1.3. Современные российские политические партии как производители политических идей

Результаты идеологической деятельности партии (включающие в себя не только вербально оформленные идеи, но весь комплекс символических средств самопрезентации) мы рассматриваем как партийный ресурс, как предмет «обмена» и «торга» между политическими партиями и теми агентами, которые заинтересованы (по разным причинам) в партиях и их идеологиях.

Партии как производители смыслов, с другой стороны, могут быть привлекательны для политических акторов, под которыми мы понимаем «различные сегменты элит, т.е. тех организованных групп в обществе, которые способны повлиять на политически значимые решения»^[148]; к ним могут быть отнесены и органы власти.

Выделение заинтересованных агентов в нашей работе безусловно носит идеалтипичный характер, в политической практике ситуация многомернее и сложнее, партии в стремлении к успешному функционированию и просто к выживанию не могут ориентироваться только на одного «потребителя» и, как правило, апеллируют к нескольким агентам, кроме того, иногда не так просто определить «ключевого» агента, чьи интересы озвучивает партия в своем идеологическом творчестве. Однако данная дихотомия позволяет выявить тенденцию эволюции партий и партийных систем, в том числе, как производителей смыслов, т.к. «ключевые» агенты могут меняться в зависимости от социально-политического контекста.

Так, например, «идейная» функция партий является особенно актуальной в начальный период партстроительства и формирования партийной системы. Как отмечает Г.В.Голосов, «как правило, начальная фаза организационного развития партии характеризуется преобладанием коллективных стимулов над селективными»^[149].

Кроме того, как убедительно демонстрирует С.Хансон в своей работе «Постимперские демократии: Идеология и партстроительство в Третьей Республике во Франции, Веймарской республике и постсоветской России», роль партийных идеологий существенно повышается в кризисные периоды общественного развития, т.к. в кризисном обществе, в ситуации социальной и политической неопределенности, временные горизонты политии резко сужаются. В этих условиях возникает насущная потребность в расширении горизонтов, которое бы позволило, с одной стороны, увидеть долгосрочную перспективу в развитии общества, а с другой – сформировать образ будущей политии и критерии членства в ней, что неизбежно повлекло бы за собой определение границ и условий новой политической идентичности, т.е. обозначило бы круг единомышленников и союзников в ситуации неопределенности и непредсказуемости^[150].

В стабильной системе, где отношения и характер взаимодействия между властью и обществом приобрели устойчивые черты, а между основными политическими акторами достигнут консенсус на той или иной основе, возможности партий по производству смыслов зависят от их статуса в политическом пространстве (под которым мы понимаем степень влияния партий на «повестку дня» – в какой мере они могут формировать политический курс, каковы их взаимоотношения с другими политическими институтами и ветвями власти). От политического статуса партий во многом зависит их авторитет в обществе, а также объем и характер ресурсов, которыми располагает партия.

Исследователи российской партийной системы практически единодушно отмечали, что статус партий в российской политике, и их авторитет в обществе невысок. Проблематика специфики российского партийного строительства и «слабости» российских партий была особенно актуальна в отечественной и зарубежной партологии на рубеже веков. Выделялось множество причин слабости института политических партий в России. Одни авторы делали акцент на советском прошлом как на социально-исторической предпосылке партстроительства^[151]; другие рассматривали специфику начального этапа становления российских партий^[152]; третьи анализировали универсальные тенденции постиндустриального общества, накладывающие отпечаток на формирование партий в России; четвертые рассматривали становление «политического рынка» как альтернативу партстроительству^[153]; пятые, в логике теории рационального выбора, изучали соотношение разного рода стимулов и затрат в процессе партстроительства.

Специфику современного режима некоторые авторы объясняют традициями российской государственности, которая весь период своей истории последовательно транслировала и воссоздавала модель моносубъектности. Смена власти не отражалась на данном «архетипе» российского общества, и он воспроизводился даже тогда, когда политическая система менялась кардинально. Как отмечает А.Кулик, «исторически власть в России всегда была персонифицированной и концентрировалась в одних руках: либо это был монарх, либо Генеральный секретарь КПСС в советский период. Она всегда была самодостаточна, отчуждена и независима от общества. После короткого периода 1991-1993 г.г. Конституция Российской Федерации вернула постсоветскую Россию к этой традиционной моноцентристской модели власти»^[157]. В этой модели нет места другим политическим акторам, поскольку президент выступает в качестве доминирующей фигуры.

Институциональный дизайн, сопровождая и оформляя трансформации политического режима, также является ключевой характеристикой того контекста, в котором функционируют политические партии.

Под институциональным дизайном мы понимаем совокупность и конфигурацию различных политических институтов, сложившиеся способы и механизмы взаимодействия между ними, а также репертуар их полномочий и компетенций.

Важным аспектом институционального дизайна является система разделения властей.

Институциональный дизайн российской партийной системы складывался одновременно с формированием структуры разделения властей в новом режиме, взаимодействия различных ветвей власти. Партийное развитие являлось частью процесса становления и оформления новой властной иерархии, в нем отразилась сложная, конфликтная ситуация кристаллизации властных отношений.

Система разделения властей начинает формироваться в период президентства Б.Н.Ельцина. После обретения страной независимости полномочия и структура отношений между ветвями власти были представлены весьма слабо, не существовало единой нормативной системы, определяющей статус и поведение субъектов власти. Не удивительно, что вскоре начинается борьба за власть между старой и новой элитами. 21-го сентября 1993 г. Б.Н.Ельцин распускает Верховный Совет и объявляет о выборах в Государственную Думу. Верховный Совет и Конституционный Суд квалифицируют данные действия как государственный переворот, и политическая коллизия выливается в прямой конфликт. Итогом конфликта послужило принятие новой Конституции, которая закрепила победу исполнительной власти: президент становился главой государства и гарантом Конституции с широкими, хотя тогда еще слабо определенными полномочиями.

Конституция 1993 г. определила российскую государственную систему как смешанную главной особенностью которой является двойная структура исполнительной власти: всенародно избираемый президент назначает премьер-министра, главу правительства^[159]. Президент является независимой фигурой, на которую Парламент повлиять не может. В свою очередь, правительство зависит от Парламента: во-первых, Верховный орган законодательной власти санкционирует назначение премьер-министра, во-вторых, он может сместить правительство, выразив ему вотум недоверия. Однако реальное положение вещей несколько отличается от оформленной в Конституции нормы: кандидатуру премьера предлагает президент и при троекратном отклонении выдвинутого претендента Дума подвергается риску быть распущенной. Кроме того, при вынесении вотума недоверия правительству президент может ответить либо роспуском правительства, либо несогласием с решением Думы, а в случае повторного вотума он имеет право роспуска либо правительства, либо парламента.

Таким образом, полномочия парламента значительно ограничиваются: он больше не может влиять на деятельность исполнительной власти. Отсутствие зависимости правительства от парламента привело к тому, что у парламента, формируемого на партийной основе и в результате межпартийной конкуренции, фактически отсутствует возможность влиять на политический курс.

Такое положение вещей закрепляется и «внепартийным» положением президента, которое сформировалось в процессе постсоветской трансформации, когда партии не играли значимой роли в выборах российского президента, «причем сам глава государства всячески подчеркивал свое стремление представлять «интересы всех россиян», а не ограниченного круга сторонников какой бы то ни было политической организации. Это привело к тому, что исполнительная власть в стране формировалась исходя из других, отличных от партийных принципов»^[160]. Беспартийный статус президента привел к тому, что партии не имеют возможности конкурировать на президентский выборах, т.о. даже парламентские партии не могут воплощать свои программные обещания в жизнь, определяя политический курс^[161].

Сложившаяся система с момента своего возникновения провоцировала создание партий власти (доминантных партий)^[162], которые бы способствовали осуществлению контроля над Парламентом.

Попытки создания партии власти отмечались уже в Первом электоральном цикле, когда были созданы, с одной стороны, пропрезидентский блок «Выбор России» под руководством премьер-министра Егора Гайдара, а с другой – избирательное объединение «Партия российского единства и согласия» (ПРЕС), возглавляемая заместителем премьер-министра Сергеем Шахраем. Однако первые попытки не были однозначно успешными: хотя «Выбор России» на выборах 1993 г. при голосовании по партийным спискам уступил ЛДПР, получив 15,51 % голосов^[163] против 22,92 % у ЛДПР, в Госдуме ВР в итоге занял большинство мест (66^[164]) – вместе с одномандатниками, опередив ЛДПР только на два места. В мае 1995 г. была создана возглавляемая В.Черномырдиным партия «Наш дом Россия», которая на следующих выборах, набрав по партийным спискам 10,13 %, заняла только третье место (после КПРФ – 22,3 % и ЛДПР – 11,18 %). И хотя в Госдуме НДР оказалась на втором месте (55 мест), тем не менее, ее отрыв от КПРФ был колоссальным (157 мест). Однако третья попытка оказалась успешной однозначно: в 1999 г. президентской администрацией было создано межрегиональное движение «Единство» («Медведь»), которое возглавил С.Шойгу. И хотя на декабрьских выборах в Думу победу одержала КПРФ (получив 24,29 % голосов по партийным спискам и 113 мест в Госдуме), а «Единство» было на втором (23,32 % голосов и 73 места), исполнительной власти удалось установить контроль над Парламентом, заключив соглашение между «Единством» и КПРФ. На данный момент партия власти (или доминантная партия) успешно справилась со своей задачей формирования проправительственного большинства в Парламенте.

Избирательная система и партийное законодательство также в целом неблагоприятно, хотя и не столь однозначно сказываются на межпартийной конкуренции.

Избирательная система представлена сводом нормативных актов, регламентирующих, что есть партии и основные принципы их функционирования. Этот свод включает Конституцию РФ, федеральные законы о политических партиях, о выборах президента, о выборах Государственной Думы, об основных гарантиях избирательных прав и права на участие в референдуме граждан, нормативные документы, определяющие участие в политической деятельности госслужащих и т.д. Считается, что «однажды принятая избирательная система формирует систему партий, а партии, представленные в законодательном органе, стремятся принимать новые и изменять существующие законы таким образом, чтобы обеспечить преимущества себе и затруднить доступ аутсайдерам и новым игрокам»^[165].

Правовые нормы призваны формулировать основные требования к канди­датам в представительные органы власти, регулировать деятельность органов власти, осуществляющих проведение выборов; определять статус избирателей и избирательных объединений; устанавливать процедуры предвыбор­ной агитации и голосования, порядок определения результатов голо­сования и способы обжалования их. С другой стороны, правовые нормы, регулирующие избирательный процесс, являются достаточно гибкими в плане возможностей их изменения. Их изменение не требует столько усилий и затрат со стороны власти, как изменение действующей Конституции.

Совокупность этих норм задает определенную логику действиям всех участников предвыборной борьбы, побуждает их действовать в рамках единого электорального порядка.

По заявлениям авторов избирательной реформы, введение пропорциональной системы должно стимулировать развитие политических партий. Однако, как показывают результаты исследований, новые правила электоральной конкуренции сужают возможности политических партий на представительство^[166], т.к. они способствуют сокращению числа политических партий, делают парламент более подконтрольным, затрудняют объединение оппозиционных политических сил и облегчают формирование искусственных партийных образований. Кроме того, пропорциональная система препятствует представительству региональных интересов, так как поощряет только дисперсно представленные меньшинства.

Тому же способствует и партийное законодательство. С 1 января 2006 г. вступили в силу новые нормы закона «О политических партиях в РФ», резко ужесточающие условия партийной деятельности. Основными элементами реформы стали запрет на существование региональных политических партий и на образование предвыборных блоков; постепенное повышение заградительного барьера для партийных списков; избрание более половины депутатов региональных парламентов по пропорциональной системе; повышения минимального количества членов до 50 000 тыс. человек; запрет на формирование партий на профессиональной, конфессиональной, региональной и этнической основе и т.д.

Эти изменения являются продолжением «глобальной политической реформы В.В. Путина», ранее был изменен порядок формирования Совета Федерации, сопровождавшийся изгнанием из него губернаторов и председателей региональных законодательных собраний; а также были отменены выборы губернаторов населением.

Укреплению государственного контроля над российскими политическими партиями способствует включение в законодательство норм об их государственном финансировании, которое увеличивает независимость партийных лидеров от рядовых членов и способствует бюрократизации партий. Более того, оно провоцирует фундаментальные внутренние сдвиги, ведущие к подчинению местных организаций высшему руководству партии.

Все эти меры, а также фактическое поощрение использования административного ресурса, приводят к поощрению партий власти, властному регулированию межпартийной конкуренции и ограничению возможностей оппозиционных сил.

Слабость и недостаточная степень функционирования институциональных механизмов и практик порождает систему неформальных отношений, которые заменяют собой институциональный аспект.

* * *

Таким образом, и режимные, и институциональные характеристики российской политической системы за 20 лет ее существования эволюционировали в сторону ужесточения норм и правил политического взаимодействия, сузив поле конкуренции и ограничив репертуар практик для всех игроков в сфере политики, кроме доминирующего. Если российский политический режим до начала 2000-х годов исследователи характеризовали как гибридный, сочетающий авторитарные и демократические институциональные формы, то последующий период оценивается как этап становления авторитарно-бюрократического режима.

Возможности партий как «производителей смыслов» значительно отличаются на первом и втором этапе. Рассмотрим эволюцию идеологических функций политических партий на этих двух стадиях.

До начала 2000-х годов «предложения» на рынке политических идей, выдвигаемых политическими партиями, были представлены в существенном (хотя хаотическом и несистематизированном) объеме, во-первых, в силу многочисленности политических партий в то время, во-вторых, потому что переживаемый ими этап партстроительства, как мы отмечали ранее, характеризовался преобладанием коллективных стимулов над селективными, и в-третьих, в связи с тем, что конец 80-х – начало 90-х годов ознаменовался глубоким общественным кризисом после распада советской политической системы, повлекшим за собой «кризис идентичности», и в этих условиях стремительного «сужения горизонтов» возник запрос на новые идентичности и солидарности, которые могли предложить именно политические партии.

И хотя уже в тот период роль политических партий была ограниченной (институционально, законодательно), тем не менее, как отмечает Б.Макаренко, «в этот период многопартийность сыграла свою позитивную роль. Через партии и их парламентское представительство самые разные группы населения оказались приобщены к реалиям новой политики: и ностальгирующие по советскому строю (через КПРФ), и те, кому по душе правый популистский протест с националистическим оттенком (через ЛДПР), и либералы-западники (через «Яблоко» и предшественников нынешнего «Правого дела»), и приверженцы левоцентристского патернализма (через множество мелких левых партий)»^[167].

Первоначально спектр идеологических альтернатив, предлагаемых партиями (или неформальными группами, еще не сформировавшимися как партии), ограничивался рамками социалистической идеологии (группы «Социалистическая инициатива», «Народное действие» и пр.), что отражало идеологический мейнстрим начала перестройки – «социализм с человеческим лицом». Однако к концу 80-х годов социалистические идеи были вытеснены комплексом представлений, иногда определяемых как “основная демократическая” идеология^[168]. С нею конкурировали, с одной стороны, националистические (или патриотические, как называли себя их сторонники) движения, а с другой стороны – коммунисты. К началу первого электорального цикла партийный идеологический спектр, хотя и с некоторыми натяжками, можно было идентифицировать в логике право-левой шкалы: его полюса задавали «правые» (партии, выступающие за преимущественно рыночные механизмы экономической регуляции) и «левые» (партии, подчеркивающие важную роль государства в экономике). «Националисты» должны бы были помещаться в центре континуума, однако в связи с тем, что экономические проблемы занимали в их риторике сравнительно скромную роль, нам представляется разумным предложение Г.Голосова оставить за ними название «националисты»^[169]. В этой же логике в «центр» можно поместить и многочисленные партии, «избегающие артикуляции сколько-нибудь ясных программ социально-экономического развития в общероссийском масштабе»^[170].

Такова была структура «идеологических предложений» данного этапа. Какие факторы определяли специфику «спроса» на эти предложения?

До начала 2000-х годов, по мнению О. Малиновой, существовали определенные условия для актуализации значимости программно-идеологической деятельности российских политических партий. Во-первых, был достаточно значительным сегмент электората, выбор которого задавался убеждениями^[171]. Российская политическая культура представляет собой совокупность субкультур, для каждой из которых характерны своя система политических ориентаций и установок, а также разные типы и модели электорального поведения. Поэтому для их объяснения вполне могут применяться различные теории, в том числе социально-психологическая модель, которая в тот период еще была актуальной: россияне «голосовали сердцем», выражая свое отношение к партиям и политикам, демонстрируя социальную солидарность или отвергая предложенные варианты развития.

Во-вторых, на актуальность идеологических функций политических партий некоторое влияние оказывало «советское наследие». Стремление к осознанию политической реальности в виде идей, которые бы обобщали нормативно-этические модели, раскрывающие принципы и перспективы существующей политической системы, у части населения является результатом первичной социализации, которая протекала в советский период. В 2006 г. группой исследователей под руководством Е.Б.Шестопал было проведено исследование моделей и закономерностей политической социализации в различных возрастных группах (до 30 лет, 30-60 лет, старше 60-ти). Результаты исследования показали, что в старшей возрастной группе политическая картина мира, сложившаяся в период первичной и вторичной социализации, носила непротиворечивый, позитивно ориентированный характер, с четко закрепленными морально-этическими категориями. Люди старше 60-ти лет демонстрировали стремление к воспроизводству данной модели, которая бы обобщила и «завершила» новую систему представлений^[172].

В-третьих, противопоставление «политический рынок» – «идеологическая активность» не является взаимоисключающим. Политтехнологии, которые, по мнению С. Пшизовой, вытесняют идеологическую составляющую^[173], не могут не учитывать общественные настроения. В частности, успех «неидеологических» политических сил и лидеров второй половины 90-х гг., артикулировавших политический прагматизм и «центризм», было бы логично объяснить ростом недовольства состоянием дел в стране и связанным с ним желанием «порядка», который стал восприниматься как базовая ценность этого периода, Как справедливо отмечал К.Г.Холодковский, «прагматизм и “центризм” в политике могут скрывать самые различные преференции, исключая, пожалуй, только радикальные». Соответственно, их доминирование не означают отсутствие идеологического компонента в сфере политического структурирования, а «прагматизм правительственной партии и ее неофициального лидера относится скорее к стилю поведения, нежели к содержанию политики» ^[174].

Другими словами, и предложение, и выгоды на политическом рынке вполне могут носить идеологический характер. Наконец, стремление сосредоточиться на визуальных аспектах имиджа не обязательно является антиподом идеологии: идеологические компоненты, как правило, выступают неотъемлемой чертой политического имиджа. Последний тезис равно актуален на обоих этапах развития российской политической сферы, однако значение первых трех выделенных факторов в 2000-х гг. заметно снизилось.

Как отмечает В.Гельман, в 2000-ые годы «российская партийная политика двинулась в сторону гипофрагментации на фоне тенденции к монополии доминирующей партии… она развивалась под влиянием двух взаимосвязанных тенденций: нарастающего доминирования “партии власти” … и продолжающегося упадка (если не полного вымирания) оппозиции всех направлений». Тип политического режима, сформировавшийся в России после 2000 г., он определяет как партийный авторитаризм^[175]. Новый режим позволял повысить легитимность существующего режима, препятствуя возникновению альтернатив существующему статус-кво^[176].

В ситуации эволюции политического режима, повлекшей за собой снижение политической неопределенности, спрос на идеологии как на продукт на российском электоральном поле резко снизился. О чем свидетельствует наблюдаемая конвергенция партийных позиций в этот период^[177]. «Единая Россия» оказалась в выигрышном положении, распределив свои программные позиции вблизи точки «медианного избирателя» ^[178].

Обобщая, можно сказать, что в условиях монополизации политического пространства произошло сужение идеологического спектра: партии, оказавшись в зависимом положении от статусных акторов, в своем идеологическом творчестве стали ориентироваться, прежде всего, на них.

Однако удовлетворяет ли это «ограниченное предложение» также и другого потребителя идей, т.е. существует ли в обществе запрос на партии и партийные идеологии?

При ответе на этот вопрос необходимо определиться в оценке возможностей политических партий как механизмов коммуникации между властью и обществом в современной России. Как отмечает Б.Макаренко, «счесть партийную систему имитационной и бесперспективной мешают лишь некоторые обстоятельства: реальное выполнение партиями функций представления интересов, привыкание общества к легитимации власти через выборы и модернизационный посыл российского руководства, который, по крайней мере, на словах, предполагает пусть медленную и эволюционную, но демократизацию страны»^[179].

Данные социологических опросов, в частности, Левада-Центра^[180], демонстрируют, что необходимость политической оппозиции признает все возрастающая часть российского общества (включающая и сторонников власти). Причем не так уж важно, что под оппозицией граждане понимают не «антагониста» власти и доминирующей партии, но некий противовес, ограничитель, критик (возможно даже «разоблачитель»), т.е. «конструктивного» оппонента, в любом случае, таким образом раскрывается общественная потребность в плюрализме. Показательно также отношение граждан к многопартийности: в регулярно повторяемых с 1999 г. опросах Левада-Центра соотношение сторонников и противников многопартийности в последние годы составляет примерно 50 на 40 % (для 10 % многопартийность не имеют мнения). Однако в 2009 г. произошла определенная подвижка: доля сторонников многопартийности выросла до 68 %, а противников — сократилась до 21 %^[181].

В этой связи Б.Макаренко делает вывод, что « “вертикальная” модель партийной системы с ограничением плюрализма и возможностей для дискуссии, не говоря уже о возможности влияния “снизу” на принятие политических решений, входит во все большее противоречие с настроениями и интересами политически активной части общества»^[182].

Таким образом, даже в условиях ограниченного рынка идеологических предложений и переориентации большинства партий на статусного агента в обществе присутствует потребность как в партиях, так и в их идеологической функции.

* * *

В течение 20-летней эволюции государства статусные позиции партий в обществе и политической системе претерпели существенные изменения (хотя ни в период 1900-х, ни, тем более, 2000-х партии не являлись ключевыми игроками в политической сфере). Трансформировалась также и идеологическая функция партий. На первой стадии развития политического режима, в конкурентной и плюралистичной среде, партийные идеи и идеологии обладали большим спектром вариаций, чему способствовали, также, начальный период партстроительства, переживаемый партиями, когда преобладают коллективные стимулы привлечения партийных активистов и партийных сторонников, а также ситуация социально-политического кризиса, стимулирующая общественную потребность в «расширении горизонтов» и поиске новых идентичностей и солидарностей, помогающих выжить. Кроме того, в условиях неопределенности, вызванной фрагментацией элит и поисками доминирующей властью оптимальных механизмов преемственности правления, партии еще не представляли для этих «статусных агентов» активного интереса, что также стимулировало идеологическое творчество партий. В этой благоприятной среде партии, в поиске поддержки, ориентировались на электорат. Можно сказать, что политические партии, в период 1900-х годов, обладали субъектностью в плане производства и трансляции идей и выражения социальных интересов.

В 2000-х гг. элитный консенсус был достигнут, а политический режим стал эволюционировать в сторону «партийного авторитаризма», что существенно повлияло на характер партийной системы и статус партий: количество партий значительно сократилось, оформилось доминирование «партии власти», возможности оппозиции были институционально ограничены. Сокращение конкурентности и плюрализма, зависимость от доминирующей власти сузили спектр предлагаемых партиями идей. Сужение спектра произошло в связи с ограничением возможностей для создания политических партий, что привело к тому, что многие идеологические сегменты идейно-символического пространства оказались непредставленными. В этой ситуации партии во-многом переориентировали свои идеологии под запросы «статусного агента», выступая средством легитимации власти и обеспечивая лояльность существующему режиму, а у «оппозиционных» партий существенно сократились возможности трансляции своих идей.

Сужение идеологического предложения и переориентация на потребности «статусного агента» если не противоречит, то сопровождается тенденцией повышения «запроса» на партии и транслируемые ими идеи со стороны общества, которая отмечается исследованиями общественного мнения. Однако данный тип политического режима, конфигурация политических игроков и политических институтов, закрепляющих недиалогические практики взаимодействия в политической сфере не стимулируют изменение партийной политики, так же, как и роли партий по производству идей. Изменение ситуации, видимо, возможно только в долгосрочной перспективе, под влиянием эндогенных – рост «социально и политически активного» среднего класса, или экзогенных – социально-экономическая модернизация, развитие «взаимосвязей» России с внешним миром – факторов.

В этой связи сравнение избирательных кампаний 2007 и 2011 гг. позволяет подвергнуть эмпирическому анализу тезис о долгосрочности перспектив изменения идеологической функции партий и появления субъектных характеристик у партий во влиянии на идеологическую повестку дня и в формировании альтернативных идей. V и VI избирательные кампании протекали в ином общественно-политическом контексте. Выборы 2007 г. проводились в период, который однозначно можно отнести к «стабильной» фазе политической системы – уровень политического участия и активности общества был вполне умеренным и протекал в конвенциональных формах, а политический протест выражался социальной группой, чьи масштабы и общественное влияние не вызывали беспокойства у власти^[183]. Избирательная кампания 2011 г., напротив, сопровождалась значительным повышением уровня политизированности электората и ростом протестного потенциала, который после парламентских выборов вылился в многочисленные и массовые акции протеста. Е.Б.Шестопал отмечала, - «ожидать, что эти (парламентские) выборы приведут к серьезным изменениям в психологическом состоянии общества, можно было заблаговременно»^[184]. Повышение уровня критичности по отношению к власти, свидетельствующее о ее низкой легитимности, наблюдалось в течение последних 2-3 лет. Как показывают политико-психологические исследования, негативизм восприятия власти был особенно выраженным

в таких социальных и возрастных группах, как пользователи Интернета и молодежь 18–25 лет. Еще в 2010 г. исследователи отмечали рост политическое активности молодежи, которая вскоре вылилась в митинги на Манежной площади^[185]. Причинами возросшей политической активности общества, возможно, выступали, с одной стороны, экономический кризис 2008 г., с другой – интенсивное развитие интернет-технологий, которые выступали не только информационным каналом, но и влиятельным средством социальной мобилизации, провоцирующим стремительное формирование сетевых сообществ и новых видов социально-политической активности. В этих условиях общественный запрос на идеологическое творчество со стороны альтернативных политических агентов (в т.ч. политических партий) возрос, а партиям была предоставлена как общественная площадка, так и возможность транслировать социально-значимые идеи и предлагать курс, отличный от версии властной элиты. Сравнение партийного спектра V и VI парламентских выборов позволяет ответить на вопрос, как партии воспользовались представившейся возможностью.