1.1. Дефиниции правого радикализма в политической науке
Представители политической науки при описании феномена, составляющего предмет настоящего исследования, склонны оперировать широким кругом терминов . В их числе, например, «фашизм», «нацизм», «неофашизм», «неонацизм», «правый экстремизм», «правый радикализм». На наш взгляд, употребление первых двух терминов вне исторического контекста сопряжено с рядом трудностей. Во-первых, целый ряд авторов (в частности, Э.Нольте) склонны рассматривать их только в контексте определённой исторической эпохи, а сами праворадикальные организации и группировки обычно серьезно различаются в публичном отношении к национал-социалистическому и фашистскому режимам, обладая при этом общими типическими чертами. Во-вторых, негативная коннотация данных терминов при широком их употреблении способствует утрату ими классификационного значения40 41 42 В рамках законодательного процесса РФ понятие фашизма порой получало правовую интерпретацию . Не менее важной является и дихотомия «радикализм» - «экстремизм». В литературе употребительными являются как термин «правый радикализм» (в частности, И.Барыгин, Ф.Кётце, Г.Китчельт, К.Мадде, С.Пэйн, С.Погорельская и др.), так и «правый экстремизм» (в частности, Е.Круглова, Б.Бойер, М.Голдер, Ж.Ивальди, П.Игнаци, Н.Копси, Д.Джезуит, К.Хазбендс, П.Хэйнсворт и др.). На наш взгляд, предпочительным является использование первого термина. Понятие «экстремизм» в юридической интерпретации зачастую обозначает собой уголовно наказуемые действия или иные незаконные действия43. Таким образом, оперируя данным термином, мы бы в определённой степени предрешали вывод о правовой классификации действий тех или иных лиц или групп. Кроме того, используя понятие «правый радикализм» в качестве общего классификационного признака, мы можем одновременно применять термин «правый экстремизм» в его узко-специальном значении для описания тех лиц и (или) групп, действия которых могут действительно быть квалифицированы в качестве заведомо незаконных или уголовно наказуемых (полувоенные и террористические организации, лица, призывающие к насилию и т.д.) Исходя из вышеизложенного, термин «правый радикализм» представляется нам имеющим большую эвристическую ценность, нежели «правый экстремизм». Генезис понятия «правый радикализм» необходимо рассматривать в общем контексте праволевой дихотомии, сформировавшейся в XIX веке, учитывая, что первоначально термин «радикал» являлся антонимом термина «правый» (консерватор). Этим обуславливается, во- первых, чрезвычайно широкий спектр политических сил, идентифицируемых с понятием «правой» идеологии. Так, по мнению Р.Гриффина, термин «правый радикализм» возник в конце XIX века как идеологически разработанное отвержение парламентского либерализма44. Б.Рассел рассматривает генезис правого радикализма как, с одной стороны, продукт интеллектуального творчества И.-ГФихте, Т.Карлайла, Дж.Мадзини и Ф.Ницше, а с другой - результат коренного изменения положения ряда социальных групп45. Рассматривая период с 1820 по 1920 г, Рассел отмечает изменение баланса сил между буржуазией, пролетариатом, женщин, религиозными и национальными меньшинствами с одной стороны и аристократией, клиром нижней частью среднего класса и мужчинами - с другой46. З.Штернхель видит истоки правого радикализма в работах французского социалиста Ж.Сореля47 48. Действуя формально в рамках марксистской парадигимы, Сорель, тем не менее, предложил альтернативную интерпретацию марксова учения, дополнив экономический детерминизм моралистским видением деградации буржуазного общества. Другими ключевыми постулатами видения Сореля были акцентирования внимания на иррациональных аспектах человеческого поведения, социальный пессимизм, отвергавший «иллюзию прогресса» , а также интерпретация мифа как «выражения воли к действию» и медиума, посредством которого мы понимаем «деятельность, чувства и идеи масс, готовящихся к решительной битве»49. Впоследствии основным предметом внимания Сореля стало политическое насилие, которое рассматривалось им как инструмент модерна, призваный поддержать классовую борьбу и возродить «прежнюю силу» европейских государств50. Первым же организованным и массовым праворадикальным движением, по мнению Штернхеля, являлась «Аксьон франсез», основанная в 1898 г. на волне бурной общественной дискуссии вокруг «дела Дрейфуса». В тот же период, в Германии наблюдается всплеск создания «патриотических обществ» (Nationale Verbande), объединенных националистическими идеями, движимых беспокойством из-за роста социал-демократических сил и опасениями за статус страны как мировой державы, и в конечном итоге приведших к радикализации политического дискурса и расширении базы поддержки правых политиков51. Германский автор Э.Нольте рассматривает «Аксьон франсез» как первую организацию, имевшую фашистские черты, и одновременно наследовавшую традиции прежнего французского контрреволюционного движения52. Поворотным моментом, в значительной степени сформировавшим, как научные парадигмы, так и общественное отношение к проблематике правого радикализма стал межвоенный период, отмеченный построением фашистского режима в Италии, национал- социалистического режима в Германии и целого ряда диктатур правого толка в европейских и южноамериканских странах. В рамках различных исследовательских парадигм были сформулированы различные интерпретации межвоенных фашизмов. Так в рамках феноменологического подхода, получившего выражение, прежде всего, в работах Э.Нольте фашизм понимался как антимодернизм, оппонирующий марксизму с помощью схожей антилиберальной идеологии и практики53. Э.Нольте впервые попытался создать типологию фашизма, построив четырехступенчатую модель классификации фашизмов, где в качестве нижней стадии выступает авторитаризм Пилсудского и Франко, средней - «ранний» и «нормальный» итальянский фашизм, а верхней - тоталитарный национал-социалистический режим Германии. В противоположность данному подходу ряд авторов (в частности, Р.Гриффин54 и Э.Грегор55) выделяют модернистские аспекты межвоенных фашизмов. С точки зрения марксистской парадигмы феномен фашизма получал, прежде всего, классовую интерпретацию. В основе марксистского консенсуса лежало определение, сформулированное Г.Димитровым, и зафиксированное в резолюции XIII пленума исполнительного комитета Коммунистического Интернационала, характеризовавшее фашизм как непосредственную террористическую диктатуру «наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала»56. В соответствии с актуальными требованиями политической борьбы, узус термина «фашизм» в рамках марксистского дискурса расширился вплоть до применения его к социал- демократическим партиям (т.н. «социал-фашизм»). Между тем ещё на стадии своего зарождения этот консесус подвергался сомнению. Так, как отмечает В.Випперман, в начале 1920-х годов К.Цеткин, А.Грамши, П.Тольятти и некоторые другие итальянские авторы «предостерегали от обозначения всех антидемократических и антикоммунистических явлений как фашистских, поскольку при этом стирались специфические черты итальянского фашизма»57, а Г. Димитров подчёркивал, что «никакие общие черты фашизма» не избавляют от обязанности «конкретно изучать и принимать во внимание своеобразие развития фашизма и различных форм фашистских диктатур в отдельных странах на различных этапах»58 В неомарксистских работах интерпретация фашизма зачастую переплеталась с его трактовкой в рамках парадигмы тоталитаризма59 60. Своеобразную «классовую» интерпретацию феномен фашизма получает в работах С.М.Липсета, где выделяется классовый аспект авторитарного политического поведения, что позволяет рассматривать его как «авторитаризм среднего 60 класса» . В рамках парадигмы тоталитаризма фашизм рассматриваются как частный случай политического режима, стремящегося к установлению тотального контроля над общественной и частной жизнью граждан. Авторов, оперирующих в рамках данной парадигмы, можно условно поделить на тех, кто рассматривает тоталитаризм, в первую очередь, в контексте отношений политической власти и тех, кто проецирует его на уровень отношений общества и индивида. К числу первых можно отнести, в частности, Х.Линца61, З.Бжезински62, К.Фридриха63, Р.Арона64 и Л.Шапиро65. К числу вторых могут быть отнесены, прежде всего, Х.Арендт и В.Райх. Х.Арендт выделяет66 психологические аспекты тоталитарного общества, а именно иррационализм, наличие образа врага, приверженность концепции одномерного мира, понимаемого через универсальную идею. В.Райх находит истоки тоталитаризма на уровне индивида, оперируя инструментами фрейдистской психологии. В своей работе «Психология масс и фашизм» он характеризует фашизм как «сплав мятежных эмоций и реакционных социальных идей». Фашистская ментальность понимается Райхом как ментальность "маленького человека", порабощенного, стремящегося к власти и в то же время протестующего». Фрейдистские мотивы в определении психологических корней тоталитаризма также прослеживаются в работе Т.Адорно, Э.Френкель-Брюнсвика, Д.Левинсона и Н.Сэнфорда «Авторитарная личность»67. Фашизм здесь рассматривался сквозь диалектическую связь между Просвещением и доминированием, своего рода организованный регресс от рационализированного общества к миру магии, где дозволяется симуляционная версия подражательного поведения . В этой связи необходимо также выделить работы отечественного автора К.С.Гаджиева. В своих работах он, в частности, отмечает в качестве характерной черты тоталитарной идеологии «чёрно-белое» видение мира, где ценность индивида определяется его преданностью идее, а «чужие» несут ответственность за его неудачи69. Парадигима тоталитаризма, несмотря на ценные заключения о природе ряда элементов политической культуры, неизбежно приводит к определенному «размыванию» самих дефиниций правого радикализма, так как фокусируется преимущественно на «операционной» составляющей идеологии в противовес её идентичности. Разноголосие в оценках межвоенного фашизма привело к актуализации вопроса о формировании консенсусной дефиниции фашистского «минимума». РГриффин отмечает70 складывание консенсуса, в рамках которого генерический фашизм рассматривается как революционная форма популистского национализма, появившаяся в межвоенный период, когда многим в европеизированном мире казалось, что системный кризис охватывает не только национальную жизнь, но и цивилизацию в целом. «Фашистский минимум», по убеждению Гриффина, может быть идеал-типически сформулирован как миф о том, что период так называемого упадка и деградации должен неизбежно смениться перерождением и омоложением через посредство нового постлиберального порядка («палингенетический миф»)71 Элементы данного консенсуса разделяются и некоторыми представителями неомарксизма. Так, М.Неоклеус представляет «гибридную» теорию «революционной Адорно Т., Сэнфорд Н., Френкель-Брюнсвик Э., Левинсон Д.Дж Исследование авторитарной личности. реакции», в рамках которой фашизм понимается как сочетание «социального консерватизма и контрреволюции» с палингенетическим мифом72. Последние два десятилетия XX века охарактеризовались электоральным подъемом новых праворадикальных партий в целом ряде западноевропейских стран («Национальный фронт» во Франции, «Республиканцы» в Германии, «Фламандский блок» в Бельгии, «Партия прогресса» в Норвегии, «Партия прогресса» и Датская народная партия в Дании, «Лига Севера» в Италии), переходом «системных» партий на праворадикальные позиции (Австрийская партия свободы), а также трансформацией одной из немногих заметных политических сил, непосредственно ассоциированных с межвоенным фашизмом (преобразование «Итальянского социального движения» в «Национальный альянс»). Эти тенденции поставили перед представителями политической науки задачу их типологизации и классификации. К.Мадде73 и ГКитчельт74 классифицируют их как «праворадикальных популистов», РГриффин и П.Норрис как «правых радикалов», Н.Круглова , Картер и П.Игнаци как «правый экстремизм». Г.Китчельт отвергает последнюю точку зрения, поскольку не видит в предлагаемых рассматриваемыми партиями проектах институциональных изменений угрозы демократическому строю . По его мнению, в отличие от «старых» праворадикальных сил, которые постулировали «сетку» в виде авторитарного политического режима, герметичного социального конформизма и чётких национальных границ, многие из «новых» сил признают определённую степень плюрализма, при условии сохранения общей культурной гомогенности в национальных границах81. Р.Штосс на основе западногерманского материала разделяет праворадикалов на приверженцев «старого» и «нового» национализма82. Если первые, на его взгляд, сохраняют приверженность этатистским и милитаристским подходам, а также авторитарным методам, то вторые адаптируются к актуальным обстоятельствам и демонстрируют склонность к популизму83. Игнаци также выделяет «старые» и «новые» правоэкстремистские партии. По его мнению, к числу первых принадлежат партии не только демонстрирующие антисистемные тенденции, NeocleusM., Fascism, pp.72-73 Mudde, 2007 Kitschelt 1995, 2007 Griffin R., 2000 Norris, 2005 Круглова, 2005 Carter, 2005 Ignazi, 2003 Kitschelt, 2007, p.1178 Ibid, p.1179 Stoss, p.37 Ibid но и историко-идеологическую связь с межвоенным фашизмом84. Характерными же чертами «новых» правоэкстремистов, по мнению Игнаци являлось отрицание любой связи с фашизмом, определение себя вне партийной системы, постоянный конфликт со всеми остальными партиями, обвинение «правящего класса» в игнорировании «подлинных» проблем народа, понимаемых как преступность и иммиграция85. По мнению Г.Китчельта86, праворадикальные партии сильнее в тех странах, где в межвоенный период фашистская и национал-социалистическая правая оставалась слабой. Одновременно, полагает он87, тем современным партиям, что опираются на наследие правого радикализма межвоенного периода, обычно не удаётся привлечь сколько-нибудь значительную долю электората. По его мнению , «концептуальная ассимиляция» старой и новой радикальной правой является неадекватной для объяснения нового феномена с точки зрения теории политической науки. С другой стороны, Г. Ачкасов отмечает, что современные праворадикалы могут выступать идейными продолжателями более ранней идеологической традиции (так, нынешний французский «Национальный Фронт» наследует крайне правой межвоенного периода и «Аксьон Франсез»)89. В поддержку данной точки зрения следует отметить, что даже такой краеугольный элемент идентичности большинства современных праворадикалов как противодействие иммиграции можно вывести из исторических «25 пунктов» программы НСДАП 1920 года, в которой, в частности, говорилось о том, что «вся дальнейшая иммиграция в Германию лиц ненемецкого происхождения должна быть приостановлена». Исходя из этого, антииммиграционная риторика может рассматриваться в качестве правоэкстремистской, косвенно наследующей идеологии германского национал-социализма. С другой стороны, ряд авторов стремится опровергнуть мнение о том, что антииммигрантская позиция является основным маракером правого радикализма в современной Европе. Так, по мнению К.Мадде, тезис о том, что современные европейские праворадикальные партии являются «партиями одной проблемы» (single-issue parties), построенными вокруг проблемы иммиграции, не является адекватным для описания их природы. На его взгляд, соответствующая проблематика выступала лишь в качестве катализатора возникновения на политической арене и последующей эволюции ряда Ignazi, 1992, p.12 Ibid, p.16 Kitschelt, Op.cit. p.3 Ibid Ibid, p.4 Ачкасов В.А., Липецкий А.В. Ложная альтернатива: «Третий путь» европейских крайне правых популистских партий подобных партий67. Ключевым же фактором, по мнению Мадде, является «политика отвержения», выражением которой является выходящая за пределы обычных дебатов фундаментальная критика, которой праворадикалы подвергают основные политические партии68 69. М.Жибернау определяет современный праворадикальный популизм как критику партийно-политической системы и «истеблишмента» «здравым смыслом» и обновление 92 политической системы через «подлинно народное участие и представительство» . Э.Иварсфлатен объясняет положение праворадикалов в партийно-политической системе, ценности которой они отвергают за счёт теории «репутационного щита»70, где образ политического актора в глазах избирателя получает интерпретацию сквозь призму «позитивного наследия», не связанного с сущностными характеристиками праворадикальной идеологии, в качестве которого может выступать, в частности, сепаратизм («Фламандский блок» в Бельгии), регионализм («Лига Севера» в Италии) или борьба с высоким уровнем налогообложения («Партии прогресса» в Дании и Норвегии)71. Подобные подходы склонны ещё больше усложнить таксонометрическую классификацию праворадикалов. Ведь если основным маркером правого радикализма становится именно популизм и критика либерально-демократических институтов, то праворадикалы рискуют «затеряться» среди других популистских сил, как то евроскептиков, либертарианцев или «антиполитических партий» (как, например, итальянское «Движение 5 звезд»). Более того, они могут поставить под сомнение эмпирическую ценность самой концепции современного праворадикального популизма как явления отличного от межвоенных фашизмов. Вместе с тем, это не означает, что подобные подходы должны вовсе игнорироваться. Напротив, именно «популистский» аспект идеологической эволюции праворадикалов позволяет нам лучше понять их место в партийно-политической системе. Обобщая вышеизложенные подходы к классификации современных праворадикальных партий в Европе, можно сделать вывод о наличии двух основных подвидов таковых объединений — демонстрирующих преемственность крайне правым межвоенного периода и представляющих собой «современную популистскую» разновидность правого радикализма. Для того, чтобы установить содержание идеологии и тактики последней, авторы обращаются к их позиции на шкале социально-политических ценностей. Р.Гриффин констатирует72 73, что развитие правого радикализма в послевоенный период происходило по двум магистральным направлениям — интернационализации (выражавшейся в таких явлениях как еврофашизм, универсальный нацизм и «третья позиция») и метаполитизации (выражавшейся в историческом ревизионизме, новой правой и киберфашизме). Характерными чертами «новой правой» Гриффин видит «правый грамшизм», основанный на убеждении в том, что политической гегемонии должна предшествовать гегемония культурная, обширное использование трудов теоретиков «консервативной революции» (Ф.Ницше, Э.Юнгера, М.Хайдеггера, К.Шмитта), идею Европы как уникальной культурной родины, «дифференциализм», основанный на акцентировании этнического разнообразия как оппозиции «культурному империализму» и «тоталитарному мондиализму» В качестве другой черты, сопровождавшей эволюцию правого радикализма в последние десятилетия XX века Р.Гриффин выделяет распространение «этнократического либерализма»74, понимаемого как «гибрид» правого радикализма и политического центризма, характеризующийся отсутствием палингенетического видения, принятием процедур и институтов либеральной демократии при условии, что полноценными членами гражданского общества являются только представители одной этнической группы75. Дискурс «этнократических либералов» характеризуется терминологией «прав коренных народов» и «культурных прав», использующей боязнь потери идентичности и традиций в результате глобализации76. Х- Г.Бетц характеризует явление как «радикальные правые популистские партии»77. По его мнению, эти партии характеризуются сочетанием «классической либеральной позиции в отношении индивида и экономики с социополитической повесткой дня крайних и интеллектуальных новых правых»78. Последняя проявляется ими в отрицании индивидуального и социального равенства, противостоянии социальной интеграции маргинализированных групп и апелляции к ксенофобским чувствам или откровенному расизму79. Ряд авторов отмечают существование объективных противоречий между постулируемыми западноевропейскими правительствами принципами мультикультурализма и либерализма. Так, Ф.Фукуяма отмечает, что «в конце концов, либерализм не может основываться на правах групп, поскольку не все группы поддерживают либеральные ценности»80 81. По его мнению, в особенности это относится к некоторым из современных мусульманских общин, которые «выступают с запросами, которые не могут сочетаться с принципами индивидуального равенства» . Кроме того, американский автор считает, что трудности с интеграцией иммигрантов в европейские общества обусловлены и субъективными факторами, характерными для последних. К числу этих факторов Фукуяма относит амбивалетность национальной идентичности в европейских странах и сохранение в ней этнического элемента, восприятие мультикультурализма как модели для сосуществования различных культур, а не механизма для встраивания иммигрантов в доминирующую культуру («плюральный монокультурализм»), сохранение в европейских обществах островков корпоративной традиции в отношениях государства и церкви, существенные культурные различия между существующим населением европейских стран и иммигрантами, а также мотивацией последних на получение социальных льгот, а не рабочих мест82 83 84. Артикулируемые противоречия между ценностями либеральной демократии и интересами некоторых групп (в особенности, в контексте мусульманской иммиграции и перспективы вступления Турции в Европейский союз) в 2000-е гг. стали важным элементом повестки дня некоторых праворадикальных партий — таких как «Блок Пима Фортейна» и «Партия Свободы» Г.Вилдерса в Нидерландах. Трансформация национальной идентичности вследствие европейской интеграции и массовой иммиграции формирует нарратив угрозы потери укоренённой национальной «самости» и у системообразующих политических -106 107 партий , что приводит к адаптации ими риторики ультраправых . Популистский характер праворадикальных партий, по мнению Бетца, выражается в инструментализации ими чувств недовольства и отторжения к политическим институтам, а также апелляции к «простому человеку» и его «здравому смыслу» в противовес «системе» в лице основных политических партий и государственной бюрократии85. Экономические воззрения «радикальных правых популистов» Бетц характеризует как неолиберальные, основанные на поощрении частной инициативы и сокращении присутствия государства в экономике86. Немецкий исследователь связывает успех подобных партий с динамикой перехода к постиндустриальной экономике, стирающей классовую солидарность и формирующей группы «победителей» и «проигравших» от данного процесса87. По мнению Бетца «радикальные правые популисты», в зависимости от национального контекста, могут апеллировать к обеим группам88. Г.Китчельт рассматривает в качестве «выигрышной формулы» сочетание социального авторитаризма с экономическим либерализмом89 90. Несмотря на последующую критику , в дальнейшем Китчельт продолжал отстаивать этот тезис. По его мнению, экономический либерализм является обязательным, хотя и не единственным компонентом успеха праворадикалов, а их избиратели отвергают традиционную левую и государство благосостояния в качестве цели, а не средства, располагаясь в рыночно-либеральной части политического спектра91. Картер выделяет либеральные и неоавтаритарные праворадикальные партии92, однако вне зависимости от их принадлежности к определённой части спектра, он отмечает характерное для них отсутствие стремления к расширению социального государства, увелечению инвестиций в человеческий капитал или построению более равного общества93. Швейцарский исследователь Крайзи отмечает, что, даже если избиратели праворадикальных партий не поддерживают крайне рыночно-либеральные позиции, они, в то же время, отдалены от левого сегмента электората94. В дополнение к «либеральной» ипостаси современного праворадикального популизма выделяется отмеченный Г.Китчельтом феномен «иждивенческого шовинизма» (welfare chauvinism), понимаемого как конфликт за блага, распределяемые в рамках социального государства95 между «коренным» населением и «другими», в качестве которых интерпретируются как внешние, так и внутренние мигранты96 Первопричину подобного конфликта Китчельт видит в самой природе социального государства, имплицитно подразумевающей высокий уровень гомогенности97. Эмирическое подтверждение теория «иждивенческого шовинизма» получает в проведённом РПатнэма исследования общественного мнения в 41 общине в различных регионах США98, продемонстрировавшего что большая этническая гетерогенность приводит к нарастанию социальной изоляции99, причём в районах, подвергшихся массовой иммиграции, эта тенденция проявляется сильнее и последовательнее, нежели, чем в ареале традиционного проживания этнических меньшинств100 101 102. По мнению ряда авторов, неолиберальные реформы во многих странах ЕС 124 125 привели к сегментации рынка труда по расовому и этническому признаку , а также формированию люпенизированного класса «европейских других» - не включённых в рынок труда представителей, живущих в сегрегированных районах крупных городов103 104. В качестве реакции на формирование этого класа в контексте кризиса социального государства 127 возникает нарратив «нового расизма» , выражающегося как в прямой поддержке праворадикалов, так и в негласном «перехвате повестки дня» из прагматических и институциональных соображений поддерживаемый политическим и институциональным прагматизмом105. М.Жибернау выделяет в этом контексте принцип «национального предпочтения», в соответствии с которым гражданство служит «жёсткой» границей, определяющей обладание социальными, экономическими и культурными правами106. В противовес традиционному марксистскому тезису о мелкобуржуазной природе электората крайне правых, исследователи констатируют успешное рекрутирование праворадикалами представителей пролетариата. Так, И.Барыгин выделяет в качестве одного из факторов, определяющих электоральные успехи праворадикалов, нестабильное экономическое положение целого ряда социальных слоев и групп107. ГКитчельт исходит из того, что «мишенью» праворадикалов становятся представители рабочего класса, изначально придерживающиеся более правых убеждений, и не включённые в сети рабочих объединений (в частности, профессиональных союзов)108 109 Иварсфлатен рассматривает электорат праворадикалов как коалицию мелкобуржуазных элементов, поддерживающих неолиберальные подходы соответствующих партий, и представителей рабочего класса, не разделяющих их в полной мере . Основанием этой коалиции, по её мнению, является совпадение позиций по вопросам неэкономического характера110. М.Жибернау говорит о двусоставной коалиции, лежащей социальной базы праворадикалов, где «значительный люмпенизированный слой» «проигравшх» в результате глобализации объединяется с представителями образованного среднего класса111. Эмпирические исследования говорят как о положительной зависимости голосования за праворадикальные политические силы от уровня безработицы112, так и об отрицательной зависимости113, а равно об отсутствии какой- либо зависимости между этими факторами114 115. Другие исследования показывают наличие зависимости между поддержкой крайне правых и числом иммигрантов, проживающих в соответствующей местности, в частности на примерах Франции и Нидерландов . В то же время, ряд исследований говорит о том, что подобная зависимость проявляется только при наличии иммигрантов определённого социокультурного профиля116. Бельгийские авторы Х.Коффе, Б.Хейнделс и Я.Вермейр, основываясь на анализе результатов партии «Фламандский блок» на муниципальных и федеральных выборах в Бельгии, установили наличие значительной негативной корреляции между голосованием за праворадикальную политическую силу и уровнем «социального капитала», выражающемся в числе социокультурных объединений117. По их мнению, наличие организованного гражданского общества позволяет местным жителям более эффективно решать проблемы за счёт коллективного действия, что даёт им меньше поводов голосовать за праворадикалов118. Китчельт считает однозначно доказанными две черты праворадикального электората: наименьший уровень поддержки среди высокообразованных профессиональных работников при непропорционально высоком представительстве безработных, домохозяек и пенсионеров, а также преобладание мужчин над женщинами119. Таким образом, изменения в социальной базе правого радикализма отражают динамику процессов в глобальной экономике — упадка обрабатывающей промышленности и роста сектора услуг, повлекших за собой рост безработицы, меньшую социальную защищенность рабочего класса, упадок профсоюзного движения и связанных с ним ценностей. Ряд авторов рассматривают праворадикалов с точки зрения теории политического лидерства. Так, А.Педахзур и А.Брихта объясняют успехи крайне правых с точки зрения концепции харизматического лидерства, анализируя деятельность соответствующих партий с помощью микроорганизационных факторов120. Они различают «мягкие харизматические» (предпринимательско-проблемные) и «жёстко харизматические» партии121. Если первым удаётся добиться институционализации своего присутствия в политической системе за счёт смены лидеров на различных стадиях развития, то вторые добиваются этого благодаря действиям лидера, реализующего различные стратегии на соответствующих стадиях, и использующего благоприятные условия окружающей политической среды122 123. Китчельт на примере «Республиканцев» в ФРГ демонстрирует, что успехи новой праворадикальной партии могут привлечь в неё выходцев из сложившейся неонацистской среды, которые в дальнейшем будут препятствовать принятию ею програмных позиций, приемлемых для 146 широкого электората . По мнению Картер, ключевыми факторами политической среды, определяющими формирование успешной праворадикальной партии, являются позиции системных правых и левых партий. Если имеет место идеологическая эволюция системной правой партии (партий) в направлении политического центра и конвергенция между политическими позициями системных правых и левых партий, то такая политическая среда благоприятствует формированию успешной праворадикальной партии124. Ван Ден Бруг и соавторы выдвигают схожую гипотезу, согласно которой электоральный успех праворадикалов определяется тем, насколько конвергенция между правой и левой системными партиями отдаляет первую от позиции потенциального избирателя крайне правых на идеологической шкале125. П.Игнаци, напротив, считает, что основной причиной закрепления на политической арене «новых» правоэкстремистов являются процессы радикализации и антисистемной поляризации, вызванные новым культурным течением неоконсерватизма и не контролируемые «консервативными» партиями, а также нарастающий кризис доверия к институтам, партиям и партийной системам, демократическим процессам и разочарование игнорированием вопросов безопасности и иммиграции, выражавшиеся в общественном мнении и массовом поведении126. По его мнению, наиболее благоприятными для «новых» правоэкстремистов были условия в политических системах, находившихся в процессе поляризации127. При этом непосредственно подъему праворадикалов предшествует поляризация системных партий по экономическим вопросам, сопровождающаяся принятием системной правой партией рыночно-либеральной позиции128. Меги, основываясь на анализе эмпирического материала Франции начала 1980-х гг., выдвигает гипотезу о том, что успех праворадикалов может быть обусловлен принятием системной левой партией, противоположной позиции по ключевому для них вопросу, в надежде внести раскол в ряды системной правой партии129 130. Г.Китчельт считает, что главенствующим фактором, определяющим успех праворадикалов, является принятие системными партиями схожих позиций относительно экономической и распределительной политики . Кроме того, по его мнению, имеют значение временные и пространственные факторы. Благоприятным для праворадикалов состоянием политической среды является конвергенция позиций основных партий на протяжении нескольких электоральных циклов, в течение которых происходит закрепление их присутствия на политической сцене131. В качестве институциональных факторов, определяющих условия для формирования успешной праворадикальной политической силы, Китчельт называет размер избирательного округа, избирательную систему, роль центрального руководства партии в определении кандидатов на выборах и роль национального парламента в принятии решений132. По мнению же Картер, зависимости между уровнем поддержки праворадикалов и избирательной системой не существует133. М.Голдер, исходя из результатов проведённого им исследования электоральной статистики стран Западной и Южной Европы за 1970-2000 гг., делает вывод о том, что голосование за «популистские» партии находится в положительной зависимости от числа мандатов, распределяемых в избирательном округе при пропорциональной системе, высокого уровня иммиграции, а также сочетания последнего с растущим уровнем безработицы134. В то же время, аналогичные тенденции не прослеживаются в отношении «неофашистских» партий, что позволяет автору сделать вывод о том, что их поддержка носит преимущественно экспрессивный характер135. Голдер акцентирует внимание на роли институционального фактора, что выделяет его на фоне других исследований, подчёркивая, что благоприятными для «популистов» являются более открытые для новых участников избирательные системы136. Таким образом, обобщая вышеизложенные тенденции в определении этимологии понятия правого радикализма, мы можем констатировать следующее: 1. Складывание в политической науке консенсуса относительно формулировки «фашистского минимума» применительно к межвоенной эпохе, где ключевым признаком выступает т. н. «палингенез», понимаемый как вера в способность радикального преображения нации от состояния упадка до «золотого века» посредством революционных политических преобразований. 2. Многообразие интерпретаций феномена современных праворадикальных партий в значительной степени сводится к выделению «неофашизма», преемственного крайне правой межвоенного периода и «современного праворадикального популизма», определяющими чертами которого являются оспаривание легитимности партийнополитической системы изнутри неё и зачастую с использованием элементов либерально-демократических дискурса, спекулирование на противоречиях в рамках распредительной политики государства, защита «национальной идентичности», понимаемых как в терминах «гражданской», так и «этнической» нации. 3. Формирование «современного праворадикального популизма» обусловлено сочетанием глобальных и локальных социально-экономических и политических факторов, как то массовая иммиграция в страны Западной Европы, «деиндустриализация» и рост сектора услуг в развитых странах (повлекшие понижение социального статуса значительной части прежнего рабочего класса и распространение модели «неустойчивой занятости»), а также эволюция позиций «системных политических партий. Вместе с тем, многие авторы выделяют значительную роль СМИ в формировании негативного образа иммигрантов. По мнению голландских исследователей Х.Бумгаардена и Р.Влигенарта137 именно средства массовой информации оказывают решающее влияние на формирование информационной среды, благоприятной для праворадикальных политических сил. Согласно результатам проведённого ими исследования голландской прессы за период 1990-2002 гг., повышение внимания масс-медиа к проблеме иммиграции впоследствии приводило к росту поддержке праворадикальных партий138. При этом, по мнению авторов, более заметный эффект оказывало ощущение отнюдь не экономической, а культурной