РЕСПУБЛИКАНСКАЯ ТРАДИЦИЯ

Под республиканской традицией я понимаю набор идей, далекий от систематичности и отчетливости. Их происхождение в меньшей степени связано с классической греческой демократической теорией и практикой, описанной в предыдущей главе, чем с учением знаменитого критика греческой демократии Аристотеля.

Часть первая. Истоки современной демократии 39

недемократической) идею о том, что человек по своей природе — это животное общественное и политическое. Чтобы реализовать свой потенциал, человеческие существа должны жить вместе в политическом сообществе. Хороший человек должен быть и хорошим гражданином. Хорошая полития — это сообщество хороших граждан. Хороший гражданин обладает гражданскими добродетелями, добродетель же состоит в склонности искать общее для всех благо в общественных делах.

Несмотря на некоторое сходство, республиканизм был больше, чем простым подкреплением идеалов и практики греческой демократии. Подобно Аристотелю, в некоторых отношениях он предлагал альтернативы демократии, как она понималась греками. Хотя республиканская доктрина всячески подчеркивала фундаментальную роль гражданской добродетели, она столь же, если не больше, была озабочена ее хрупкостью, опасностью того, что народ и его предводители окажутся совращены (corrupted). Отсюда обсуждение вероятности того, что гражданская добродетель извратится до такой степени, что республика станет невозможна. С точки зрения республиканцев, главная угроза гражданской добродетели исходит от политических факций и конфликтов. А они в свою очередь порождаются всеобщими свойствами гражданского общества: «народ» не является полностью однородным, объединенным одинаковыми интересами. Он обычно разделен на аристократические, или олигархические, элементы и демократический, или народный, компонент — немногие и множество, — каждый со своими отличающимися друг от друга интересами. Вслед за Аристотелем можно добавить и третий элемент к немногим и множеству: монократический или монархический элемент, властитель, стремящийся укрепить собственные позиции, статус и власть. Задача республиканцев в том, чтобы создать конституцию, которая смогла бы отразить 40

Р.Даль. Демократия и ее критики

и каким-то образом уравновесить интересы одного, немногих и множества, создавая смешанное из демократии, аристократии и монархии правление, чтобы эти три составляющих в конечном счете соединялись в общем для всех благе (good of all)*.

Наиболее яркой конституционной моделью подобного устройства был республиканский Рим с его системой консулов, Сенатом и народными трибунами".

Детальная проработка данной конституционной модели и наиболее авторитетное обоснование республиканской идеи осуществлены Полибием.

Онтиматы — принятая в отечественной исторической традиции транслитерация латинского слова optimal! — «лучшие» — как эквивалент используемого здесь Далем итальянского термина ottimati, служившего в целом для обозначения аристократов, а в данном, более узком смысле — интеллектуальной элиты Флоренции. Наиболее яркими представителями оптиматов, помимо упомянутого Ф.Гвиччардини, были Д.Джаннотти, Л.Аламанни, П.Веттори, В.Руцеллаи, а также другие участники кружка Орти Орицеллари. Второй президент США, курпный политический мыслитель, автор «Защиты конституций Соединенных Штатов».

Часть первая.

мократичнее были взгляды Макиавелли, радикальных вигов* XVIII века и Томаса Джефферсона**. С точки зрения аристократических республиканцев, даже если народ, то есть множество, должен играть важную роль в управлении, ее следует ограничить, поскольку множество вызывает скорее опасения, чем заслуживает доверия. Для республиканцев-аристократов наиболее сложной конституциональной проблемой было создание системы, пригодной для сдерживания порывов множества. Истинным назначением народа было не само управление, как в Афинах, а выбор руководителей, пригодных для выполнения непростой функции управления всей политией. Ясно, что, поскольку руководители обязаны управлять в интересах

всего сообщества, а народ вполне естественно является его важной составной частью, должным образом подготовленные политики будут действовать в интересах народа, но не только данной составляющей, сколь бы важной она ни была. Исходя из признания правомерности интересов множества и немногих, республиканцы-аристократы утверждали, что общественное благо*** требует уравновешивания этих интересов. У появляющегося в XVIII веке демократического республиканизма прямо противоположным образом вызывает опасения не множество, а немногие, не народ, а аристократические или олигархические круги. На деле убежденность республиканцев в возможности благого правления зиждется на качествах народа. Более того, общественное благо отнюдь не состоит в том, чтобы согласовывать интересы народа и интересы немногих: общественное благо как раз и является — не больше и не меньше — благополучием народа. В силу этого задача конституции состоит в создании системы, способной каким-то образом преодолеть неизбежную тенденцию к доминированию немногих или же одного деспота и его приспешников. При всем согласии республиканцев — и аристократов, и демократов — в том, что концентрация власти всегда

Радикальные виги — течение в политике и в политической мысли Британии, к которому принадлежали Уильям Этвуд, Джошуа Таккер, а также целый ряд «республиканцев» (common-wealtumen).

Третий президент США, выдающийся политический мыслитель, основной составитель и один из авторов Конституции США.

Категория общественного блага (public good).

42

Р. Даль. Демократия и ее критики

опасна и поэтому не может быть допущена, пути решения этой проблемы расходятся. Аристократы, или консервативные республиканцы, продолжали настаивать на смешанном правлении, которое согласует интересы одного, немногих и многих, и усматривали отражение данных интересов в монархии, в аристократической верхней палате и в нижней палате общин. Для демократов идея представительства различных интересов разными институтами кажется все более сомнительной и неприемлемой. Проблематичность старой теории смешанного правления стала наиболее очевидна в Америке. Кто является наиболее достойными немногими в условиях отсутствия наследственной аристократии? Можно предположить, что они образуют «естественную аристократию». Эта мысль мила даже демократическим республиканцам типа Джеф-ферсона. Но каким образом можно определить подлинных аристократов? И как гарантировать избрание именно тех, кто способен осуществлять должное правление? Например, должны ли они формировать верхнюю законодательную палату из круга равных себе и тем самым образовывать в демократической республике функциональную копию палаты лордов Великобритании? Как обнаружили в 1787 году создатели американской конституции, этот вопрос не находит решения в практическом плане. В демократических республиках, был сделан вывод, отдельные интересы немногих не дают им права формировать собственную палату. Однако в еще большей мере неприемлемо защищать «монарший интерес» путем соединения его с исполнительной властью. И конечно, главного магистрата республики едва ли правомерно считать законным носителем отдельного и специфического интереса внутри сообщества. Требования высокой степени изощренности в формировании смешанного правления в демократической республике вынудили республиканцев, довольно туманно выступавших по этому поводу, заменить старую идею смешанного правления новой.

им образом не исчез (он, например, проходит красной нитью через все творчество Джеймса Мэдисона), задача конституции состоит в обеспечении соответствующего баланса между тремя главными функциями правления или «властями».

Подобно древнегреческой мысли и практике, республиканская традиция поставила перед сторонниками демократии ряд нерешенных проблем. Среди них четыре наиболее тесно связаны.

Первое. Ортодоксальное понимание интереса или интересов республиканцами, как стало ясно демократам XVIII века, оказывается слишком упрощенным. Если даже некоторые общества некогда и делились на страты согласно интересам одного, немногих и множества, теперь это уже не так. Каким образом тогда могут быть поняты интересы в сложных системах и, если это необходимо, представлены или сбалансированы?

Второе. Как должна быть построена республика дабы избежать конфликтов, неизбежно вызываемых разнообразием интересов в обществе? Кроме того, вопреки всем высокопарным рассуждениям о гражданской добродетели и балансе интересов, на практике конфликт является ярко выраженной, можно сказать обычной, характеристикой политической жизни в ранних республиках. Не следовало бы ради обеспечения политического спокойствия каким-то образом исключить из общественной жизни политические партии, которые появились в зачаточной и более-менее устойчивой форме в Британии XVIII

века? Если так, то как этого добиться, не разрушая самой сути республиканского правления?

Третье. Если республиканское правление зависит от нравственных качеств граждан и если добродетель

состоит из преданности общественным интересам в большей мере, чем собственным или интересам

определенной части «публики», тогда возможна ли республика вообще, особенно в таких больших и

разнородных обществах, как Британия, Франция и Америка? Ответ ортодоксальных республиканцев

достаточно прост: республики могут существовать лишь в маленьких государствах (Монтескье, кн. 8, гл.

16). Коли так, то республиканская традиция не подходит для решения главной задачи демократических

республиканцев — демократизации больших наций-государств в современном мире.

Четвертое. Могут ли республиканская теория и демократические идеи в целом оказаться применимыми в

масштабе нации-государства? Как в случае с греческими

44

Р. Даль. Демократия и ее критики

идеалами и институтами, республиканская традиция признает, что попытка применения демократического республиканизма в больших обществах требует далеко идущих преобразований. Демократические республиканцы открыли в XVIII веке, что часть ответа на вопрос о масштабах заключена в институтах, которым до сих пор уделялось мало внимания в демократической или республиканской мысли и едва ли больше в практике, а именно в институтах представительного правления. Представительное правление

Как мы видели, греки считали, что политические системы высокого уровня нежелательны, и не создали стабильной системы представительного правления. То же можно сказать и о римлянах, несмотря на их республиканскую территориальную и гражданскую экспансию ['Larsen 1955: 159—160\. Как бы далеко от Рима ни оказался гражданин, единственными демократическими институтами, доступными для него, были собрания, созываемые в Риме для принятия законов и избрания магистратов. Как же римлянин мог являться хорошим гражданином, если из-за житейских проблем он не был в состоянии посещать собрания в Риме и поэтому не мог полностью участвовать в политической жизни? Так как все больше граждан стали проживать далеко от Рима, собрания были постепенно преобразованы — скорее на деле, чем в теории, — в «представительные» учреждения. Используя позднейшее выражение, для большинства граждан представительство было более «виртуальным», чем действительным. В результате представительство было сильно, хотя и довольно случайным образом, искажено в пользу тех, кто мог регулярно присутствовать на собраниях2 (подробнее см. [Taylor 1961: 50— 75; Taylor 1966: 64— 70]). Представительство не было проблемой для республиканских мыслителей итальянского Возрождения. Они в основном игнорировали вопрос, каким образом гражданин такой большой республики, как Рим, мог эффективно участвовать в управлении на равных правах с другими гражданами. Во всяком случае, они оставили эту проблему нерешенной.

Таким образом, со времен классической Греции вплоть до XVII века возможность того, что корпус законодателей может состоять не из всего состава граждан, а только из определенного числа его представителей, осталась вне поля зрения теории и практики демократическо-

Часть первая. Истоки современной демократии 45

го или республиканского правления, как бы ни трудно было понять это современным демократам. Важный отход от преобладающей ортодоксальной традиции произошел во время Гражданской войны в Англии, когда пуритане в поисках республиканской альтернативы монархическому правлению были вынуждены поставить многие важнейшие вопросы демократической (или республиканской) теории и практики. По мере углубления своих требований расширить право голоса и сделать правительство ответственным перед обширным электоратом левеллеры, в частности, предвосхитили будущее демократической мысли, например правомочность, а фактически — необходимость представительства. Тем не менее полное включение представительства в демократическую теорию и практику произошло веком позже. Даже Локк, который утверждал во «Втором трактате», что согласие большинства (особенно в отношении налогов) должно достигаться «или между всеми или между представителями, выбранными ими», крайне скупо писал о представительстве и его месте в демократической или республиканской теории3. А утверждение Руссо в «Общественном договоре» о недопустимости представительства (кн. 3, гл. 15) полностью соответствовало традиционному взгляду.

На деле представительство не было изобретено демократами, а развилось как средневековый институт монархического и аристократического правления4 (см. [Mansfield 1968]). Его истоки можно обнаружить, прежде всего, в Англии и Швеции в виде собраний, которые созывались монархами, а иногда и самой знатью, для решения важных государственных проблем: сбора налогов, войны, королевского наследования и т. п. Обычно на собрания призывались лица из числа сословий и для их представительства. Представители каждого сословия собирались отдельно. Со временем число сословий сократилось до двух — лордов и общин. Они, естественно, образовали разные палаты. Данный порядок озадачил, как мы уже отмечали, радикальных вигов XVIII века, так и не сумевших обосновать необходимость второй палаты в демократической республике.

Многие авторы XVIII века стали замечать то, что левеллеры увидели еще раньше: соединение демократических принципов народного правления и недемократической практики представительства

позволяет демократии приобрести новую форму и измерения. В «Духе законов» Монтескье писал, восхищаясь английской конституцией: поскольку в большом государстве народ не может со-

46

Р. Даль. Демократия и ее критики

браться и сформировать законодательное собрание, он должен выбрать представителей, для того чтобы они совершали то, что народ осуществить не в состоянии. Как я только что заметил, Руссо впоследствии отвергал подобную точку зрения в «Общественном договоре». Однако его позиция в данной работе не соответствовала предыдущим и последующим его трудам, где он допускал представительство [Fralin 1978: 75—76, 181]. Уже через несколько поколений после Монтескье и Руссо представительство было широко признано демократами и республиканцами как решение, которое сняло старые ограничения демократического государства и преобразовало демократию из учения, приемлемого лишь для маленьких и нестабильных городов-государств, в концепцию, широко применимую к современным большим нациям-государствам.

Мыслителям, погруженным в традицию, соединение демократии и представительства иногда казалось чудесным, эпохальным событием. Так, например, к началу XIX века восхищавшийся Джефферсоном французский теоретик Дестют де Траси утверждал, что и Монтескье, и Руссо устарели: «Представительство или представительное правление можно оценить как новое изобретение, неизвестное во времена Монтескье... Представительная демократия... это демократия, пригодная для длительных времен и для протяженных территорий» [De Tracy 1811: 19]. В 1820 году Джеймс Милль провозгласил «систему представительства... главным открытием современной эпохи», в результате которого «решение всех проблем, и теоретических, и практических, будет найдено» [Sabine 1964: 695\. Через считанные годы оцененное де Траси, Джеймсом Миллем и Джеймсом Мэдисоном как революционное преобразование демократии воспринималось как само собой разумеющееся: очевидным и бесспорным было то, что демократия должна быть представительной5. Преобразование демократической теории и практики, которое стало результатом их слияния с представительством, имело серьезные последствия. На них мы подробнее остановимся в последующих главах, но будет нелишним упомянуть здесь некоторые из них. Наиболее важным следствием, известным каждому, было то, что народное правление более не лимитировалось маленькими государствами, а было в состоянии охватить неограниченное число граждан. Таким образом, идея демократии, которая, казалось, могла исчезнуть с разрушением городов-государств, стала применяться к современной системе наций-государств. В рамках более обширной системы наций-государств новая Часть первая. Истоки современной демократии 47

концепция частного права, индивидуальной свободы и автономии личности получила возможность развиваться. Более того, важные проблемы, не решаемые в тесных рамках города-государства, могут разрешиться при помощи правительства, способного принимать законы и другие нормативные акты на большей территории. В такой степени возросла способность граждан к самоуправлению. Тем не менее изменения в демократической теории, вызванные их объединением с представительством, привели к возникновению ряда внутренних сложностей. Совершенно новое и чрезвычайно сложное созвездие политических институтов было непривычным для суверенного собрания, центрального элемента старой демократической концепции. Институты представительной демократии так далеко отодвинули правительство от демоса, что вполне уместным становится вопрос некоторых критиков, может ли вообще новая система называть себя демократией. В дальнейшем старая идея монистической демократии, где автономные политические образования рассматривались как ненужные и неправомерные, была преобразована в плюралистическую политическую систему, где относительно независимые политические организации были не только законными, но и действительно необходимыми для демократии больших измерений. В крупномасштабной политической системе, или в нации-государстве, существует множество интересов и групп интересов. И эти разнообразные группы были бесспорным благом. Там, где ранее факционализм* и политические конфликты считались деструктивными, сейчас они признаются нормальной, неизбежной и даже необходимой частью демократического порядка. Соответственно, объяснить старое представление о том, что граждане могут и должны преследовать общественные блага более, чем собственные, становится все труднее, а порой невозможно, так как «общественное благо» распадается на индивидуальные и групповые интересы.

Таким образом, мы подошли к конфликту между теорией и практикой представительной демократии и более ранними концепциями демократии и республиканского правления, которые никогда полностью не были утрачены. К этому вопросу необходимо вернуться в последующих главах. Факционализм — установка на достижение целей путем борьбы факций (см. сноску на с. 33).

48

Р. Даль. Демократия и ее критики