РАЗДЕЛ IV. ПОЛИТИЧЕСКИЙ КОНТЕКСТ ФОРМИРОВАНИЯ ЦЕННОСТЕЙ В РУССКОЙ КОНСЕРВАТИВНОЙ МЫСЛИ ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА
Помимо фундаментальных факторов большое влияние на ценностное содержание русской консервативной мысли в первой половине XIX века оказала череда культурных и социально-политических процессов, проектов и инициатив, которые развивались и реализовывались непосредственно в России и за ее пределами. К таким влияниям можно отнести следующие. Во-первых, это религиозные инициативы самодержавной власти, которые обозначили отрыв политической системы от традиционных ценностей и, прежде всего, от православной веры. К таким инициативам относятся поддержка Павлом I «Мальтийского ордена» (духовно-рыцарский орден католической церкви); учреждение Александром I в России Библейского общества; во-вторых, это политические инициативы самодержавной власти, направленные на существенную трансформацию монархической формы власти в России, такие, как, например, реализация Александром I конституционных идей в Царстве Польском и в Великом княжестве Финляндском, которые входили в состав Российской империи; в-третьих, то, что после победы над армией Наполеона Россия становится лидером и вершителем европейской политики, эту лидирующую роль в Европе Российской империи необходимо было подкрепить идеологически; в-четвертых, это революционные процессы в Европе, безусловно влиявшие на Россию; в-пятых, тенденции секуляризации культурного пространства; в-шестых, стремление части просвещенной элиты страны преодолеть культурный разрыв между народом, хранящим свои традиции и язык, и европейски образованным полити- ческим-классом. Рассмотрим более подробно названные процессы и инициативы. На ценностное и смысловое содержание русской консервативной мысли большое влияние оказали религиозные инициативы самодержавной власти рубежа XVIII-XIX веков, так как в атмосфере распространения революционных идей самодержцы России весьма своеобразно стали трактовать смысл консерватизма и суть охранения культурных и национальных ценностей в России. В этом отношении показательны две фигуры - императоры Павел I и Александр I. Их культурная и религиозная политика значительно повлияла на осмысление и стимулировала идейную защиту консервативными мыслителями ценностей русской культуры. И именно благодаря рефлексии русских консервативных мыслителей в первой половине XIX века ценности русской культуры стали основными ценностями русской консервативной социально-политической мысли. Как считают современные отечественные историки И. А. Настенко и Ю. В. Яшнев, «влюбленный с детства в традиции рыцарства, мистик по характеру и воспитанию, Павел I верил в благотворность и спасительность для Европы рыцарского духа. Идея всеевропейского рыцарства найдет впоследствии отражение в планах Павла по объединению лучших сил Европы в борьбе “с революционной заразой” на основе общих для всей Европы христианских идей и рыцарских идеалов» . В 1798 году Павел становится Ве- 198 ликим Магистром Ордена святого Иоанна Иерусалимского , известного 197 198 как «Мальтийский орден», который существует до сих пор. 28 декабря 1798 года был опубликован Манифест «О составлении Ордена св. Иоанна Иерусалимского из двух Великих приорств» — католического и православного, а в феврале 1799 года были установлены «Правила для принятия дворянства Российской Империи в Орден». Необходимо заметить, что Мальтийский орден — это духовно-рыцарский орден католической церкви. Поэтому Павел I, возглавив орден, в определенной мере утратил религиозный и политический суверенитет, равно как утратило его и российское государство, так как абсолютно все решения ордена утверждались Римским папой. О влиянии Мальтийского ордена на русскую культуру свидетельствует государственная символика России времени царствования Павла I. Главными государственными наградами при Павле были мальтийские кресты (ими, в частности, были награждены вице-адмирал Ф. Ф. Ушаков и фельдмаршал А. В. Суворов). При Павле был издан именной Указ, объявленный Сенату, «О новом Российском гербе». Согласно указу, на гербе изображался, в том числе, большой мальтийский крест. При Павле I воинским подразделениям вручались знамена с белыми мальтийскими крестами. Сам Павел ездил в карете с мальтийским гербом и публично носил мальтийский крест. Характерен в этом отношении знаменитый портрет Павла I кисти В.Л. Боровиковского, на котором российский император изображен с большим мальтийским крестом на груди. Но за символикой скрывались далеко идущие планы Павла I. В 1798 году российскому самодержцу был представлен меморандум одного из рыцарей ордена, в котором утверждалось следующее: «Мальтийский орден должен сгруппировать вокруг себя все военные и интеллектуальные силы Западной Европы без различия национальностей, классов и вероис- поведования»199. Цель такого объединения, как писал рыцарь ордена, — остановить распространение революционных идей в Европе, которые угрожают не только монархиям и церкви, но и всей европейской цивилизации. По сути, Павел I пытался решить проблему сохранения самодержавия в России, используя зарубежные религиозные институты и традиции. Поэтому можно утверждать, что его политическая доктрина была утопичной, и нет ни малейших оснований считать ее консервативной. На наш взгляд, абсолютно некорректным является тезис, который выдвинул в своей работе А. В. Скоробогатов, заявив, что начинания Павла по созданию «рыцарскотеократического государства» есть не что иное, как «выражение консервативно-утопического правосознания переходной эпохи»200 201. о возможности единства консерватизма и утопизма Консерватизм является таковым именно тогда, когда он выполняет свое предназначение, которое очень точно описал А.А. Ширинянц: «Главное значение консерватизма воплощено все же в его приверженности к базовым мифам и идеальным моделям культуры как основам жизни политического сообщества» . Павел I же надеялся на зарубежные социально-религиозные конструкты, которые совершенно не учитывали ценностей и традиций русской культуры. Такое пренебрежительное отношение к русской культуре, на наш взгляд, стало следствием того, что Павел I не видел и не хотел видеть связи между сохранением самодержавия и сохранением и развитием традиционной русской культуры. Культура народа, самобытные традиции, творчество, православная вера для Павла I были чем-то вторичным и несущественным. В этой связи, верным представляется утверждение Н. М. Карамзина, который писал: «Что сделали якобинцы в отношении к республикам, то Павел сделал в отношении к самодержавию: заставил ненавидеть злоупотребления оного»202 203. Такая крайне негативная оценка политики Павла I подтверждалась сравнением екатерининского и павловского царствований: Павел I, как отмечал Карамзин, господствовал, «не следуя никаким Уставам, кроме своей прихоти», тогда как «действия Екатеринина человеколюбивого царствования доказывало, что мы были достойны иметь правительство мудрое, законное, основанное на справедливости» . Эволюция отношения Карамзина к Павлу I (в начале его царствования он восхвалял монарха: «О Павел! Ты наш бог земной! Мы царствуем, монарх, с тобою»204) наглядно показывает две тенденции в консервативной социально-политической мысли России первой половины XIX века. Первая — это отождествление самодержавия с божественной сущностью, когда самодержец выводится из-под огня человеческой критики, и второе — отношение к самодержавию как к социально-политическому субъекту, носителю социальных обязательств перед народом, гаранту их реализации через государственные институты. Александр I, в отличие от Павла I, по-иному выстраивал свою антиреволюционную политику. Он стал одним из инициаторов создания в Европе «Священного союза», главная цель которого была сохранить европейские монархии и совместно с ними противостоять революционным волнениям. Александр I, для того чтобы проводить эффективную внешнюю и внутреннюю политику, искал определенный вариант «религиозности в идеоло- ЛАГ гии» . За основу такой религиозности он взял «некое универсальное христианство, которое могло бы объединить между собой верующих протестантов, католиков и православных»205 206 207 208. Проводниками такого универсального христианства выступили два общественно-политических института: Министерство духовных дел и народного просвещения и Библейское общество. Министерство должно было «служить дальнейшей глубокой интеграции церквей отдельных направлений в христианстве наряду с другими вероисповеданиями в России» . Из-за неразвитости политической системы России в XIX веке продвижение религиозно-идеологической доктрины осуществлялось системой государственного образования. Иных легитимных политических субъектов, которые могли бы стать носителями государственной идеологии, не было вплоть до издания Николаем II Манифеста 17 октября 1905 г., когда были разрешены политические партии. Учитывая данные исторические реалии, можно согласиться с немецким исследователем русского консерватизма в том, что «господство в России самодержавия ограничило организационное оформление консервативного движения» . Самодержавие сдерживало институционализацию консерватизма на протяжении всего XIX века. И поэтому вполне закономерно то, что впоследствии ценности русского консерватизма XIX века — православие, самодержавие, народность — выступили общими началами руководства при управлении Министерством народного просвещения. Но это случится при Николае I, а при Александре I обер-прокурор Святейшего Синода А. Н. Голицын, создавший и возглавивший в 1817 г. Министерство духовных дел и просвещения, считал русское православие средоточием «фанатизма, религиозной нетерпимости и мертвого благочестия обряда и внешней формы»209 210 и поддерживал новую религиозную идеологию, и Библейское общество. На деятельности Библейского общества в начале XIX столетия в России необходимо остановиться подробнее, так как его влияние на формирование русской консервативной мысли, на наш взгляд, недооценено. Но прежде отметим, что Библейское общество в России имело несколько ключевых отличий от Библейского общества в Англии. Во-первых, в России оно возникло не в результате развития религиозного общественного сознания и не по инициативе православного духовенства, а по инициативе зарубежных миссионеров. Как пишет историк русской православной церкви П. В. Знаменский, именно «по предложению английских методистов Патерсона и Пинкертона» возникло Библейское общество в России . Во- вторых, развитие общества в России поддерживалось самодержавной властью, в Англии же оно действовало на общественных началах. В результате сформировалась парадоксальная ситуация: самодержавная власть, под руководством которой народ одержал победу над армией Наполеона, стала воплощать во внутренней политике религиозную доктрину зарубежных миссионеров. А учитывая, что к XIX веку церковь в России потеряла всякую самостоятельность и стала подконтрольна государству, то эту же доктрину стала воплощать и Русская православная церковь. Изначальная поддержка Александром I Библейского общества объясняется тем, что в Российской империи в начале XIX века остро стоял вопрос единства народов. Империя в XVIII-XIX вв. значительно расширила свое пространство — социальный и национальный состав государства стал еще более разнообразным. В империи проживали не только православные христиане, но и католики, и протестанты, и иудеи, и униаты западных губерний, а также мусульмане. Религиозное разнообразие стало серьезным вызовом для самодержавной власти. А Библейское общество предлагало идейную основу для религиозного единства — одно для всех священное писание. Действительно, благодаря Библейскому обществу Библия была переведена на многие языки народов Российской империи. За десять лет деятельности Библейского общества в России были изданы религиозные 211 книги на 43-х языках, тиражом 704 831 экземпляра . Занимаясь благим делом, распространяя Библию, зарубежные миссионеры одновременно стремились изменить религиозные взгляды народностей, проживающих в Российской империи и, прежде всего, православного. Такая цель подтверждается мемуарными заметками английского миссионера Р Пинкертона, который видел в православной традиции религиозную отсталость. Описывая внутреннее убранство крестьянских домов в Псковской губернии, Пинкертон отмечал, что даже в самом бедном доме можно увидеть одну или несколько икон, что, по его мнению, «немногим лучше капища идолов» . Крестный ход миссионер описывает следующим образом: «Это было поистине впечатляющее зрелище — созерцать тысячи невежественных и суеверных жителей данного города [Псков] и его окрестностей, которые крестились и падали ниц перед проносимым мимо них тёмным уродливым женским ликом, украшенным золотом и драгоценными камнями! Что, кроме света божественного откровения, способно рассеять эту языческую тьму и 211 212 ^ 1 л указать жителям современной Плесковии единственный объект поклонения, единственного посредника между Богом и человеком!»213 214 215. Заметки Пинкертона совершенно не согласуются с тезисом либерального историка А. Н. Пыпина о том, что Библейское общество «...не касалось вовсе православных догматов и стояло на совершенно нейтральной почве» . Стоит заметить, что англичане в XIX веке, в силу иной религиозной традиции, не понимали почитания икон православными. Так, Анна Дисборо (Disbrowe, Anne — супруга Эдварда Кромвеля Дисборо, британского полномочного посланника в России с 1825 по 1828 гг.) писала в одном из своих писем: «Мой еретический глаз не видит разницы между картиной и иконой, позолоченной и украшенной драгоценными камнями»216 217 218. Надо сказать, что первоначально заявленное намерение общества употреблять Священное Писание «без всяких на оное примечаний и пояснений» , соблюдалось не в полной степени. При содействии Пинкертона только княгиня Мещерская издала 93 религиозные книги и брошюры общим тиражом более 400 000 экземпляров . При этом содержание книг заимствовалось из английской литературы. Издание религиозных произведений на русском языке позволило Пинкертону заявить, что «эти издания составили в России новую эру относительно религиозных книг, потому что главнейшие догматические и религиозные книги у русских все написаны по- славянски...»219. По сути, английские миссионеры через Библейское общество захватили инициативу по изменению религиозного сознания населения Российской империи. Необходимо учитывать, что в XIX столетии Россия была для Англии главной геополитической соперницей на просторах Евразии, а Индия выступала экономической базой Британской империи. В начале XIX века часть английской политической элиты опасалась, что Россия решится отвоевать Индию у Англии. В свете этих обстоятельств Библейское общество можно рассматривать как аналог «мягкой силы» («soft power») в руках английских миссионеров. Невоенные способы удержания геополитического превосходства («мягкую силу») Англия использовала и по отношению к Индии, о чем писал С. С. Уваров: «Нет сомнений, что твердейшая, может быть, опора великобританского владычества в Индии состоит именно в том, что английское правительство образует жителей Индии посредством собственной их словесности; что оно предоставило им право быть судимыми своими законами и на своем языке; что оно, соединив дух английского законодательства с остатками древних предписаний и обрядов Индии, мало- помалу возбуждает во всех умах стремление к национальной славе и к древнейшим памятникам наук и словесности, и чрез сие прекрасное, может быть, хитрое почтение к Индии, присваивает себе каждый день более прав на уважение и на признательность покоренного народа»220. Заметим, что одним из главных критиков и противников деятельности Библейского общества в России выступил консервативный мыслитель и патриот, адмирал и государственный деятель А. С. Шишков. Благодаря его усилиям идеологическая составляющая государственного управления стала актуальной в начале XIX столетия не только для сохранения единства многообразной Российской империи и сохранения самодержавной власти, но и для защиты от внешних идейных конструктов, направленных на изменение ее религиозных традиций. Павел I и Александр I попытались поставить под сомнение роль и ценность Русской православной церкви и народной культуры в политическом процессе России. Такая культурная политика самодержавия актуализировала консервативную социально-политическую мысль и направила ее на идейную защиту православной веры, народной культуры и православного самодержавия. На русскую консервативную мысль также повлияли конституционные идеи и инициативы самодержавной власти. Александр I до 1820 г. рассматривал варианты учреждения в России конституции. Отечественный историк А. Н. Сахаров утверждает, что на исходе первого реформаторского периода (1805 г.) Александр I обратился к Томасу Джефферсону с письмом, в котором выражал свои симпатии американской конституции221 222. Более того, конституционные идеи Александром I были воплощены на практике в Польше и в Финляндии, которые в то время были составными частями Российской империи . Для будущего социальнополитического развития России большое значение имела конституция Польши. Историк С. В. Мироненко считает, что Александр I рассматривал конституцию в Польше не только как «конституционное устройство новой и особой части империи», но и как «первый шаг на пути к конституции русской» . Таким образом, император-самодержец Александр I запустил процесс перехода Российской империи от самодержавной формы правления к конституционно ограниченной монархии. Сахаров в своей работе цитирует слова Александра I, которые он сказал за три дня до своей кончины начальнику Главного штаба И. И. Дибичу: «А все-таки, что бы ни говорили обо мне, я жил и умру республиканцем»223 224 225. Несмотря на свои личные убеждения Александр I не отважился на существенное изменение формы правления в России. Историки называют несколько причин такого решения. В. Я. Гросул считает, что «бунт Семеновского полка, первые известия о тайных сходках декабристов, революционные события в Испании, Италии, Греции заставили Александра I положить под сукно конституционный проект Н. Н. Новосильцева» . В свою очередь, С. В. Мироненко пишет, что «самодержавие и стремилось к конституции, и боялось её»226. Такая двойственная позиция самодержавной власти в России в начале XIX века позволяет некоторым исследователям, в частности, Л. В. Полякову утверждать, что «традиция российского консерватизма полагаться на самодержавную и, в то же время, реформаторскую власть есть то, что в принципе невозможно для консерватора на Западе»227. Данная «традиция» является особенностью отечественного консерватизма XIX века. Политика Александра I в отношении Польши ставила под сомнение ценность самодержавной власти для Российской империи. В связи с этим нельзя не согласиться с утверждением С. В. Лебедева, который считает, что «вся история русской общественной мысли [XIX] века полна свидетельств того, как убежденные монархисты, протестуя против ошибочных шагов конкретных монархов, выступали в роли национальной оппозиции правительственному курсу. Отсюда становятся понятны преследования правительством славянофилов, постоянные конфликты консервативных газет с цензурой»228. Александр I, помимо конституции, хотел даровать Польше и полноценную государственность. Критиком такой инициативы выступил Н. М. Карамзин, который считал, что намерение Александра I «восстановить Польшу в ее целости»229 приведет к тому, что Польше перейдут земли, исторически принадлежащие Российской империи: Беларусь, Литва, Волынь, Подолье. Но на этом, по мнению Карамзина, территориальные претензии не прекратятся, и тогда потребуют от России Киев, Чернигов и Смоленск. По мнению Карамзина, государственная власть в лице русского монарха должна опираться на правило: «ни пяди, ни врагу, ни другу! ...Таков наш характер и дух государственный»230 231. Отрицая же этот государственный принцип, «.мы лишились бы не только прекрасных областей, но и любви к Царю; остыли бы душою к Отечеству, видя оное игралищем самовластного произвола» , — утверждал Карамзин. Стремление Александра I воссоздать Королевство Польское историк объясняет христианской этикой монарха, но православный монарх, как считал Карамзин, — это хранитель государства и народа, и христианские идеалы должны этому способствовать, а не противоречить. Тем самым консервативный мыслитель убеждал монарха в том, что польский вопрос — это, прежде всего, вопрос государственный и политический, а не религиозный, и решать его необходимо, исходя из государственного блага и политическими методами. Консервативные мыслители предлагали разные подходы к решению польской проблемы, в том числе приводили исторические факты законности перехода бывших польских территорий под юрисдикцию Российской империи. Большой вклад в историческое обоснование этой позиции сделан М. П. Погодиным. По мнению А. А. Ширинянца, «именно Погодин, и никто другой, является автором и пропагандистом идеи справедливости «польских» приобретений России в веке XVIII и правомерности существования Польского царства в составе Российской империи в веке XIX» . Конституционные инициативы Александра I актуализировали в русской консервативной мысли разработки, направленные на теоретизацию самодержавия как лучшей и наиболее приемлемой формы правления для России. После смерти Александра I, восстание декабристов и революции в Европе заставили нового императора — Николая I вернуться к монархической и имперской политике. Такой разворот вызвал потребность в систематической консервативной идеологии, которая и была сформулирована консервативными мыслителями первой половины XIX столетия. Поэтому, если период Павла I и Александра I — это период поиска государственной идеологии, то правление Николая I — это уже время идеологически обоснованной консервативной культурной и государственной политики. Помимо внутриполитических процессов на содержание консервативной мысли влияли и внешнеполитические тенденции. В октябре 1800 года Павлу I главой внешнеполитического ведомства — первоприсутствующим Коллегии Иностранных Дел, графом Ф. В. Ростопчиным была представлена записка (по сути, концепция внешней политики Российской империи), в 232 которой обозначалась лидирующая роль России в мировой политики. Ростопчин подчеркивал: «Россия, как положением своим, так равно и неистощимою силою, есть и должна быть первая держава мира...» . Если геопо литическое положение и военная сила в начале XIX века рассматривались как единственные факторы лидерства, то после победы России в Отечественной войне 1812 года и победоносного вхождения 31 марта (19 марта по ст.ст.) 1814 года русской армии во главе с Александром I в Париж этого стало недостаточно. После победы над Наполеоном в Европе формируются новые отношения, и как следствие, Александр I принимает «звание блюстителя Европейского порядка» . Новые политические реалии требовали идеологического обоснования лидирующей роли России, необходимо было работать с просвещенным европейским общественным мнением — формировать образ Империи, которая не только силой оружия, но исторически и культурно является распорядительницей судеб европейских народов. Безусловно, такому образу в Европе противопоставлялось иное, русофобское, негативное представление о России. Погодин обозначил эту тенденцию очень точно: «Газетным воплям их против России нет пределов, а понятия о ней немцы не имеют никакого. Толкуют о страсти к завоеваниям, об отвращении от всякого образования, о безнравственности низшего духовенства, о крестьянском рабстве, о жестокости с солдатами и крепостными людьми.» . Именно русские консервативные мыслители пер- 233 234 235 вой половины XIX внесли огромный вклад в идеологическое, культурное и историческое обоснование лидирующего положения России, как в европейской, так и мировой политике. Потребность в такой идеологии возникла в России еще и вследствие того, что религиозно-политическая концепция старца Псковского Елеаза- рова монастыря Филофея «Москва — третий Рим», обеспечивающая нравственную и духовную основу российской государственности, вследствие реформ Петра I и подчинения православной церкви государством, утратила к XIX веку в обществе былое влияние. Именно об утрате духовной и идейной основы российской государственности писал Карамзин: «Деды наши, уже в царствование Михаила и сына его присваивая себе многие выгоды иноземных обычаев, все еще оставались в тех мыслях, что правоверный россиянин есть совершеннейший гражданин в мире, а Святая Русь — первое государство... Теперь же, более ста лет находясь в школе иноземцев, без дерзости можем ли похвалиться своим гражданским достоинством?»236 237 238. Поэтому консервативные мыслители, создавая идеологическую платформу мирового лидерства России, параллельно воссоздавали духовную и идейную основу существования и развития Российского государства. Что касается влияния Великой французской революции на формирование консерватизма в России, то по этому вопросу в историографии нет однозначного мнения. О значительном влиянии французской революции на идейное содержание консерватизма, помимо Ермакова, пишут в своих работах Э. Ю. Абелинскас , А. М. Мигранян . А, например, Э. А. Попов239 и М. М. Леонов240 241 не рассматривают русский консерватизм как реакцию на французскую революцию. Безусловно, идея революции русскими консерваторами была воспринята однозначно негативно, но консерваторы «иосифлянской» традиции восприняли ее только как угрозу стабильности самодержавия, а представители «нестяжательской» традиции помимо политической угрозы увидели в революционных идеях еще и угрозу полной секуляризации русской культуры, поскольку именно в этот исторический период в европейской культуре революция знаменует победу секуляризированного мировоззрения. Консерватизм же становится на защиту и религиозного мировоззрения, и права каждого народа на свою систему собственных ценностей, на свою культуру. Именно об этом заявлял поэт и консервативный мыслитель Ф. И. Тютчев: «Революция же прежде всего — враг христианства. Антихристианский дух есть душа Революции, ее сущностное, отличительное свойство» . Эту важную социокультурную особенность революции впоследствии отметил и русский философ И. А. Ильин: «Начиная с эпохи французского просвещения и связанной с ним французской революции, история XIX века представляет собою попытку построить духовную культуру вне религиозных предрассудков и без, якобы, ненужных предположений (гипотез) о душе и духе»242. Поэтому закономерно, что ответом на процессы секуляризации, которые затронули и отечественную культуру, стал русский консерватизм, опиравшийся на нестяжательские традиции. О плодах секуляризации русской культуры, которые к 30-40-м годам XIX века стали явными, хорошо сказал русский философ и публицист Н. Н. Страхов: «Политическое честолюбие, служение общему благу заняло в наше время то место, которое осталось пустым в человеческих душах, когда из них исчезли религиозные стремления. Наш век есть по преимуществу век политический; политика, как верховное начало, подчиняет себе ныне все: литературу, науку, искусство и даже саму религию, насколько её осталось. Как прежде для человека считалось высшей задачей — спасение его души, так теперь считается — обязанность чем-нибудь содействовать общему благу» . Здесь необходимо сделать оговорку, что содержательное ядро «общего блага», по Страхову, сформировано самодержавной властью, которая в век секуляризованной культуры сосуществует с чиновничьем произволом, бюрократизацией и цензурой. Именно это категорически не устраивало русских консерваторов нестяжательского толка. И именно с этими негативными последствиями секуляризации русской культуры они и пытались бороться своим творчества, в своих социально-политических текстах. Рассматривая влияние революционных идей на содержание консервативной социально-политической мысли, Ю. М. Лотман писал: «Распространенное представление о том, что русский наблюдатель конца XVIII — начала XIX в. был “напуган” парижскими политическими событиями, нуждается в значительных уточнениях... Произошло другое: именно в этих условиях начали противопоставляться в русской общественной мысли две тенденции: одна возлагала надежды на человека, другая — на государство»243 244. Данные тенденции для русской культуры отнюдь не новы. Они — плод актуализации в культурных реалиях XIX века старой борьбы «нестяжательских» (опора на духовную культуру и человека) и «иосифлянских» (надежда на социально-политические институты и прежде всего на государство) идейных установок. На идейное содержание русской консервативной мысли в XIX веке существенное влияние оказал процесс осмысления национальной культуры. Связь русского консерватизма с народной культурой является фундаментальной. Многие консервативные мыслители стали представителями русской народной культуры в высшем обществе, поскольку просвещенная элита общества, в большинстве своем, не была по-сути русской, так как основывалась на западном просвещении и иностранном, преимущественно, французском языке. О низком уровне знания русского языка высшим обществом писали многие консервативные мыслители. Н. М. Карамзин критиковал распространенное и ложное убеждение российских светских дам, будто «русский язык груб и неприятен; что charmant и seduisant, expansion и vapeurs245 не могут быть на нем выражены; и что, одним словом, не стоит труда знать его»246 247 248. С. П. Шевырев описывал упадок русского языка в России: «Только из нашей земли выезжают иноземцы, проведшие век свой среди наших семей, и к стыду нас гордящиеся тем, что не вывозят с собой из России ни одного Русского слова!» . А о степени распространенности французского языка в начале XIX века писал С. С. Уваров: «Никогда господство французского языка и французского остроумия не было более откровенным. Их любили и совершенствовали все, даже те, кто более всех ненавидели само французское правительство и его политику» . После Отечественной войны 1812 года дальнейшее игнорирование культуры народа стало невозможным. Война показала, что не зарубежный культурный и политический опыт позволил сохранить Россию и не творчество элит, а именно героизм и единство всего народа. Такое народное влияние оказало влияние и на методологию культурного творчества, которую очень четко описывает В. К. Егоров: «... Народ, согласно русской философской традиции, — это и “единый организм” и творец. Поэт же подметил точно: народ — это “рукотворец” в широком смысле, он — Мастер, у которого поэты, как, впрочем, и все, кто занимается творчеством, — те же философы, ученые, художники, “работают” в качестве “подмастерьев”. Мастер задает темы, ставит задачи, формулирует цели, а подмастерья их подхватывают, “подрабатывают”, творят уже в заданном тематическом пространстве или же в поле его притяжения, обращаясь то к одному, то к другому сюжету»249. Во-многом благодаря русским консерваторам первой половины XIX века тема народности пронизала практически все формы творческой культуры XIX века: музыку, живопись, литературу и театр. Под влиянием произведений Н. В. Гоголя в литературе сформировалась «натуральная школа» — литературное направление 40-х годов XIX века. Именно повести Миргородского цикла, «Ревизор», «Мертвые души» стали выразителями народного воззрения на происходящую действительность. В музыке выразителями темы народности выступила «Могучая кучка» — содружество русских композиторов, сложившееся в конце 50-начале 60-х годов XIX века, или как еще ее именуют — «Новая русская музыкальная школа». В живописи народная тема в наибольшей степени проявилась у «передвижников» (художественное объединение «Товарищество передвижных художественных выставок»), история которых начинается с 1870 года. Именно в процессе познания своего народа осуществлялось формирование классической культуры и социальнополитической мысли России в XIX веке. Таким образом, можно утверждать, что на ценностную систему русской консервативной мысли существенное влияние оказали политические процессы и инициативы самодержавной власти в России конца XVIII - первой половины XIX вв. Так, императоры Павел I и Александр I своей политикой, в частности, поддержкой «Мальтийского ордена» и Библейского общества, подрывали роль и ценность Русской православной церкви и народной культуры. Их культурно-религиозная политика стала определенным вызовом, на который консервативная русская социальнополитическая мысль ответила идейной защитой православной веры и народной культуры. Анализ периода первых лет царствования императора Александра I, позволяет сделать вывод о том, что, наряду с революционными и секуляризационными процессами, развернувшимися в Европе с конца XVIII в., во многом именно либерально-конституционные устремления Александра I актуализировали в русской консервативной социальнополитической мысли идеи, направленные на апологию самодержавия как лучшей формы правления для России. Эти идеи также легли в идеологическое обоснование лидирующей роли России в европейском политическом процессе после победы над Наполеоном. Именно в это время русская консервативная мысль, стала формировать образ Российской империи, которая имеет исторические и культурные предпосылки для выполнения роли лидера не только европейской, но и мировой политики. Русская консервативная мысль в первой половине XIX в. формулировала ответы на вызовы и угрозы, с которыми столкнулась Российская империя. Эти вызовы требовали различных подходов для их решения, что стало основанием для сохранения и развития бинарности русского консерватизма: идеологического, ставящего во главу угла политическую проблематику, и мировоззренческого, для которого главными являются культура народа, духовные ценности, их сохранение и развитие. На основе идеологического подхода в русской консервативной мысли обосновывалась необходимость сохранения неизменности русского самодержавия в изменяющихся культурно-политических реалиях XIX столетия, формулировались аргументы в пользу исторической закономерности выдвижения Российской империи на роль гегемона европейской политики. Мировоззренческое направление консерватизма приобрело в русской социально-политической мысли первой половины XIX в. форму описания культурной политики, которая, в противовес космополитическим проектам, должна была основываться на ценностях русской народной культуры.