Реформация юриспруденции и теории договорного права в западной европе в XVI
В XVI веке на фоне идей Возрождения и гуманизма, массового движения за обновление христианской религии, формирования национальных государств и Великих географических открытий разрушались не только прежние территориальные и сословные границы, но и правовые, политические и этические доктрины Средневековья.
Правовая наука средневековой Западной Европы начала активно формироваться только с конца XI в. Именно тогда античные тексты Юстиниановой компиляции вновь стали объектом пристального внимания в Болонской правовой школе глоссаторов. Однако их изучение происходило в условиях иной духовной культуры феодального общества зрелого Средневековья. Частью этой духовной культуры была юриспруденция глоссаторов и комментаторов. Представители двух ведущих западноевропейских школ XII-XV вв. воспринимали римское право Свода Юстиниана как действующее право современной им Священной Римской империи, которая олицетворяла светскую универсальную власть западного христианского мира в дополнение к духовной власти Римской католической церкви (т.н. теория «двух мечей»2). Глоссаторы и комментаторы разделяли свойственные их времени схоластический тип мышления и методологию. Согласно схо- ластике, мысль, воплощенная в определенном авторитетном Тек сте, является Истиной, а постижение Истины возможно посредст вом приемов формальной логики344. В богословии таким авторитет ным текстом являлась Библия, а в юриспруденции им стал корпуг текстов Юстиниановой компиляции VI в., названных в Средние века «Сводом цивильного права». На начальном этапе освоения Свода Юстиниана, схоластическим подход, или «итальянский обычай» (mos italicus) толкования Текста принес заметные плоды. Глоссаторы и комментаторы создали тео ретическую юриспруденцию и первую в истории догму права, кото рая под названием «общего мнения докторов» стала важнейшим источником цивильного права Средневековья2. В области договорного права цивилисты-схоласты возродили забытую в раннее Средневековье юридическую терминологию, дополнили ее некоторыми новыми терминами («одетые пакты», «поименованные контракты», «одеяния» пактов и др.), установив иерархическое соотношение между ними3. Однако возможности формально-логического толкования авторитетного юридического Текста быстро себя исчерпали. После составления итоговой Большой глоссы Аккурсия (середина XIII в.) ко всему Своду Юстиниана преемники глоссаторов — комментаторы все реже обращались к первоисточнику и все чаще толковали комментарии своих предшественников. Активно консультируя города- коммуны, суды и частных лиц по вопросам действующего права, комментаторы были вынуждены использовать логические трюки, чтобы согласовать авторитетный текст Свода с практическими потребностями своей эпохи. Разработка теории договорного права в произведениях средневековых цивилистов обнаруживает существенные пределы схоластики. Упорядочение положений о договорах вплоть до XVI в. носило фрагментарный характер и ограничивалось отсутствием общей концепции договора, а также следованием структуре Дигест Юстиниана. Формулировка общего понятия не имела смысла до тех пор, пока комментаторы признавали принципиальное различие контрактов и пактов, основанное на римском правиле об отсутствии исковой защиты неформальных соглашений («голых пактов»). С другой стороны, реалии позднего Средневековья вынуждали комментаторов косвенно отказываться от названного правила, «обнаруживая» в обширном Своде Юстиниана все новые и новые исключения («одетые пакты») и способы их «нейтрализации»345. «Мутная вода» позднесредневековой цивилистики «итальянского разлива» стала причиной неуклонного падения авторитета комментаторов в глазах образованной части общества. В начале XVI в. Эразм Роттердамский критиковал и правоведов и теологов за исключительное внимание к форме в ущерб содержанию доктрины: «Между учеными юристы притязают на первое место и отличаются наивысшим самодовольством, а тем временем усердно катят Сизифов камень, единым духом цитируют сотни законов, нисколько не заботясь о том, имеют ли они хоть малейшее отношение к делу, громоздят глоссы на глоссы, толкования на толкования, дабы работа их казалась наитруднейшей из всех. Ибо, на их взгляд, чем больше труда, тем больше и славы»2. Реформация и школа «галликанского обыкновения» Оппозиционное течение сложилось во Франции под влиянием идей Возрождения и гуманизма. Французские правоведы, начиная с XIII в., соперничали с итальянскими сначала в искусстве логической и философской аргументации1, а с XVI в. формулируют новый подход к постижению римского права, называемый «галликанским обыкновением» (mos gallicus). Mos gallicus основывалось на изучении Дигест и других правовых памятников прошлого с помощью разработанной итальянскими гуманистами (Лоренцо Валла, Пико делла Мирандола и др.) методологии историко-текстологической критики. По образному выражению ведущего ученого-гуманиста Французского королевства Гийома Бюде (1467-1540), в XVI в. светоч знаний из Италии был перенесен через Альпы во Францию2. Андреа Альциат (итальянец, преподававший в г. Бурже), Гийом Бюде, Шарль Дюмулен, Франсуа Коннан, Уго Донелл, Жак Кюжас, Дени Годфруа и другие открыли историческое измерение права, обратились к изучению его этической основы, а также поставили педагогическую задачу четко и ясно изложить основы учения о праве, не вдаваясь в отдельные казусы и «архидурацкие тонкости» (Эразм). Правоведы-гуманисты стали воспринимать Свод Юстиниана как исторический памятник, в который включены высказывания юристов разных эпох. Выделив эти эпохи с помощью текстологической критики и расширения источниковой базы за счет неюридических античных произведений, правоведы-эрудиты признали наивысшей ценностью высказывания римских юристов классического периода, но не в силу авторитета Империи, а благодаря внутреннему достоинству их суждений3. Широкие исторические знания об общей культуре греко-римской античности позволяли гуманистам иначе взглянуть на ценность римского права, задуматься над его этическими и философскими основами, читая сохранившиеся произведения Цицерона, Аристотеля и других классиков, а не средневековые комментарии Бартола. 1 Подробнее о дискуссии профессоров Орлеанской правовой школы с болонскими глоссаторами см.: Полдников Д.Ю. Проблема «голых пактов» в доктрине классического ius commune // Вестник Московского университета. Серия 11 «Право». №1.2011. С. 87-98. Об этом Г. Бюде писал в историческом исследовании «Об ассе и его частях». См.: Kelley D. Foundations of modem historical scholarship: language, law, and history in the French Renaissance. New York: Columbia Univ. Pr., 1970. P. 60. Представителям школы свойственна негативная оценка компиляторской деятельности комиссий, составлявших части Свода Юстиниана под руководством его приближенного Трибониана. «Претензии» гуманистов суммировал Франсуа От- ман в произведении с характерным названием «Анти-Трибониан» (1567). Идеи Реформации, прежде всего кальвинистского толка, оказались близки правоведам-гуманистам по ряду причин. Прежде всего, совпали их главные цели. Провозгласив лозунг «Только Писание!», протестантские теологи отвергли толкования средневековых соборов и папства как действительно или потенциально ошибочные. Правоведы-гуманисты также стремились очистить текст Свода Юстиниана от Глоссы и вернуться к традициям классического римского права346. Мировоззрение правоведов и протестантских проповедников сближалось и потому, что многие проповедники получили юридическое образование по «галликанскому обыкновению». Сам Жан Кальвин учился вместе с Франсуа Коннаном на юридическом факультете Буржского университета, слывшем оплотом гуманистической юриспруденции. Был у протестантов и правоведов также общий враг — Католическая церковь. Приобретая разностороннее гуманистическое образование, юристы претендовали на роль новой элиты общества и соперничали с главными носителями средневековой учености — клириками. Кроме того, в политике папства (особенно с началом Контрреформации) они небезосновательно усматривали угрозу гуманистическим ценностям — свободе научного творчества, преподавания, мысли и слова. Образованные правоведы сочувствовали преследуемым протестантам в их стремлении упорядочить не только учение, но и обычную жизнь людей на началах нравственности, четкого порядка. Альянс юриспруденции и кальвинистского протестантизма скрепляло также обратное влияние юриспруденции на теологию. Многие проповедники не только имели юридическое образование, но и использовали приемы толкования Свода Юстиниана при изучении Библии, подчеркивали ее моральное содержание и упорядочивающее воздействие на жизнь человека и общества в целом. Таким образом, кальвинисты высоко ценили цивильное право, но негативно отзывались о канонистике как об орудии папского влияния2. «Галликанское обыкновение» цивильного права опиралось пг только на исторические исследования, но и на обновленную метод*) логию ясного изложения материала. Последнее стало необходимо стью, учитывая выраженную педагогическую направленность гума низма и «архизапутанные» средневековые комментарии к источим кам римского права. Именно в XVI в. начинается долгая дискуссия о научном методе упорядочения как юридической дисциплины в це лом, так и ее отдельных тем1. В качестве общенаучного метода было признано пошаговое деле ние понятия (греч. диареза), разработанное методологом-гугенотом Пьером де ла Рамэ (1515-1572)2. Данный метод оптимально подходил для изложения материала в дидактических целях, поскольку предполагал последовательное движение от известного понятия к менее известным. Одну из первых завершенных систем цивильного права, не вое- производящую последовательность титулов Дигест, создал Франсуа Коннан (1508-1551). В «Комментариях к цивильному праву» он разделил цивильное право на десять книг, посвященных понятию и источниками права (кн. 1), лицам (кн. 2), вещам (кн. 3-4), обязательствам (кн. 5-7), браку (кн. 8) и наследственному праву (кн. 9-10)3. Вслед за общим порядком представления цивильного права правоведы задумались о последовательном изложении материала по отдельным темам, также без привязки к структуре соответствующих титулов Дигест или Кодекса Юстиниана. За основу правоведы- гуманисты взяли замечание нидерландского методолога Рудольфа Агриколы (Релоф Гюйсман, 1443-1485) о том, что при рассмотрении отдельного предмета полезно следовать «общим местам», или «топам»4: начинать с дефиниции понятия, определить его род и видовые отличия, далее указать причину (causa efficiens), найти похо жие понятия и, наконец, решить вопрос об отнесении рассматриваемого понятия к тому или иному типу. Разумеется, идея использовать «общие места» не нова. На гуманистов повлияла античная риторская и философская традиции. Еще Аристотель во «Второй аналитике» (кн. 2, гл. 1. 89Ь 23) выделял основные вопросы, на которые следует дать ответ при описании того или иного предмета: «что», «почему», «есть ли», «что есть»? В юриспруденции XVI в. этот перечень стали называть «методом простой темы»347. Методология пошагового деления и «общих мест» позволила правоведам-гуманистам добиться невиданной прежде ясности изложения существующего материала цивильного права. Однако подать известное не значит открыть новое. Это подтверждают высказывания представителей «галликанского обыкновения» о договорах. В целом доступное изложение материала не исключало некоторых новшеств по сравнению с римским правом. В основном такие открытия происходили благодаря методу пошагового деления. Например, Донелл рассматривал все пороки согласия (заблуждение, обман, принуждение, притворные сделки) под общим наименованием «внешних элементов, которые приводят к отсутствию согласия в том, что совершается, и что мешает контракту»2. Однако французский юрист XVI в. использует общее наименование скорее как описание, пояснение к разделу общего курса цивильного права, нежели как юридический термин. Указанная описательная формулировка свидетельствует о признании Донеллом важности соглашения для всех договоров. Действительно, рассуждая о сути различных договоров, правовед подчеркивает их консенсуальную природу: «Прежде всего следует учитывать, что любой контракт является соглашением и согласием... Об этом высказался Педий в кн. 1 § 1 титула Дигест «О пактах» (т.е. D. 2.14.1.3. - Д.П.)»3. Ссылаясь далее на иные фрагменты Дигест (D. 44.7.1.1) и Институций Юстиниана (Inst. 3.13.2), Донелл делает вывод о том, что «соглашение» (conventio) и контракт соотносятся как род и вид348 Однако этот вывод позволяет правоведу лишь сгруппировать неко торые правила о договорах, но не побуждает его обосновывать обя зательность всех соглашений. Нацеленность представителей «галликанского обыкновения» на договорные положения классического периода римского прана объективно препятствовало формулировке концепций и правил, не подкрепленных ясным текстом первоисточников. Даже представлю ние о согласии как сути всех договоров еще не стало общим мнением правоведов-гуманистов. Современник Донелла Франсуа Конна н считал основным признаком договоров синаллагму, понимаемую как основание обязательств (causa obligations). Именно поэтому он определял договор как «добровольно установленные синаллагматические обязанности» (со ссылкой на D. 50.16.19). В Дигестах Юстиниана цивилисты находили подтверждение самым разным определениям договора. Выбор Коннана в пользу одного из фрагментов (D. 50.16.19), во всей видимости, связан с влиянием других источников Античности, прежде всего, трудов Аристотеля и его учения об обмене-синаллагме в «Никомаховой этике» (Eth. Nic. 1134 b 16). Коннан прямо указывает на концепцию синал- лагмы (обмена) у Аристотеля, за которой стояла идея меновой справедливости2. По сути, Коннан сделал синаллагму синонимом договора без достаточных оснований в римском праве (о чем будет сказано далее в связи с интерпретацией тех же слов Лабеона вторыми схоластами), а потому не получил поддержки коллег. Методологический подход гуманистов к изложению цивильного права по высказываниям римских юристов классического периода не способствовал формулировке общего понятия договора. «Галликанское обыкновение» признавало существование не защищенных иском пактов и исковых контрактов и тем самым закрепляло терминологический дуализм договорного права. Дискуссия об общем термине между гуманистами шла вокруг «пакта» и «конвенции» (conventio). Большинство правоведов высказывалось в пользу их синонимичности. Среди них — Донелл и Кон- пан349. «Князь романистов» Жак Кюжас (1520-1590)2 и Франсуа Дуарен придерживались буквальной трактовки высказывания Ульпиана о конвенции как наиболее общем термине и потому признавали соп- ventio родовым понятием, а пакт — его разновидностью. Впрочем, эти споры носили скорее академический характер и проистекали из текстологического толкования Дигест. Признание того или иного понятия родовым не имело значения для формулировки новых или уточнения прежних положений о договорах. Донелл утверждал, что источники указывают на идентичность терминов pactum, conventio и близких к ним pactio, conventum3. Профессор Буржского университета Франсуа Дуарен (1509-1559) возражал: если пакт, подобно конвенции, признать родовым понятием, то контракт неизбежно становится его разновидностью, а между тем в источниках контракт нигде не назван пактом. Ссылаясь на правило «из голого пакта не возникает иск», Дуарен утверждал, что пакт — тоже договор, но без исковой защиты, а значит, как и прочие договоры — он одна из разновидностей конвенции4. Донелл парировал: не каждый пакт лишен исковой защиты, а значит, нельзя объединять в одну группу все пакты. Аргументы для дискуссии обе стороны подыскивали в высказываниях древнеримских юристов, но толковали их с помощью традиционных для итальянских комментаторов правил формальной логики. Негативное отношение к схоластическому «итальянскому обыкновению», отсутствие ссылок на работы цивилистов и канонистов XII-XV вв. и открытие исторического измерения права в XVI в. не привело к немедленному осознанию своеобразной идеологии и методологии древнеримских юристов. По всей видимости, представители «галликанского обычая», как и их средневековые предшественники, ошибочно презюмировали существование в текстах Дигест четкой иерархии терминов, обозначающих различные правомерные юридические акты350. Реформация и школа «Современного использования Пандект» Светоч гуманистических знаний, перенесенный из Италии во Францию в XVI в., отбросил лишь блики на правоведов германских земель. В Священной Римской империи масштабная рецепция римского права едва началась в конце XV столетия, и призрак грекоримской античности бродил вдали от границ германских княжеств. Начатая Мартином Лютером Реформация предвещала разрыв с предшествующей эпохой, названной «средней» (нем. Mittelalter) между Античностью и новой (протестантской) эрой. В области права объектом ярой критики стала прежде всего канонистика. Лютер окрестил ее папским правом (ius Ponteficum) и даже сжег Свод канонического права вместе с папской буллой о своем отлучении. Однако уже к середине XVI в. утопичность и бессмысленность полного разрыва со «средними веками» стала очевидной. Г. Берман в продолжении своей знаменитой монографии о западной традиции права пришел к выводу, что фундаментальные вопросы философии права (природа божественного и естественного права, их соотношение с позитивным) не получили новых ответов с распространением лютеранства в Германии1. Юристы-лютеране продолжали прагматично использовать и труды комментаторов, и каноническое право, извлекая из него полезное нормативное содержание2. Первоначальные нападки на схоластический метод и призывы к систематизации на манер «галликанского обычая» сменились компромиссным сочетанием нового метода «общих мест» (топов) и средневековой формальной логики. Старое право подверглось реформированию и систематизации, но не отмене. Постепенно формировалось направление «современного использования Пандект» (usus modemus Pandectarum). Его расцвет приходится на XVII-XVIII вв., когда творили Карпцов, Конринг, Мевий, Лаутербах, Струве, Стрик, Фут и другие. Но основные параметры прагматичного использования цивильного права с учетом современных обычаев определились уже в XVI в. В области методологии необходимость использования достижений гуманистов в сочетании с приемами аристотелевской логики обосновал Филипп Меланхтон (1497-1560), сподвижник Лютера, много сделавший для реформы образования в северогерманских землях. Он пропагандировал методологию изложения материала по «общим местам». Набор последних приводится в его работе «Диалектика» (в рубрике «О методе»). Это — определение, причины, признаки, возражения. Приведенный перечень мог сложиться под влиянием как «галликанского обычая», так и самого Аристотеля351.
Одним из первых такой набор «общих мест» использовал наиболее известный в XVI в. представитель немецкого «современного применения Пандект» Матфей Везенбек (1531-1586). В своих «Пролегоменах (Введении) к изучению права» он рассматривает сначала общее определение понятия, затем видовые отличия, деление на разновидности, указание четырех причин, толкование и разрешение противоречий и, наконец, иски2. Данный метод «простой темы» быстро получил распространение в германской цивилистической литературе и оставался основным в диссертациях вплоть до начала XVIII в.3 Однако влияние «итальянского обыкновения» на немецких цивилистов сохранилось в порядке составления основного жанра научной юридической литературы — комментариев к Дигестам. Наиболее популярный жанр литературы «современного использования Пандект» и в XVI и в XVII вв. предполагал следование общему порядку Дигест в сочетании с «топическим» упорядочением отдельной темы. Сам Везенбек в «Комментариях к Пандектам» (1582) воспроизводит структуру титулов Дигест, признавая в ней проявление аналитического метода4. Отмеченные выше ограничения метода «общих мест» и влияние средневековой традиции «итальянского обыкновения», закреплявшей терминологическую двойственность в обозначении договоров (пакт — контракт), и правило об отсутствии исковой защиты «голых пактов» не позволили немецким правоведам XVI в. сформулировать общее понятие договора. Везенбек предпринял смелую для своего времени попытку обосновать исковую защиту пактов в «Комментариях к Пандектам» (1582). Но главные аргументы правоведа свелись к констатации признания неформальных соглашений обязательными в каноническом и торговом праве, а также к голословному заявлению о том, что «по общему мнению и всеобщему обычаю» то же установлено в обычных судах, разбиравших дела по нормам Свода352. При этом автор откровенно манипулирует высказываниями предшественников2, а также заимствует аргумент канонистов о тождестве нарушения любого соглашения смертному греху3. Сформулировав правило об обязательности всех неформальных соглашений, Везенбек, как и его французские коллеги-гуманисты, упускает из виду очевидный для правоведов XVII-XVIII вв. вывод о необходимости использовать единый термин для обозначения и пактов и контрактов. Контрреформация и вторая схоластика Успехи реформированного христианства и цивилистической юриспруденции к северу от Альп на фоне исчерпанного потенциала «итальянского обыкновения» (mos italicus) комментаторов сильно обеспокоили католический мир. Требовались одновременно решительные и оригинальные контрмеры на действия протестантов, дабы укрепить авторитет папской власти и опровергнуть французскую поговорку XVI в. «хороший юрист — плохой католик». Источник обновления был найден в теологии и моральной философии томизма, а ведущим направлением в католической юриспруденции стала вторая (обновленная) схоластика. Это влиятельное направление в политико-правовой мысли периода Контрреформации предполагало переосмысление (первой) схоластической традиции ius commune на основе учения Фомы Аквинского. Вторая схоластика сложилась главным образом в Испанском королевстве, которое благодаря политическому объединению, экономической стабильности, активной колониальной и династической политике оказалось доминирующим государством католической Европы. Наиболее известные представители второй схоластики (Витория, Сото, Суарес, Молина) были священниками доминиканцами и иезуитами, связанными с ведущим университетом Испании XVI в., расположенном в городе Саламанке353. Оба духовных ордена имели непосредственное отношение к борьбе с Реформацией. Доминиканский орден еще в Средние века считался «университетским». Его членами были известные профессора богословия Альберт Великий, его ученик Фома Аквинский и другие. Именно доминиканцы руководили деятельностью инквизиции задолго до раскола католического мира в XVI столетии. Орден иезуитов, созданный в 1534 г., также сыграл заметную роль в Контрреформации. В сфере внимания вторых схоластов Саламанкской школы оказались теология, экономика и право. Интерес к праву объяснялся провозглашенной в ходе Тридентского собора (1545-1563) политикой Римско-католической церкви на укрепление церковной юрисдикции в условиях активного развития светской государственности и юрисдикции. Акцент был сделан на «суде совести» (или «внутреннем суде»), творимом священником на исповеди. Церковные иерархи отстаивали концепцию «совести» как реального суда, особой юрисдикции или «ветви судебной системы», которая действует всюду, где священник может исповедовать свою паству и отпускать грехи2. Учитывая установленную еще Латеранским собором 1215 г. для всех католиков обязанность исповедоваться не реже одного раза в год, «суд совести» становился действенным средством противодействия антицерковным движениям. При проведении такого суда священнику надлежало квалифицированно оценивать совершенный грех и налагать соразмерное наказание (покаяние). В помощь священникам-судьям стала формироваться особая справочная литература, тесно связанная и с каноническим, и с цивильным правом, поскольку Церковь в Средние века располагала немалой светской властью и активно участвовала в имущественных отношениях. Основными произведениями представителей Саламанкской школы стали объемные трактаты «О справедливости и праве». Именно в трактатах наиболее полно отразились идеологические и методологические установки вторых схоластов. Идеологическую основу католической юриспруденции составляла морально-этическая философия Аристотеля в теологической обработке Фомы Аквинского. Вслед за Аквинатом вторые схоласты объясняли важность земных законов их связью с законами божественными и на этом основании делали вывод об их обязательности не только ввиду публичного принуждения, но и по совести. Так объяснялась морально-этическая основа позитивного права и поведения людей. Вопросы совести, в свою очередь, значимы для спасения души и поэтому должны находиться в непосредственной компетенции теологов354. Учитывая душеспасительную подоплеку возникновения трактатов «О справедливости и праве» (De iustitia et iure), а также духовный сан их авторов, в специальной литературе не без основания ставится под вопрос юридический характер таких произведений2. Разумеется, указанные произведения отличаются заметным своеобразием по сравнению с комментариями средневековых цивилистов или представителей германского «современного использования Пандект». В трактатах излагаются главным образом общие положения относительно важнейших правовых институтов, тогда как обсуждение тонкостей права и казуистики в стиле римских юристов встречается редко (и в этом «энциклопедический» характер данных работ), правовые институты анализируются, в первую очередь, с морально-этических позиций идеального естественного права, и лишь во вторую очередь излагаются аргументы средневекового ius commune и позитивного права. Кроме того, трактаты предназначались для духовенства и вряд ли использовались в светских судах. Но несмотря на эти и другие возможные возражения, современники признавали вторых схоластов не только богословами и фило софами, но также правоведами355. Такая идентификация вторых схоластов тем более оправдана ввиду влияния их идей на развитие правовой мысли Нового времени, которое, начиная со второй половины XX в., все чаще признают историки права2. Разумеется, не все схоласты XVI в. интересовались правовыми вопросами в равной степени. Многие отдавали предпочтение общим вопросам метафизики, политики, философии (Франсиско де Витория, Доменико де Сото, Франсиско Суарес). Но трактаты «О справедливости и праве» испанца Луиса Молины (1535-1600) или бельгийца Леонарда Лессия (1554-1623) содержат вполне зрелую правовую теорию, разработанную на основе аристотелевских и томистских этических идей и предлагающую четкие правила регулирования договорных отношений. Разработка четкой договорной теории стала возможна благодаря методологии вторых схоластов. Она предполагала сочетание схоластической традиции с достижениями гуманистической юриспруденции. Логическая стройность «Суммы теологии» Фомы Аквинского и правовых сочинений школы «итальянского обыкновения» побуждала вторых схоластов последовательно излагать правовой материал от наиболее общих категорий (справедливости и права) к отдельным правилам. При этом вторые схоласты не были связаны системой титулов Дигест Юстиниана, поскольку канонистика изначально не признавала Свод цивильного права своим основным источником и образцом для подражания. В то же время вторые схоласты считали приемлемым использовать аргументы ius commune и даже позитивного законодательства испанских королей. При толковании человеческого права главным авторитетом для представителей Саламанкской школы являлось естественное право, основанное на божественном порядке, а не на «писаном разуме» Юстиниановых книг. Это идеальное право они конструировали из элементов разных средневековых правовых традиций с помощью сравнительного метода. В результате положения средневековой цивилистики и Свода Юстиниана имели значение постольку, поскольку соответствовали естественному праву. Обновленные идеологические и методологические установки вто рых схоластов позволили им преобразовать и договорное право, и саму концепцию договора. Из числа испанских теологов-правоведон наиболее полно учение о договоре изложил Луис Молина. В духе гу манистической юриспруденции XVI в. и методологии «Суммы те ологии» Аквината Молина отказался следовать структуре Дигест Юстиниана в своем трактате «О справедливости и праве». Он под водит читателя к договорной тематике через общее понятие права, права собственности и способов приобретения последнего, как если бы пользовался методом общего изложения темы французских гуманистов. Переходя к договорам, Молина сначала определяет основные понятия договорной теории (пакт, контракт, обещание, акцепт, дарение) и путем сопоставления ищет между ними различия, словно следует «общим местам» изложения отдельной темы. Только определив основные понятия, он переходит к отдельным видам договоров356. Этическая направленность правового анализа Молины побуждает его видеть суть договора в равноценном обмене, или Аристотелевской компенсаторной справедливости (iustitia commutativa). По его мнению, именно в этом главный смысл высказываний римских юристов о пакте как «соглашении двоих об одном и том же» (D. 2.14.1) и о pollicitatio как об одностороннем акте (D. 50.12.3)2. Вопреки ясному смыслу последнего фрагмента, Молина определяет pollicitatio не как самостоятельный акт, а как неакцептованную оферту должника, в отличие от пакта (результата акцептованной оферты). Однако в рассуждениях Молины о договорах основным термином является не «пакт», а «контракт». Доктринальное различие между ними заключается в том, что пакт обозначает любое правомерное соглашение (результат оферты и ее акцепта), а контракт есть «взаимное обязательство, которое греки именуют синаллагмой» (D. 50.16.19). Ссылаясь на Лабеона, Молина не только не учитывает различные значения существительного «контракт» в высказываниях римских юристов из Дигест Юстиниана, но даже игнорирует более узкий смысл «контракта» в комментируемом фрагменте3. В трактате Луиса Молины главным критерием деления договоров стала их возмездность. Важность различия возмездных контрактов и безвозмездных актов (дарений) объясняется убежденностью большинства вторых схоластов в том, что договор в собственном смысле — акт компенсаторной (меновой) справедливости. Именно она служит естественно-правовой основой обязательности всех соглашений, независимо от ограничений позитивного (в том числе римского) закона. Этическое основание дарений Молина и другие его коллеги нашли в щедрости, еще одной человеческой добродетели, выделенной Аристотелем. Так испанские теологи-правоведы обосновали сложившуюся практику дарений, которые вплоть до XVI в. составляли важную статью дохода Католической церкви. Молина верно замечает, что в источниках римского права дарение редко называется «контрактом», причем только в постклассиче- ских конституциях Кодекса Юстиниана. Тем не менее он допускает, что в современных ему условиях контракт в широком смысле может обозначать как возмездные, так и безвозмездные договоры1. Второй схоласт не преминул воспользоваться не только историческим аргументом гуманистов (дарение действительно стало именоваться контрактом после заката классической юриспруденции в Римской империи), но и логическим приемом первых схоластов — выделением широкого и строгого значений одного и того же термина, — для разрешения одного из формальных противоречий в обширном тексте Свода Юстиниана. Терминологические сомнения выводят Молину на более важную проблему — проблему основания обязательности договоров по естественному и позитивному праву. Каноническое право принципиально решило данный вопрос уже в начале XIII в., признав общим правилом обязательность всех правомерных соглашений (pacta sunt servanda). Однако средневековые канонисты объясняли необходимость соблюдать пакты морально-религиозной обязанностью должника-христианина исполнить данное кредитору обещание2. Иными словами, средневековые канонисты разработали модель договора-обещания, а не соглашения. Следовательно, «пакт» в общеизвестном правиле pacta sunt servanda не тождествен в их концепциях пактам древнеримского права классического периода, о которых рассуждают юристы в Дигестах Юстиниана. Вторые схоласты попытались обосновать обязательность всех правомерных соглашений не только в каноническом, но и в цивильном праве. О важности проблемы говорит тот факт, что Луис Молина посвятил отдельный диспут (подраздел титула трактата «О праве и справедливости») правовому значению «голых пактов». Он ищет решение в сравнении аргументов «за» и «против» «голых пактов» в источниках разных юрисдикций. Проводя различие между установлениями цивильного и канонического права относительно юридической обязательности «голых пактов», Молина не только констатирует явные расхождения между двумя ветвями ius commune, но и выявляет неочевидные на первый взгляд расхождения. Второй схоласт не заостряет внимания на разных моделях пакта у цивилистов (пакт-соглашение) и канонистов (пакт-обещание), но отмечает несовпадающие значения термина «кауза» (основание). В каноническом праве каузе придавали значение правомерной цели обещания должника. Именно поэтому правило pacta sunt servanda предусматривало обязательность не любых, но только правомерных обещаний. В цивильном праве комментаторы свели разнообразные значения каузы в Своде Юстиниана к правовой цели заключения договора (для поименованных контрактов) и к встречному исполнению договорного обязательства (для безымянных контрактов менового типа). Рассуждая о «голых» и «одетых» пактах, а также о поименованных и безымянных контрактах цивильного права, Молина приходит к выводу о несоответствии таких тонкостей естественному праву. Таков его первый аргумент против отжившего свой век правила о «голых пактах». Другой аргумент ученый обнаруживает в законодательстве Кастильского королевства, точнее в законе «Если окажется...» из сборника «Установлений (кортесов города) Алкалы» 1348 г. Данный закон запрещал должнику отказываться от исполнения неформальных обещаний со ссылкой на несоблюдение торжественной формы («стипуляции»)357. Итогом размышлений Молины о «голых пактах» стали два вывода. Во-первых, в Кастилии иск об исполнении по неформальному соглашению допустимо предъявлять и в светских, и в церковных судах. Во-вторых, папа римский наделен компетенцией («вправе и обязан») отменять устаревшие установления как канонического, так и цивильного права. Испанский теолог-правовед предлагает отменить римское правило о «голых пактах» из соображений заботы о спасении душ, деление пактов на «голые» и «одетые», а также контрактов на поименованные и безымянные. Все это-де цивилистические тонкости, не основанные на естественном праве, непонятные обывателям, а потому открывающие широкие возможности для греховного сутяжничества2. Предложенная Молиной реформа договорного права означала одномоментное устранение средневековых различий между пактами и контрактами и открывало дорогу созданию общего понятия договора. Однако отказываясь от прежних доктринальных ограничений, Молина и другие схоласты XVI в. создали новое — в виде критерия возмездности правовых актов. Вероятно, по этой причине католические мыслители сохранили терминологический дуализм «пакт — контракт» в договорном праве. XVI столетие оказалось богатым на новшества в западноевропейской юриспруденции. Однако не все они непосредственно вели к формулировке общего понятия договора и отказу от устаревшего римского правила об отсутствии исковой защиты «голых пактов». Вклад французских правоведов-кальвинистов и немецких лютеран XVI в. в формирование общего понятия договора и принципа обязательности всех правомерных соглашений оказался весьма скромным. Основное значение имели новые идеологические и методологические установки: отказ от иррационального авторитета Свода Юстиниана в пользу признания рациональной ценности римского права классического периода, открытие исторического характера Свода и возможности по-новому и более четко упорядочить материал цивильного права. В то же время ученые-протестанты в XVI столетии не видели необходимости формулировать новые общие понятия и изменять с их помощью доктрину цивильного права. Правоведы «галликанского обыкновения» ориентировались на классическое римское право, где общие понятия отсутствовали. Представители зарождавшегося «современного использования Пандект» на деле продолжили казуистическую традицию средневековой схоластической цивилистики («итальянское обыкновение»). Более перспективным оказался подход испанских глашатаев католической контрреформации — представителей Саламанкской школы второй схоластики. По сути, они объединили средневековые традиции цивильного, канонического и действовавшего королевского права на основе идеального естественного права с помощью сравнительного метода и последовательного изложения материала от общих категорий к отдельным институтам. Заимствуя доводы об обязательности всех правомерных пактов из канонического и позитивного права, а также толкуя договоры в смысле актов компенсаторной справедливости, вторые схоласты распространили действие правила pacta sunt servanda на сферу цивилистики и тем самым устранили старые доктринальные препятствия для формулировки общего понятия договора. Однако они так и не смогли найти ни общую основу, ни общий термин для возмездных и безвозмездных договоров. Проблему общего понятия договора предстояло решать правоведам, «вставшим на плечи» гуманистов и вторых схоластов в XVII столетии.
