Легализация искуственного прерывания беременности в первое десятилетие советской власти: социально правовые аспекты
Проблема допустимости абортов при отсутствии к тому медицинских показаний и в медицинской науке, и в общественном мнении является весьма дискуссионной. Законодательство многих стран в этой сфере существенно различается в силу национальных, религиозных, культурологических и ментальных особенностей. Применительно к европейской цивилизации изменение социального статуса женщин с начала двадцатого столетия, их активное включение в экономическую и политическую жизнь, появление общественных организаций, добивавшихся предоставления женщинам равных прав с мужчинами, наделения женщин правом самостоятельно определять свою судьбу, род занятий, привело к тому, что правительства многих стран столкнулись с необходимостью изменения законодательной базы в целях улучшения правового статуса женщин. Примечательно, что молодое советское государство не только полностью уравняло в правах мужчину и женщину, но и первым в мире сформировало заимствованные европейскими странами спустя десятилетия модели правого регулирования различного рода общественных отношений, ключевым субъектом которых выступала и выступает женщина. Справедливо это утверждение и в вопросе допустимости абортов по желанию беременных при отсутствии к тому медицинских показаний. Логическим результатом либерализации в брачно-семейной сфере с принятием КЗАГС РСФСР 1918 г., увеличения масштабов использования женского труда в промышленности и других отрас лях экономики, изменения положения женщины в обществе и про вращения ее в полноправного участника процесса производстиа, стало предоставление женщине права самостоятельно определяться со своей социальной ролью и решать вопрос о сохранении ребенка в случае беременности. 18 ноября 1920 г. наркоматы здравоохранения и юстиции опу бликовали постановление «Об охране здоровья женщин»327, в кото ром констатировалось, что за последнее десятилетие как на Западе, так и в России возросло число женщин, прибегающих к прерыванию своей беременности. Причем установление уголовной ответственно сти за это как для самих беременных, так и для врачей, производив ших аборт, не привело к положительным результатам, а напротин, загнало искусственное прерывание беременности в подполье и «сделало женщину жертвой корыстных и часто невежественных аборти- стов, сделазших себе промысел из операции». В постановлении отмечалось, что из-за плодоизгнания вне медицинских учреждений 50 % женщин заболевали, а 4 % умирали. Наркоматы указывали, что советское правительство осознает все зло, которое проистекает от абортов, борется с ним путем укрепления социалистического строя и агитации против абортов среди масс трудящегося женского населения, широко осуществляя принципы охраны материнства и младенчества, и предвидит постепенное исчезновение такого явления общественной жизни, как аборты, однако моральные пережитки прошлого и тяжелые экономические условия настоящего продолжали вынуждать часть женщин решаться на эту операцию. Поэтому наркоматы, охраняя здоровье женщины и «интересы расы от невежественных и корыстных хищников и признавая неэффективность метода репрессий в данной области, постановили, что: 1. Допускается бесплатное производство операции по искусственному прерыванию беременности в обстановке советских больниц, где обеспечивается ее максимальная безвредность. 2. Абсолютно запрещается производство этой операции кому бы то ни было, кроме врача. 3. Виновные в производстве этой операции акушерка или бабка лишаются права практики и предаются народному суду. 4. Врач, произведший операцию плодоизгнания в порядке частной практики с корыстной целью также предается суду». Безусловно, большинство положений постановления носило декларативный характер, да и его нормативная часть, в принципе, таковой не являлась, а представляла, скорее, нормы-задачи, для решения которых в полной мере у советского правительства не было ни ресурсов, ни объективных возможностей. Но сам вектор правового регулирования и постановка этих задач заставляли население поверить, что власти действительно заботятся в первую очередь о здоровье социалистических тружениц. При этом думается, что законодатель, санкционируя производство абортов в советских больницах, руководствовался не только причинами, упоминающимися в постановлении, хотя они являлись весомыми и вполне объективными, но и рядом других обстоятельств, о которых наркоматы здравоохранения и юстиции предпочли умолчать. С утверждением наркоматов о высоком количестве абортов как в России, так и за границей, следует согласиться. По данным зарубежных исследователей, только в Москве в 1914 г. число абортов составило 5500 при населении города в 1,75 млн человек, причем на 100 рождений приходилось 10,2 аборта. В Германии в целом :ta 1911 г. по ориентировочным оценкам было произведено 240 000 абортов1. Смертность и причинение тяжелого вреда здоровью от неправильно проведенного аборта также были довольно частым явлением2. Но легализация абортов не являлась единственным выходом из сложившейся ситуации. Существовал и иной способ решения проблемы: не разрешать аборт, а поддержать беременную женщину, предоставить ей необходимое материальное обеспечение, создать условия для рождения и воспитания детей, в т.ч. без отрыва от производственной деятельности: расширить сеть родовспомогательных учреждений, яслей и детских садов, ввести дополнительные пособия. Этот способ правительство также использовало, принимая соответствующие законодательные акты и требуя их практического выполнения. 11 ноября 1920 г наркоматы труда и здравоохранения опубликовали постановление «О мерах охраны труда и здоровья матерей, 1 Henry Harris, MD. Abortion in Soviet Russia // Eugenics Review. Vol. XXV. № 1. P. 20, 21. По данным иностранных ученых, из всех женщин, поступавших в гинекологические отделения больниц РСФСР до введения в действие данного нормативного правового акта, 30 % составляли лица, пострадавшие от неправильно проведенных абортов (Canadian Medical Association Journal. 1925 August; 15 (8). P. 789). кормящих грудью»328, закрепившее преимущественное право матерей, кормящих грудью детей, на работу в предприятиях и учреждениях и помещение детей в ясли вблизи места их жительства в случае при нуждения к работе в порядке всеобщей трудовой повинности. 20 но ября 1920 г. появилось постановление НКТ и ВЦСПС «Об охране труда беременных и кормящих грудью женщин»2, запретившее вся кие перемещения и командировки беременных женщин, связанные с необходимостью изменения постоянного места жительства, без их согласия. Привлечение к сверхурочным работам физического труда беременных, начиная с 5-го месяца, а также кормящих грудью матерей воспрещалось. Кроме того, одним из ключевых мероприятий, проводившихся в первые годы советской власти и направленных не только на улучшение состояния здоровья, но и на выживание подраставшего поколения, стало усиление и бесплатная выдача детского питания. Например, на основании декрета СНК РСФСР от 23 сентября 1919 г. Наркомздраву было выделено 50 млн руб. на субсидирование организаций, отвечавших за открытие столовых и питательных пунктов для детей. Постановлением СНК РСФСР от 3 августа 1920 г. Наркомпроду предлагалось находящимся на довольствии Центроэвака детям отпускать местными продорганами скоропортящиеся продукты по установленным нормам3. Согласно декрету СНК РСФСР (с изменениями от 26 октября 1920 г.) и решению ВЦИКа от 4 ноября 1920 г. в период с 21 по 28 ноября на местах проводилась «Неделя ребенка», направленная на сбор продовольствия и денег для обеспечения продуктами детей, санитарную очистку детских учреждений, организацию бань и снабжение детских учреждений мылом. Также врачам предлагалось провести осмотр всех детей, проживавших в детских учреждениях, а местным властям — открыть детские амбулатории для обследования, лечения детей и санаторные школы (в т.ч. лесные для туберкулезных больных)4. Практика проведения недель ребенка была про должена и в дальнейшем. С 8 по 15 марта 1923 г. была проведена Неделя охраны материнства и младенчества. С 30 апреля по 6 мая шла Неделя беспризорного и больного ребенка. В мае-июне проходили гьезд детских врачей, совещание по охране материнства и младенчества, в ноябре — совещание по охране здоровья детей и подростков329. Но предпринимавшихся советским правительством мер в этой области было явно недостаточно. Страна находилась в тяжелейшем экономическом положении: массовый голод, разрушенная инфраструктура, эпидемические заболевания, нехватка финансовых и иных материальных ресурсов делали невозможным реализацию социальных программ, заявленных большевиками. По сведениям, поступавшим в Наркомздрав в 1921 г. и сообщенным Отделом охраны материнства и младенчества Наркомата в Особую комиссию по улучшению жизни детей при ВЦИК, «помещения для детских приютов, яслей, домов матери и ребенка отводятся самые плохие, так как лучшие занимаются всевозможными учреждениями, канцеляриями и т.п. Снабжение учреждений платьем, бельем, обувью чрезвычайно недостаточно и в 1920 годы было одно время совершенно прекращено из-за забронирования всей мануфактуры военным ведомством... Продовольственное положении просто ужасно...». Из сметы на первое полугодие 1921 г., представленной и утвержденной в Нар- комздраве в ноябре 1920 г., губздравотделам было отпущено только 5-10 % потребности в медикаментах2. Открытые в конце 1917 — начале 1918 г. дома матери и ребенка, ясли, родильные дома остались без квалифицированного медицинского персонала, призванного на фронты гражданской войны, и без источников финансирования. 10 декабря 1921 г. решением ВЦИКа и СНК «на местные средства принимались» хозяйственно-материальное обслуживание практически всех лечебно-санитарных учреждений в части расходов на наем помещений, отопление, освещение, водоснабжение, уборку, текущий ремонт, канцелярские нужды, закупку белья, хозяйственного оборудования и пр. А с 1 января 1922 г. все расходы на медицинское дело были возложены на местные бюджеты3, что в реальности означало резкое сокращение количества амбулаторий, коек в больницах и доступности медицинской помощи для населения страны в целом. Стремясь поддержать учреждения охраны материнства и младенчс ства и трудившихся в них медиков, ЦК РКП (б) в июле 1922 г. на правил всем обкомам и губкомам циркуляр об усилении работы парткомов по охране материнства и младенчества. Однако положи тельных сдвигов не произошло. 20 декабря 1922 г. Отдел охраны ма теринства и младенчества НКЗ сообщал Деткомиссии ВЦИК следу ющее: «В настоящее время со снятием почти всего дела охраны ма теринства и младенчества с государственного снабжения и передачи учреждений на местные средства, положение становится катастро фическим. Ясли, консультации, дома матери и ребенка закрываются, остаются только учреждения закрытого типа для воспитания сирот — дома ребенка». В последних отмечалась высокая смертность, не хватало денег на закупку продовольствия для детей голодающих губерний. РСФСР требовалось 17 488 яслей на 543 426 коек, а функционировало всего 580 на 25 ООО детей330. 2 февраля 1922 г. Сове']' охраны здоровья детей утвердил Минимальные нормы (в т.ч. санитарные) для детских учреждений2, но на практике им почти не следовали. Как мы видим, государство, предусмотревшее на законодательном уровне бесплатную медицинскую помощь беременным и роженицам, ясельное обслуживание матерей, бесплатное питание новорожденным и малолетним детям, профинансировать и фактически обеспечить все это просто не могло. Поэтому легализация абортов большевиками объяснялась не только популистскими целями и заботой об охране здоровья женщины. Полагаем, что разрешение абортов стало одним из весьма эффективных и специально взятых на вооружение правительством способов сокращения прироста населения и, как следствие, минимизации расходов государственного бюджета на проведение социально значимых мероприятий. При этом тяжелая экономическая ситуация в стране не позволяла даже обеспечить доступность операции по искусственному прерыванию беременности для всех нуждавшихся, в то время как в здравоохранении в целом на фоне сокращения ассигнований наблюдалось увеличение числа посещений медицинских учреждений. Справедливо это было и для абортов. Н.А. Семашко опасался, что растущая обращаемость населения «раздавит» лечебные заведения. По опу- (>ликованным данным, только Московскому здравотделу в 1924 г. не хватало 2,5 млн руб. на содержание находившихся в его ведении медицинских учреждений331. В регионах ситуация обстояла гораздо хуже. Больницы столкнулись с массовым наплывом беременных с просьбой сделать аборт. Стремясь хоть как то упорядочить ситуацию, власти были вынуждены установить некоторые ограничения и выделить категории женщин, получивших право на возможность осуществления этой операции в приоритетном порядке. 9 января 1924 г. Наркомздрав РСФСР разослал губздравотделам циркуляр2, н котором отмечалось следующее. В ряде мест вообще прекратилось производство абортов, за исключением случаев, когда к тому были медицинские показания, которые на местах, правда, толковались весьма широко, а социальные показания в расчет вообще не брались. Поэтому Наркомздрав требовал от территориальных органов медицинские показания к производству абортов строго ограничить абсолютной невозможностью матери родить при данном заболевании и предоставлял такой матери право на первоочередное производство аборта. Кроме того, при подотделах охраны материнства и младенчества в губздравотделах, а в уездных и фабричных поселках, где таких подотделов не существовало, — при соответствующих больницах, в особенности там, где не хватало коек, стали создаваться комиссии из врача и представителя женотдела (в декабре 1924 г. в состав комиссии был включен третий член — представитель подотдела охраны материнства и младенчества), выдававшие разрешения на производство абортов в бесплатных советских больницах. В циркуляре указывалось, что правом на получение койки пользуются исключительно застрахованные, получающие в пределах тарифной сетки, причем койки распределялись в порядке очередности среди следующих групп: 1. Безработные-одиночки, пользующиеся пособием с биржи труда. 2. Одиночки-работницы, имеющие одного ребенка. 3. Многодетные, занятые в производстве. 4. Многодетные — жены рабочих (многодетными считались женщины, имевшие трех детей и более). 5. Все остальные категории застрахованных. Для граждан, не охваченных системой социального страхования, аборты де факто становились платными, и за их производством они были вынуждены обращаться в государственные или в частные ме дицинские учреждения. Лица, не имевшие достаточного количестин средств или проживавшие в местностях, где отсутствовали боль ницы, оказывались в ситуации, когда единственным выходом дли них оставался криминальный аборт332. Зарубежные исследователи вполне справедливо отмечают, чти новые ограничения доступности абортов были установлены отнюдь не в пользу женщин, а отвечали в первую очередь интересам самого советского правительства2. Таким образом, цели защиты здорош.и женщины и искоренения криминальных абортов, которые преследо вало постановление 1920 г., на практике оказались недостижимыми, в т.ч. и из-за действий властей, в общем-то, и не особо желавших бо роться с криминальными абортами. Устанавливая уголовную ответственность за производство абор тов, большевики предусмотрели крайне низкие санкции по сравне нию с дореволюционным законодательством. В частности, в статье 1933 Уложения о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. предусматривалось, что лицо, умышленно употребившее с ведома и по согласию беременной женщины какое-либо средство для изгнания ее плода, подвергалось лишению всех прав состояния и ссылке на поселение в отдаленнейших местах Сибири, а будучи по закону не изъятым от телесных наказаний, еще и наказывалось ударами плетьми через палачей. Причем, если в употреблении средств для изгнания плода беременной женщины изобличался врач, акушерка, повивальная бабка или аптекарь, либо когда подсудимый ранее привлекался к ответственности за аналогичное преступление, наказание для них увеличивалось на одну степень. Самой же беременной женщине также грозило лишение всех прав состояния и ссылка в Сибирь на поселение, а если она не была изъята от телесных наказаний — все те же удары плетьми. Впоследствии производство аборта с согласия матери наказывалось для лица, осуществлявшего аборт, и для беременной — исправительными арестантскими отделениями на срок до 6 лет3. Уголовное уложение 1903 г. (хотя соответствующие статьи 465, •166 его так и не вступили в силу) закрепляло норму, на основании которой мать, виновная в умерщвлении своего плода, наказывалась заключением в исправительном доме на срок не свыше трех лет, а мицо, производившее аборт с ее согласия, — заключением в исправительном доме на срок от полутора до шести лет. Причем, если последний бы врачом или повивальной бабкой, суду предоставлялось право воспретить виновному практику на срок от одного года до нити лет и опубликовать приговор. Советский же законодатель пошел еще дальше и вообще исключил из УК 1922 г. уголовную ответственность беременной женщины за аборт. Статья 146 кодекса предусматривала, что совершение с согласия матери изгнания плода или искусственного перерыва беременности лицами, не имеющими для этого надлежаще удостоверенной медицинской подготовки или хотя бы и имеющими специальную медицинскую подготовку, но в ненадлежащих условиях, каралось лишением свободы или принудительными работами на срок всего до одного года. И только лицам, осуществлявшим указанную деятельность в виде промысла, грозило до пяти лет лишения свободы. Таким образом, в нормах советского уголовного закона явно прослеживается отношение государства к аборту с согласия матери как к явлению, не обладающему высокой степенью общественной опасности, а потому и мягко наказуемому. При этом беременная женщина, независимо от того, соблюдала ли она установленный законодательством порядок обращения за производством операции по искусственному прерыванию беременности или делала ее подпольно, вообще никакой ответственности не несла. Видимо, правительство осознавало свою неспособность удовлетворить «потребности» женщин в производстве абортов, поэтому резко смягчило санкции для медицинского персонала и прочих абортистов за криминальные аборты и вообще исключило ответственность беременных. Что касается максимальной безвредности аборта, производившегося в советских больницах согласно позиции наркоматов здравоохранения и юстиции, выразившейся в постановлении 1920 г., то этот вопрос также является весьма дискуссионным. В связи с нехваткой больничных коек с 1924 г. для производства абортов власти стали открывать специализированные медицинские учреждения, выпол нявшие исключительно данную функцию. Врач Генри Харрис, но сетивший одно из таких учреждений в Москве, отмечал, что сами операция занимала около 5 минут, выполнялась, как правило, 6e:i анестезии и не всегда способами, безопасными для организма жоп щины. Пациентка пребывала в медицинском учреждении три дня, после чего возвращалась домой333. Кроме того, согласно постановлс нию Наркомата труда, опубликованному 9 ноября 1920 г., после вы кидыша, непроизвольного или произведенного врачом в советских учреждениях, лица физического труда при предоставлении соответ ствующего удостоверения от врачебно-контрольной комиссии осво бождались от работы на три недели, а умственного и конторского труда — на две недели с сохранением на указанный срок содержания как в денежной, так и в натуральной форме2. Вместе с тем многие врачи выступали против легализации абортов, ссылаясь на опасность указанной операции для здоровья и жизни женщины, что подтверждалось нередко встречавшимися спу чаями осложнений и заболеваний после искусственного прерыва ния беременности3. Выступление ряда медиков против абортов было услышано советским правительством, а 12 февраля 1926 г. Нарком здрав разослал на места циркуляр, установивший предельный срок для производства аборта4. Наркомат предлагал территориальным подотделам охраны материнства и младенчества обратить внимание комиссий по разрешению абортов на то, что наиболее благоприят ным сроком производства аборта является период до 2,5-3-х месяцев. Производство абортов после 3-х месяцев при отсутствии опасных для жизни показаний (острое воспаление почек, порок сердца, острое кровотечение беременных, острая атрофия печени и т.д.) запрещалось, т.к. создавало серьезную угрозу смерти или причинения вреда здоровью женщины. Подводя итог анализу законодательной регламентации искусственного прерывания беременности, необходимо отметить, что нормы постановления от 18 ноября 1920 г. носили преимущественно декларативный характер. Отсутствие в стране необходимого количества медицинских учреждений, включая специализированные гинекологические отделения больниц, и острая нехватка квалифицированного медицинского персонала не позволяли всем желающим беременным женщинам обратиться за медицинской помощью. Легализация абортов, осуществлявшихся в медицинских учреждениях квалифицированными специалистами, преподносилась большевиками (что отчасти вполне справедливо) как средство снижения женской смертности от неправильно проведенного искусственного прерывания беременности, но это было отнюдь не главным стимулом, побуждавшим власти к законодательной регламентации данной группы общественных отношений. На практике продолжали отмечаться случаи заболеваний и после операций, проведенных в советских больницах, а исследования ученых доказывали, что даже при правильно проведенных абортах сохранялась высокая вероятность реального причинения серьезного вреда здоровью женщины. Таким образом, субъективное право женщины на безопасное искусственное прерывание беременности, хотя и было провозглашено советским правительством, но не подкреплялось должными материальными гарантиями его практической реализации. Однако нельзя не отметить, тот факт, что большевики позволили беременной женщине распоряжаться не только своей судьбой, но судьбой ее еще не родившегося ребенка, рассматривая аборт как способ избавления женщины от ненужной дополнительной нагрузки в виде ребенка, создававшего препятствия в реализации женщиной себя как работницы, и именно это на Западе стало одним из главных аргументов борцов за права женщин в данной области. При этом право отдельного человека на те или иные поступки не всегда соответствует интересу общества в целом. Так и легализация абортов, «освобождавшая женщину от оков материнства», несла в себе и негативные демографические последствия: сокращение рождаемости. В частности, в Москве и 13 губернских городах число абортов с 1924 по 1927 г. возросло в три раза334. В сельской местности с 1926 по 1930 г. количество первых беременностей, закончившихся абортом, удвоилось2. И уже не правительство, а само население стало рассматривать аборт как вполне обычное средство для регулирова ния рождаемости. В деревнях к абортам прибегали женщины 30 'Id лет, имевшие три-четыре ребенка, в городах — женщины 20-30 лет. воспитывавшие одного-двух детей335. Со второй половины 1920-х го дов наметилась четкая тенденция роста обращаемости женщин в мс дицинские учреждения за проведением искусственного прерывании беременности, несмотря на то, что для многих категорий населении аборты стали платными. Вместе с тем, по мере стабилизации внутриполитической ситул ции в стране, приоритеты в социальной политике изменились. Улуч шение экономического положения давало государству больше BO:I можностей профинансировать медицинскую помощь роженицам, обеспечить воспитание детей. Медленно, но все же расширялась сеть яслей, детских садов, увеличилось количество медицинского персонала, росла сеть медицинских учреждений. Хотя власти и продолжали пропагандировать легализацию абортов за рубежом (в 1928 г. в немецких журналах была опубликована статья Веры Лебедевой, руководившей Отделом охраны материнства и младенчества Нар- комздрава, в которой она определяла легализацию абортов как политику, направленную на защиту здоровья женщины, а также статья одного из видных защитников абортов А.Б. Генса, утверждавшего, что аборт является одним из способов увеличение участия женщины в общественной жизни2), мы полагаем, что правительство осознавало реальную угрозу абортов не только для жизни и здоровья беременных, но и для демографической ситуации в стране. Учитывая неминуемую угрозу войны с западными странами, на повестку дня остро вставал вопрос об увеличении численности населения за счет повышения уровня рождаемости и воспитания здорового молодого поколения. А значит, отношение к месту и роли женщины в обществе в целом и к аборту в частности, должно было измениться, что и произошло на следующем этапе развития советского государства и отразилось на законодательстве и правоприменительной практике.