Появление термина «суверенная демократия» связывают с именем итальянского политика Романо Проди, который в 2004 г. ввел его в политический оборот. К этому термину обратились российские политики для обозначения курса, выбранного в качестве обоснования национального характера российской демократии с акцентом на ее независимость в современном мире. Толчком для избрания такого курса послужила украинская «оранжевая революция» в ноябре 2004 – январе 2005 гг. Обоснованием суверенной демократии считают идеи, высказанные Владимиром Путиным в ежегодном послании Президента Российской Федерации Федеральному Собранию в 2005 г.: «Россия - это страна, которая выбрала для себя демократию волей собственного народа. Она сама встала на этот путь и, соблюдая все общепринятые демократические нормы, сама будет решать, каким образом - с учетом своей исторической, геополитической и иной специфики - можно обеспечить реализацию принципов свободы и демократии. Как суверенная страна Россия способна и будет самостоятельно определять для себя и сроки, и условия движения по этому пути».231 В продолжении темы, заявленной президентом, В.Третьяков пишет: «Суверенная (и справедливая) демократия России - вот лингвистическая и сущностная формула политической философии Путина, прямо не выведенная в послании, но фактически все его пронизывающая».232 Попытка обоснования нового концепта была предпринята Владиславом Сурковым, который в выступлении перед активом «Единой России» в феврале 2006 г. заявил: Россия «станет суверенной демократией», что означает устойчивое развитие государства, экономическое процветание, политическую стабильность, высокую культуру, доступ к рычагам влияния на мировую политику, возможность формирования совместно с другими свободными нациями справедливый миропорядок.233 Однако не все политики приняли данный термин в качестве аксиомы. Так Д.Медведев сначала заявил, что термину «суверенная демократия» он предпочитает подлинную демократию или просто демократию, так как сразу появляются мысли о какой-то иной, нетрадиционной демократии. Демократия и государственный суверенитет, по его мнению, не должны подавлять друг друга.234 В дальнейшем Д.Медведев проявлял приверженность классическим определениям, в то же время не находя расхождений относительно суверенной демократии. Демократия, по его мнению, «может быть эффективной только в условиях полноценного государственного суверенитета, а суверенитет как независимость государственной власти внутри страны и вне ее может давать свои результаты только в условиях демократического политического режима».235 Для политического руководства страны были актуальны в большей степени проблемы, связанные с глобальной конкурентоспособностью, о чем президент В.Путин неоднократно подчеркивал в своих выступлениях и на пресс-конференциях, не поддерживая однозначно данный термин и признавая дискуссию о суверенной демократии не вредной. Результатом активных дебатов, проводившихся в течение всего 2006 г., стала статья В.Суркова «Национализация будущего. Параграфы pro суверенную демократию», в которой он суммировал свои размышления о «суверенной демократии», а также высказал ключевые аргументы «за» и «против» этого концепта. Ключевой тезис кремлевского идеолога заключается в том, что «суверенная демократия» является универсальной формой политического устройства нации в условиях глобализации: «Достоинство свободного человека требует, чтобы нация, к которой он относит себя, была также свободна в справедливо устроенном мире». Россия не изобретает эту форму в виде особого пути, а лишь адаптирует ее к собственной специфике. И тогда, утверждает Сурков, «допустимо определить суверенную демократию как прообраз политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими».236 Политологическое сообщество неоднозначно отнеслось к новому концепту, исходящему из недр власти. Многочисленные научные дискуссии скорее породили множество вопросов относительно правомерности данного термина, чем раскрыли его содержание (например, круглый стол «Петербургской политологической экспертизы» 11.09.2007 г.)237. Часть исследователей увидела в нем способность актуализировать имеющиеся проблемы и противоречия в современном мире. Например, Вячеслав Никонов полагает, что «суверенная демократия» имеет право на существование так же, как и консоциативная, плебисцитарная, полиархическая и другие, и что речь идет о создании в России «демократического государства, сохраняющего независимость во внешних и главенство во внутренних делах».238 С точки зрения Леонида Полякова, во-первых, идентификация России как «суверенной демократии» раз и навсегда закрывает вопрос о «множественности» суверенитетов в федеративном государстве; во-вторых, понятие «суверенная демократия» выполняет важнейшую реабилитационную функцию, возвращая в контекст общественных дискуссий очевидно дискредитированное, но абсолютно базовое для России слово «демократия»; в-третьих, выделяется проблема инструментальности – ведущая партия страны провозглашает стратегию качественного обновления страны как «суверенной демократии», что становится для нее едва ли не решающим аргументом в борьбе за электорат. Тест на выживаемость «суверенная демократия», по мнению российского политолога, пройдет в электоральном цикле 2007-2008 гг.239 Рассуждая о причинах активного продвижения концепции «суверенной демократии», Андраник Мигранян полагает, что власти не удовлетворены определениями сложившегося в 2000-е гг. режима – «управляемая демократия» - как неадекватно отражающим его характер. Не отказываясь от классических ценностей, характерных для либеральных демократий, с точки зрения российского политолога, при «суверенной демократии» сами страны, народы, политические классы без искусственного подталкивания определяют время, темпы и последовательность развития политических институтов и ценностей. «В отличие от «цветных революций», - резюмирует А.Мигранян – концепцию «суверенной демократии» могут применить лишь те страны, которые сами хотят развить демократические институты».240 Однако, значительная часть исследователей, как в стране, так и за рубежом, отнеслась критически к новой идеологической конструкции, полагая, что таким образом, власть легитимирует усиление силовой составляющей в своей политике, и обосновывает отход от принципов демократии национальными особенностями. Интеллектуальным фундаментом модели суверенной демократии, с их точки зрения, является концепция «решимости» (политической воли) Карла Шмитта. Краеугольным камнем в этой концепции является недоверие идее представительства как выражению плюралистического характера современного общества и идее народного суверенитета, определяющей демократию как правление народной воли. К.Шмитт пишет: «Суверенен тот, кто принимает решение о чрезвычайном положении»241, понимая под чрезвычайным положением общее понятие учения о государстве. Такое определение правителя, полагают критики данной теории, идеально описывает почти метафизическую роль президента в современной политической системе России. Если под режимом чрезвычайного положения усматривается мобилизационное государство, то определение демократии как тождества правителей и управляемых не позволяет провести четкую грань между демократией и диктатурой. Концепция реального суверенитета для внешней политики и суверенной демократия – для внутренней является зеркальным отражением американского неоконсерватизма, особенно в сфере внешней политики, считает Леонид Сморгунов. В современном мире суверенным государством признают, как правило, государство демократическое – такое, которое выполняет волю своего народа. Недемократические государства не могут обладать полным суверенитетом по причине постоянного влияния на них со стороны мирового сообщества по различным основаниям – защита прав человека, демократических свобод и т.д. Совершенно справедливо Л.Сморгунов полагает, что «суверенная демократия» в российском политическом дискурсе воспринимается часто как попытка легитимации сужения пространства публичности в российском обществе. «Значение термина «суверенная демократия» выражает политическую потребность, которая включает в себя самостоятельность в сочетании с взаимозависимостью»242, - считает известный российский политолог. Вопросы, которые ставит Л.Сморгунов в связи с принятием «суверенной демократии» в качестве политической идеологии ведущей российской политической партии, сводятся к следующему: - проблематичность формирования политического класса, которое невозможно без политического пространства, базирующегося на принципах демократического равенства, свободы и справедливости; - опасность ее сведения к ненационалистической идее, которая не решает проблему гражданственности и преодоления национализма. Так И.Крастев считает, что архитекторы суверенной демократии рассматривают ее как российскую разновидность европейского гражданского национализма243; - противостояние принципу толерантности, так как все не согласные с принципами «суверенной демократии», записываются не просто в разряд политических противников, а в категорию людей, не понимающих истину; - к тому, что демократия не является суверенной, так как она подчинена другим целям – конкурентоспособности, сбережению народа, борьбе с бедностью, умению защищаться и т.д., и в данном контексте она является не единственной эффективной политикой.244 Андрей Казанцев относит суверенную демократию к разновидностям коллективной модели демократии, при которой власти оказываются свободны от контроля общественности. Более того, власти получают возможность вмешиваться в повседневную жизнь людей под флагом соблюдения воли народа, которую они же и формируют при помощи различных манипуляций. Так как очень сложно определить, кто действительно выражает коллективную волю народа России, то на практике сторонник любой органической модели народа-нации имеет полное право заявить, что именно он и является выразителем глубинных интересов общества, которые сам народ может недостаточно осознавать. В рамках концепции «суверенной демократии» единым центром, выражающим мнение народа как организма, оказывается верховная власть. Международная жизнь в концепции «суверенной демократии», с точки зрения автора, строится на принципе: государства должны максимально оберегать себя от чужих влияний, изолировать себя от других государств. Однако это представление о национальном суверенитете не является доминирующим в современном мире. Суверенитет обычно понимают как взаимозависимость государств. С этой точки зрения суверенность – это право и возможность государства вступать во взаимодействие с другими государствами и, по мере этого взаимодействия, оказываться в состоянии взаимозависимости. Государства суверенны в той степени, в какой они зависимы друг от друга. На практике сторонники модели суверенной демократии постоянно смешивают два понимания суверенитета. С одной стороны, в политической жизни они считают необходимым оберегать решения российской нации от влияния других наций. С другой стороны, в экономической жизни они выступают сторонниками глобализации. Однако изолировать экономическую и политическую жизнь друг от друга нельзя. Если российский народ в ходе глобализации вступает с другими народами в отношения взаимозависимости в экономике, то это неизбежно скажется и в политике. 245 Характеризуя международные аспекты российской политики бывший посол Великобритании в России (2000-2004) сэр Родерик Лайн акцентирует внимание на том, что для продвижения идеи «суверенного государства» российское руководство использует все рычаги, которые имеются в его распоряжении, чтобы возродить былое влияние страны на международной арене. С этой целью часто повторяемое утверждение, будто «Запад пытается ниспровергнуть и ослабить Россию, используется для определенных целей, чтобы оправдать усиливающийся контроль над гражданским обществом, ограничение гражданских и политических прав и возрождение былой мощи органов внутренней безопасности».246 По мнению болгарского публициста Ивана Крастева, концепция «суверенной демократии» позволяет Кремлю успешно противостоять двум идейным противникам: либеральной демократии Запада и популистской демократии, которой восхищаются другие страны, и претендует на то, чтобы примирить безотлагательную потребность России в модернизации по западному образцу с ее твердым намерением отстаивать независимость от Запада. По его мнению, в основе путинского режима лежит огосударствление всей страны. Власть мыслит категориями не прав граждан, а потребностей населения. Концепция населения противопоставляется как понятию «личность», обладающей правами, которое является глубинной сутью либерального демократического устройства, так и понятию «народ», лежащему в основе националистических проектов. Права гражданина и избирателя, которые служат фундаментом либеральной демократии, подменяются правами потребителя, туриста и обладателя «загадочной русской души». Таким образом, российскому обществу предложены потребительские права, но не права человека; обеспечивается государственный суверенитет, но неличная независимость.247 Концепция «суверенной демократии» встретила серьезную критику со стороны различных политических сил, которые видят в этой модели, прежде всего, попытку установления политического монополизма со стороны одной из властных групп. В качестве угрозы отмечается также усиление противостояния с Западом, ведущее к увеличению военных расходов и затрат на различные «престижные» внешнеполитические проекты при сохранении в России сырьевой экономики и усиление связки между коррумпированной бюрократией и олигархическим капитализмом. Опасность данных угроз усиливается тем, что коррумпированная политико-экономическая элита заинтересована в отсутствии реальной оппозиции. В то же время она может использовать для подавления этой оппозиции различные идеи восстановления национального величия, поддержанные населением. Очевидно, концепция «суверенной демократии» является переходной на данном этапе осмысления властью российской политической действительности, и в силу своей противоречивости не может претендовать на длительное функционирование. Основной целью активного распространения этой модели, вероятно, является придание режиму «управляемой демократии» цивилизованной формы без изменения реального содержания, а также, возможно, поиск новых форм политической конфигурации для эффективного решения заявленных целей преобразования России. В условиях инновационного развития общества существует объективная потребность в расширении политического поля, допуске к участию в принятии политических решений различных политических и социальных субъектов, отказе от политического монополизма, какими бы благими намерениями он ни оправдывался. Принципиально важным является для России смена персоналистской парадигмы управления на институциональную, а личностный фактор может быть использован для повышения эффективности деятельности политических институтов. Вектор развития России, как открытой страны, направлен в сторону свободного развития и не может определяться лишь одной политической силой. Появление новых идей, моделей, концепций в рамках политической модернизации, как правило, носит случайный характер, поэтому, при адекватной реакции на окружающую действительность с учетом социокультурных особенностей могут как органично восприниматься обществом и внедряться в политическую практику, так и отвергаться в случае существенного расхождения.