«Официальная» и «неофициальная» оппозиция в Мексике

Партия демократической революции (ПРД) Карденаса, объединившая большую часть левых в Мексике, выглядела в середине 1990-х годов принципиальной, но неэффективной оппозицией.

Чем более очевидным становилась бессилие ПРД перед лицом государственного аппарата, действовавшего в тесном взаимодействии с местными и иностранными монополиями и «большим братом» из Соединенных Штатов, тем больше были колебания лидеров. Очевидным фактом стала эрозия массовой поддержки карденизма, деморализация активистов и стремление парламентских лидеров договориться о компромиссе с вла- |

стью, опирающейся на коррупцию, фальсификацию выборов, І

запугивание населения и манипуляции общественным мнени- ;

ем. Общая деморализация левых, наступившая после 1989 года, 'I

не могла не сказаться и на мексиканской оппозиции. К середи- .

не 1990-х она находилась в явном стратегическом тупике. В то |

же время правящие круги, опираясь на якобы полученный от і

народа мандат доверия, начали политику неолиберальных реформ, получившую в Мексике название «салинастройки» (по ?

аналогии с горбачевской перестройкой и со схожими социаль- j

ными результатами Для большинства населения). I

В конце 1990-х годов ПРД удалось отчасти взять реванш ?

за украденную победу, когда Карденас был избран мэром сто- \

лицы страны — Мехико.

городе Латинской Америки и одном из крупнейших городов ]

мира оказалась вполне эффективной, подтверждением этого ,

стал повторный успех левых на муниципальных выборах 2000 5

года. Однако политика демократических уступок по отноше- 5

нию к оппозиции, приведшая к приходу ПРД к власти в сто- |

личном муниципалитете, сочеталась с подавлением индейской -

культуры и репрессиями против противников режима в отда-' ленных штатах.

Сапатизм воплощает народное разочарование в парламен- ;

таризме, которое оборачивается твердым пониманием того, что : f-

f рассчитывать можно только на собственную волю и силы. От) вергая политических посредников, сапатизм возвращает массам | веру в себя. а вместе с этим и надежду Но, выступая с оруки- I eto в руках, іапаїистьі не были враждебны «и парламентским | институтам как таковым, ни парламентским левым. На первых | порах Маркос И его единомышленники оценивали ПРД скорее ' положительно. «Карденизм и сапатизм в разной форме пред- | ставляют стремление угнетенных и бедных слоев общества от- | стоять свое достоинство, — писал близкий к сапатистам журнал ! «Viento del Sur». — И все же ни карденизм, ни сапатизм сами ?

по себе не могут считать себя единственной оппозицией против режима со стороны мексиканского народа. Эта оппозиция І выражается во множестве различных форм. Объединить раз- | ные формы сопротивления на основе взаимного уважения и | терпимости необходимо, чтобы мы могли успешно вести свою | борьбу — как трудящиеся, как граждане, просто как люди, за- | щищающие свое достоинство»1.

К сожалению, парламентские левые, по крайней мере на f публичном уровне, проявили гораздо меньше симпатии к са- | патистам, чем те — парламентским левым. Объясняется это не ’ только страхом потерять роль единственного представителя оппозиционных масс, но и моральными проблемами, которые Е создает подобное движение для деятелей, работающих в рамках I институтов и подчиняющихся их логике.

ь ?

\ ' • •

I’ • .. . . , . ,

1 Viento del Sur. 1996. N 8. P. 24. ;

ной партии (ПРИ). Немало жертв оказалось и на счету «эскадронов смерти», подкармливавшихся «прогрессивными» губернаторами. .? ,, . • .г, -

.Вполне понятно, что К'концу 1990-х годов ПРД, несмотря на общий рост демокрахшюоких ожиданий в обществе, утратила роль лидера демократической оппозиции. Ведущей оппозиционной партией стала праволиберальная Партия национального действия (ПАН). В 2000 году ее кандидат Висенте Фокс (Vicente Fox) впервые в истории Мексики одержал победу над кандидатом правившей на протяжении десятилетий ПРИ. Одним из политических козырей Фокса было обещание возобновить переговоры и достичь прочного мира в Чьяпасе на основе соглашения с сапатистами. В истории Мексики началась новая эпоха. Без выступления сапатистов в 1994 году ликвидация системы однопартийной власти, фактически существовавшей в стране, вряд ли была бы возможна. Но, пообещав демократические преобразования, ПАН одновременно решительно подчеркивала приверженность неолиберальному курсу, обострившему проблемы нищеты и социального угнетения в Мексике. Борьба сапатистов должна была продолжаться, но уже в новых формах.

На пресс-конференции, проведенной в Лакандонской сель- ве, Маркос обратился к новой власти с жестким предупреждением.

f и искать мирного решения... Если вы изберете путь честного, I серьезного и уважительного диалога, то есть докажете на деле і вашу готовность, не сомневайтесь, что со стороны сапатистов I ответ будет положительным. Так сможет возобновиться и нач- | нет строиться настоящий мирный лроцесс...»1 >

| Делегация, сататистов прибыла в Мехико, выступала в Коня І гресе (сам Маркос в здание парламента не пошел, предпочи- ; тая общаться с народом на площади и в здании Антропологи- | ческого университета). Власти обещали изменить политику в і отношении Чьяпаса, индейцев и вообще энергично взяться за I решение проблем, оставшихся от прежнего режима. Но ниче- 1 го не было сделано. Маркос с товарищами вернулись в Лакан- | донскую сельву, Чьяпас продолжал балансировать на неустой- І чивой грани между войной и миром, а неолиберальная поли- | тика продолжала собирать урожай жертв.

I

I ,

' Право на оружие

?

\ В условиях, когда национальное государство все более ста-

| новится инструментом транснационального капитала и бюро- г кратии, а традиционная левая оппозиция, играя по правилам, : демонстрирует полное бессилие, а зачастую — беспринципность I и продажность, все более привлекательными становятся группы | и лидеры, готовые эти правила нарушить.

І 1 Субкоманданте Маркос. Четвертая мировая война. G. 39—40. вымещающих на конкретных представителях власти свою ненависть к системе. Такая форма вооруженной борьбы представлена: в Латинской Америке начала XXI века ВІ основном повстанческими: силами в Коцумбдоі. і

: ; Речь не идею о «слепом» терроризме, зародившемся в середине 1980-х годов, когда сторонники военизированных групп готовы были обратить свое оружие на ни в чем не повинных, случайных людей. Подобный «слепой» терроризм является детищем отчаяния, неслучайно первыми его носителями были палестинцы из движения «Черный сентябрь», подавленные не только невозможностью сражаться на равных с мощной израильской военной машиной, но и систематическим предательством других арабов. Позднее на той же почве среди палестинцев возникает движение подрывников-самоубийц (почему-то называемых в российской прессе «шахидами»), а в ходе второй Чеченской войны с подобными явлениями сталкивается и Россия. В Латинской Америке убийства безоружных людей и захват заложников практиковались боевиками из движения «Сендеро Луминосо» (Sendero Luminoso),

«Слепой» терроризм не только не является эффективной формой борьбы против реального врага. Будучи «слепым» при выборе жертвы, он «слеп» и в политическом отношении, ибо за спиной плачей-самоубийц то и дело обнаруживаются манипуляторы из спецслужб и заказчики из политического истеблишмента.

Сапатизм предложил совершенно иной подход к вооруженной борьбе.

патизма»335.

• . ' ?

Ясно, что движение, запертое в «очаге», не может победить, не расширяя сферы своего влияния. И здесь мы видим принципиальное различие между сапатизмом и предшествующими восстаниями. Если прежде повстанцы стремились в первую очередь расширить зону своего контроля и распространить боевые действия на максимальную территорию, то сапатисты стремятся к расширению своего политического влияния. Им не обязательно захватывать города за пределами Чьяпаса, им необходимо добиться, чтобы их требования оказались в центре общенациональной политической дискуссии, они стремятся наладить сотрудничество с другими политическими организациями и движениями, координировать усилия легальйой оппозиции и повстанцев, индейцев в отдаленных горных районах й рабочих современных городов. Они проводят в 1996 году в Чьяпасе международную встречу против неолиберализма, обращаются к людям по всей Мексике и Латинской Америке, но призывают не браться за оружие, а защищать свои права так, как представляется эффективным в каждом конкретном случае.

Че Гевара, безусловно, был предшественником Маркоса не только потому, что они оба боролись с оружием в руках, но и потому, что Маркос понял, в чем состояла истинное торжество Че. Потерпев поражение в Боливии, команданте Че Гевара все равно одержал победу, распространив свои идеи среди миллионов людей. Но нужно ли было для этого погибнуть? Берясь за оружие, сапатисты отнюдь не собираются идти на верную гибель, а тем более приносить в жертву те многочисленные индейские общины Чьяпаса, которые их поддерживают. Героический риск не равнозначен самоубийству. Сапатистское движение изначально ставило перед собой пропагандистские и моральные цели.

Это моральная пропаганда — посредством оружия.

Насилие оказалось методом воздействия на общественное мнение, дезорганизации пропагандистской машины правящего класса и пробуждения гражданского общества. Его цель — унизив власть, изменить логику политического поведения в обществе, показать, что «абсолютно невозможное» становится вполне достижимым.

• ]

і

і

«Новая политическая культура» ; ..t n .m, в Латинской Америке ,

і В конце 1980-х «старіле» повстанческие движения в JIa- тинской Америке, возникшие во времена всеобщего увлечения идеями Че Гевары, выходили из сельвы и стремились стать - политическими партиями, часто — весьма умеренного толка. \ Напротив, сапатисты, по словам Маркоса, не торопились пре- ’ вращаться в «политическую организацию традиционного типа» или стать «военно-политической силой»336. Это неслучайно. Как : отмечают исследователи, большинство течений «исторической герильи» к середине 1990-х «были полностью интегрированы j в господствующую политическую систему». В результате «ни по своим программам, ни по стратегии они не отличаются ничем или почти ничем от других течений реформистской ле- вой»337. Напротив, сапатисты представляют «новую политиче- j скую культуру»338. Используя политические и военные средства, ; бни, прежде всего, остаются движением. Их сила в том, что они занимают промежуточное (или переходное?) положение между \ реформизмом и революционным действием, политической ор- ' ганизацией и контркультурной инициативой, повстанческой і армией и массовым демократическим объединением. В то вре- і

мя как власти делали все возможное, чтобы движение остава- <

4 І лось изолированным и геттоизированным в Чьяпасе, Маркос 5

делал все возможное, чтоб сделать опыт сапатизма доступным

левым всего мира, тем самым оказывая решающее влияние на .

7 политическую жизнь, не только в Латинской Америке, но далеко за ее пределами. Маркос не так уж преувеличивал, когда говорил о «международном сапатизме»339.

В эпоху телевидения и компьютеров борьба ведется не ; только в реальном, но и в виртуальном пространстве. Именно здесь традиционные левые оказались совершенно беспомощ- f

E

!

; ны. Напротив, повстанцы из Чьяпаса сумели переломить ход 1 событий. Вооруженные акции создавали совершенно новую ин- [ формационную ситуацию. Стало невозможно просто замалчи- I вать события. 5

Информационное пространство'хорошо освоено капита- | лизмом. Рынок постоянно требует новой и разнообразной ин- I формации. Ложь становится политически безнаказанной: даже : если через несколько недель и даже дней она будет опроверг- | нута, это уже не имеет значения, поскольку общественное соз- Ї нание будет занято другими, более свежими сюжетами. Память | телезрителя постоянно промывается, внимание рассеивается, г прошлое утрачивает всякий смысл. Правда, этот же эффект за- 47 I бывания снижает и эффективность пропаганды. Вбить готовые стереотипы в голову телезрителя начала XXI века труднее, чем ' в сознание радиослушателя века XX. Мелькание брэндов и рек- I ламных слоганов так замусоривает сознание, что идеологиче- I ские формулы начинают смешиваться с информацией о досто- f. инствах нового шампуня.

Тактика Маркоса состояла в том, чтобы перенести борьбу ; на поле противника, подорвать господство правящих кругов г в виртуальном пространстве. Своими действиями в реальном *

мире сапатисты парализовали машину виртуальной пропаган- [ ды. Их действия были не только вооруженной агитацией. Со- ?

бытия развивались таким образом, что врать по телевидению [ стало невыгодно и даже невозможно. Любая ложь опроверга- I лась дальнейшим ходом событий не через несколько дней и не- ‘ дель, а через несколько часов, пока про нее не успевали забыть, і Кроме того, передавать правду стало выгодно. Правда была зре- : лищна и значительна, а ложь —уныла и бессмысленна. Краткомерочный коммерческий интерес телевидения вступил в проти; воречие с социальным заказом. Информационньгїі фронт вла- t сти был прорван.

В то время как левые по всему миру жаловались на враждебность средств массовой информации, сапатисты стремились [ заставить прессу и телевидение работать на себя даже вопреки і господствовавшей там идеологии. Вождь повстанцев стал по: пулярен по всему миру. «Герильеро или суперзвезда? — вопро-

шал известный французский публицист Режи Дебре. — Ни то, ни другое. Творческий активист». Для Маркоса «публичный успех не цель, а средство. Длящего медиа-борьба это то же, что и любая другая борьба, Ъ соответствии с принципом Клаузевица (только теперь применяемым по отношению к газетам) — политика, осуществляемая другими средствами»340.

Сапатизм успешно достиг своих «промежуточных» целей, когда однопартийный режим в Мексике, не без участия повстанцев, сменился многопартийной демократией в президентство Висенте Фокса. Но изменение политической системы не означало пересмотра социальной и экономической политики мексиканского правительства. Сапатизм оказался перед необходимостью не просто продолжить борьбу, а находить тактические и стратегические решения в постоянно меняющейся и усложняющейся обстановке. Это был новый, «объективный» вызов, к которому движение далеко не в полной мере было ГОТОВО;

Неолиберальный курс Висенте Фокса закономерно подрывал популярность его администрации. ПРД вновь вышла на передний план в качестве ведущей оппозиционной силы. «Звездой» мексиканской политики стал Лопес Обрадор, лидер ПРД, которому его сторонники прочили роль «мексиканского Лулы». Учитывая то, что к середине 2000-х годов консервативный смысл политики Лулы был достаточно очевиден, это не могло вызвать энтузиазма среди радикальных левых.

Сапатизм является лишь одним из новых радикальных движений, поднявшихся в Латинской Америке во второй половине 1990-х годов. В 1997 году известный политолог Джеймс Петрас заметил на страницах «New Left Review», что «левые силы в Латинской Америке возвращаются на политическую сцену». Однако это происходит не через развитие политических партий, а через «возникновение новых социально-политических движений»341. Причем, по мнению Петраса, не случайно, что эти движения являются по преимуществу крестьянскими. Наряду с сапатистами огромную роль в политической жизни конти- ?

нента играет Движение, безземельных крестьян (MST) в Бра. зилии, осуществляющее захват пустующих земель, принадлежащих латифундистам, а также крестьянское движение в Бо- І ливии. В течение большей части XX века сельское население ( постоянно мигрировало в города в поисках работы и луч ці их | условий жизни. В итоге деревня теряла наиболее активных и ; образованных молодых людей. Неолиберальная политика при- [ вела к упадку промышленности, ориентированной на внутрен- Е ний рынок, и создала массовую безработицу среди традицион- I ных отрядов рабочего класса. В результате, впервые за столетие \ началась миграция горожан в деревню, поскольку в странах со слабым развитием систем социальной защиты только таким об; разом люди могли гарантировать свое физическое выживание. \ Эта масса бывших рабочих принесла в деревню «пролетарские*

: формы борьбы и организации, равно как и марксистскую идео- » логию. Таким образом, марксистский социализм, потерпевший ' поражение в городах, неожиданно возродился в качестве идеог Ь логии многомиллионной крестьянской массы.

По мере того, как Партия трудящихся сдвигалась вправо, MST превращалась в ведущую антикапиталистическую силу [ Бразилии. Логика борьбы развела активистов MST и Лулу по [ разные стороны баррикады. Крестьянские активисты захваты- [ вали земли латифундистов и создавали на них кооперативы, а . правительство защищало «законные интересы» собственни- \ ков. Лидеры MST объявили, что они «с болью в сердце» вы- \ нуждены отказаться от сотрудничества с властью и возобно- I вить борьбу342.

Массовые крестьянские выступления под леворадикальны- I ми лозунгами изменили политический климат в Боливии и Эк- | вадоре. Если активисты MST основные силы бросали на борьбу ! за землю, то в Эквадоре, как и в Боливии, крестьянские движе- : ния активно вмешались в борьбу за. власть, выдвигая общена- | циональные политические требования (отставка президента,

. национализация газовой промышленности и т.д.). Под их уда. рами падали правительства. Но недостаточно было научиться [ свергать власть. Необходимо было научиться брать ее. И взяв, распорядиться в интересах трудящихся классов, не Отдавая победу в руки бюрократических карьеристов из «левого» лагеря.

Торжество «нового реализма» среди «офиіщальной левой», j вызвало определенный кризис стратегий как у садатистов, так и- у MST. Одно дело— быть радикальным крылом широкого дви- . жения, рядом с которым находятся и менее умеренные силы, а другое дело — когда никаких умеренных сил, никаких реформистов нет, а есть только беспринципные политиканы и предатели, представляющие интересы правящего класса.

Это новое понимание ситуации отразилось в «Шестой декларации Лакандонской сельвы», обнародованной Маркосом от имени Сапатистской армии национального освобождения. Декларация не оставляла никаких иллюзий относительно возможности примирения с ПРД или «критической поддержки» ее кандидата. Напротив, сапатисты жестко и однозначно заявляли, что опорой неолиберального проекта являются «все сейчас существующие политические партии, безо всякого исключения»1.

В другом месте Маркос иронично заметил, что ПРД — это «левая рука правых»2. Сапатисты не сумели за 12 лет установить подлинно демократический режим в Мексике. Но они оказа- j лись в состоянии создать органы самоуправления в своих общинах. В этих сообществах выросло новое поколение, обладающее «технической и культурной подготовкой, которой у нас не было, коща мы начинали сапатистское движение. Эта молодежь і не только пополняет наши отряды, но и занимает лидирующие позиции в нашей организации»3.

«Шестая декларация Лакандонской сельвы» не предлагала сколько-нибудь ясного стратегического проекта, если не считать призывов продолжать борьбу по возможности мирными средствами и вести разъяснительную работу среди мексикан- ; цев, поднимая их на выступления против системы. САНО вы- ! ражал солидарность с бразильским MST, с крестьянскими дви- j жениями в Боливии и Эквадоре, с аргентинскими piqueteros, : намекая на возможность формирования чего-то вроде конти- -І нентального интернационала социальных движений. Особое внимание декларация уделяла анализу современного состояния общества. Ее текст не оставлял никакой двусмысленности: источником бед Мексики является не только неолиберальная модель, но и капиталистическая система как таковая. А потому и борьба левых сил должна быть направлена не только на изменение правительственного курса, но и против системы. По существу, Маркос обращался к своим сторонникам на хорошо знакомом марксистском языке, на языке классовой борьбы.

Логичным выводом из декларации стало объявленное в скором времени решение о роспуске Сапатистского фронта национального освобождения (СФНО), взамен которого должна - была создаваться массовая политическая организация, действующая на общенациональном уровне и способная принимать участие в президентских выборах 2006 года, составив конкуренцию трем официально зарегистрированным партиям. Сапати- стское движение просто не могло устраниться от электоральной борьбы, оставив это поле оппортунистам и представителям неолиберальной «левой». Сапатизм должен был завоевать поддержку в больших городах, среди самых разных групп населения, в том числе среди индустриальных рабочих.

Поворот сапатистов был решительным и четким ответом тем левым идеологам Запада, кто пытался представить их опыт в качестве доказательства тезиса о возможности совершить революцию без борьбы за власть. Новая политическая культура в лице самых ярких своих представителей возвращалась к революционным традициям рабочего движения.

Революция невозможна: латиноамериканские левые приходят к власти

К середине 2000-х годов весь Латиноамериканский континент находился в состоянии бунта. Неолиберальная политика не просто обанкротилась: массовое сопротивление перешло ту историческую черту, за которой становится невозможно продолжение подобного проекта.

13 Б. Кагарлицкий

Массовые выступления потрясали Аргентину. Уругвай, Боливию и Эквадор. Правительства падали одно за другим. Правящие круги по всей Латинской Америке находились в кризисе и сознавали это.

Известный российский исследователь Кива Майданик отмечает, что пропорционально развитию процессов глобализации в Латинской Америке нарастала «безответственность элит и их прогрессирующий отрыв от национального ствола»343. Подобные тенденции являются совершенно объективными, закономерными и неизбежными. Корпорации вовсе не заинтересованы в создании единого глобального рынка труда с единой в мировом масштабе шкалой заработной платы — в этом случае капитал потерял бы возможность использовать в своих интересах различия между регионами. Напротив, правящие классы различных стран, вовлеченные в управление международным движением капитала, все больше сближаются, формируя (по крайней мере, на уровне культуры, образа жизни и потребления) единую транснациональную элиту. Поэтому чем больше интегрируются между собой правящие круги, тем больше их отрыв от массы населения в каждой отдельной стране, включая даже государства капиталистического «центра».

Однако в Латинской Америке разрыв между правящими классами и обществом достиг такой остроты, что делал невозможным эффективное проведение какой бы то ни было политики вообще. Национальное государство утрачивало всякое доверие населения, а межнациональные структуры, подобные Европейскому Союзу, явно не готовы были перенять его функции (хотя их скорейшее создание всячески подталкивалось Соединенными Штатами).

Главным козырем неолиберальной политики на континенте была финансовая стабилизация. Несмотря на резкое падение уровня жизни в низах общества, несмотря на серьезный ущерб, нанесенный системам образования и здравоохранения, кризис инфраструктуры (в Аргентине, например, многие населенные пункты остались без железнодорожного сообщения), одно дос тижение казалось бесспорным. У людей в карманах появились «настоящие деньги». Это выглядело особенно впечатляюще на фоне гиперинфляции начала 1990-х годов (другой вопрос, что эта гиперинфляция, как и в России, была спровоцирована первой фазой неолиберальных реформ).

Ситуация резко изменилась после краха российского рубля в 1998 году. Все началось с кризиса в странах Юго-Восточной Азии, который, в свою очередь, дестабилизировал финансовые рынки Восточной Европы. Глобализация показала себя во всей красе. После того, как рухнул рубль, финансовые спекулянты ринулись в Латинскую Америку. Бразильский реал и другие местные валюты пошатнулись, но правительство Кардозо, в отличие от российских властей, не пыталось удерживать курс национальной валюты любой ценой. Реал был своевременно девальвирован и тем спасен от краха. Однако девальвация реала усилила давление на другие латиноамериканские валюты, прежде всего на аргентинское песо.

В конце 1990-х годов песо было привязано к доллару по явно завышенному курсу один к одному. Это было предметом гордости местных правителей. Ценой, которую страна платила за это сомнительное достижение, была затяжная экономическая депрессия, спад производства, стремительный рост безработицы, систематические невыплаты зарплаты. В аргентинской провинции, как и в российской, пошли в ход всевозможные денежные суррогаты, которыми местные власти пользовались, чтобы хоть как-то расплатиться с работниками общественного сектора (по-российски — «бюджетниками»).

В декабре 2001 года стало ясно, что все эти усилия и жертвы были напрасны. Как и рубль за три года до того, песо рухнул. Закрылись банки, пропали сбережения «среднего класса». Сотни тысяч возмущенных людей вышли на улицу, гремя пустыми кастрюлями. Рабочие остановившихся предприятий перекрывали дороги — это движение получило название «piqueteros» (от слова «пикет»).

Бунт 20 декабря 2001 года в Буэнос-Айресе вошел в историю как «Cacerolazo» (кастрюльный бунт). Несмотря на столь невинное (для европейского слуха) название, он сопровождался разгромом банков и Магазинов, столкновениями с полицией и перерос в настоящее народное восстание. Здание парламента было захвачено и разгромлено, президент Фернандо де ла Руа спасся бегством из «Розового Дома» на вертолете.

Восстание выявило всю глубину общественного раскола. Политики всех официальных партий, чиновники всех оттенков и любые представители истеблишмента вызывали равное отвращение масс. Люди вышли на улицы под лозунгом «Que se vayan todos!» — пусть они все убираются! -

После финансового краха в Аргентине стал неизбежен кризис в Уругвае. Начался резкий спад производства. В июле 2002 года золотовалютные резервы уменьшились на 76%, и власти решили ввести плавающий валютный курс. Кризис развивался по аргентинскому сценарию. Падение курсаі национальной j

валюты заставило граждан снимать банковские вклады, и за- I,

крытие банков оказалось единственным способом спасти фи- і

нансовые институты. Начались массовые волнения. Иностран- j

ные журналисты писали, что «уругвайцы теперь большую часть j

времени проводят на улицах»1.

В Эквадоре массовые крестьянские волнения дестабилизи- j

ровали систему власти настолько, что правительства менялись j

одно за другим. Перманентный политический кризис дестаби- 1

лизировал Боливию. В апреле 2000 года приватизация воды вы- j

звала настоящее восстание в городе Кочабамба. Были вызваны І

войска, стрелявшие в толпу. Имелись убитые и раненые. Прави- j

тельство уже продало местную воду американской корпорации |

«Bechtel», но массовое сопротивление вынудило власти отсту- ?

пить. Последующие массовые выступления оказались еще более 1

успешными. Полиция присоединялась к бастующим и приме- j

няла слезоточивый газ против вызванных властями армейских !

подразделений. Население требовало национализации газовой ,

промышленности, превратившейся в главный источник средств |

для страны. Другим вопросом, вызвавшим резкое противостоя- !

ние власти и индейского большинства, стал вопрос о производ- .

стве коки. Индейцы выращивали ее на протяжении столетий j

в качестве медицинского препарата, но начатая по инициативе США борьба против наркотиков вынудила правительство при- бегнуть к репрессиям против фермеров. В высокогорной Боливии массовое потребление листьев коки было частью местного образа жизни344. Индейцы категорически отказывались подчиниться политике властей, которые к тому же не предлагали никакой экономически осмысленной альтернативы.

В 2002 году кандидат левых сил, лидер партии «Движение к социализму» (MAS) Эво Моралес уступил всего 2% представителю правых, но уже через несколько месяцев стало ясно, за кем стоит реальное большинство населения. Два президента подряд пали в результате массовых народных протестов, и на декабрь 2005 года были назначены досрочные президентские выборы, которые Моралес с триумфом выиграл.

В Мексике пал режим ПРИ (Институционально-революционная партия), но сменившая его либеральная Партия национального действия (ПАН) быстро теряла популярность. В Венесуэле разворачивалась самая настоящая революция. По всему региону сложились условия для прихода к власти левых или левоцентристских сил. Начиналась новая эпоха, полная не только возможностей, но и опасностей.

После нескольких месяцев правительственного кризиса президентом Аргентины был избран Нестор Киршнер, представлявший левое крыло перонистской партии. Аргентинский перонизм всегда был загадочным явлением, сочетавшим в себе элементы правого и левого популизма. С того самого момента, как генерал Хуан Перон и его харизматическая супруга Эвита пришли к власти в середине 1940-х годов, левые не могли определить своего отношения к их популистскому курсу, а среди самих перонистов сосуществовали разнообразные течения — от ультралевых до крайне правых. В 1990-е годы, на фоне общего поворота континента к неолиберализму традиционные популистские партии — такие, как перонисты в Аргентине или ПРИ в Мексике, — стали проводниками антисоциальных ры ночных реформ. Однако с приходом в «Розовый дом» Киршне- ра, которого характеризовали как «бывшего последователя Че Гевары»345, казалось, внутри перонизма брали реванш сторонники социального популизма. Новый президент сразу занял жесткую позицию по отношению к Международному валютному фонду, начал принимать меры для возрождения промышленности и создания рабочих мест.

Кризис неолиберализма дал новый шанс и Партии трудящихся в Бразилии. Теперь уже не только левые и профсоюзные активисты, но и бизнесмены открыто ругали политику предшествующих лет, требуя перемен. Осенью 2002 года Лула был триумфально избран президентом, получив 61% голосов. Избирательную кампанию ПТ вела энергично и довольно радикально, с одной стороны, разъясняя правящим кругам, что Лула это «кандидат, который наиболее подходит, чтобы править страной», а с другой стороны, обещая радикальным массам, что ПТ идет к власти, чтобы «изменить историю страны»346.

Теперь ему предстояло удовлетворить ожидания своей разнородной социальной базы, доказывая рабочим, что он способен провести серьезные и радикальные реформы, и в то же время успокаивая местную и транснациональную буржуазию.

Почти одновременно с Бразилией выбрал себе нового президента и Эквадор, где не прекращались крестьянские выступления. Кандидат левого центра популист Лусио Гутьеррес одержал победу во втором раунде, набрав 54,79% голосов. Однако не прошло и нескольких месяцев, как активисты социальных движений оказались в конфликте с новым президентом.

Затем настала очередь Уругвая. Здесь Широкий Фронт (коалиция ведущих левых партий) уже длительное время управлял столицей — Монтевидео. Для такой маленькой и урбанизированной страны, как Уругвай, успех в главном городе был залогом общенациональной победы. Так и случилось. В ноябре 2004 года кандидат Широкого Фронта Табаре Васкес, набрав большинство в первом же туре голосования, стал президентом страны.

Победы левых, однако, отражали не только подъем народного движения, но и сдвиг в настроениях местной буржуазии. Именно благодаря переменам, происходившим в среде элит, переход власти в руки левых сил давался столь легко. А сами левые политики увлечённо искали «новый национальный консенсус», налаживая отношения с предпринимателями и демонстрируя свою умеренность.

Кризис неолиберального курса был столь очевиден, что спровоцировал раскол в латиноамериканских элитах. Одна часть, стиснув зубы, готова была, во что бы то ни стало продолжать неолиберальный курс, презрительно игнорируя явное возмущение народа. Другая часть, напротив, искала пути компромисса с собственным обществом, надеясь тем самым сохранить основные «достижения» неолиберальной эпохи.

Сдвиги, произошедшие в рядах латиноамериканской буржуазии, хорошо сформулировал аргентинский экономист Клаудио Кац: «Бизнесмены и банкиры, выигравшие от дерегулирования, теперь резко изменили свои взгляды и стали выступать за государственное вмешательство. Представителей тех секторов экономики, которые особенно пострадали от катастрофической политики 1990-х годов, в первую очередь требовали государственных субсидий и ограничения иностранной конкуренции». Впрочем, продолжает он, этот новый блок финансистов, промышленников и магнатов агроэкспорта отнюдь не тождествен прежней национальной буржуазии 1960-х годов. «Они укрепили свои связи с международными финансовыми рынками (как получатели кредитов, государственных субсидий), они получали больше дохода от экспорта, чем от работы на внутренний рынок, они инвестировали крупные капиталы за рубежом. Однако подобная транснационализация не оторвала их от местных корней. Правящие классы по-преЖнему имели серьезные деловые интересы внутри родного региона, конкурируя с иностранными корпорациями. Именно они оказали решающую поддержку новым правительствам, и именно они систематически толкали их вправо»347.

Эта тенденция была заметна не только в Аргентине и Бразилии, где левые правительства всячески демонстрировали свою умеренность и лояльность по отношению к капитализму, но и даже в Венесуэле на фоне острого конфликта президента Уго Чавеса с Соединенными Штатами и транснациональными корпорациями. Пресса отмечала, что многие местные предприниматели также «поддерживают протекционистские меры».348

Левые правительства, пришедшие к власти в Аргентине, Бразилии и Уругвае, отнюдь не обещали изменить экономическую систему, ввести социализм или совершить революцию. Они шли к власти под реформистскими лозунгами. Но даже реформистская программа требует определенной решимости и последовательности. Если Киршнер, пользуясь ситуацией финансового краха Аргентины, сумел покончить с диктатом Международного валютного фонда, то Лула, придя к власти, первым делом отправился в Давос на встречу с представителями мирового неолиберального истеблишмента — объяснять им, что бояться нечего.

Во внешней политике Бразилия несколько дистанцировалась от Соединенных Штатов, сближаясь с Европейским Союзом, Китаем и Индией. Администрация Лулы демонстрировала заинтересованность в развитии латиноамериканской интеграции, находя в этом поддержку у соседей — Киршнера и Чавеса. Главным успехом латиноамериканских левых правительств можно считать срыв в ноябре 2005 года попытки Вашингтона навязать континенту соглашение об Американской зоне свободной торговли (ALCA). На встрече глав государств Америки против соглашения единодушно выступили лидеры Бразилии, Уругвая, Аргентины и Венесуэлы. Однако их антиимпериалистические позиции получили поддержку значительной части местного предпринимательского класса, опасавшегося конкуренции и поглощения со стороны североамериканских транснациональных корпораций.

Напротив, надежды тех, кто ожидал, что приход к власти ПТ приведет к переменам во внутренней политике Бразилии, быстро рухнули. Обещанная аграрная реформа почти не про-

І двигалась. Движение безземельных крестьян (MST), связанное ' с партией Лулы, предпринимало еще до прихода к власти ле- I вых захваты пустующих помещичьих земель. Крестьяне надея- f лись, что победа левого президента приведет к тому, что создан- | ные на этих землях кооперативы будут легализованы и получат і поддержу. Однако новая власть, оставалась так же равнодуш- г на к ним, как и прежняя. Широко разрекламированная прези- | дентом программа борьбы против голода (Fame Zero) в значи- [ тельной мере осталась на бумаге, поскольку правительство не [ выделило на ее проведение достаточных ресурсов. При этом ( администрация Лулы делала все возможное, чтобы блокиро- ! вать рост заработной платы, который мог, в соответствии с дог- j мами неолиберальных теоретиков, помешать наметившемуся | подъему экономики. Особые старания новая власть прилага- | ла для проведения пенсионной реформы, направленной про- | тив «привилегий» государственных служащих. Как и в запад- ? ных странах, лозунг борьбы с «привилегиями» скрывал полити- L ку, направленную на то, чтобы, отняв часть с большим трудом *

завоеванных прав у трудящихся общественного сектора, осла- [ бить позиции профсоюзов, опустить общий уровень социаль- I ных гарантий и тем самым оказать давление на рынок труда. Другая задача этой реформы состояла в том, чтобы стратегически ослабить государственный сектор как таковой, подорвать его возможность привлекать квалифицированных специалистов и понизить его конкурентоспособность по отношению к частным корпорациям.

Как и всюду, подобные меры вызвали дружное сопротивление профсоюзов, причем, вопреки расчетам власти, трудящиеся частного сектора прекрасно поняли, что скрывается за борьбой против «привилегий», выступив единым фронтом с коллегами из государственных структур.

Рядовые члены партии и активисты профсоюзов сопротивлялись политике «своего» президента. Лула и его окружение отвечали массовыми чистками в партии, исключая всех тех, кто выступал против их линии. ПТ, гордившаяся своей внутренней : демократией, в считаные месяцы превратилась во вполне управляемую авторитарную структуру. Многие выходили из партии добровольно. Среди разочарованных активистов сокращение

ПТ теперь расшифровывалось не как Partido dos Trabalhadores (Партия трудящихся), а как Partido dos Traidores (партия предателей). J

После разгрома внутрипартийной оппозиции основные усилия правящей группы были перенесены на борьбу внутри профсоюзов. Используя бюрократические механизмы, администрация президента сумела поставить лояльных людей на ключевые посты и удалить недовольных. «Администрация Лулы уничтожила ПТ и теперь уничтожает CUT», — грустно констатировал уругвайский журнал «Agenda Radical»349. Ирония истории состояла в том, что и партия, и профцентр исторически были многим обязаны Луле. Будучи харизматическим лидером, он сумел сплотить вокруг себя людей, укрепить их веру в собственные силы, в возможность добиться перемен. Теперь его харизма служила противоположной цели. Доверие к лидеру подрывало способность движения к самостоятельным действиям, его годами накопленный авторитет использовался для того, чтобы демобилизовать массы, парализовать их способность к действию.

Муниципальные выборы 2004 года оказались сравйитель- но успешными для Лулы, но одновременно и продемонстрировали масштабы возмущения среди его прежних сторонников. ПТ в качестве новой «партий власти» усилила свои позиции в регионах, являвшихся традиционными цитаделями правых, зато проиграла в провинциях, ранее поддерживавших левых. Муниципалитет Порту-Алегри впервые за Много лет перешел в руки противников ПТ.

Затем начались коррупционные скандалы. Левый актив был деморализован и дезориентирован, разделившись на тех, кто все еще пытался вести борьбу за «обновление» и «возрождение» ПТ, и тех, кто, покинув ряды партии, начинал создавать новые организации. Идеи «нового реализма» торжествовали.

Несмотря на разочарование своих сторонников, Лула сумел сохранить популярность в стране, и был повторно избран президентом в октябре 2006 года. В конечном счете, его администрация была не лучше, но и не хуже предыдущих буржуазных I администраций. Партия трудящихся пережила раскол. Порвав- I шее с Лулой левое крыло во главе с сенатором Элоизой Эленой | (Heloisa Helena) сформировало Партию социализма и свободы I (Partido Socialismo е Liberdade — P-SOL) в июне 2004 года, г Приход к власти Лулы сопровождался постепенным пово-

t ротом к более консервативному курсу администрации Киршне- I ра в Аргентине. В Уругвае не дошло до столь резкого конфликта I между левыми и новой властью, как в Бразилии, но разочаро- I вание среди сторонников Широкого Фронта быстро нараста- | ло. Левые обвиняли президента Васкеса в некомпетентности, ? писали про «прогрессизм без прогресса» и «континуизм»1. По- | следнее трудно переводимое на русский язык слово появилось І в латиноамериканском политическом жаргоне, чтобы обозна- | чить политику левых правительств, которая во всем продолжа- I ет политику их правых предшественников — «продолжательст- I во». В свою очередь, лидеры Широкого Фронта оправдывались, | как отмечает Клаудио Кац, тем, что «маленькая страна ничего І не может сделать в одиночку». По их логике, иронизирует Кац, | следует, что «прогрессивная политика возможна только в боль- | ших странах»2. ?

В другой маленькой стране — Эквадоре — конфликт меж-

| ду Лусио Гутьерресом и первоначально поддерживавшими его ; социальными движениями привел к краху президента. Попыт- Ї ка ввести чрезвычайное положение в стране не удалась. В ре- jr зультате народных выступлений Гутьеррес вынужден был по- I кинуть свой пост, его сменил Альфредо Паласио, пообещавший, ?? под давлением социальных движений, пересмотреть Конститу- | цию, вынести на референдум вопрос о закрытии американской | военной базы и т.д. Однако заявления президента были пре- | имущественно риторическими, тем более что реальной власти і у него было немного. На практике реализация неолиберально; го курса была парализована сопротивлением низов.

Было бы несправедливо обвинять Лулу и его соратников ? (а тем более Гутьерреса) в «реформизме» и «оппортунизме».

I

| 1 Convicciones guevaristas. 2005. Setiembre/Octubre. № 3. P. 2.

t‘ 2 International Socialism.2005. Nr. 107. P. 149.

Скорее это можно было бы считать для них лестными эпитетами. Они не обещали революции и социализма и в этом отношении никого не обманывали. Проблема не в том, что Лула и его коллеги по власти выступили в качестве реформистов, а в том, что и реформистами они не являются.

Как и в случае со Шредером и Блэром, правительственная практика Лулы находится просто уже за гранью левой политики, принадлежит к сфере буржуазного, неолиберального администрирования. Другое дело, что подобное управление для определенных кругов правящего класса оказывалось -г по крайней мере на какое-то время — удобнее, чем господство либеральной партии. Лула сумел сделать то, чего ни один правый политик в Бразилии сделать не сумел, — дезорганизовать, деморализовать и, по существу, разгромить левое движение в стране.

«Новый реализм» торжествовал во всей своей красе. Напрашивался вопрос о том, возможен ли вообще левый политический эксперимент в реальных условиях Латинской Америки начала XXI века? Существует ли перспектива общественных перемен, или любая попытка взять власть заканчивается лишь коррумпированием тех, кто оказался на вершине государственной пирамиды?

К счастью, ответ на этот вопрос можно искать не только в опыте бразильской «партии предателей», но и в событиях, разворачивавшихся в то же самое время в соседней Венесуэле.

Революция возможна: Венесуэла

Как отмечал аргентинский марксист Атилио Борон, боли- варианская революция в Венесуэле представляет собой «очень важный и сложный политический эксперимент» (laboratorio politico), явно выходящий за рамки того, с чем приходилось иметь дело прежде350. Левые политические партии не только не сыграли решающей роли в происходящих переменах, но зачастую и создавали для них препятствия. Они отстраненно крити- f

І ковали Чавеса за недостаток радикализма, предпочитая оста- I ваться в стороне от реальных событий. Различные группировки | вели ожесточенную сектантскую борьбу между собой, а некото- ? рые представители левых даже оказались в лагере буржуазной | оппозиции. Точно так же массовые социальные движения, на | которые радикальными теоретиками возлагались столь боль- I шие надежды, оказались неспособны изменить общество там, ?

где не было организованной политической воли.

Сравнение опыта Бразилии и Венесуэлы показывает, на- I сколько не соответствующими действительности оказались | идеологические стереотипы левых. В Бразилии все развивалось. | в строгом соответствии с господствующими теоретическими | шаблонами: здесь была мощная Партия трудящихся, опйраю- I щаяся на рабочий класс и провозглашающая социалистическую с программу, причем в ней действовало влиятельное марксист- | ское крыло. Здесь же наблюдался впечатляющий рост социаль- | ных движений, находящихся в сложных, как принято было го- I ворить, «диалектических» отношениях с партией. Бразильские г левые поддерживали тесный контакт с международным «анти' глобалистским движением», с другими революционными пар- I тиями Латинской Америки. Тем не менее после прихода к вла- [ сти Партии трудящихся в 2002 году новая администрация пред: ложила обществу не что иное, как латиноамериканскую версию •

«третьего пути» Блэра и Шредера. Причем массовые социаль- | ные движения, в свою очередь, не только не смогли добиться изменения курса, но и сами оказались в кризисе. Знаменитый левый муниципалитет в Порту- Алегри, прославившийся своими радикальными экспериментами в области демократии участия, потерпел поражение на выборах именно после того, как ПТ укрепила свои позиции в качестве партии власти на национальном уровне. Как отмечает тот же Борон, потерпел круше- I ние тезис о том, что «слабость партии» может быть компенси- I рована «силой активизма снизу». В конечном итоге, продолжа- І ет он, получилось как раз наоборот: «Партийная организация І продемонстрировала свою организационную силу на фоне сла- І бости или отсутствия социальных импульсов снизу»351. а

•і

I

•

Между тем в Венесуэле все развивалось прямо противопо- ] ложным образом. Полковник Уго Чавес неизбежно вызывал у | левых подозрения — он не был ни выходцем из рабочего дви- : жения, ни представителем марксистской интеллигенции. Буду- | чи популистом, он говорил о наследии Симона Боливара вместо 1 того, чтобы цитировать Ленина, Кастро или Троцкого (сближе- і ние Чавеса С'Каетро происходило уже в процессе революции, а I Троцкого он прочитал лишь в 2004 году, в самолете, возвраща- 1 ясь после официального визита в Москву). Левые всегда относились к популистам с недоверием, видя в них представителей і буржуазного реформизма, эксплуатирующих прогрессивную | риторику и отвлекающих массы от классовой борьбы с помо* щью социальных программ. Причем в отличие от практики со- | циал-демократии, популистские социальные реформы прово- ) дятся сверху, представая в массовом сознании не результатом ’ борьбы организованных рабочих за свои права, а «даром» на- < родолюбивого правителя. j

На первый взгляд (и на первых порах) все это могло отно- ! ситься и к Чавесу. После победы харизматического полковни- \ ка на выборах массовому движению в революционной болива- I рианской Венесуэле отводилась важная, но не самостоятельная ? роль силы, поддерживающей и защищающей президента. Левые і политические партии в процессе революции распались1. Мае- ; совые социальные движения, напротив, получили развитие, но j инициатива исходила не от них. j

Тем не менее развитие революционного процесса в Вене- , суэле привело к переменам, далеко выходящим за рамки обыч- \ ных популистских реформ, а участие масс в принятии решений 1 неуклонно возрастало. И дело здесь не только в уникальной ’ личности Уго Чавеса, не вписывающейся в привычные пред- j ставлення о латиноамериканском популистском лидере, но и ] в общей политической динамике эпохи глобализации. В отли- ;

чиє от 1940—1960-х годов, когда можно было провести доста- \

і ^

1 Основными партиями «исторической левой» в Венесуэле были MAS (Движение к социализму — Movimiento al Socialismo) и Causa R. В преддве- З рии революции их позиции были достаточно сильны, Causa R даже овладела - муниципалитетом Каракаса. Однако с началом революционных событий обе ? партии раскололись на сторонников и противников Чавеса.

398 j

і

-і

f точно серьезные социальные реформы, не вступая в жесткую [ конфронтацию с капитализмом, реальность 1990-х и 2000-х го- I дов такого шанса не оставляет. Любая сколько-нибудь после- | довательная политика, направленная на перераспределение ре- I сурсов и власти в пользу трудящихся, приводит к немедленной ; конфронтации со всей системой глобальных неолиберальных \ институтов, причем подавляющая часть буржуазного класса, I включая его «прогрессивные» слои, немедленно консолидиру- ; ется на самых реакционных позициях. Именно поэтому, осоз- { навая масштабы реальной угрозы и серьезность политических | проблем, резко «подают назад» реформистские политики типа >

Игнасио Лулы да Сильвы и его коллег из бразильской Партии I трудящихся. В такой ситуации очень много зависит от воли к I действию и от искусства политической тактики, позволяющего [ даже в крайне неблагоприятной обстановке находить приемле- I мые решения. Чавес показал себя крайне слабым политическим [ тактиком, зато воля к переменам у него была. Парадоксаль- г ным образом именно сочетание этих двух факторов — наряду [? с общим настроем венесуэльского и латиноамериканского общества на решительный разрыв с неолиберализмом — привело к нарастающей радикализации революционного процесса, р Слабость Чавеса как политика сделала из него революционе- Ї ра. Как и положено офицеру-десантнику, сталкиваясь с препят- Ц ствием, Чавес не прибегал к сложным тактическим маневрам | (которые могли бы прийти в голову более изощренному по- f литику ленинской школы), а решительно шел на прорыв. По- I литический риск резко увеличивался, но вместе с ним росла и І массовая поддержка.

4

I Организующим элементом революции в Венесуэле высту- | пили (по крайней мере, на первых порах) не политические ор- [ ганизации, а среднее и нижнее звено армии. Как отмечал сам \ Чавес, по мере того, как развертывалась борьба, происходила и радикализация младшего офицерства, причем этот процесс «не | только охватывал все большее число людей, но и становился I все интенсивнее»352.

Политику Чавеса часто называют нефтяным популизмом. На этом настаивают как либеральные критики революции, так и часть ультралевых, предпочитающих стоять в стороне от реального революционного процесса. Оппозиционная газета «Е1 Nacional» писала про «безумные фантазии и бред величия», порожденные успехами нефтяной промышленности Венесуэлы1.

Идеология боливарианской революции на практике оказалась, по словам одного из ее участников, «синтезом целого ряда 1 идеологий — критического марксизма* теологии освобождения, национально-освободительного движения черного населения, индейских движений, революционной традиции Боливара, социальных протестов и т.д.»2

Политический кризис в Венесуэле начался в 1989 году, ко- j гда население столицы ответило на повышение транспортных j цен массовыми бунтами. Эти выступления были жестоко по- \ давлены, но среди военных, которые были возмущены ИСПОЛЬ- j зованием армии против народа, зародился заговор.

В 1992 году Чавес предпринял неудачную попытку перево- ' рота и был брошен в тюрьму. Это сделало его народным геро- 5 ем. Сразу же после освобождения в 1994 году он создал поли- і тическую организацию MR 200. В декабре 1998 года Чавес был і избран президентом республики, набрав 56,24% голосов.

На первых порах курс новой власти был достаточно уме- j ренным, но даже относительно скромные шаги, направленные на удовлетворение требований масс, вызвали яростное сопро- : тивление олигархии.

Венесуэла, страна, обладающая богатыми нефтяными за- ) пасами, вполне могла позволить себе серьезные социальные программы. Администрация Чавеса начала борьбу с неграмотностью и нищетой, предприняла меры для создания новых рабочих мест, ввела бесплатные завтраки для детей в школах. Однако для того, чтобы финансировать подобные меры, требовалось навести порядок в нефтяном секторе.

Венесуэльская нефть находилась в руках компании PDVSA, і которая формально принадлежала государству. На практике 1

El Nacional. 26.07.2005. 2

International Socialism. 2005. Nr. 106.P. 136

\

і

•1

компания находилась в руках коррумпированного менеджмента, тесно связанного с местной олигархией и транснациональными корпорациями. Средства PDVSA безжалостно разворовывались и уводились на сторону через посреднические фирмы и «деловых партнеров», которые получали щедрые контракты, оплаченные столь же щедрыми «откатами».

Когда Чавес попытался добиться прозрачности в управлении компании и восстановить над ней государственный контроль, менеджмент вместе с карманными профсоюзами ответил систематическим саботажем. Пиком противостояния стала попытка государственного переворота в 2002 году. Чавес был схвачен и вывезен из президентского дворца, но переворот был сорван массовыми народными выступлениями и позицией низших чинов армии, поддержавших законного президента. Чавес с триумфом вернулся в Каракас.

Попытка переворота привела лишь к радикализация революционного процесса. Борьба вокруг PDVSA завершилась поражением менеджмента. Компания была реорганизована. В качестве альтернативы правой Конфедерации трудящихся Венесуэлы (CTV) были созданы новые профсоюзы — Национальный союз трудящихся (UNT). Началась аграрная реформа. На конфискованных помещичьих землях создавались кооперативы. Реформирована была и система образования — она стала гораздо более открытой для выходцев из низов общества.

Расширялся и общественный сектор. Правительство Чавеса не проводило повальной национализации, но к государству отходили предприятия, хозяева которых сворачивали производство. К государству отошел целый ряд предприятий пищевой промышленности, что позволило не только создать рабочие места, но и обеспечить производство дешевых продуктов, резко улучшив рацион населения. Небольшие фабрики, перейдя в общественный сектор, оказывались под непосредственным контролем местных общин: основным принципом должна быть «скорее солидарность, чем потребление»353. Правительство подчеркивало, что прежним владельцам предоставлялось право на

компенсацию и все экспроприации проводились в рамках существующего законодательства.

В результате проводимых мер уровень жизни населения рос. Число людей, находившихся за чертой бедности, составляло 18% в 2004 году, а в 2005 году сократилось до 10,1%. Безработица снизилась за тот же период с 14% до 11,5%.' Разумеется, эта положительная динамика стала возможна благодаря общемировому росту цен на нефть, который, в свою очередь, стимулировал подъем экономики Венесуэлы, Однако в других нефтяных странах столь заметного сдвига не было — в России, например, на фоне не менее впечатляющего роста особых социальных достижений не наблюдалось. Напротив, правитель- ? ство разворачивало наступление на систему здравоохранения и остатки социальных гарантий. Как отмечал австралийский еженедельник «Green Left Weekly», социальный прогресс, достигнутый Венесуэлой, был результатом «сочетания 17% эконо- ; мического роста в 2004 году с экономической политикой, про- ; водимой правительством»354.

і

От популизма — к социализму І

«В Венесуэле нет ни массовых казней, ни концентрацион- 1

ных лагерей, — признавался противник Чевеса Хавьер Корра- 1

лес. — Гражданское общество здесь не исчезло, как это случи-. лось на Кубе после революции 1959 года. Здесь нет систематического государственного террора, как в Аргентине и Чили в 1970-х. Здесь начисто отсутствует репрессивная бюрократиче- :

ская машина, которая активно вмешивалась в жизнь граждан \

в странах Варшавского Договора. Действительно, в Венесуэле !

все еще существуют активная и громко заявляющая о себе оппозиция, выборы, дерзкая пресса, а также энергичное и орга-

низованное гражданское общество». И тем не менее, неожиданно заключает автор, это диктатура — только «нового типа»355. Ее опасность именно в том и состоит, что вместо того, чтобы ограничивать права граждан, она дает большинству населения возможность участвовать в политике. Это как раз и есть порочная, антидемократичная практика: вместо того, чтобы опираться на либеральную элиту и средние слои, власть опирается на массы бедняков! Неудивительно, что, пользуясь поддержкой этой огромной массы людей, Чавес может оставаться у власти, никак не ограничивая политическую свободу.

Венесуэла получила новую «боливарианскую» конституцию, провозглашавшую демократию участия в качестве основного принципа государственной жизни. На практике большая часть ключевых решений принималась лично президентом и его ближайшим окружением. Однако демократические свободы в стране соблюдались неукоснительно. Не было ни одного политического заключенного. Оппозиционные партии действовали открыто — характерно, что главным инструментом олигархии в борьбе против Чавеса выступала партия Демократическое действие (Ассібп Democratica), формально считавшаяся социал-демократической. Выступили против боливарианской власти и некоторые ультралевые секты, обвинившие Чавеса в недостатке революционности и на этом основании присоединившиеся к правой оппозиции. Эфир был полон передачами частных телевизионных каналов, настроенных резко враждебно по отношению к президенту, а либеральная пресса ежедневно выбрасывала на читателя очередные потоки антиправительственной пропаганды. Все это, однако, не возымело ни малейшего действия. Больше того, именно полная терпимость (а зачастую и безразличие) к критике делали режим Чавеса практически неуязвимым. Несмотря на постоянные попытки госдепартамента США и идеологов оппозиции, предъявить ему что-либо серьезное в плане нарушения прав человека не удавалось. Этим «бо- ливарианская» Венесуэла резко отличалась не только от Кубы Фиделя Кастро, но и от Никарагуа времен сандинистской ре волюции (сандинисты, находясь у власти, отличались крайней непоследовательностью в вопросах свободы печати: цензуру то вводили, то вновь отменяли).

С другой стороны, в отличие от президента Альенде в Чили 1970—1973 годов, который действовал исключительно в рамках традиционных политических институтов, администрация Чавеса трансформировала государство, создавала новые структуры. А поддержка нижних чинов армии сыграла решающую роль в срыве государствейного переворота 2002 года. Можно сказать, что венесуэльская революция сумела извлечь уроки из трагического опыта Чили,

В 2004 году оппозиция инициировала — в соответствии с нормами новой боливарианской конституции — референдум об отзыве президента, но потерпела сокрушительное поражение. Самым неприятным итогом для противников режима было то, что они не смогли обвинить власти в подтасовке итогов голосования — западные наблюдатели единодушно отмечали, что венесуэльский механизм подсчета голосов практически исключает возможность фальсификации. Чавес закрепил успех в августе 2005 года, выиграв муниципальные выборы. Сторонники президента, объединенные в «Движение за V республику» (Е1 Movimiento V Republica) набрали 58% голосов. При поддержке других левых групп они взяли под контроль большую часть провинциальных и городских администраций. Особенно ценным трофеем был муниципалитет Каракаса, который раньше находился в руках оппозиции. «Демократическое действие» получило 18% В декабре 2006 года Чавес был с триумфом переизбран на пост президента республики. Он набрал 61% голосов. Кандидат оппозиции Мануэль Росалес получил почти 39%. Вопреки ожиданиям администрации США, венесуэльская оппозиция признала подсчет голосов честным и смирилась со своим поражением.

На волне успеха Чавес обратился к своим сторонникам с призывом создать Объединенную социалистическую партию. Политический процесс в республике должен опираться не только на волю и решимость лидера, но и на общественные институты, на демократические организации масс.

Революционная власть в Венесуэле, пишет в своем репортаже из Каракаса украинский журналист Андрей Манчук, «действует медленно, но наверняка, подчас вызывая восхищение своих противников». Она избегает непродуманного радикализма, но не останавливается перед препятствиями. «Эта власть сумела подавить яростное сопротивление буржуазии, не прибегнув к кровопролитию и не дав, таким образом, повода к вооруженной агрессии против страны и ее международной изоляции. Но при этом и не сдала своих позиций — в отличие от сандинистов...»356

Радикализация революционного процесса, начавшаяся после 2002 года, не могла не повлиять на его идеологию. Болива- рианские популистские лозунги стали сменяться традицион-. ной левой лексикой. Противостояние с Вашингтоном и местной олигархией привело Чавеса к выводу, что «единственный способ преодолеть бедность — это социализм»357. Официальной идеологией революционного процесса теперь провозглашались не только идеи Симона Боливара, но и «социализм XXI века». В правительственных документах содержались недвусмысленные обещания «формировать собственную модель развития, новую модель перехода от капитализма к социализму»358.

Экономическая политика становилась более радикальной, продолжались национализации, которые затронули теперь целый ряд секторов, включая электрические сети и телекоммуникации. Социальные программы обеспечивали доступ большинства населения к образованию и здравоохранению, к дешевой пище и достойным человека условиям жизни. «Однако, — писал “Green Left Weekly”, — революция в Венесуэле не только решает экономические и социальные вопросы. Создаются структуры, через которые становится возможным участие народа в принятии решений, в том числе это и структуры объединенной

социалистической партии. Их задача обеспечить переход реальной власти из рук элиты к рабочему классу и беднякам»359. На предприятиях укреплялись позиции профсоюзов, которые требовали участия в принятии решений. Государственный алюминиевый завод Alcasa превратился, по словам английского журналиста, «в одну из основных лабораторий, где отрабатывается участие в управлении»360.

Показательно, что правительство не имело готовой модели участия рабочих в управлении производством, не пыталось внедрить ее сверху. На разных предприятиях складывалась разная ситуация, в значительной мере отражающая локальное соотношение сил. «Рабочий контроль невозможно ввести декретом», объяснял профсоюзный лидер Освальдо Леон. «Он должен быть организован снизу, и развиваться будет постепенно»361.

Среди европейских левых, как замечал радикальный не- |

мецкий журнал «Wildcat», возникла «мода на Венесуэлу» (der j

Hype um Venezuela)362. Андрей Манчук видит в Чавесе «неожи- |

данную надежду учения Маркса и Ленина»363. Австралийский j

журнал «Links» писал, что в Венесуэле мы видим «зарождаю- і

щееся рабоче-крестьянское государство» (an embryonic workers |

and peasants state)364. .]

На практике, однако, восторги западных левых оказыва- <

лись порой так же преувеличены, как и их первоначальный j

скептицизм. Если на первых порах значение боливарианско- ’

„ го процесса в Венесуэле недооценивали, то теперь его склон- і

ны были преувеличивать. Главной проблемой революции оста- •;

вался старый бюрократический аппарат, который не имел ни- :

чего общего не только с «рабоче-крестьянским государством», j

но даже с европейскими представлениями о касте добросове- 1

стных и эффективных чиновников. Несмотря на борьбу с кор- 1

рупцией, бюрократия оставалась привилегированным сослови- | ем, неэффективным, основывавшимся на личных связях, абсолютно безразличным, а порой и враждебным по отношению к революционному процессу и вовлеченным в него массам. Социальные программы новой власти осуществлялись этим аппаратом в духе традиционного патернализма, а разговоры о «демократии участия» теряли всякий смысл в лабиринтах государственной машины.

В конечном счете, перспективы боливарИанского режима неотделимы от перспектив развития левых сил в Латинской Америке и в мире. Это прекрасно понял Чавес, начавший после 2002 года прилагать немалые усилия для поддержки радикальных движений по всему континенту. Если революционная Венесуэла останется изолированной, то поражение или бюрократическое вырождение революции неизбежно. Лучшее, на что можно надеяться при подобном развитии событий, это «реформистское отступление» революционного режима, которое позволит закрепить некоторые его социальные завоевания. Однако положение дел в Латинской Америке дает основания надеяться на иной ход событий. Моральное банкротство официальных «левых» в Бразилии и других странах не привело к параличу массовых движений. Протест против предательства политических лидеров может стать новой мобилизующей силой. Солидарность с Венесуэлой и Чавесом стала мощным стимулом для развития радикальных движений в Аргентине, Бразилии, Уругвае и других странах.

Красный пояс Латинской Америки

Венесуэла была не единственной страной континента, где всерьез развернулась борьба за власть. Очередным ударом по старому порядку оказались выборы в Боливии. 18 декабря 2005 года Эво Моралес стал первым в истории Латинской Америки индейцем, избранным главой государства. Программа Моралеса предусматривала национализацию газовой отрасли, легализацию производства коки и тесное сотрудничество с Венесуэлой. 1

Начиная с 1993 года, Боливия, как и другие латиноамери- J канские страны, была полигоном неолиберальных эксперимен- I тов. Приватизация горнорудной промышленности, составляв- | шей основу экономики, привела к массовому закрытию шахт, | катастрофической безработице и возвращению в деревню ты- • СЯЧ горняков, которые просто не МОГЛИ прокормить себя В ГО- I родах. Вместе с шахтерами в сельскую местность пришли и тра- | диции классовой борьбы, соединившиеся с формировавшейся і на протяжении столетий индейской культурой сопротивления. 1 В 2000 году решение правительство о приватизации воды при- ' вело к настоящему народному восстанию. Центром сопротив- I ления стал городок Кочабамба. Так что в историю страны эти | события вошли как «водяная война Кочабамбы». |

Население блокировало дороги и отказывалось повино- J ватъся представителям властей. Правительство использовало і войска и полицию, которые не колеблясь применяли оружие. І 6

человек были убиты, 175 ранены. Подавить сопротивление \ не удалось, 10 апреля 2001 года водные ресурсы республики | были деприватизированы. Транснациональная компания Bechtel 1 Corporation пыталась получить компенсацию за утраченную I собственность, но после многочисленных протестов по всему I миру вынуждена была уступить. J

С этого момента Боливия жила в условиях перманентно- | го политического кризиса. Массовые демонстрации сменялись | забастовками, стачки перемежались с уличными протестами. | Бастовала даже полиция, а военных, направленных на подав- 1 ление стачки, травили слезоточивым газом. Президенты теря- ] ли власть один за другим. 1

Еще в 1995 году профсоюзный лидер Эво Моралес создал в | Боливии Движение к социализму (MAS) по образцу аналогич- | ных партий, которые уже существовали в Ваенесуэле и Арген- 1 тине. По мере углубления политического кризиса усиливались | и позиции Моралеса* MAS превратилась в крупнейшую парла- 3 ментскую партию, выразителя требований народного движения. 1 Моралеса постоянно критиковали за умеренность, склонность | к компромиссам и непоследовательность. По мнению радикаль- 1 ных левых, Моралес был политиком «с антиимпериалистиче- \ ской риторикой», но не имевшим программы, которая могла бы | I

\

I

I «покончить с колониальными капиталистическими отношениями, с угнетением и подавлением народа»365.

I Однако, находясь под постоянным давлением снизу, он ма- | неврировал, менял позиции сдвигаясь влево. Массовые движе- I ния требовали более радикальных мер в духе венесуэльской ре- ? волюции, буржуазия требовала не допустить социалистических | экспериментов, а собственные сторонники настаивали на про- | должении левого курса при одновременном поддержании по- І литической стабильности.

t Победа Моралеса привела к национализации газовой про -

мышленности. По иронии судьбы, основным противником, с ко- [' торым пришлось бороться, была бразильская государственная і корпорация Petrobras. Центром оппозиции по отношению к но- | вой власти стала богатая ресурсами провинция Санта Крус, где | олигархия могла опереться на поддержку части населения, опа- | савшегося, что его жизненный уровень пострадает из-за пере- I распределения ресурсов в пользу более бедных регионов стра- I ны. Несмотря на неустойчивость и непоследовательность сво- | его курса, администрация Моралеса сохраняла поддержку масс, I неуверенно, но все же продвигаясь вперед. В январе 2007 года I в стране началась аграрная реформа, вызвавшая яростное со- I противление олигархии. И хотя над страной нависла угроза гра- | жданской войны, под давлением масс правительство Моралеса I продолжало политику перераспределения земли. Сам Моралес і сохранял спокойствие истинного индейского вождя. Как сам | он выразился о себе в третьем лице, «этого маленького индей- i ца не так-то легко будет отодвинуть от власти»2. ?*

| Облегчение для боливийской революцией стала смена вла-

I сти в соседнем Эквадоре. Новый президент Рафаэль Корреа

[ Дельгадо, вступая в должность, пообещал поддержать курс Ча- < веса на «социализм XXI века» и объявил о начале «гражданской с революции», которая «изменит приоритеты развития, выдвинет I на первый план экологические и социальные вопросы, покон- I чит с «извращенной системой», из-за которой 60% из 13 мил- I лионов эквадорцев живут в бедности, а боле трех миллионов

; вынуждены были эмигрировать в поисках работы»3.

і

S 1 Green Left Weekly, 7.12.2005. 2

Ibid., 31.01.2007.

І 3 Ibid., 24.01.2007.

k Политический кризис разразился в 2006 году и в Мексике, где кандидат умеренных левых Лопес Обрадор заявил о победе на выборах. Официальным победителем был объявлен Фелипе Кальдерон, представлявший правящую ПАН. Партия революционной демократии не смирилась с результатами. Требуя пересчета гойосой, ота вывела сотни тысяч людей на улицы. Но ; на сей раз Правящий класс проявил жесткость. Пересчет голосов был проведен лишь частично, чтобы подтвердить победу Кальдерона; А власть оказалась достаточно тверда.

Возглавляемая Обрадором ПРД явно не горела желанием проводить радикальную политику, ориентируясь скорее на опыт Лулы и Киршнера, нежели на Чавеса и Моралеса. Партия Обра- дора находилась в остром конфликте с сапатистами и не скры- j вала намерения сохранить «преемственность» по отношению j к экономической политике прежних режимов. Однако мексиканские элиты и стоящая за ними администрация США, предпочитали не рисковать. Ставки были слишком высоки. А политический кризис в стране не дошел еще до той стадии, когда - власть падает сама собой.

Опыт Венесуэлы и Боливии (а «от обратного» — также и Мексики) показывает, что в современных условиях нет и не может быть иной перспективы для честной реформистской по- j литики, кроме перерастания в революционную борьбу. В этом j смысле тезисы «Переходной программы» Троцкого оказались \ пророческими. Проблемой является не реформизм, а его отсут- ! ствие. Вернее, отсутствие среди левых классовой политики, на основе которой реформистски настроенные массы могут, вступив в борьбу с правящими классами, превратиться в мощную революционную силу.

• } і