социальным ?

2 ? j 1

Rauber М. I. Izquierda latinoamericana. Crisis у cambio.P. 163. 2

В Венесуэле боливарианская революция провозгласила лозунг «социализма XXI века», отчасти перекликающийся с идеями Самира Амина.

реформам, равнозначны поражению. Принципиальный вопрос состоит в том, насколько вообще возможны радикальные преобразования в рамках демократии. Исторический зопыт свидетельствует, что радикальные преобразования сопровождают^ ся острыми политическими конфликтами, ставящим» демократию под вопрос. С другой стороны, слабостью большинства реформаторских проектов 1980-х годов — от левого курса первых лет президентства Франсуа Миттерана до перестройки Михаила Горбачева — был их «верхушечный», технократический характер. Потому неудивительно, что все чаще звучит лозунг заменить авторитарно-элитарный подход, типичный как для реформистских, так и революционных партий, «новыми массовыми движениями», а «реформы сверху» — «альтернативами снизу».

Джон Холлоуэй призывает вообще забыть про какую-либо деятельность, связанную с преобразованием государства. Борьбу за власть должно заменить «стремление к самоопределению», которое реализуется не после захвата власти, а «здесь и сейчас»202. Вместо борьбы «внутри государственного пространства» (within the space of the state) необходим «бунт против этого пространства» (rebellion against that space)203. Однако такой бунт возможен только в воображении автора, поскольку в реальном обществе нет жесткого разграничения между социальными и политическими пространствами — все они существуют в одном и том же месте и в одно и то же время. Даже поворачиваясь спиной к государству, невозможно игнорировать его до тех пор, пока оно не сочтет нужным само тебя игнорировать.

Легко заметить, что культ массового движения зеркально повторяет.прежний культ партии. И в том и другом случае предполагается, что существует единственное спасительное организационное решение, которое гарантированно позволит осуществить необходимые преобразования. На самом деле государство иерархично. То же может быть сказано о структуре капитала и об экономической миросистеме. Все эти структуры сложились исторически именно благодаря постоянной не обходимости эффективно противодействовать давлению снизу, требованиям масс В то же время любое массовое движение стихийно начинает формировать собственные иерархии, собственную ковдрэлиту ;-«• это неизбежная, дань политической эффективности. При определенных обстоятельствах эти контрэлиты коррумпируются и интегрируются в истеблишмент (что в значительной степени произошло и с лидерами движения «новых левых» 1960—1970-х годов). Отсюда, однако, не может быть сделан вывод, будто массовое движение может вообще обойтись без собственных политических кадров и контрэлит.

Радикально-реформистский проект может сформироваться лишь за счет соединения «движения снизу» и «преобразований сверху». Следовательно, для левых невозможно отказаться от борьбы за влияние в государственных институтах. Но успех этой борьбы имеет значение лишь в той мере, в какой выражает требование массового «низового» движения. Ключевой вопрос в данном случае — до какой степени массовые движения способны контролировать собственных лидеров, а иногда и принуждать их делать то, что они не хотят или не решаются делать. Но массовые движения, лишенные политической программы и стратегической перспективы, никого проконтролировать не в состоянии. Они становятся, в конечном счете, заложниками стихийно развивающейся ситуации, а порой превращаются в объект манипулирования со стороны собственных лидеров.

В конце 1930-х годов Лев Троцкий, находившийся в изгнании в Мексике, сформулировал понятие «переходной программы». Марксисты начала XX века исходили из необходимости сосуществования «программы-минимум» (буржуазно-демокра- тическсій) и «программы-максимум» (социалистической, коммунистической), тем самым, закладывая в свою стратегию неизбежное противоречие между долгосрочными революционными целями и краткосрочными реформистскими задачами. Теория и практика социалистического движения первой половины XX века постоянно сталкивается с проблемой реформизма, не находя Для нее внятного решения. С одной стороны, реформизм осуждается как политика, направленная на совершенствование капиталистической системы. Но с другой стороны, сталкиваясь со стихийным требованием реформы, вы двигаемым массами трудящихся, левые принуждены либо отстраняться от массового движения, пребывая в добровольном бездействии вплоть до момента, когда сам собой настанет'час революции, либо плетутся в ХВОСЇЄ стихийного рабочего протеста, формулируя все те же реформистские требования.

Предложенная Троцким «переходная программа» Должна была разрешить это противоречив. «Надо помочь массе, в процессе ее повседневной борьбы, найти мост между ее нынешними требованиями и программой социалистической революции. Этот мост должен заключать в себе систему переходных требований, которые исходят из сегодняшних условий и сегодняшнего сознания широких слоев рабочего класса и неизменно ведут к одному и тому же выводу: завоеванию власти пролетариатом»204.

Мексиканский изгнанник подчеркивал в «Бюллетене оппозиции», что кризис буржуазного порядка превращает реформистские требования в революционные: «В эпоху загнивающего капитализма, когда вообще не может быть речи о систематических социальных реформах и повышений жизненного уровня масс; когда буржуазия правой рукой отнимает каждый раз вдвое больше, чем дает левой (налоги, таможенные пошлины, инфляция, “дезинфляция”, высокие цены, безработица, полицейская регламентация стачек и пр.); когда каждое серьезное требование пролетариата и даже каждое прогрессивное требование мелкой буржуазии неизбежно ведут за пределы капиталистической собственности и буржуазного государства»205.

Надо признать, что автор «переходной программы» явно недооценил жизнеспособность капитализма. После Второй мировой войны буржуазный порядок в Западной Европе и Соединенных Штатах Америки сумел модернизироваться, обновив и укрепив себя .с помощью социальных реформ. Эти реформы были, бесспорно, прогрессивными, ибо способствовали Не только росту благосостояния наемных работников, но и росту общественного контроля над производством. Однако точно так же они были необходимы капиталу, чтобы преодолеть системный кризис, бушевавший на протяжении 1920-х и 1930-х годов.

И все же подход Троцкого был исторически совершенно оправдан, ибо исходил он не из конкретной экономической конъюнктуры (в анализе которой он неоднократно ошибался), а из общей динамики развития системы. В этом плане тезис о невозможности успешных реформ, не затрагивающих основ существующего порядка, оказывается гораздо более актуальным в начале XXI века, нежели в момент его написания. Троцкий просто опередил свое время.

Показательно, что автор «Переходной программы» не видел ничего зазорного и в поддержке мелкобуржуазных требований, если они объективно направлены против системы, а их реализация открывает перспективы для социалистического преобразования общества. Неспособность капитализма пойти навстречу даже вполне умеренным и благонамеренным требованиям является свидетельством глубочайшего системного кризиса206.

Социальные компромиссы ушли в прошлое вместе с «холодной войной» и эпохой Дж.М. Кейнса. Именно невозможность «безобидного» реформизма в изменившихся условиях конца XX — начала XXI века в значительной мере и предопределила крушение традиционной социал-демократии, переход ее лидеров на неолиберальные позиции. Именно поэтому правительства, пришедшие к власти под левыми лозунгами, быстро дают «задний ход», натолкнувшись на неожиданно жесткое и бескомпромиссное сопротивление элиты даже самым безобидным преобразованиям. В то же время реформистски настроенная масса трудящихся сдвигается влево. Появляется возможность того самого «моста» к революции, о котором говорилось в «Бюллетене оппозиции». \ В сложившейся ситуации любой серьезный реформизм на-

| чинает быстро принимать антисистемный характер, становясь I идеологией, мобилизующей людей скорее на революцию, неже- I ли на исправление недостатков существующего строя. В свою I очередь, революционные лозунги становятся конкретными и | понятными для миллионов людей, заинтересованных в реше- | нии. своих конкретных проблем.

I Но переходная программа требует и соответствующего ?

типа организации, который включал бы в себя как революци- | онные, так и реформистские черты. Организации заведомо про- | тиворечивой, внутри которой неизбежна идейная и политиче- I ская борьба.

? Именно такую форму стихийно начало принимать левое

I движение на рубеже столетий, после краха традиционных ком- I мунистических партий. Однако русская пословица не зря го- | ворит, что «первый блин комом». Практические опыты созда- | ния «новых левых» организаций свидетельствовали не только | об общественной потребности в переменах, но и о незрелости [Г политического проекта.

* ”

F

f .

: Партии «новой волны»:

| Rifondazione communista

Характерно, что подобные организации быстрее всего І возникали и развивались там, где влиятельные рабочие пар- f тии либо отсутствовали, либо не смогли пережить потрясений [ 1989—1991 годов. Так, например, параллельно с «Демократиче- I ской левой» на политической сцене Италии появилась Партия 'оммунистического возрождения (Rifondazione communista) — I новая организация, отстаивающая старую традицию.

I Rifondazione возникла как коалиция различных течений: | тут были и ностальгические коммунисты, объединившиеся во- | круг А. Коссута, еврокоммунисты, оставшиеся верными идеям ", Энрико Берлингуэра, возглавлявшего компартию в 1970-е годы, I и сторонники его постоянного внутрипартийного левого кри- | тика Пьетро Инграо, троцкисты из бывшей партии Democrazia і Proletaria, неомарксисты из группы «II Manifesto». Объедини-

| 9 Б. Кагарлицкий 257

ло их главным образом неприятие соглашательской политики «официальной» левой. Однако этого оказалось достаточно для того, чтобы Rifondazione прочно вошла в политическую жизнь страны.

В сущности Rifondazione стала тем, чем обещала стать, но не стала Партия демократической левой: широким объединением реформаторских, альтернативных и революционных течений. Позиции Rifondazione оказались сильнее всего в традиционных зонах влияния компартии. После прихода к власти правительства «левого Центра» во главе с R Проди руководство Rifondazione оказалось перед сложным выбором: поддержать Проди, который не скрывал своего намерения проводить неолиберальный курс в «левой» упаковке, или отказать ему в поддержке, тем самым сыграв на руку ждущим своего часа правым популистам. Rifondazione сделала выбор в пользу критической поддержки кабинета Проди, но в правительство не вошла. Однако практические меры, проводимые правительством, ошеломили даже сторонников Rifondazione, не ожидавших от новой власти ничего хорошего. В результате партия оказалась в остром конфликте с партнерами по парламентскому большинству. Руководство Rifondazione после долгих колебаний сделало вывод о необходимости перейти к жесткой оппозиции. Это сопровождалось серией расколов, повлекших за собой существенное ослабление партии. Показательно, что наиболее решительными і критиками левого курса партии оказались представители группы А. Коссута, ранее считавшейся в компартии просоветской. Покинув Rifondazione, коссутианцы основали собственную небольшую партию, ставшую своего рода политическим сателлитом «Демократической левой».

Хотя Rifondazione и не удалось остановить бодрый марш «левого большинства» вправо, она, по крайней мере, смогла сохранить лицо в качестве антикапиталистической силы. К началу 200Q-X годов, когда на политическу сцену вышло новое поколение радикальной молодежи, Rifondazione выглядела для многих его представителей образцом принципиальной и последовательной левой партии.

После возвращения к власти правых Rifondazione стала ведущей силой сопротивления. На фоне вялых и непоследователь ных политиков «умеренной оппозиции», лидеры Rifondazione Фаусто Бертинотти и Витторио Аньолетто выглядели настоящими, решительными борцами, последовательно отстаивавшими права трудящихся. Флаги партии развевались над многотысячными колоннами демонстрантов, протестовавших против саммита лидеров мировых держав в Генуе и против войны в Ираке.

Весной 2006 года, когда настал срок парламентских выбо- f ров, активисты Rifondazione опять были на переднем крае, аги- \ тируя против правительства, разоблачая Берлускони и его по; литику, мобилизуя избирателей. Однако партия коммунистов | отнюдь не предлагала себя в качестве альтернативы правым. ! Противостояние правительства и оппозиции воспринималось как столкновение двух лидеров — действующего премьер-мини- [ стра Сильвио Берлускони и бывшего премьера Романо Проди.

Предвыборная кампания с самого начала была напряжен; ной и скандальной. Под конец у Берлускони стали сдавать нер- | вы. Он обзывал тех, кто собирается голосовать против него, «идиотами», а своему противнику, возглавляющему левоцентристскую коалицию, пенял, что он и ему подобные коммуни- | сты едят детей.

Трудно представить себе обвинение, которое было бы менее по адресу. Ведь Проди не был коммунистом и (в отличие от политиков из «Демократической левой») никогда даже не был левым. Вся его карьера была связана с консервативными кругами. Он учился и преподавал в консервативных американских университетах — Стэнфорде и Гарварде, работал в правых итальянских правительствах, сотрудничал с христианскими демократами. Правительственный курс, проводившийся Проди в бытность его премьер-министром, по сути, ничем це отличался от политики Берлускони.

Отсутствие серьезных различий между соперничающими группировками предопределило и невразумительность результатов. Когда после двухдневного голосования вечером 10 апреля начали считать бюллетени, выяснилось, что обе коалиции идут голова в голову. После подсчета первых 15% лидировал с отрывом в доли процента «Союз», возглавляемый Проди. Но затем шансы выровнялись, а когда обработали больше половины дан-

ных, вперед вышла коалиция Берлускони «Дом свобод». В итоге она получила в сенате перевес, правда, весьма незначительный — в один голос. В нижней палате картина была не столь ясна. Но после подсчета 63% голосов начало вырисовываться преимущество Берлускони, но затем снова вышли вперед сторонники Проди, и так вею ночь. Под утро обнаружилось, что левый центр победил с перевесом менее одной десятой процента! Правда, итальянская политическая система конвертировала этот разрыв в довольно солидное преимущество, если считать по мандатам: «Союз» получил 340 мест, а «Дом свобод» — 277.

Последующие события выглядели как повторный показ давно знакомого фильма. Правительство «левого центра» было сформировано при поддержке Rifondazione, но партия коммунистов практически не влияла на его политику. Единственная прогрессивная мера, которую Бертинотти сумел навязать своим партнерам по коалиции, состояла в прекращении приватизации воды, которую и без того саботировали муниципалитеты.

Войдя в правительство, коммунисты вынуждены были взять на себя ответственность за проведение курса, не имевшего ничего общего с их принципами и программой. Уже в ноябре 2006 года в Италии проходили, массовые демонстрации против нового правительства. Сторонники Rifondazione, писал левый английский журналист, «шокированы и дезориентированы»207. Партия, которая совсем недавно возглавляла антивоенные и антикапиталистические выступления, теперь голосовала за присутствие итальянских войск в Афганистане и отправку контингента в Ливан. Она лояльно сотрудничала с властью, конфликтовавшей с профсоюзами и готовящей новую волну приватизаций. Такая политика «способна только нанести урон движению. Это стратегия, которая может разочаровать тех, кто думал, будто вступает в партию нового типа, которая обернется пассивным примирением с реформистской повесткой дня»208.

Увы, повестка дня правительства Проди не была даже реформистской. Проблема сотрудничества с «умеренными левыми» состояла не в их умеренности, а в том, что они вообще не являлись левыми — ни по своим ценностям, ни по идеологии, ни по целям. Поддерживая таких «умеренных» во имя борьбы против «правой опасности», Rifondazione на деле лишь облегчала задачу Берлускони и его сторонникам. Казалось бы, опыт первого правительства Проди мог чему-то научил», но лидеры Rifondazione не проявляли ни малейшего желания учиться.

Дальнейшие события не могли не вызвать ощущения «дежа вю». Политика Проди уже через несколько месяцев после его прихода к власти вызвала протесты населения. Депутаты-кбм- мунисты колебались, оправдывая свое бездействие необходимостью проявлять политическую ответственность. Однако в феврале 2007 года лопнуло терпение у нескольких сенаторов, представляющих левое крыло партии. Когда бывший коммунист Массимо д’Алема потребовал поддержки Сената для расширения американской базы в Виченце и продолжения итальянского участия в американской оккупации Афганистана, они проголосовали против. Это был вотум недоверия.

Правительство Проди пало, вновь под ударом слева. Но на сей'раз принципиальную позицию заняло не руководство Rifondazione, а двое радикальных парламентариев, решившихся взять ответственность на себя209.

В свою очередь, руководство партии горячо поддержало кабинет Проди, призывая своих активистов выйти на улицы и агитировать за него население. Благодаря голосам Rifondazione в нижней палате парламенту правительству Проди удалось пережить кризис и продолжить свою политику. Недовольные начали покидать партию.

Партия демократического социализма в Германии

Противоречия, типичные для итадьянскйх левых, вовсе не были уникальны. Сходная картина наблюдалась и в других странах.! . «

Восточная Германия тоже породила в ходе объединения политическую организацию, бросающую вызов как социал-демс кратки, так и старому коммунизму. До кризиса 1989 года Социалистическая единая партия Германии (СЕПГ), правившая в Германской Демократической Республике, была одной из наиболее ортодоксальных в Восточной Европе. Это не означало отсутствия в ней реформаторских течений, но они были гораздо менее видимы и организованы. В то же время общая обстановка в ГДР предопределила и то, что реформаторы гораздо более, чем в других «братских странах», обосновывали свои позиции не только стремлением к большей экономической эффективности, но и необходимостью реализовать возможности социализма. В последние годы существования ГДР одним из лидеров реформаторского крыла СЕПГ стал партийный секретарь из Саксонии Ганс Модров.

На фоне общего кризиса Восточного блока чрезвычайный съезд Социалистической единой партии Германии в декабре 1989 года принял решение преобразовать ее в Партию демократического социализма, плюралистическую, современную левую партию, соединяющую в себе «социал-демократические, социалистические, коммунистические, антифашистские и пацифистские традиции»210. Этому предшествовал настоящий бунт партийных низов, требовавших смещения старого руководства и переориентации партии. Ничего подобного не было ни в Советском Союзе, ни в других странах Восточной Европы. Этот бунт был частью общего демократического движения, охватившего Восточную Германию осенью 1989 года и давшего, как говорилось на съезде, «шанс для радикального обновления нашей партии»211.

I На чрезвычайном съезде председателем партии стал 41-лет- | ний адвокат Грегор Гизи. Во времена ГДР Грегор Гизи выступал [ защитником на процессах диссидентов, в том числе знамени- | того марксиста Рудольфа Баро. Энергичный и харизматичный | лидер, обожающий шутки и парадоксы, он был так не похож на | скучных лидеров социал-демократии и старых партийных ап- [ паратчиков! В феврале 1990 года прошла вторая часть съезда, 1 принявшая новую программу и устав. Дискуссия разгорелась ;? между теми, кто требовал сначала распустить старую партию, | а затем уже создавать новую, и теми, кто настаивал на сохра- ( нении преемственности. Победа последних позволила сохра- f. нить часть традиционной членской базы и собственности. Од- [ новременно новая организация получила в наследство массу ?

проблем и ярлык «наследника сталинской СЕПГ». На первых ' порах партия даже сохранила двойное название СЕПГ—ПДС, ; от которого, впрочем, отказались, как только было покончено с | бюрократическими формальностями по оформлению наследст- ; ва. В конечном итоге, материальная база, доставшаяся ПДС от ' бывшей государственной партии, оказалась весьма скромной. : После объединения страны, когда новые власти конфисковали все здания и фонды, переданные партии в годы Германской Демократической Республики, у нее осталось всего несколько ; зданий, принадлежавших коммунистам еще до прихода к вла- f сти Гитлера.

Хотя Партия демократического социализма по своему происхождению мало отличается от других посткоммунистиче- ских партий, ее политическая траектория оказалась совершенно иной. Причины следует искать в специфике восточногерманской ситуации после объединения. Старая номенклатура здесь не смогла не только, возглавить процесс капитализации, но даже і вписаться в него. Западная буржуазия не оставила ей никаких шансов. Точно так же существование настоящей и сильной социал-демократии в «старых землях» делало невозможным появление еще одной социал-демократической партии в «новых землях». «Социал-демократическая платформа» в ПДС не смогла сыграть существенной роли. Посткоммунистическая партия могла выжить, лишь выступая в качестве радикальной альтернативы и одновременно решительно отмежевываясь от стали нистского прошлого. Это осознавали даже те партийные деятели, которые при иных обстоятельствах, возможно, выступили бы сторонниками более умеренного курса. Радикальные обновленцы смогли относительно легко получить большинство в руководстве и начать уникальный политический эксперимент — строительство левой социалистической партии «нового поколе- v ния» на руинах одной из самых ортодоксальных сталинистских организаций.

Крушение коммунистической системы в Восточной Германии сопровождалось мощным взрывом демократической энер- гйи масс, причем не только на улицах и площадях, но и на предприятиях. Последующий опыт объединения не позволил этой энергии воплотиться в конкретную преобразующую деятельность, и ПДС оказалась практически единственным политическим каналом, куда эта энергия могла быть направлена.

Анализируя историю рабочих советов в бывшей ГДР, радикальный берлинский журнал «Sklaven», весьма критически относящийся к ПДС, отмечает, что, несмотря на «конфликт между базисно-демократическими и аппаратными левыми», эта партия оказалась единственной политической силой, которая «предоставила рабочему движению организационную, финансовую и публицистическую поддержку». В результате деятельность партии на предприятиях можно оценить как «высочайший успех»1. Отсюда вовсе не следует, будто политические приоритеты лидеров ПДС и активистов во всем совпадали. Скорее наоборот — между ними постоянно возникали противоречия. Но именно способность партии взаимодействовать с людьми и группами, стоящими на более радикальных позициях, стала ее очевидным преимуществом по сравнению с социал-демократическими и профсоюзными бюрократиями Запада.

На последних выборах в Народную палату (парламент) ГДР 18 марта 1990 года ПДС показала неплохие результаты, особенно в традиционных рабочих округах. Однако победителями стали христианские демократы, обещавшие всеобщее процветание после быстрого объединения. Правительство, возглавлявшееся членом ПДС Гансом Модровым, ушло в отставку. У власти в

Восточном Берлине оказалось правительство христианских демократов, возглавляемое Лотаром де Мезьером, позднее разоблаченным как агент госбезопасности ГДР («Штази»).

На выборах в первый общегерманский Бундестаг в 1992 году результаты ПДС оказались куда скромнее: 2,4% голосов (11,1% на Востоке и 0,3% на Западе). Она попала в парламент только благодаря временному правилу, обеспечивавшему специальные квоты для «восточных» политических сил. Зато в 1994 году результаты ПДС почти удвоились. Она получила 4,4 % в масштабах Германии, но преодолеть пятипроцентный барьер все же не смогла. Тем не менее партия опять оказалась представлена в Бундестаге. Она получила 4 прямых мандата От территориальных округов, благодаря чему голоса, отданные за весь список, были засчитаны. Важным элементом избирательной стратегии ПДС стали «открытые списки», включающие представителей «левого спектра», от которых не требовали «прямой или косвенной связи с партией». Беспартийные составили 13% депутатов, избранных по этим спискам в Восточных землях1. Всего в Бундестаге созыва 1994 года оказалось 30 депутатов от ПДС и ее союзников. Партия оказалась представленной во всех ландтагах (региональных парламентах) и муниципальных собраниях восточных земель, сделавшись там третьей, а иногда и второй по величине фракцией.

После того, как Грегор Гизи стал руководителем партийной группы в Бундестаге, он ушел с поста лидера партии. ПДС возглавил Лотар Биски. Организация продолжала сталкиваться со всевозможными проблемами, начиная от случаев выявления в ее рядах бывших агентов «Штази», кончая притеснениями со стороны властей новой Германии. Партию сотрясали внутренние разногласия.

Крах Германской Демократической Республики поставил демократических социалистов перед серьезными проблемами, но именно он, в конечном счете, предопределил превращение ПДС в одну из первых левых партий новой волны, уникальную для Западной Европы. Уникальность ПДС проявляется, прежде всего, в том, что это единственная политическая сила Запада, непосредственно представляющая интересы периферии. Это предопределен НО положением ВОСТОЧНЫХ земель Германии, ЯВЛЯЮЩИХСЯ, С ОД' ной стороны, частью самой сильной капиталистической страны Европы, а с другой, по выражению теоретиков ПДС — ее «экономической и социальной периферией»212. Отсюда и политика партии, которая стремится отстаивать как социальные, так и региональные интересы. На первых порах многие лидеры ПДС воспринимали сохраняющееся деление страны на западные и восточные (соответственно «старые» и «новые») земли как временное явление. «Как социалистическая партия, левая альтернатива, мы не можем долгое время оставаться региональной партией. Восточногерманская идентичность исчезнет в ближайшие пять-восемь лет», — говорил Андре Бри213. Однако последующее развитие показало, что все обстоит гораздо сложнее. Существование периферии предопределено самой природой капиталистической экономики. Восточная идентичность сохранялась потому, что сохранялись специфические «восточные» проблемы. Они тоже изменились, но с каждым новым рыночным циклом это противоречие воспроизводилось в новом виде.

Опросы общественного мнения, проводившиеся в 1997 году, показали, что ностальгия по ГДР сходит на нет, а различия между «восточниками» и «западниками» (Ossies и Wessies) остаются. Для восточных немцев по-прежнему было характерно стремление к социальной справедливости, сочетающееся с «равноудаленным отношением» («Wieder-noch-Hattungen») к старой ГДР и новой ФРГ!. Социологи отмечали, что подавляючі щее большинство населения восточных земель, в том числе и те, кто не голосует за левых, являются «бессознательными социалистами»214.

В сложившейся ситуации регионализм вовсе не противоречит идеологии и стратегическим перспективам социалистиче-

fCKoro движения.Как говорилось в одном из документов ПДС, это не «восточная» партия, но это «социалистическая партия, ; которая пришла с Востока»215. Проблема не в том, чтобы уйти

!от регионализма, а в том, чтобы сочетать его с более широкой стратегией — не только общегерманской, но и общеевропей- ; ской. «Без прорыва на Востоке не будет прорыва на Западе!» — f гласят документы ПДС. Восточные немцы должны «наступа- j тельно действовать ради перемен» в Германии в целом216.

1996—1997 годы стали временем нового усиления ПДС, на : этот раз за счет притока активистов и сторонников на Западе. ; Здесь партия оставалась незначительным меньшинством, но динамика роста поражала. Ганновер стал первым крупным городом в «старых землях», где удалось завоевать позиции в местных органах власти (до того были лишь случаи перехода к ПДС недовольных муниципальных советников из числа «зеленых»). Сенсацией стали выборы в Марбурге, где «красный» ?

список собрал 6,2% голосов и получил 4 места в городском собрании.

Марбург, будучи старым университетским центром, являлся традиционным бастионом левых, где даже в годы «холодной войны» были сильны коммунисты. Однако партия Грегора Гизи и Лотара Биски укрепила свои позиции и в других крупных го- родах217. Именно из университетских центров распространялось влияние партии в Западной Германии, а молодая интеллигенция оказывалась наиболее восприимчива к идеям ПДС. На Востоке большинство избирателей партии концентрировалось в крупных промышленных центрах, однако более половины сторонников Ійзи и Биски проживало за пределами традиционных «бастионов» партии.

Несмотря на появление новых членов в западных землях, ПДС оставалась, по крайней мере, на Востоке, партией пожи-

лых людей, составлявших в ней 67%. Членская база, получен- | ная «в наследство» от СЕПГ, старела и умирала. Единственным | утешением для лидеров социалистов было то, что и «с други- | ми партиями происходит то же самое»218. |

v , В период 1990—1994 годов, когда под вопросом было само I

выживание партии, лозунгом ПДС стало создание, пользуясь 1 словами писателя и бывшего гэдээровского диссидента Стефа- I на Хайма, «подлинной, сильной и левой оппозиции»219. Ситуа- J ция изменилась после побед партии в 1994—1995 годах. Дело не } только в том, что демократические социалисты почти удвоили і количество сторонников, но и в том, что они оказались у вла- j сти во многих небольших городах, а в земле Саксония-Ангальт | фракция ПДС держала в руках судьбу правительства. На опре- j деленных условиях левые согласились «терпеть» (tolerieren) со- > циал-демократическую администрацию. Это означало не толь- j ко фактическое право вето, но и вынудило социал-демократов і согласовывать свою политику с оппозицией. '

Неудивительно, что наряду с лозунгом «оппозиции» в лек- I

сиконе ПДС появилось новое слово «ответственность». Ма- I

гдебург, столица земли Саксония-Ангальт, стал своеобразным j экспериментальным полем, где отрабатывались механизмы, 1 ВЫЯВЛЯЛИСЬ ВОЗМОЖНОСТИ, пределы И проблемы НОВОГО рефор- j мизма. ^

Действия ПДС в Магдебурге вызвали острую полемику ? внутри партии. Примкнувшие к партии сторонники Эрнеста : Манделя из Объединения за социалистическую политику (VSP) | отмечали, что успех в Магдебурге чреват опасностью «адапта- | ции ПДС к капиталистической системе»220. Еще более резко вы- 1 ступили против «магдебургского эксперимента» представители ] «Коммунистической платформы» и молодежной секции партии. J Параллельно с идеологической критикой под лозунгом «наше 1 место — в оппозиции!» началась и серьезная дискуссия на тему J

о допустимости и границах политических компромиссов. 1

Недовольство левого крыла имело под собой основания. Петра Зитте, председатель фракции ПДС в ландтаге земли Сак-

I сония-Ангальт, говоря о безусловных достижениях в сфере со- [ циальной политики, одновременно признавала, что за время «магдебургского эксперимента» ее фракция стала более диф- I ференцированной, а в принятии решений Исчезла прежняя от- | крытость. В этой, однако, она винила социал-демократов, отка- | зывающихся обсуждать вопросы бюджета и региональной по- I лйтики публично: «Чем интенсивнее наше сотрудничество, тем f труднее реализовать принцип открытости» '. і Идеолог «магдебургского эксперимента» Роланд Клаус, на

f которого обрушились стрелы левого крыла ПДС, доказывал, | что радикальная критика системы неэффективна, если она не дополнена конкретным реформистским проектом. «Магдебург- ский эксперимент» дает шанс сформулировать такой проект на | основе реальной практики. «Но нет шансов без риска. Если мы [ хотим настоящих реформ, мы должны пойти навстречу это- Ї му риску»221.

Г Вторым острым вопросом для ПДС оставалось отноше-

|; ние к наследию Германской Демократической Республики, Со- i циалистической единой партии Германии и коммунистической ; традиции вообще. В отличие от стран Центральной и Восточной Европы, где партийная номенклатура легко сменила идеологию, сохранив старую структуру, в Восточной Германии речь шла о сложной духовной эволюции сотен тысяч рядовых членов партии, которые, заново переоценивая свой опыт, старались не только осудить прошлое, но и найти в нем опору для борьбы за будущее. В итоге, ПДС пошла по пути, прямо противоположному другим посткоммунистическим партиям. Не отрицая преемственности в идейной традиции, партия начала радикально изменять структуру, форму и методы деятельности.

В этом смысле ПДС можно считать стихийно возникшим образцом новаторского неотрадиционализма.

С одной стороны, постоянно подчеркивалось, что «ПДС не считает себя коммунистической партией»222. Более того, некоторые ее деятели выступали с резко антикоммунистических позиций. С другой стороны, оформилась «коммунистическая платформа». Теоретики партии пытались примирить эти тенденции, опираясь на традиции и взгляды коммунистов-дисси- дентов в ГДР (ключевыми именами здесь становятся Роберт Хавеман, Эрнст Блох, Бертольт Брехт), а также призывая «критически определить нашу связь с первоначальной коммунистической идеологией»223.

На деле, однако, вовсе не отношение к коммунистической идеологии было ключевой проблемой. Будучи одновременно организацией людей, занимавших реформистские позиции в старой ГДР, и оппозиционной силой в новой единой Германии, она должна была найти свое лицо, проявив прагматизм и серьезность в решении конкретных задач в сочетании с политической принципиальностью. Редактор близкого к партии журнала «Utopie-kreativ» Вольфрам Адольфи говорит о парадоксальном соединении опыта восточного коммунистического реформизма и внепарламентской оппозиции 1960—1970-х годов в старой Западной Германии. На этой основе появляется совершенно иное представление о политическом реализме, совсем непохожее на то, что мы находим у социал-демократических и посткоммунистических деятелей последних лет. В начале века Роза Люксембург говорила про «революционную Realpolitik»224. Для ПДС это становится формулой выживания. Адольфи считает признаками реализма смелую готовность пойти «навстречу неизвестности», «разрыв с повседневностью», «постоянное присутствие необычного»225.

Непрекращающаяся борьба течений и групп зачастую, вызывала раздражение в самой партии. Многие участники дискус- і сий признавали, что идеологические споры становятся само- | целью, серьезное обсуждение стратегии и тактики заменяется [ «псевдодебатами» [Scheindebatten]. А председатель партии Лотар [ Биски даже призвал: «Мы не должны блокировать друг друга, f пока мы все вместе боремся против политической блокады»1.

Однако партийные дискуссии лишь ширились и разраста- [ лись по мере усиления и роста влияния партий. Постоянные ; разногласия внутри ПДС отражают не только слабости страте: гии, но и неоднородность ее социальной базы. В одной органи; зации находятся представители восточных и западных земель,

немцы и иммигранты (в том числе турки и курды), радикаль- ' ная молодежь и левоконсервативные пенсионеры, промышлен- ; ные рабочие и люди, связанные с новымй технологиями, техно- | краты и интеллектуалы, мужчины и женщины.

Современное левое движение не может и не должно быть t однородным, ибо неоднородны трудящиеся массы. В этом смыс- : ле ситуация радикально изменилась по сравнению с началом

XX века, когда в Европе создавались профсоюзы и социали- ! стические партии. Различия в квалификации, оплате и культу

ре внутри рабочего класса существовали и тогда. Но с тех пор они резко увеличились.

Социальную базу левых партий сегодня составляют уже не только промышленные рабочие. На одном полюсе — масса работников, не имеющих никакой квалификации, представители «неформального сектора», на другом — операторы компьютеризированных производств и высококвалифицированные работники традиционной промышленности. «Белые» и «синие воротнички» обнаруживают, что у них масса общих интересов, но совершенно разная психология. Люди, работающие в науке, осознают себя «новым пролетариатом», но не торопятся вступать в ряды «старого» рабочего движения. Представители различных рас, религий и культур не только объединены общими проблемами и совместным трудом, но и разделены традициями и предрассудками. Этот пестрый мир труда не может быть и организован механически. Но это не значит, будто консолидация в принципе невозможна. Именно неоднородность трудя-

щихся масс делает задачу политического объединения особенно важной. Причем эффективной в таких условиях может быть только демократическая и плюралистическая организация, соединяющая черты партии и движения, отчасти даже коалиции. Как отмечают теоретики немецкой Партии демократического социализма, социальная мобилизация в современных условиях невозможна без решительного отказа от, старых понятий о дисциплине. Необходимы, «новые, открытые, организационные формы»226. Эта открытость и, возможно, некоторая организационная рыхлость затрудняют политическую мобилизацию. Но они же являются и своеобразной гарантией против оппортунизма, ибо руководство уже не может быть уверенным в безоговорочной поддержке и лояльности членской базы.

Политические противоречия «третьей левой»

В 1998 году ПДС достигла своего наилучшего результата, получив 5,1% голосов, причем на Западе ее поддержали 1,2% (вместо 2%, на которые рассчитывали организаторы избирательной кампании), зато на Востоке этой партии отдали предпочтение 21,6% граждан227. Однако внутрипартийная борьба на фоне этих успехов лишь обострялась. Противоречия между группами и течениями вылились в 2000 году в жесткую конфронтацию на съезде в Мюнстере. Открывая съезд, Лотар Виски признал, что существует конфликт между критикой капитализма и идеологией модернизации, между критиками и апологетами западноевропейской социальной модели, традиционалистами и реформаторами, левыми и правыми, «весси» и «осси». Сам Виски призвал консолидировать ПДС в качестве «партии социальной справедливости», отстаивающей «путь, альтернативный англо-американскому капитализму»228. Такая формулировка, очевидно, не удовлетворила левое крыло, настаивавшее на том, что в качестве социалистической организации ПДС должна представлять альтернативу капитализму, а не только его анг- ло-американской версии. Непосредственным поводом к конфронтации стал вопрос о поддержке использования немецких вооруженных сил за границей под флагом ООН. Левые выступили против любого использования немецкой армии за пределами Федеративной Республики, причем активным сторонником этой точки зрения выступила секретарь партии по международным вопросам Сильвия-Ивонн Кауфман, считавшаяся сторонником умеренного («реформаторского») крыла в партии. Съезд закончился полным поражением руководства. Отставка Биски и Гизи с руководящих постов в ПДС в ходе съезда была запланирована заранее (устав партии требовал ротации лидере»), но на фоне политического поражения эта отставка приобрела совершенно иной смысл. В качестве нового лидера правлением партии неожиданно для многих была предложена Габи Циммер (Gabi Zimmer) из Тюрингии, являвшаяся компромисс' ной («центристской») фигурой, способной примирить «рефор- ?

маторов» и левое крыло.

Формально отставка Гизи и Биски была представлена в г виде выполнения уставного требования о регулярной ротации t кадров, но в политическом плане выглядела как признание ру- *

ководством неспособности контролировать ситуацию. Избра- \ ние Циммер оказалось компромиссом между течениями в пар: тии. С одной стороны» она получила поддержку радикального г крыла, поскольку в ней видели деятеля, способного остановить | сползание партии вправо. С другой стороны, умеренные видели j* в ней практичного и эффективного Молодого лидера. В то же ?

время подъем молодежных «антиглобалистских» движений дал і новый импульс для развития левого крыла ПДС, которое при. няло в этих выступлениях активное участие. Тем самым ПДС в ; Германии, как и Левая партия в Швеции, особенно ъ лице сво- ?

их молодежных организаций, вновь оказались выразителями і растущей радикализации части общества.

Надо отметить, что внутренние разногласия не подорва- | ли авторитета ПДС среди избирателей. Триумфом ПДС стали ; муниципальные выборы в Берлине осенью 2001 года. Партия t долучила 22,6 % голосов, вплотную приблизившись к социал- I демократам (СДПГ) и христианским демократам (ХДС). В вое- s. точной части города ПДС с большим отрывом заняла первое место. Можно сказать, что избиратели продолжали воспринимать партию, во-первых, как выразителя интересов Востока, а • во-вторых, как левую альтернативу традиционным партиям западного истеблишмента.

Троцкистские критики сталинизма, признавая идею дисциплинированной авангардной партии, постоянно обнаруживали в ней «проблему руководства». Но опыт ПДС показывает, что решающим остается вопрос о партийной демократии. Там, где партийные массы сохраняют влияние на политический процесс, сохраняется и возможность корректировки курса и полевения. История XX века продемонстрировала ограниченность централизованной структуры и «фабричной дисциплины» старого рабочего движения. Конец XX века создает возможность для торжества нового подхода. Именно поэтому, вероятно, бразильская Партия трудящихся и германская ПДС, несмотря на очевидную рыхлость и противоречивость своей политики, долгое время казались двумя наиболее эффективными левыми партиями «нового поколения».

В начале века «моделью» для левых была немецкая социал- демократия, после 1917 года на ту же роль претендовали большевики, затем маоистская компартия Китая, повстанческие организации, создававшиеся по инициативе Эрнесто Че Гевары. Сегодня такой модели нет и не может быть. Немецкая ПДС, бразильская ПТ, мексиканское движение сапатистов представляют собой явления одного порядка именно потому, что они внешне, формально непохожи друг на друга. Все эти политические проекты, однако, оказались схожи не только своими гибкими организационными формами, но и своими противоречиями. Вторая половина 1990-х была временем их подъема, но следующее десятилетие показало, что децентрализованная и «гибкая» модель, пришедшая на смену старой партийной дисциплине, сама по себе не гарантирует ни эффективности, ни политической принципиальности.

Левое движение «новой волны» не может быть однородным, его объединяет именно отсутствие стандартной формы и единой модели при наличии общих задач и целей. Вообще организационные формы оказываются подвижными, неустойчивыми, поскольку складываются на основе крайне противоречи вой практики. И все же, необходимость плюрализма и широкого объединения не отменяет потребности в единой стратегии и общих целях. Больше того, если общность социалистической цели заменяется декларативным согласием с абстрактными лозунгами, все плюсы плюралистической организации немедленно оборачиваются минусами.

Как бы ни велика была ценность плюрализма, необходимы объединяющие и консолидирующие механизмы, позволяющие принимать общие решения, а главное — выполнять их. Без общей организации различные группы трудящихся не только не смогут отстоять общие интересы (а тем более — изменить общество), но не сумеют решить и свои специфические, «частные» задачи. Отсутствие солидарности и помощи со стороны «других» всякий раз будет вести к поражению «своих».

Неоднородность является характерным признаком левых организаций «новой волны» независимо от того, где разворачивается их деятельность — в Европе, Азии или Латинской Америке. В Новой Зеландии, где резкий поворот вправо старой Лейбористской партии вынудил социалистов уйти и создать Новую лейбористскую партию (New Labor Party), ее влияние оставалось незначительным, пока она не объединилась с другими радикальными организациями, представлявшими коренное население, женское и экологическое движение, сформировав «Альянс». Популярность «Альянса» стала бурно расти, что вскоре привело его в правительственную коалицию с теми же старыми лейбористами. Не имея ни четкой стратегии, ни ясных политических целей, «Альянс» оказался не готов к правительственной ответственности, распался на правое и левое крыло.

Турция может быть еще одним примером того, как объединение различных сил позволило создать левую партию «новой волны». Здесь в конце 1990-х на политическую сцену вышла Партия свободы и солидарности. Ее лидер Уфак Урас определил свою организацию как «плюралистическую, открытую партию», своеобразную коалицию «революционной левой, социалистов, социал-демократического актива, феминисток, зеленых, антимилитаристов, анархистов и т.д.». Задача партии, выросшей за несколько месяцев 1996—1997 годов до 30 тысяч человек, состояла, по словам ее лидера, в том, чтобы «заново основать левое движение» *.

Первым шагом к объединению левых было создание десятью революционными группами в 1995 году Объединенной } социалистической партии (BSP). Затем стало возможно образование более широкой организации — Партии свободы и солидарности. Процесс объединения занял несколько лет. Показательно, что он проходил на фоне стихийного роста рабочего движения. Парадоксальное на первый взгляд сотрудничество неолибералов и исламистов в турецком правительстве после выборов 1996 года создало ситуацию, когда левые оказались единственной идеологической и политической альтернативой. Партия свободы и солидарности в условиях Турции стала не только носителем социалистических идей, но и наиболее последовательным защитником гражданских свобод и светских принципов. Это, по оценкам активистов партии, является одновременно ее силой и ее слабостью, поскольку большая часть их деятельности оказалась посвящена именно защите общеде- I мократических свобод. В известном смысле эта партия бросила : вызов всей традиционной для Турции политической культуре с j ее авторитаризмом и клиентелизмом. Ее основатели стремились ’ преодолеть традицию сектантства и экстремизма, характерную ] для турецких левых в 1970-е годы и отнюдь не преодоленную на протяжении 1980-х. В то время как левоцентристские партии, ? претендующие на роль местной социал-демократии, сдвигались . вправо, превращаясь в безликие группировки, обслуживающие : оппортунистических лидеров, левые смогли объединиться, про- І тивопоставив себя как господствующему в стране неолиберализму, так и политическому исламу. Однако давние традиции ; сектантства скоро дали о себе знать. Начались расколы. Лишь і с большим трудом партии удалось выжить.

В значительной мере то же самое могло быть сказано прсг ! Народно-демократическую партию в Индонезии, быстро набиравшую силу в конце 1990-х по мере того, как поднималась j волна массового протеста против диктатуры Сухарто. Стреми- j тельная индустриализация страны создала условия для роста

рабочего движения, формировавшегося одновременно с созревающей в обществе потребности в демократии. Однако падение режима, открыв перед левыми новые легальные возможности, поставило их и перед множеством острых стратегических и тактических вопросов, к решению которых они отнюдь не были готовы.