1.2 Правый радикализм в партийно-политической системе и политическом дискурсе современной Великобритании
Первые проявления британского правого радикализма, на наш взгляд, можно увидеть в деятельности «патриотических обществ» конца XIX — начала XX века. Среди подобных организаций, обычно носивших националистическую и консервативную направленность, следует выделить «Анти-социалистический союз» (Anti-Socialist Union), «Флотскую лигу» (Navy League), «Имперскую морскую лигу» (Imperial Maritime League), «Лигу за национальную службу» (National Service League)139 Однако из всех этих организаций, только «Имперская морская лига» выступала с критикой парламентской демократии с позиций радикального национализма140. Остальные организации были в той или иной степени афиллированы со структурами консервативной партии и не оспаривали принципы режима парламентской демократии141. Таким образом, уже на «протофашистской» стадии, британские праворадикалы столкнулись с такими фундаментальными препятствиями как широкий общественный консенсус вокруг партийно-политической системы и жесткая социальная стратификация, затрудняющая создание массовых надклассовых политических структур. Межвоенный период, ставший «золотым веком» европейских фашизмов, подтвердил силу данных факторов, которые, наряду с субъективными историческими условиями, не позволили праворадикалам стать значимой политической силой. Британская вариация фашизма в лице созданных О.Мосли «Партии действия» и Британского союза фашистов (БСФ) носила ярко выраженный имитационный и заимствованный характер, что в долгосрочной перспективе затруднило какую-либо легитимацию правого радикализма в качестве участника политического процесса. Большое значение также имели массовые беспорядки, сопровождавшие выступления БСФ (в частности, т. н. «Битва на Кэйбл-стрит»), которые закрепили в британском политическом дискурсе нарратив устойчивой связи между правым радикализмом и насилием, получивший подтверждение в законодательстве (в частности, в законе 1936 г.) Именно Великобритания по мнению автора термина «воинствующая демократия» (militant democracy) К.Лёвенштайна стала одним из первых прецедентов подобной политики142. При этом БСФ стал в дальнейшем референтной точкой, относительно которой определялись последующие проявления правого радикализма. В результате Второй Мировой войны неблагоприятные для праворадикалов тенденции общественного развития получили дальнейшее закрепление. Ещё до официального запрета «Британского союза фашистов» (БСФ), последний случай его участия в электоральной политике подчеркнул крайне высокую степень отторжения фашистских идей британским обществом. На состоявшихся в мае 1940 г. дополнительных выборах в палату общин по округу Мидлтон и Престуич, за кандидата высказалось лишь 1,3% участников голосования при 98,7%, проголосовавших за кандидата от Консервативной партии143. Интернирование О.Мосли и ведущих сторонников БСФ, хотя и не выделялось ярко выраженным репрессивным характером, имело важное символическое значение (в этой связи, в частности, важно выделить содержание О.Мосли под стражей в лондонском Тауэре), подчеркнув в глазах общества статус британского фашизма как антигосударственного и антинационального явления. В дальнейшем избрание победы во Второй Мировой войне в качестве одного из важнейших элементов официального исторического нарратива (так, согласно опросам общественного мнения, противостояние нацистской Германии оказалось одним из наиболее популярных фактов, дающих дефиницию «британскости»144) обусловило закрепление антифашизма как элемента послевоенной британской национальной идентичности. Другим важным институциональным фактором, существенно отличавшим Великобританию от большинства стран континентальной Европы (как принадлежавших к Оси и её сателлитам, так и находившихся под немецко-фашистской оккупацией) являлось отсутствие слоя политической, экономической или военной элиты, в межвоенный период или во время войны связанного с правым радикализмом. Таким образом, у значимых групп элиты отсутствовала мотивация к легитимации участия праворадикалов в политическом процессе (по модели, например, «Партии Независимых» и Партии Свободы в Австрии, Итальянского Социального Движения и т.д.). Естественным результатом такого положения дел становится маргинализация крайне правых. При этом, однако, сами понятия «фашизма» и «правого радикализма» начинают в значительной степени «жить собственной жизнью», превращаясь в удобный инструмент в руках политических сил. Послевоенная партийнополитическая система Соединенного Королевства на протяжении длительного периода времени была близка к идеал-типическому образцу двухпартийной системы в типологии М.Дюверже с противостоящими друг другу «правой» и «левой» партиями. Одновременно в период 1945-79 гг. в межпартийной динамике преобладала тенденция к конвергенции позиций лейбористов и консерваторов по широкому спектру социально-экономических вопросов (т.н. «Баттскелизм»). Характерно, что даже на уровне риторики предвыборных программ, различия между основными партиями по шкале «право-лево» на протяжении 1950-х и 1960-х гг были сравнительно незначительными145. Наличие стабильный двухпартийной системы обусловило формирование целого ряда «третьих партий», способствующих выражению политических позиций, оставшихся за рамками консенсуса, в том числе маркируемых как «радикальные» в зависимости от позиции в рамках «правоголевого» континуума. В силу высокого уровня доверия к партийно-политической системы, большинство подобных акторов играло маргинальную роль в электоральной политике, что благоприятствовало их классификации как несистемных политических сил. При этом право маркировать соответствующим образом ту или иную политическую силу фактически принадлежало элитам в лице представителей основных политических партий и средств массовой информации. На протяжении первых послевоенных десятилетий, проходивших в атмосфере острого биполярного противостояния «Холодной войны», элитами была сформирована «право-левая» дихотомия политического радикализма, где в качестве левых радикалов рассматривались коммунисты и их сателлиты, а в качестве крайне правых — политические силы, непосредственно наследующие межвоенному фашизму (в лице, прежде всего, БСФ). Данный подход получил закрепление, в частности, в мерах, предпринятых лейбористским правительством К.Эттли в 1948 г., которые ограничивали доступ к государственной службе, связанной с обеспечением национальной безопасности, для «радикалов», идентифицируемых как коммунисты и фашисты соответственно146 147. Начиная с середины 1960-х гг. можно говорить о различиях в дефинциях политического радикализма со стороны представителей основных партий. Если в глазах консерваторов, это понятие по- прежнему охватывало представителей как правых, так и левых политических сил, то для лейбористов становилось характерным фокусирование внимания преимущественно на праворадикалах. Иллюстрацией этих различий могут служить высказывания представителей основных партий при рассмотрении законопроектов, направленных против политического экстремизма. Так, при рассмотрении подобного проекта в ноябре 1962 г. министр внутренних дел Г.Брук подчеркивал его направленность против «фашистов, коммунистов, «Комитета 100» и всех других экстремистов, которые выступают против демократии» . В свою очередь, генеральный стряпчий правительства Г.Вильсона Д.Фут при рассмотрении законопроекта аналогичной направленности отмечал его направленность против политических лидеров крайне правых148. В ходе дебатов представитель левого крыла лейбористов РФрисон отметил, что, хотя фашистские, неонацистские или расистские группы не могут придти к власти в стране, их следовало «отделить от общества»149. Усиление идеологической конфронтации между основными партиями во второй половине 1970-х гг. сопровождалось увеличением внимания к деятельности праворадикалов. Число упоминаний «Национального Фронта» в ходе заседаний палат парламента возросло с 4 в 1969 г. до 105 в 1978 г.150 В условиях активного противостояния между праворадикалами и антифашистами, консервативные политики и СМИ придерживались классификаций, «уравнивающих» коммунистов и неофашистов. Так, например, после столкновений на демонстрации НФ в Льюишэме в 1977 г., издание «Санди Таймз» назвало антифашистов «предтечей сил тьмы»151, а М.Тэтчер классифицировала коммунизм и фашизм как соответственно «правую и левую ногу социализма»152 153. В то же время, отдельные консервативные политики и организации присоединились к антифашистским кампаниям. Так, с осуждением НФ выступила Федерация консервативных студентов , а исполнительный комитет Консервативной партии присоединился к «Общему комитету против расизма», учреждённому в декабре 1977 г. лейбористским депутатом Дж. Лестором154. Лейбористская партия, в свою очередь, принимала активное участие в кампаниях гражданского общества, направленных против праворадикалов. Ещё в предверии парламентских выборов октября 1974 г. партия запретила своим кандидатам появляться на одной площадке с кандидатами НФ155. Лейбористский премьер-министр Дж.Кэллаган отмечал, что «правительство и, надеюсь, более широкие круги полностью выступаем против НФ»156 и характеризовал его как «угрозу всем партиям»157. Принятая в 1976 г. резолюция съезда Лейбористской партии содержала призыв к местным ячейкам партии «содействовать антифашистским и антирасистским комитетам», а от контролируемых лейбористами органов местного самоуправления требовала «запретить использование муниципальной собственности фашистскими НФ и Национальной партией»182. В декабре 1977 г лейбористами и профсоюзными организациями была развёрнута новая масштабная кампания против НФ, для целей которой использовалась даже часть эфирного времени, выделенного лейбористам для предвыборной агитации183. Победа консерваторов на выборах палаты общин 1979 г., положившая начало их доминированию на политической арене, не привела к коренному пересмотру государственной политики в отношении праворадикалов. Напротив, правительство М.Тэтчер в значительной степени придерживалось как риторики, так и законодательной философия, принятых лейбористскими правительствами ГВильсона и Дж.Кэллагана. Так в июне 1979 г., в министр внутренних дел УУайтлоу «взгляды НФ глубоко ненавистны всему спектру палаты общин»184. В 1981 г. он же объявил о своём намерении провести исследование действующих в стране расистских организаций . В 1985 г. правительство М.Тэтчер внесло в палату законопроект, ужесточавший уголовную ответственность за разжигание розни. При его обсуждении, министр внутренних дел Д.Хёрд аргументировал необходимость принятия подобных мер стремлением защитить семьи представителей этнических меньшинств «от расистских лозунгов и оскорблений»186. Ряд положений законопроекта был разработан с учетом практиковавшейся НФ тактики маршей в районах компактного проживания представителей этнических меньшинств187. Таким образом, можно говорить о складывании нового межпартийного консенсуса, в рамках которого в качестве «внутренних» экстремистов определялись только праворадикалы. Подобная трактовка коренным образом отличалась, в частности, от принятой в ФРГ модели «воинствующей демократии», где государство активно противодействовало как право-, так и леворадикальным силам. Одной из определяющих черт эволюции британской партийно-политической системы на протяжении 1980-х и 1990-х гг. укрепление позиций «третьих партий», как на национальном (Либеральная, Социал-демократическая и Либерал-демократические партии), так и на субнациональном (Шотландская национальная партия, «Плайд Камри»). Конечным итогом этих процессов стало соответственно формирование «двух-с-половиной» партийной системы на национальном уровне, получившее окончательное закрепление в виде формирования коалиционного правительства консерваторов и либерал-демократов в 2010 г. и развитие многопартийных систем на муниципальном, региональном (Шотландия и Уэльс) и наднациональном (выборы в Европейский парламент) уровнях, ставшее возможным благодаря реализованным правительством Э.Блэра программам деволюции и внедрению элементов пропорциональной избирательной системы на наднациональном, региональном и муниципальном (Шотландский парламент, Ассамблеи Уэльса и Большого Лондона) уровнях. В то же время, на протяжении 1990-х и 2000-х гг. фактически имел место новый этап идеологической конвергенции основных политических партий (т.н. «Блэтчеризм»). Если основой предыдущего консенсуса являлось принятие Консервативной партией утвержденных лейбористами принципов социального государства и дирижизма в экономике, то новый этап конвергенции был основан на принятии лейбористов утвержденных правительством М.Тэтчер базовых принципов неолиберальной экономики в рамках т.н. «Вашингтонского консенсуса», формальном исключении из программы партии доктринального положения о построении социализма и перестройкой внутрипартийной структуры, давшей приоритет общегражданским элементам по сравнению с классовыми158. В то же время, как отмечает А.Громыко, по сравнению с предыдущим этапом межпартийной конвергенции, нынешний консенсус не носит столь же всеобъемлющего характера, поскольку охватывает преимущественно социально-экономические вопросы и не включает, в частности, вопросы политической и конституционной реформ159. На наш взгляд, данные расхождения не носят принципиального характера, особенно в условиях адаптации консерваторами демократической повестки дня. Главным же коренным отличием от предыдущего этапа конвергенции является существенное падение доверия населения как к основным политическим партиям, так и к партийно-политической системе в целом, свидетельством чего может служить падение явки на выборах, сокращение суммы голосов, поданных за основные партии, а также падение численности рядовых членов консервативной и лейбористской партийной организации. Кроме того, в условиях текущего межпартийного консенсуса вне повестки дня основных партий долгое время оставался ряд острых для общественного мнения проблем, как то иммиграция (см. параграф 2.2), членство в Европейском Союзе и т. д. Таким образом, для формирования и развития «третьих партий» сложились как более удобная институциональная среда, так и более благоприятный политический климат. Следствием данных процессов, стало появление в 1980-е и 1990-е гг. на политической арене, наряду с пережившими серьезную внутрипартийную реформу либеральными демократами, таких политических акторов как партия «Зелёных» и Партия Независимости Соединенного Королевства, эксплуатировавших важную для общественного мнению проблематику, не получавшую должного представительства в повестке дня основных партий в рамках сложившегося консенсуса. При этом использование термина «правый радикализм» в качестве политического маркера привело к дискуссиям о природе идеологии Партии Независимости. Мнение о её принадлежности к праворадикальным 190 политическим силам высказывалось как в массовой печати , так и в академических публикациях160 161. Вместе с тем, большинство дефиниций правого радикализма, рассмотренных нами в предыдущем параграфе, не позволяют определить Партию Независимости в качестве крайне правой в силу отсутствия в программных установках партии «палингенетических» мотивов, а равно стремления к коренному изменению государственного строя. Долгое время определяющей чертой идеологии партии являлся евроскептицизм, что обуславливало её концентрацию на наднациональном уровне выборов (в Европарламент). При более широком участии Партии Независимости в выборах иного уровня и, соответственно, актуализации партийной риторики к внутригосударственным проблемам, евроскептицизм не свелся к роли «репутационного щита» в терминологии Э.Иварслатен, но остался главным элементом партийной идеологии, в то время как позиция по иммиграционной проблематике обрела подчинённое положение и даже была признана руководством партии недостаточно детальной162 163 164. Обращают на себя внимание и стремление БНП и Партии Независимости дистанцироваться друг от друга. Последняя позиционировала себя как партию «гражданского национализма» и противопоставляла свою идеологию «идеям «крови и почвы экстремистских партий» , что позволяло лидерам БНП, в свою очередь, критиковать Партию Независимости за идеологическую аморфность и приверженность либерально- 194 капиталистическому видению социально-экономической политики . В то же время, и БНП не оставалась за пределами политических дискуссий. Так, в период 2000-2009 гг. партия упоминалась в дебатах депутатов палаты общин свыше 300 раз165 166 167. Подход «новых лейбористов» к БНП основывался на её восприятии как внесистемной политической силы, чуждой британским ценностям и партийной концепции «коммунитаризма». В частности, на ежегодном съезде лейбористской партии в сентябре 2008 г. заместитель председателя партии Х.Харман назвала БНП «тёмным пятном британского общества»196. и заявила, что партия «должна бороться с угрозой БНП во всех областях»197. Премьер-министр Э.Блэр характеризовал БНП как незначительную группу, противостоящую большинству и «пытающуюся сеять расовую ненависть в наших общинах»168, а также отмечал, что «голос за БНП не принесёт никому никакого положительного результата»169. Его будущий преемник Г.Браун характеризовал БНП как «не системную политическую партию, а группу экстремистов»170 поддержка которой «совершенно несовместима с подлинной сущностью британских ценностей»171. Характерной для лейбористов была идентификация БНП с такими экстремистскими силами, как исламские радикалы, чтобы акцентировать внимание на декларируемых британских ценностях. В частности, после прекращения уголовного преследования лидеров БНП в ноябре 2006 г. Г.Браун заявил следующее: «любая проповедь религиозной или расовой ненависти оскорбит общественное мнение в этой стране Мы должны предпринять всё, что в наших силах, чтобы искоренить её, откуда бы она не исходила И если это значит, что надо вновь пересмотреть законы, то мы должны это сделать»172 173. В оппонировании БНП основные партии вновь демонстрировали наличие консенсуса. Лидер консерваторов в 2003-2005 гг. М.Ховард характеризовал БНП как «тёмное пятно нашего демократического образе жизни чья политика основана на предрассудках и ненависти полностью чужда нашим политическим традициям» . Сменивший М.Ховарда на посту лидера консерваторов Д.Кэмерон назвал БНП «кучкой фашистских головорезов»174. При наличии межпартийного консенсуса о внесистемной роли БНП, существовали некоторые тактические разногласия в вопросах противодействии ей. Многие представители левого крыла лейбористов исходили из того, что системные партии должны избегать всякого взаимодействия с БНП (No platform approach), чтобы не способствовать ее популяризации. Другая часть партии и консерваторы считали, что БНП можно победить в открытых дебатах. Эти тактические противоречия рельефно проявились в спорах об участии представителя БНП в дебатах на Би-Би-Си175. Возможность успеха праворадикальных сил в лице БНП в результате применения на выборах систему пропорционального представительства стали неотъемлемым элементом дебатов о будущем избирательной системы. Так, в июне 2009 г. лидер консерваторов Д.Кэмерон назвал избрание представителей БНП в Европейский парламент «очень сильным аргументом против пропорциональных систем»206. В свою очередь, премьер-министр Г.Браун отметил, что согласно предлагаемой правительством избирательной системе с использованием принципа пропорционального представительства «БНП не сможет получить места в британском парламенте , если её представитель не победит в одномандатном округе»207. Практическим следствием активизации противодействия праворадикалам со стороны правительства Блэра стало принятие государственными службами актов, запрещающих приём на службу членов организаций праворадикального толка. Первой структурой установившей подобную практику стала тюремная служба, которая в августе 2001 г устанавливавшую запрет на членство сотрудников службы в «группах и организациях, считающихся поддерживающими расистскую философию, цели, принципы или практику»208. К таковым были прямо отнесены БНП, НФ и «Combat 18»209. Начиная с 2003 г. аналогичные координированные меры стали предприниматься руководством полицейских служб. 7 ноября 2003 г. ассоциация начальников полиции выступила с заявлением о том, что «членство в БНП 210 является полностью неприемлемым» для сотрудников полиции и может служить основанием для служебного расследования211. Эта позиция ассоциации была прояснена на заседании совета главных констеблей (Chief Constables Council) в июле 2004 г.212 и окончательно утверждена приказом министра Х.Блирс от 7 декабря 2004 г.213, дополненному циркуляром от 9 марта 2005 г. , прямо воспретившими членство полицейских БНП, НФ и «Combat 18». Политика ограничения доступа членов БНП к государственной службе проводится и в других государственных органах страны. Так, согласно заявлению представителей пограничной службы Соединённого Королевства выявленный факт членства в БНП сотрудника одного из центра по депортации иммигрантов послужил основанием для его отстранения от служебных обязанностей, несмотря на то, что данный сотрудник был нанят частным подрядчиком176. За электоральными успехами БНП также последовал ряд журналистских расследований в общественных СМИ. Так 25 ноября 2001 г. в эфир телеканала Би-Би-Си-1 вышла программа «Панорама», целиком посвящённая расследованию деятельности БНП177. В ней была сделана попытка показать, что, несмотря на смену имиджа, БНП по-прежнему остаётся экстремистской организацией. В частности, показывалось криминальное прошлое ряда руководителей партии и прошлые экстремистские заявления Ника Гриффина178. Многие пропагандистские кампании БНП объявлялись в фальсификации и обмане публики179 180 181 182. В 2004 г. на Би-Би-Си было продемонстрировано расследование журналиста, работавшего «под прикрытием» внутри БНП, запечатлевшее, в частности, резкие высказывания Н.Гриффина и М.Коллетта в отношении мусульман и беженцев, ставшие впоследствии предметом уголовного дела, а также признания ряда членов партии в -220 совершении насильственных и хулиганских действий . Избрание представителей БНП подвиг представителей системных партий на ряд мер, направленных на ограничение возможностей, связанных с их новым статусом. В частности, дисциплинарные меры были приняты в отношении избранного по списку БНП депутата собрания Большого Лондона РБарнбрука и его помощника С.Дарби . В июле 2009 г. под давлением общественности183 Р.Барнбрук вынужден был отказаться от планов пригласить Н.Гриффина на прием в Букингемском дворце, а представители монарха предприняли меры для сокрытия факта присутствия Барнбрука на приеме184. После избрания Н.Гриффина и Э.Бронса в состав Европейского парламента, правительство приняло решение ограничить их в получении информации по дипломатическим каналам и в каких-либо контактах с 225 226 сотрудниками МИД , а палата общин изменила порядок допуска членов Европарламента . Наиболее остро вопрос о допустимой степени институционализации праворадикалов стал в сентябре 2009 г., когда Би-Би-Си заявила о готовности пригласить лидера БНП Н.Гриффина на популярное политическое ток-шоу «Время вопросов», что являлось первым случаем участия лидера крайне правых в подобной телепередаче185. Впоследствии главный редактор Би-Би-Си М.Томпсон отмечал, что решение было принято руководством редакции, исходя из легального статуса БНП и избрания её кандидатов на выборные должности186. В то же время высокопоставленный источник внутри корпорации сообщил газете «Гардиан», что истинным мотивом решения могли являться опасения относительно возможности судебного иска со стороны БНП187. Исследования общественного мнения показали частичную обоснованность аргументов сторонников концепции «санитарного кордона» в СМИ. Программа с участием Н.Гриффина собрала рекордное число телезрителей. Её смотрели около 7,9 млн. британцев или 50% телевизионной аудитории, что в три раза превысило средний показатель . Опрос, проведённый непосредственно после трансляции передачи, показал рост поддержки БНП. 4% респондентов заявили о том, что «однозначно» поддержат БНП на выборах, 3% заявили о «вероятной» поддержке и 15% - о «возможной», а 43% признали, что хотя и не симпатизируют партии, разделяют некоторые из её критических позиций . Исходя из приведенных данных, можно заключить, что участие в телепередаче потенциально способствовало повышению узнаваемости партии и снижению негативного рейтинга. Примечательной также является острая дискуссия относительно приемлемости присутствия представителя БНП на общенациональном телеканале, в которой приняли участие ведущие представители кабинета министров и авторитетные члены палаты лордов. Таким образом, для значительной части представителей политической элиты неприемлемыми являются даже незначительные элементы институционализации праворадикалов в рамках партийнополитической системы Великобритании. Таким образом, на наш взгляд, можно утверждать, что электоральные успехи праворадикалов привели к ужесточению «санитарного кордона» вокруг них. Если ранее он формировался главным образом усилиями гражданского общества, то в последние годы они были дополнены элементами государственной политики, которые можно отнести к характерным для «воинствующей демократии» (militant democracy, streitbare demokratie). На настоящий момент соответствующие меры не носят столь всеобъемлющего характера, как в ФРГ до 1991 г. или Турции до 2002 г., но, в то же время, обращает на себя внимание отсутствие сколько-нибудь формализованных критериев для отнесения праворадикальных партий к «экстремистским организациям». Таким образом, складывается парадоксальная ситуация, когда ограничения накладываются на представителей легальной партии, свободно участвующей в политической жизни, вне зависимости от степени противоправности их личного поведения. В то же время, в рамках британского политического дискурса фактически отсутствуют устоявшиеся общепринятые дефиниции правого радикализма. Это понятие ассоциируется с широким кругом проблем, так или иначе связанных с «правой» частью идеологического континуума. К их числу следует отнести, прежде всего, иммиграционную проблематику (характерным примером, в частности, на наш взгляд, может служить один лозунгов предвыборной кампании консерваторов 2005 г. - «ограничение иммиграции - это не расизм»). Понимание правого радикализма в рамках британского политического дискурса в значительной степени обусловлено характером дискуссии по иммиграционной проблематике. При этом соответствующее проблемное поле само по себе охватывает широкий спектр вопросов, связанных с национальной идентичностью, взаимоотношениями представителей различных рас, этносов и религий в рамках британского общества, состоянием занятости и социальных служб, преступности и т. д188. Понятие «иммигранта» в рамках британского политического дискурса зачастую гораздо шире формального определения по признаку гражданства и может имплицитно подразумевать любого представителя иной расы или этноса. В качестве основных факторов, сформировавшим интерпретации иммиграционной проблематики в рамках британского политического дискурса, следует выделить: а) феномен массовых беспорядков на этнической почве в крупных городах (т. н. «inner city riots»), происходивших, начиная с 1958 г. в целом ряде крупных городов Англии (последние значительные беспорядки имели место в августе 2011 г.); б) высокую степень криминализации иммигрантского населения, имевшая своим отражением повышенный уровень представленности их в исправительных учреждениях, в два раза превосходивший средний показатель для британского населения189; в) проявления т н. ««институционального расизма» в правоохранительных органах Великобритании, выражавшегося в неравенстве задержаний и личных досмотров, а также в общем взаимном недоверии между полицейскими и представителями этнических 234 меньшинств ; г) террористическую деятельность исламистских группировок на территории Великобритании, особенно в свете взрывов 7 июля 2005 г., совершенных уроженцами страны (в отличие от терактов в США 11 сентября 2001 г.); д) элементы расовой и этнической сегментации на рынке труда190, ситуация на котором ещё более усложнилась с открытием британского рынка труда для граждан 14 стран Центральной и Восточной Европы в 2004 г., которое быстро привело к замещению гражданами этих стран многих малоквалифицированных и самых низкооплачиваемых рабочих мест ранее занимавшихся иммигрантами. Вышеуказанные процессы развивались на фоне общей тенденции к закреплению Великобритании в рамках «блэтчеристского» консенсуса и перехода к постиндустриальной экономике модели «либерального государства благосостояния», ограничивающей доступ к мерам социальной поддержки соответствием формальным критериям бедности и соблюдением определенных правил поведения191. Тем самым, на наш взгляд, актуализировалась проблематика «иждивенческого шовинизма» в терминологии Г.Китчельта. В этой связи интерес представляет позиция Д.Гудхарта, говорящего о «прогрессивной дилемме», где увеличение этнического разнообразия подрывает моральный консенсус широкой распределительной политики, а разобщенность общества способствует интеграции этнических меньшинств и служит преградой на пути экстремальных форм национализма192. При этом, по его мнению, пересечение определённой «точки невозврата» в количестве принимаемых иммигрантов, по его мнению, повлечет отказ от социального государства в силу их культурной несовместимости, а современная их численность требовала дальнейшей «американизации» в виде проведения государственной политики «плавильного котла» и усиления стимулирующих и дискриминационных мер в отношении иммигрантов в рамках социальной политики . Со схожей критикой модели социального государства впоследствии выступил германский политик Т.Саррацин, утверждавший, что сочетание активной политики перераспределения с массовой иммиграцией подрывает основы функционирования общества193. Таким образом, данные позиции можно рассматривать в рамках общеевропейской дискуссии о будущем мультикультурализма и модели «государства всеобщего благоденствия». Отмеченные выше объективные трудности интеграции иммигрантского населения в Великобритании усугублялись неблагоприятным освещением со стороны средств массовой информации. Так, по мнению Копси194 ажиотаж, вызванный «желтой прессой» вокруг проблемы наплыва претендентов на политическое убежище, в значительной степени повлиял на формирование негативного консенсуса основных политических партий относительно данной проблемы. «Дэйли мэйл» и «Сан» ещё в 1992 г. выступали с предупреждениями о наплыве «ложных» беженцев в случае победы лейбористов на выборах195. Интенсивность освещения темы национальными печатными СМИ в негативном ключе впоследствии возрастала вплоть до весны 2000 г.196 Аналогичные тенденции наблюдались и в местной процессе, где, согласно исследованиям, лишь в 6% публикаций говорилось о позитивном вкладе претендентов на политическое убежище197. Исследование образа преступности и этнических меньшинств в печатных СМИ национального и местного уровня, проведённое в 2007 г. фондом «Раннимейд»198 199 200 201 202, показало наличие четких паттернов в освещении темы, в рамках которых законопослушным коренным британцам противоставлялись «другие» в лице 245 иммигрантов, которым имманентно присуще преступное и патологическое поведение . Реализация подобных паттернов осуществлялось через манипулирование понятием 246 «культуры» , кросс-темпоральным противопоставлением современности и «золотого века» , а также формированием стереотипических образов жертвы и преступника . На последний феномен также обращал внимание глава полиции Большого Лондона И.Блэр отмечавший искажение криминальной статистики со стороны СМИ, не уделявших достаточно внимания преступлениям в отношении представителей этнических меньшинств203. Тенденция формирования в СМИ устойчивых стереотипов, а равно своеобразных «иерархий» преступников и жертв преступлений отмечалась и другими исследователями204. Таким образом, как и в 1970-е гг. в СМИ формировался нарратив «иммигранта», характеризующийся негативным образом представителей этнических меньшинств, связывающих их с преступностью и противопоставляющий «коренным британцам». Процесс «криминализации» иммиграционной проблематики, на наш взгляд, охватывает и более широкий спектр вопросов, непосредственно не связанных с правонарушениями. Так, на наш взгляд, необходимо отметить происходившие на протяжении 1990-х и 2000-х гг. параллельные процессы «иррегуляризации» миграции, породившие феномен «не задокументированных» иммигрантов (sans-papiers)205 206, с одной стороны, и ужесточения режимов въезда и пребывания при усилении межгосударственного сотрудничества, с другой, внесшие целый ряд уголовно-правовых элементов в регулирование соответствующей проблематики. Популярным нарративом стала т. н. «Крепость Европа» (Fortress Europe), в рамках которого внешние границы ЕС рассматриваются как находящиеся под постоянной угрозой «вторжения» со стороны нелегальных мигрантов . Укреплению соответствующих настроений в правящих кругах способствовало принятие в ЕС стран Центральной и Восточной Европы, а равно расширение территориальные сферы действия Шенгенского соглашения, сформировавшие субъективное ощущение утраты контроля над миграцией. В британском же случае имело место также и сравнение с опытом «континентальной» миграционной политики, рассматривавшимся в негативном ключе. Тенденции к усилению репрессивных элементов в реализации иммиграционной политики усугубляли уже существовавшие черты «институционального расизма». На наш взгляд, фактически произошло размытие самого понятия «иммигрант» в результате чего оно стало охватывать как лиц, недавно прибывших в страну, так и тех, кто является её постоянным жителем, отличающимся по расовым и (или) этническим характеристикам (феномен так называемых «иммигрантов во втором поколении»). Вместе с тем, на наш взгляд, нельзя утверждать, что данная дискуссия всегда является лишь завуалированной формой расизма, неонацизма и иных проявлений праворадикального дискурса, адаптированных к условиям политической корректности. На протяжении всего рассматриваемого в настоящем исследовании временного периода обе основные партии рассматривали праворадикальные партии и движения как деструктивные силы, находящиеся за рамками «системного» политического процесса. Первоначально «отторжение» праворадикалов выражалось, главным образом, на риторическом и законодательном уровне. Однако санкции по отношению к ним носили относительно мягкий характер. В дальнейшем усиливается взаимодействие лейбористов и отдельных элементов консервативной партии с гражданским обществом и их участие в общественных кампаниях, направленных против праворадикалов. Новый этап электоральных успехов праворадикалов в 2000-е гг., продемонстрировал укрепление межпартийного консенсуса в вопросах противодействия праворадикалов, дальнейшию активизацию сотрудничества с гражданским обществом и дополнение политики «санитарного кордона», проводимой общественными организациями, действиями со стороны органов государственной власти. Ряд ограничительных мер, предпринятых в отношении праворадикалов, позволяет, на наш взгляд говорить о принятии правящим классом элементов доктрины «воинствующей демократии», которое, однако, не сопровождается введением соответствующих правовых дефиниций и юридических гарантий. Обращает на себя внимание и факт обсуждения роли праворадикалов в контексте реформы избирательной системы, что говорит о превентивном характере соответствующих мер. Само понятие правого радикализма в рамках британского политического дискурса не имеет четких дефиниций, модифицируясь конкретными акторами в зависимости от текущей ситуации. В рамках настоящего исследования используется «узкая» трактовка понятия правого радикализма в британском контексте, основанная на приверженности идее фундаментального изменения политической организации государства (и) или его этнической структуры, апеллировании к национальным чувствам и традиционным ценностям. Соответственно, к праворадикальным политическим силам Великобритании, несмотря на противоречивость соответствующего дискурса, на наш взгляд, следует относить, прежде всего, «исторических» праворадикалов НФ и БНП, а также ряд малых партий и группировок, как то «Национальная партия», «Партия национальной независимости», «Политические солдаты», «Третий путь» и др. Среди отдельных черт британской партийно-политической системы можно выделить как факторы, благоприятствующие формированию и развитию праворадикальных партий и движений, так и затрудняющие соответствующие процессы. К числу первых следует отнести: 1.Общественное недовольство массовой иммиграцией, изменением этнического состава и «видимостью» представителей этнических меньшинств, усугубляемое формируемыми СМИ негативными стереотипами. 2.Отсутствие эффективной модели постимперской британской идентичности (нежелание политической элиты использовать модель, основанную на расовой или этнической принадлежности; общая неэффективность интеграции ряда иммигрантских общин; активизация шотландского и валлийского сепаратизма) 3.Отсутствие негативного опыта нахождения правых радикалов у власти. 4.Отсутствие конституционных и законодательных ограничений на создание и деятельность праворадикальных партий. 5. Нарастание общественного недовольства партийно-политической системой Великобритании в целом в период с середины 1990-х гг. 6. Страх общества перед исламистским терроризмом в свете террористических актов в лондонском метро в июле 2005 г. и иных экстремистских акций, совершенных представителями исламистских группировок. К числу последних же, на наш взгляд, относятся: 1. Роль противостояния германскому нацизму во Второй Мировой войне как краеугольного элемента британской национальной идентичности. 2. Отсутствие слоя политической элиты, традиционно связанного 3. Активное противодействие проявлениям правого радикализма со стороны отдельных слоёв гражданского общества. 4. Традиции социального конформизма и скепсиса по отношению к активным протестным действиям как элемент политической культуры Великобритании. 5. Активное внедрение политической корректности в практику политических акторов. 6. Межпартийный и общественный консенсус в отношении модели развития страны (особенно в период 1945-1979 гг.) Решая вопрос периодизации развития британского правого радикализма, Г.И.Абдулаева выделяет207 три этапа развития фашизма в Великобритании, где первым является довоенный английский фашизм в лице О.Мосли и БСФ 1932-40 гг., вторым - возрождение неофашизма в условиях послевоенной Британии в рамках организаций, непосредственно наследующих межвоенному фашизму и предподносящих свою идеологию в качестве его творческого развития, а современным этап представляет собой деятельность вышел НФ, отличительной особенностью которой является стремление отмежеваться от фашизма208. Таким образом, в качестве отправной точки берётся отношение праворадикальных политических сил к наследию межвоенных фашизмов. И.Н.Барыгин выделяет три основных хронологических этапа эволюции британского правого радикализма, где первый этап (охватывающий период с 1945 г. по середину 1960-х гг.) характеризовался процессами создания и воссоздания праворадикальных и неофашистских партий и организаций после разгрома фашизма и их утверждением в национальном и в международном масштабах209, второй (с середины 1960-х гг. по середину 1970-х гг.) - был отмечен попытками создания лидирующей партии, которая могла бы осуществлять более широкое влияние за счёт сочетания использования механизмов буржуазной демократии и террористической деятельности210 и третий (с середины 1970-х гг. по начало 1990-х гг.), связанный с крахом НФ и последующими попытками обновления 257 идеологии и практики праворадикалов . На наш взгляд, в контексте задач настоящего исследования целесообразно избрать периодизацию, в рамках которой выделяются два основных периода эволюции праворадикальных партий и движений в современной Великобритании — начальный и современный. Избрав в качестве ключевого термин «эволюция», мы строим периодизацию вокруг идеологических и тактических изменений в деятельности праворадикальных партий и движений, которые хронологически могут накладываться друг друга. Подобная периодизация обоснована рядом «внешних» и «внутренних» факторов. К числу первых можно отнести как международную обстановку, которая в начальный период преимущественно характеризовалась состоянием «холодной войны», так и характеристики партийнополитической системы Великобритании, которая в начальный период большую часть времени представляла собой двухпартийную систему, а в современный период принимает форму многопартийной системы на фоне всё увеличивающейся политической апатии населения.