На протяжении по меньшей мере последних трех десятилетий разработка эмпирической теории демократии является центральной задачей американской 14 Обсуждение экономических и политических причин неучастия избирателей в выборах в США см.: Teixera R, Why Americans Don’t Vote: Turnout Decline in the United States 1960-1984. Westport (Colo.), Greenwood Press, 1987; Piven F.F., Cloward R.A. Why Americans Don’t Vote. New York: Pantheon Books, 1988. и европейской политической науки. Следуя канонам бихевиоралистской революции 1950-х годов15, специалисты в области политических наук понимают эту задачу как задачу разработки чисто процедурной и ненормативной модели демократического метода16. В противоположность философским концепциям демократии, которые, как принято считать, не в состоянии провести различие между научно установленным фактом и его оценкой и нормативным проецированием, эмпирическая теория должна заниматься простым описанием наблюдаемых явлений17, самое большее — индуктивным обобщением этих явлений18. Избегая всякой идеализации или философского оправдания демократии, политическая наука должна, таким образом, показывать, «что на самом деле представляют собой демократии в реальном мире»19. Строгая демонстрация необходимых и достаточных условий демократии приведет к объяснению и прогнозированию демократических явлений и поведенческих закономерностей на основе эмпирического установления их общих причин20. Сегодня, в начале 1990-х годов, эта амбициозная программа не просто обесценилась. Ныне не ясно даже, 15 Ср.: Sartori G. The Theory of Democracy Revisited, Chatham (NJ): Chatham House Publishers. 1987. Vol. 1. P. X. 16 Как известно, первая попытка определения демократии как «метода» или простого modus procedenti была предпринята Йозефом Шумпетером (см.: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995. С. 215-216, 237-238). Я вернусь к этому вопросу в заключительном разделе главы 3. 17 См.: Chuddee C.F., Beubauer D.E. (eds.). Empirical Democratic Theory. Chicago: Markham Publishing Company, 1969. P. 2; критику см.: Stankiewicz WJ. Approaches to Democracy. London: Edward Arnold, 1980. P. 157-159. 18 Cm.: Sartori G, The Theory of Democracy Revisited. Vol. 1. P. 16-17. 19 Ibid. Р. XII. 20 CM.: Chudde C.F., Neubaurer D.E. (eds.). Empirical Democratic Theory. P. 16-17. какой смысл несет термин «политическая наука». Ее эпистемологический статус отличается явной неопределенностью, особенно если принять во внимание, что внутренние расколы последнего десятилетия потрепали ее настолько, что существует угроза не только теоретической сущности этой дисциплины, но и обоснованию ее существования как самостоятельного предмета, некогда гордо противопоставлявшего себя политической философии и смежным областям знания, таким как политическая социология. В некоторых отношениях ответственность за возникновение этой ситуации лежит на своеобразной корпоративной инерции, которая, особенно в Европе, сковывает политическую науку ныне в значительной мере вышедшей из моды верностью исходной точке, сделавшей политическую науку отраслью неоэмпиризма. В этом плане теоретическая позиция Джованни Сартори, одного из самых убежденных приверженцев эмпирической теории, представляется совершенно типичной. Сартори без тени иронии продолжает отстаивать мысль о том, что политическая наука — единственная дисциплина, способная формировать «верифицируемые политические знания», ибо она одна уважает «методологические каноны эмпирической науки». Эти каноны Сартори по-прежнему безо всяких оговорок определяет как логическую строгость понятий, эмпирическую верифицируемость теорий и накопление знаний42. Возможно, именно по этой причине Сар* тори, переиздавая имевшую определенный успех 30 лет тому назад книгу о демократии, считает возможным утверждать, что его собственная эмпирическая теория демократии содержит неявное опровержение всего, что уже было сказано или написано о политической философии и демократической теории за время, прошедшее с момента первой публикации кни- ги. Соответственно, в книге нет ни малейшего упоминания обо всех этих новых работах22. Впрочем, можно найти и других авторов, особенно в англоязычном мире, сознающих, насколько этот вариант лояльности первоосновам противоречит наиболее важным открытиям современной эпистемологии и насколько сильно такая слепота угрожает дисциплине изоляцией от более широкой области политической мысли, ныне отличающейся возрождением политической философии23. Существует также и не высказываемое открыто понимание того, что налагаемые на политическую науку неоэмпризмом редуктивные посылки и тематические ограничения вступают во все более явное противоречие с социальными условиями развитых стран, характеризующимися ныне возрастающей сложностью, изменчивостью и усиливающейся непредсказуемостью политических явлений. : Здесь стоит вспомнить о том, что политическая нау- I ка создавалась 40 лет тому назад с двумя разными це- i лями. Первая, публично признанная цель заключает- I ся в достижении определенного и объективного знания политических фактов, поскольку ее собственный ; подход, в отличие от идеализма и марксистского ис- \ торизма, основан на эмпирическом анализе социаль- 1 ных явлений. Вторая цель, не высказанная открыто, но ^ имеющая глубокие корни в субъективных мотивах людей, которые занимаются политической наукой, заключается в демонстрации оптимальности (американских) , 22 См.: Sartori G. The Theory of Democracy Revisited. Vol. I. RIX- XII. Впрочем, ныне Сартори в весьма противоречивой и , очень сбивчивой манере утверждает, что демократия характеризуется противоречием между «фактами» и «ценностями» и что теория демократии должна, таким образом, возникнуть из взаимодействия между описанием фактов и их оценкой (Ibid. Р. 5-6); см. мою рецензию: Ethics. 1989. Vol. 99. №2. P. 431-433. 23 См. Miller D., Siedentop L. Introduction // Miller D., Sieden- top L. (eds.). The Nature of Political Theory. Oxford: Clarendon Press, 1983. демократических институтов, воплощающих свободу, плюрализм и равенство возможностей43. Согласно убеждению отцов-основателей политической науки44, приверженность этой программе предполагает нижеследующие посылки, каждой из которых необходимо удовлетворять для признания научности результатов исследований. Объяснение и прогнозирование на основе общих законов. И поведение политических субъектов, и функционирование политических систем обнаруживают повторяемые закономерности, которые требуют наблюдения. Основная задача специалиста в области политических наук состоит в выявлении этих повторений и в выражении этих повторений в форме общих законов каузального или статистического характера, позволяющих давать объяснения политических явлений или прогнозировать их. Эмпирическая верифицируемостъ и объективность. Обоснованность номологических обобщений в политической науке можно установить посредством эмпи рической верификации, исходной точкой которой является поведение политических субъектов. Квантификация и измерения. Специалист в области политической науки должен применять методы количественного анализа и точные измерения, уже применяемые в точных науках и давшие результаты и в социальных науках, таких как экономика и психология. Систематичность и накопление знаний. Исследования, выполняемые адептами политической науки, должны выполняться систематично, то есть при условии постоянного взаимодействии логически структурированного и непротиворечивого языка теории и эм-пирического исследования, регулируемого строгим индуктивным методом. Прогрессивное накопление эмпирических данных делает возможным постепенное развитие теорий. Таким образом, можно достичь формирования ядра общих принципов, разделяемых всем сообществом политических ученых. Неоценонностъ. Объяснения и эмпирическое прогнозирование политических явлений следует строго изолировать от оценок или предписаний этического или идеологического порядка. Следовательно, специалист в области политических наук обязан воздерживаться от любой этической или идеологической оценки в процессе исследований. Со временем станет очевидным, что элементы этого методологического перечня, призванного выражать «научность», предполагают наличие ряда крайне общих эпистемологических возможностей, выведенных из стандартной эмпирической точки зрения. Ключевое значение имело здесь решение считать политические вопросы относящимися к сфере эмпирических наук на том основании, что между сложностью «поведения» естественных объектов, сложностью поведения индивидуумов и сложностью поведения человеческих коллективов людей нет никакой разницы. Впрочем, по мнению некоторых влиятельных представителей политической науки (таких как Чарльз Линдблом, Габриель А. Алмонд, Дэвид Истон45, к которым совсем недавно присоединился Дэвид М. Риччи, автор «Трагедии политической науки»46, весьма критического исследования истории политической науки), политическая наука в ее нынешнем виде не отвечает ни одному из этих требований. По мнению Риччи, политическая наука, добровольно приняв на себя обязательство достичь недостижимого научного знания, мешает сама себе в создании эффективной формы «политических знаний». Это обязательство уводит приверженцев политической науки от рассмотрения подчеркнуто политических проблем (включая, в частности, проблему кризиса демократических институтов), имеющих жизненное значение для общества, в котором эти люди живут. Человек, профессия которого предписывает политический нейтралитет, не может должным образом рассматривать эти вопросы. Таким образом, благодаря своей «политической беспристрастности» политическая наука рискует прийти к трагическому самоотрицанию47. Габриель Алмонд со своей стороны иронически замечает, что попытка представителей политической науки достичь полноправного научного статуса привела их к созданию своеобразного «карго-культа» и изготовлению картонных копий инструментов и результатов естественных и точных наук в надежде, что заклинания политических ученых сделают эти копии настоящими инструментами и продуктами. Вместо такого «заигрывания с ошибочными метафорами»48 Алмонд советует использовать «слабые» эвристические теории, которые не притязают на легитимность, обусловленную своей способностью объяснять и прогнозировать, а просто ограничиваются интерпретацией и пониманием политики как процесса адаптации и достижения целей в ограниченных решениями конструкций49. Дэвид Истон высказывает еще более радикальное мнение. В своем тщательном обзоре истории политической науки в США Истон связывает итоги политической науки (в том числе утверждение идеоло-гической нейтральности политического ученого) с ее приверженностью мифу о «конце идеологий» — мифу, который, по мнению Истона, в действительности служит маскировке господства демократически консервативной идеологии. Несостоятельность бихевиоралистской политической науки Истон объясняет такими факторами, как недооценка весьма реальных трансформаций, произошедших в американском обществе, невозможность делать социальные прогнозы, невнимание к историческому аспекту, доверие к догматичной, выведенной из неопозитивизма концепции «научного метода» и трогательная вера в оценочную нейтральность науки. По мнению Истона, в результате кризиса бихе- виорализма в американской политической науке ныне нет больше общей цели или единой позиции, вследствие чего эта дисциплина достигла особенно критической точки неопределенности в отношении собст- V V 3 1 венной теоретической идентичности . Эти различные критические замечания, исходящие из самой политической науки, имеют некий общий знаменатель, который кажется весьма убедительным. Политическая наука, бесспорно, потерпела полный крах в своих попытках создать какой-либо закон каузальной или статистической природы, способный привести к объяснениям, не говоря уже об общих политических прогнозах, в демократических политических системах или за их пределами. Не дала политическая наука и какой-либо логической или математической модели, применимой к политической системе. Никакого ядра политических теорем так и не возникло, как не возникло и никаких общепринятых принципов, которые обеспечили бы основу эмпирической теории демократии. Даже более скромная попытка разработать общий язык политической науки (к чему стремился Джованни Сартори) до сих пор не принесла особых результатов, если судить по постоянным жалобам самого Сартори на вавилонское смешение языков, которое царит в политической науке совершенно независимо от того, что происходит в умах отдельных людей50. То, что обобщения политической науки и любые возможные эмпирические теории демократии никогда не станут доступными для эмпирической верификации или фальсификации, по-прежнему остается проблемой. В политике, более чем где-либо еще, не существует языка наблюдений, который можно было бы отделить от языка теорий. Кроме того, сами теории всегда неразрывно связаны с идеологиями, общими философиями и исторически и социально обусловленными Weltanschauungen51. Все это объясняет, почему представители политической науки обнаруживают невозможность не только унификации своего языка, но и исполнения обязательства избегать любых ценностных суждений, этой чаши с ядом, из которой им по-прежнему приходится пить. Причину всех этих трудностей можно выразить совершенно просто: ни одно из требований политической науки невозможно удовлетворить перед лицом реальных политических явлений и необходимости разработки чего-то отличного от совершенно тривиальных политических теорий. По мере того как человек переходит с элементарных уровней классификации данных к разработке политических теорий, достаточно сложных для применения к сложной среде, представителям политической науки неизбежно приходится нарушать собственные методологические требования и вступать в противоречие с ними. Как только поставлены принципиальные вопросы о том, какие механизмы приводят в действие «невидимую силу»52, как можно оправдать политические обязательства в контексте множества различных ценностей и нравственных убеждений, как следует разрешать кризис представительной функции политических партий, как можно управлять постиндустриальными обществами, каковы политические последствия длительного воздействия средств массовой информации, становится ясно, что эти проблемы настолько сложны, что их нельзя даже формулировать в языковых категориях, не нарушая при этом канонов неоэмпиризма. Насколько я понимаю, не было ни одного случая, когда политическая наука, связанная обязательством постоянно оказывать неявную защиту политическим институтам Запада в их нынешнем виде, проявляла бы столь замедленную реакцию, как при обращении к этим и подобным проблемам. Представляется неизбежным, что наука, принесшая обсуждение ценностей политики в жертву на алтарь методологической строгости и занимающаяся исключительно фактами, вынуждена отказываться от всяких претензий на способность ставить, не говоря уже о том, чтобы разрабатывать или разрешать, проблемы политики, поскольку такие проблемы едва ли могут быть сопряжены с некоторыми решения ми, касающимися целей, пределов или смысла политики53. Также неизбежно, что эта установка должна вести представителей политической науки к некритическому принятию таких общих категорий западного политического «словаря», как демократия, общественное мнение, консенсус и плюрализм, которые они считают непроблематичными отправными точками своих «нейтральных» исследований «реального» функционирования демократических институтов. Итак, можно уверенно сделать вывод о том, что различные попытки внести строгие научные модели в изучение политических явлений не принесли каких-либо значительных результатов. Символическая сложность политических явлений, субъекты которых сами являются творцами и интерпретаторами символических систем, гарантирует, что простые политические объяснения линейного, каузального или статистического рода не могут достичь уровня реальной значимости. Для придания политического значения примерам человеческого поведения и для их понимания и интерпретации необходимо прежде всего учитывать политические мотивы субъектов. То есть необходимо принять во внимание символы, к которым обращаются субъекты, и их идеологии, а также заявленные, скрытые или притворные цели предпринимаемых ими действий или совершаемого ими политического выбора54. Как впервые отметил Отто Нейрат в контексте конвенционализма, сложность индивидуальной мотивации является элементом, который в социологии или исследованиях политики может привести лишь к «научному самоубийству» из-за этой претензии на оперирование методами наблюдения и количественными измерениями, характерными для естественных наук. Высокий уровень эволюционной неопределенности, существующий в человеческих сообществах, и разнообразие их лингвистических, культурных и организационных форм приводят к удивительным и фактически непредсказуемым формам политических изменений. Даже нетривиальное политическое поведение отдельных членов групп невозможно помыслить статистически вследствие действия факторов дисперсии и нестабильности, которыми пронизан выбор индивидов37. Чем более развито общество, тем сильнее оно будет обнаруживать подобные феномены, особенно если принять мою первую гипотезу о том, что развитым обществам типологически присущи такие черты, как углубление семантического разрыва в социальном опыте, усиление взаимозависимости различных функций и нарастающие случайность и символическая абстрактность среды.