История государства и права как «прикладная» наука
Последнее время все чаще и чаще приходится встречаться со случаями, когда коллеги-юристы, специалисты той или иной отрасли права, берут на себя труд анализировать нормативные правовые акты, давать оценку государственным институтам, существовавшим в далеком или совсем недавнем прошлом нашего государства, без серьезного изучения материи, о которой пишут. Мало того, та непринужденность и уверенность, с которой сие проделывается, заставляет подозревать, что авторы считают себя непререкаемыми специалистами в вопросах истории государства и права. Вряд ли можно убедить таких специалистов, что их познания в вопросах истории государства и права оставляют желать лучшего. Но, к сожалению, тенденция полностью игнорировать историко-правовые исследования набирает обороты. В то же время самостоятельно разобраться в истории права и государственных институтов специалисту не историку права бывает весьма сложно. Поэтому представляется целесообразным рассмотреть основные направления искажения исторического прошлого отечественного государства и права. Первым и наиболее, наверное, невинным (с позволения сказать) вариантом искажения истории права является ее полное игнорирование. Возьмем для примера блестяще защищенную диссертацию по конституционному праву Е.С. Казак «Конституционно-правовые реформы федеративных отношений в России и Германии». Видно, что диссертантка вообще не знакома с историей отечественного государства и права до 1993 года. В частности, в диссертации Е.С. Ка- :>ак сравнивается российский федерализм с федерализмом германским и делаются предложения по совершенствованию порядка проведения реформ федеративных отношений, руководствуясь германским опытом. Автор, не приводя никаких аргументов, утверждает, что в Германии федеративное государство существует дольше, чем в России34. Она полагает, что федерация как форма организации государственного единства-известна России не с 1918 года, когда в январе была провозглашена федерация, летом того же года конституционно закреплены её принципы, не с 1922 года, когда РСФСР стала субъектом федеративного союзного государства, а только с 1993 года. Для государствоведа существует известный набор признаков, которые характеризуют федерацию. Если признаки (хотя бы только на бумаге) есть — есть федерация, нет — федерации нет. В принципе это очень удобный подход для решения проблем, но тоже на бумаге. Да, с недавних пор со ссылкой на последние работы О.И. Чистякова высказывается идея о том, что хотя в Советской России в январе 1918 года и была провозглашена федерация, но реальной федерации не было. Правда, обосновывая данное положение, Чистяков писал, что федерации нет и после 1993 года. Согласимся, что, принимая один тезис, надо принять и второй, если оба базируются на одних и тех же доказательствах. Кроме того, представление о федерации в первый год после Октября 1917 г. существенно отличалось не только от современного, но даже оттого, которое сложилось после гражданской войны. Для того чтобы уяснить сущность подхода к проблеме федерации, следует обратиться к выступлениям И.В. Сталина, вплотную занимавшегося в то время в качестве наркома по делам национальностей становлением Российской Федерации. Уже в Докладе по национальному вопросу на III Всероссийском съезде Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, сделанном 15 января, Сталин подчеркнул, что серьезность национального «вопроса усугубляется тем, что великороссы не составляют абсолютного большинства населения в России и окружены кольцом других, „недержавных" народов, населяющих ее окраины»35. Интерес представляет беседа Сталина с сотрудником газеты «Правда», опубликованная этой газетой 3 и 4 апреля 1918 г., т.е. через два дня после того, как ВЦИК была создана комиссия для разработки Конституции РСФСР, в которую входил и Сталин, причем его концепция федерации, высказанная на заседании этой комиссии, получила большинство и была использована создателями первой советской конституции. В беседе были выявлены отличия российской, складывавшейся в это время, федерации от Североамериканских Штатов и Швейцарии. Помимо классовых особенностей на первое место было выдвинуто отличие национально-территориальное: «выделившиеся в России области представляют вполне определенные единицы в смысле быта и национального состава. Украина, Крым, Польша, Закавказье, Туркестан, Среднее Поволжье, Киргизский край отличаются от центра не только по своему географическому расположению (окраины!), но и как целостные экономические территории с определенным бытом и национальным составом населения»36. В будущем предполагалось, что «субъектами федерации должны быть и могут быть не всякие участки и единицы и не всякая географическая территория, а лишь определенные области, естественно сочетающие в себе особенности быта, своеобразие национального состава и некоторую минимальную целостность экономической территории. Таковы — Польша, Украина, Финляндия, Крым, Закавказье (причем не исключена возможность, что Закавказье разобьется на ряд определенных национально-территориальных единиц, вроде грузинской, армянской, азербайджанско-татарской и пр.), Туркестан, Киргизский край, татаро-башкирская территория, Сибирь и т.п.»37. Одновременно Сталин высказывался категорически против двухпалатного высшего органа власти, как созданного для «затягивания» законодательного процесса: «Конструкция центральной власти, способы ее построения определяются особенностями Российской Федерации. В Америке и Швейцарии федерализм привел на деле к двухпалатной системе: с одной стороны — парламент, выбираемый по принципу общих выборов, с другой стороны — федеральный сонет, конструируемый штатами или кантонами. Это — та же двухпалатная система, ведущая на деле к обычной буржуазной законодательной волоките. Нечего и говорить, что трудовые массы России не примирятся с такой двухпалатной системой. Мы уже не говорим о полном несоответствии этой системы элементарным требованиям социализма»38. Последний тезис был пересмотрен Сталиным в процессе подготовки Конституции СССР в 1923 году: первоначально однопалатный Центральный Исполнительный Комитет СССР (один из верховных органов власти СССР) был преобразован в двухпалатный. С самого начала строительства РСФСР была заложена идея централизации власти. Но при всей централизации за общефедеральным центром, по планам большевиков, оставались только «военное и военно-морское дело, внешние дела, железные дороги, почта и телеграф, монета, торговые договоры, общая экономическая, финансовая и банковская политика... Все остальные дела и, прежде всего, формы проведения общих декретов, школа, судопроизводство, администрация и т.д. отойдут к областным совнаркомам»39. При этом федерализму отводилась переходная роль к социалистическому унитаризму. Многое из сказанного в апреле 1918 г. нашло отражение в Конституции РСФСР, включая право выхода автономных республик из состава государства. Кроме того, в первые годы своего существования РСФСР допускала практику автономных республик вносить изменения в общероссийские законодательные акты. Стоит ли пренебрегать опытом, пусть и ненавистных политических противников, но противников, которые впервые создали такую форму государственного единства, которая учитывала, «что великороссы не составляют абсолютного большинства населения в России и окружены кольцом других, „недержавных“ народов», создала форму национально-территориальной автономии для этих «недержавных» народов, дававшую им весьма широкие права и одновременно учитывавшую интересы меньшинств этих автономий? Следует учесть, что 75 лет существования весьма специфической формы правления не могли не оставить своего отпечатка. Вряд ли имеют научную ценность умозаключения исследователя, который без учета российского опыта предлагает германские рецепты. Конечно, теоретически можно сравнивать все, что угодно, со всем, чем угодно. Можно сравнить Чечню с Баварией. Но все же сравнение государства, в основе организации государственного единства которого лежал национально-территориальный принцип, с федерацией, возникшей на основе принципа территориального, основанного на длительных межгосударственных связях вошедших^ федерацию государств, многонациональную с мононациональной, мало что может дать. Здесь забывается забавная присказка: что русскому хорошо, то немцу — смерть. А ведь поговорку можно перевернуть: что немцу хорошо, то русскому... Но, может, пренебрежение историческими традициями в работе столь молодого исследователя является единичным явлением, и обращение специалистов-отраслевиков к истории в основном носит грамотный с историко-правовой позиции характер? Увы. Рассмотрим на примере сравнительно недавних публикаций, размещенных в ведущих справочно-правовых системах, в том числе Гарант и КонсультантПлюс, примеры такой практики. «Пострадавшими» выступают, как правило, актуальные историко-правовые темы. Возьмем проблему банкротства. Правила «хорошего тона» потребовали от авторов учебного пособия «Правовое регулирование банкротства предприятий»1 начать историю «от печки». И начать крайне неудачно: «Зарождение цивилизованных норм, направленных на регулирование банкротства, исследователи связывают с экономическими реформами Петра I». Что за исследователи — дружный коллектив умалчивает, хотя чуть ниже упоминает и о Русской Правде, и о «Судебниках XVI-XVII века». Не будем пенять авторам некорректное использование слова «цивилизованный», а также Судебники «XVII века» (подумаешь, на одну римскую единичку ошиблись!). Речь идет о принципиальном подходе к проблеме. Во- первых, «иностранные участники» в торговых отношениях появляются не при Петре I, а во времена как раз Русской Правды. Во-вторых, эти самые «отношения» вовсе не «диктуют необходимость наличия четких правил „наказания" недобросовестных должников», как утверждает все тот же коллектив анонимов. «Наказать» можно и без уставов о банкротстве. И утверждение, что «именно при Петре I, с развитием иностранной торговли, нормы приобретают целевой характер и назначение — не просто покарать должника, но и пернуть собственность кредиторов», показывает полное незнакомство авторов ни с Русской Правдой, ни с Судебником 1497 г., ни с Судебником 1550 года. Далее авторы, особо себя не утруждая, берутся за пересказ вышедшей в 1888 году работы А.Х. Гольмстена2. Так может, с этого и надо было начать, а лучше, дав краткий пере чень сочинений по проблеме, приступить к изложению современного законодательства. А труд Гольмстена, выложенный, как и цитированное пособие, в Интернете, интересующийся сам отыщет и прочитает, в «подлиннике». Следующий пример аналогичного подхода к историко-правовому материалу находим уже в работах, которые находятся в солидных справочно-поисковых системах. Общеизвестно, что важную роль в качестве органа надзора играла прокуратура. Этот институт появился в России, как известно, при Петре I именно как орган надзора, как «око государево». А вот авторы комментария к Конституции РФ, обращаясь к истории прокуратуры, пишут, что «несмотря на отсутствие законодательного закрепления принципа разделения властей, прокуратура в России была создана прежде всего как властный контрольный и надзорный орган»40. Здесь значение прокуратуры существенно преувеличено, поскольку законодатель наделил прокуроров не властными, а лишь некоторыми специально определенными контрольными полномочиями. Известный специалист в области истории государства и права, М.И. Сизиков, основываясь на царских указах и, прежде всего, основном законодательном акте, посвященном прокуратуре, — Должности генерал-прокурора от 27 января 1722 г.41, сделал вполне обоснованный вывод: «Ни фискалы, ни прокуроры, единолично осуществлявшие надзор, не принимали решений по существу вопросов, даже в отношении своих подчиненных. Они могли только представлять материалы для рассмотрения их коллегиальным органам»42, а генерал-прокурор — императору. Поэтому прокуратуру следует рассматривать именно как орган надзора. Причем первоначально на первом месте стоял общий надзор за соблюдением в государстве законов. И это вполне понятно: появление прокуратуры в России совпало с утверждением в ней неограниченной монархии43. Роль прокуратуры менялась на протяжении длительного периода ее существования, но «властным контрольным» органом она не была. В период царствования Екатерины II резко возросла роль генерал-прокурора, что было обусловлено, главным образом, двумя обстоятельствами: падением значения Сената и личностью генерал- прокурора — князя А. А. Вяземского. Поручения императрицы адресовывались толковому и деятельному чиновнику генерал-квартирмейстеру, действительному статскому советнику и впоследствии генерал-прокурору князю А.А. Вяземскому. Так, через него был передан в 1768 году указ Сенату «О поднесении на разрешение Ее Императорского величества кратких экстрактов только по таким апелляционным делам, которых за разнословием сенаторов и недостатком ясного закона решить будет не можно»44. Ему, как действительному статскому советнику было поручено навести порядок в реорганизованной Придворной конторе в 1786 году, причем императрица во многом исходила из того, что именно Вяземский вместе с обер-шталмейстером Нарышкиным, шталмейстером Ребиндером и другими чиновниками по ее поручению от 14 марта 1786 г. представили ей свое мнение по этой проблеме45. Именной указ от 2 ноября 1786 г.46 поручал Вяземскому «зделать надлежащие распоряжения, дабы с 1го генваря 1787 года дворцовые доходы из казенных палат отсылаемы были в государ- ственныя казначейства». А.А. Вяземский вошел в Совет при императрице, созданный на время войны с Турцией47. С.М. Казанцев совершенно верно отметил, что «Екатерина неоднократно отмечала, что князь Вяземский объединил руководство несколькими ведомствами вовсе не по его званию генерал-прокурора, а благодаря его способностям. И действительно, после смерти Вяземского в 1793 году новому генерал-прокурору А.Н. Соймонову финансовые учреждения переданы не были»48. Еще более определенно высказался Сергей Михайлович в своей докторской диссертации, посвященной истории прокуратуры. В третьем пункте положений, выносимых на защиту, ясно сказано: «До 1802 г. прокуратура являлась институтом высшего надзора за всем государственным аппаратом Российской империи. Ее роль изменилась в связи с переходом к министерской системе управления. „Личная уния“ должностей генерал-прокурора и министра юстиции, сохранив прокуратуру в качестве инстанции высшего надзора, значительно ограничила ее ком петенцию. Генерал-прокурор и его подчиненные никогда не имели права надзора за министерствами и создаваемыми ими органами власти на местах»49. Таким образом, можно говорить не о расширении компетенции прокуратуры даже на определенном этапе, а лишь о доверии монарха к отдельно взятому талантливому чиновнику. Ошибочное утверждение о прокуратуре, содержащееся в Комментарии к Конституции РФ, связано, на мой взгляд, с тем, что авторы «забыли» о форме правления в XVIII-XIX веках, поэтому и приписали прокуратуре дополнительные полномочия. Ошибка, характерная для специалистов в области какой-либо отрасли права, но вряд ли возможная у квалифицированного историка права. Не могут обойтись без историко-правовых сведений и авторы, которые пишут об истории адвокатуры. В учебном пособии «Адвокатское право» Л.Ю. Грудцына пишет: «Появление правозаступни- чества (или представительства в суде) было вызвано тем, что для грамотного ведения дел необходима специальная подготовка, и лица, ею не обладающие, вынуждены были обращаться к специалистам в области права»50. Звучит хорошо, но неверно. Автор то ли по незнанию, то ли в угоду своей концепции кое-что путает. Ссылаясь на источники, она верно указывает, что впервые о судебном представительстве упоминается в русских законодательных актах XV в. — Псковской и Новгородской Судных грамотах. Но приводит ссылки на статьи только Новгородской Судной грамоты, в которых речь в действительности идет об «ответчике», т.е. лице, заменяющем, а не представляющем сторону в процессе. Что же касается Псковской судной грамоты, то здесь мы имеем дело совершенно с другим характером представления в процессе интересов стороны. В Пскове, как известно, основанием к привлечению в участии в деле была не сложность законодательства, требовавшая участия «специалиста», а физические данные стороны: «а пособников бы не было ни с одной стороны, опричь жонки, или за детину, или за черньца или за черницу, или которой человек стар вельми или глух» (ст. 58 ПСГ). Таким образом, в одну кучу собрали и «пособника», и «ответчика» — фигуры, совершенно разные по их роли в процессе. Далее автор вспоминает Судебник 1497 года, Соборное Уложение 1649 г. и стряпчих, нормы о которых содержатся в Учреждениях для управления губерний Империи Всероссийской. Судебник 1497 года не говорит о представителях на суде, его больше интересуют поручители, которые и являются к суду. Понятно, что поручитель и представитель — совершенно различные фигуры. А вот Судебник 1550 года уже упоминает и поручителей, и стряпчих (ст. 13). И те, и другие могут вместо стороны находиться «у поля», т.е. во время судебного поединка, что посторонним, даже родственникам, делать запрещалось. Уложение 1649 года в 108-й ст. Х-й главы только намекает о возможности, чтобы сторону кто-то заменил в процессе. В частности, в статье говорится, что если стороне «в свое место послати... некого», то возможно продление срока рассмотрения дела. Поскольку статья находится в Х-й главе, в которой рассматривается состязательный процесс, говорить о защите интересов обвиняемого, судимого розыском, не приходится. Стряпчие же, упомянутые в Учреждениях 1775 года, — помощники прокурора, а вовсе не представители сторон. Зачем в учебном пособии «Адвокатское право» помещать целую главу, посвященную истории адвокатуры, да еще истории, не всегда точно изложенной? Может быть, о современном статусе адвоката трудно писать или вопрос настолько узок, что для увеличения объема пособия авторам приходится затрагивать малознакомую материю? Тогда в помощь таким авторам подскажу, что история судоустройства и судопроизводства весьма подробно изучается в курсе истории отечественного государства и права. Имеются и специальные труды историков права по этим проблемам. Например, девятитомное издание «Российское законодательство Х-ХХ веков» (М., 1984-1994), удостоенное в 1996 году Государственной премии РФ в области науки и техники. Следующий пример приведу из учебников «Правоохранительные органы»: один наш, университетский, который писали проф. К.Ф. Гуценко и доц. М.А. Ковалев, а другой — Российской Академии юридических наук, авторы А.П. Гуськова и А.А. Шамардин1. В обоих имеется глава «Основные этапы развития российской судебной системы». Приятно, что автор главы университетского учебника отметил: «при желании полное представление о развитии российских судов и их системы можно получить, изучая учебную и научную ли тературу по истории отечественного государства и права, а еще лучше — первоисточники». Жаль, что ни первого, ни второго сам автор раздела не проделал. Вот и обратимся к первоисточникам. Первое, что сразу бросается в глаза, это то, что учебник РАЮН где-то в легком пересказе, а по большей части дословно повторяет университетский, и оба вместе учебник И.Я. Фойницкого по уголовному процессу, вышедший в 1912 году51. Тем самым рассмотрение содержания обеих работ в значительной степени облегчается. Конечно, я не принадлежу к историкам и юристам, писавшим «в дооктябрьские годы», сочинения которых, по признанию авторов, легли в основу положений, изложенных в обоих учебниках, но тем интереснее будет очерк, посвященный разделам по истории судебной системы, поскольку будет видно, как продвинулось изучение сего предмета за почти столетие после октябрьских событий. При желании можно было бы представить кучу мелких замечаний по каждой неточности, которыми изобилуют учебники, но я остановлюсь на наиболее заслуживающих внимания. Прежде всего, вопроса о судебных полномочиях монарха. Дело, конечно, не в том, что европейские «монархи ... под влиянием собственного опыта или идей, высказывавшихся передовыми мыслителями, „созревали" или уже „созрели", чтобы понять: негоже им быть высшими судьями в своих государствах». Задолго до петровского европейского вояжа, уже предшественники этого царя перестают лично осуществлять суд. И не потому что «негоже», а потому, что дел много. Усложняются функции монарха, что связано с увеличением международного значения государства и расширением задач в области внутреннего управления. Петр I попытался освободиться от судебных функций вообще, но идея эта была утопична по существу. В государстве, где монарх сосредоточил в своих руках и законодательную, и исполнительную, и судебную власть, он принужден быть и высшей судебной инстанцией, тем более что суд не был отделен от администрации. Попытка Петра наделить созданные им органы и судебными, и управленческими полномочиями, оставив себе функции высшего контроля, должна была потерпеть неудачу. Теперь несколько слов о судебной системе в России в конце XVIII — начале XIX веков. Складывалась она постепенно, время от времени в нее вносились более или менее важные изменения. Де тали этих изменений и особенно их причины интересны для специалистов. На лекциях по истории государства и права студенту говорят: к концу XVIII века в России действовали следующие сословные суды: для дворян — уездный суд (в уезде — гл. XV Учреждений для управления губерний) и верхний земский суд (в губернии): для купцов и мещан — городовой магистрат или ратуша (в городах и посадах — гл. XX) и губернский магистрат (гл. XXII); для государственных, экономических, дворцовых крестьян и однодворцев — нижняя расправа (в городах и округах — гл. XXIII) и верхняя расправа (в губерниях — гл. XXIV). Крепостные крестьяне находились в вотчинной юрисдикции своих помещиков. Кроме того, имелись всесословные суды в губернии — палата уголовного суда и палата гражданского суда (гл. VI и VIII), которые рассматривались как департаменты Юстиц-коллегии и осуществляли ревизии уголовных дел, рассмотренных губернскими сословными судами. Сенат в лице его шести департаментов рассматривал жалобы на решения нижестоящих судов (в том числе Вотчинной, Юстиц- и некоторых других коллегий). Имелись также специальные суды: военные (кригсрехты), церковные (консистории), словесные торговые суды, суды в национальных районах. При Николае I система сословных судов была несколько упрощена. В то же время в учебнике «Правоохранительные органы» студент читает: «К концу XVIII в. сформировались суды отдельно для крестьян крепостных и государственных, для торговцев и ремесленников, для дворян, живших в сельской местности и в городах, для военных и чиновников, для низших чинов и офицеров. Дворяне, жившие в сельской местности, судились в уездных и верхних земских судах, мещане — в городских и губернских магистратах (кое- где в городах — в ратушах), государственные крестьяне — в нижних и верхних расправах, чиновники и дворяне, постоянно проживавшие в городах, — в нижних и верхних надворных судах. В губернских городах действовали также палаты уголовного суда и палаты гражданского суда. Высшей судебной инстанцией считался Сенат, который для рассмотрения судебных дел имел два отделения — в Москве и Санкт-Петербурге. Наряду с общегражданскими судами существовали и специализированные — военные, коммерческие, духовные и др.». Вместо четкого разделения судов, которое представлено в истории отечественного государства и права, студент получает кашу от авторов учебника по правоохранительным органам. Каша, в которой масса неточностей (и надворные суды, и Сенат, упомянутые мимоходом, приведены с явным искажением). Для полноты картины надо заметить, что оба курса читаются студентам параллельно. Но полет фантазии авторов РАЮНовского учебника достигает космических высот. Там можно прочитать такое: «Высшей судебной инстанцией был Сенат (в т.ч. первой инстанцией по делам крупных чиновников), но в случае возникновения разногласий в Сенате дело рассматривалось в Государственном совете (высшем законосовещательном органе Российской империи)». Это уже «коктейль Молотова». По какой-то необъяснимой причине больше всего неточностей выпадает на долю Судебной реформы 1864 года. Писали о ней много, документы публиковались, особенно Учреждение судебных установлений52. Возьмем рамки проведения реформы. Судебная реформа (как и любая другая) не может начаться раньше принятия законодательных актов, что было сделано 20 ноября 1864 г. Отделение предварительного расследования от полиции имеет отношение к Полицейской реформе. И в 1860 году был принят не «Закон о судебных следователях», как утверждают учебники «Правоохранительные органы», а два нормативных правовых акта: «Учреждение судебных следователей» и «Наказ судебным следователям»53. С датой окончания реформы вообще какое-то недоразумение: якобы Николай II издал специальный Указ о завершении реформы 1 июля 1899 г. Если и был такой Указ, то, видимо, совершенно секретный, поскольку в т. XIX Полного собрания законов Российской Империи (собрание 3-е) его нет. «Секретность» Указа связана еще и с тем, что сама реформа с момента начала ее проведения сопровождалась контрреформами, так что говорить о времени ее «окончания» можно только применительно к созданию общих судебных мест. Именно об этом и писал И.Я. Фойницкий в своем Курсе уголовного судопроизводства 1912 года издания, на нескольких страницах учебника перечисляя нормативные правовые акты, вводившие в различных районах Российской империи судебные установления, в частности, упоминает, что законом от 15 февраля 1899 г. с 1 июля 1899 г. завершается судебное преобразование в пяти северовосточных уездах Вологодской губернии54. Характерно, что на основе произвольно выдранных из контекста кусков этого курса, составлен ного для изучения актуального на 1912 год законодательства, авторы разбираемых пособий «ничтоже сумняшеся» попытались объяснить российское судоустройство второй половины XIX века. Результат такой попытки лучше не комментировать. В связи с тем, что, начиная с 1865 года, правительство проводит и контрреформы, говорить о том, как в «целом» выглядела российская судебная система «тех лет», бессмысленно. Тем более что при списывании авторы учебника РАЮН, которые вообще не понимают, о чем идет речь, при публикации схемы судов фразу «после реформы 1864 года» из учебника Фойницкого заменили на слова «по реформе 1864 года»55, и получилась полнейшая ерунда. Если историки права, профессиональные юристы, показывают, как проводилась реформа, почему и каким образом изменялось судоустройство, то оба учебника показывают нечто среднее: то, что ближе не к реформе, а к контрреформам и последующим изменениям в судебной системе. Поэтому получается, что у студента не может сложиться целостная картина ни самой реформы, ни контрреформы. Кроме того, берутся изменения, которые происходили в разное время, а указаний, когда они произошли (я уж не говорю о том, почему они произошли), не дается. Спору нет, И.Я. Фойницкий — ученый первой величины, не нам, грешным, чета. Но ведь писал-то он учебник по действовавшему тогда законодательству. Если же пытаться по этому учебнику пересказать историю законодательства, получится несусветная неразбериха. Так стоит ли вообще это делать. Ведь по первоначальному тексту Учреждения судебных установлений кассационные жалобы на решения съездов мировых судей приносились в кассационные департаменты Сената, а не в окружные суды (как считают авторы пособий), волостные суды вообще составляли особые суды, о которых говорит примечание к ст. 2 Учреждения, ни о каком имущественном цензе для судей общих судебных мест (о котором пишут авторы пособий) не было ни звука и т.д. Так зачем дополнять учебник, посвященный изучению действующей системы правоохранительных органов (и так трактуемых сверхшироко), неграмотным пересказом дореволюционных пособий? С совсем иного сорта ошибочными утверждениями встречаемся и учебном(Р) пособии Н.В. Ласкиной «Прокурорский надзор» (?!) Как сказала бы Алиса в Стране чудес, «чем дальнее, тем странше»! О статусе прокурора находим следующий пассаж: «В 1862 г., еще до Судебной реформы, Государственный совет Российской империи принял Основные положения о прокуратуре, в которых определялись государственное назначение прокурорского надзора, его содержание, задачи и полномочия прокуроров. Весьма четко было сформулировано назначение прокуратуры — наблюдение за точным и единообразным исполнением законов в Российской империи. Основные положения о прокуратуре устанавливали принципы организации и деятельности прокуратуры, являвшиеся незыблемыми на протяжении всего периода существования Российской империи. К их числу были отнесены единство и строжайшая централизация органов прокурорского надзора, осуществление прокурорами возложенных на них полномочий от имени всей системы органов прокуратуры, генерал-прокурором, который одновременно являлся министром юстиции, строжайшая подчиненность нижестоящих прокуроров вышестоящим, несменяемость прокуроров, независимость прокуроров от местных влияний при принятии ими любого решения»56. Слово в слово находим то же предложение в учебном курсе (учебно-методическом комплексе) старшего преподавателя кафедры уголовно-правовых дисциплин Московского института экономики, мэнеджмента и права, кандидата юридических наук Т.А. Вертеповой «Прокурорский надзор»57. Оставим на совести каждой из них, кто у кого списал, а может, был некто третий, но ситуация забавна тем, что обе дамы написали (списали) абсолютную ерунду. Во-первых, известно, что Государственный совет не мог самостоятельно «принять» никакого нормативного правового акта, поскольку не являлся законодательным органом. Это был всего- навсего законосовещательный орган. Государственный совет мог только представить императору рассмотренный и одобренный им документ, а уж принимать его или нет, решал сам царь. В нашем случае речь идет о «Мнении» Государственного совета, получившем высочайшее утверждение. Во-вторых, никаких «Основных положений о прокуратуре» не было, а были Основные положения преобразования судебной части в России, которые были предложены Александру II как мнение Государственного совета. Это «Мнение» и было Высо- чайше утверждено 29 сентября 1862 года, а затем объявлено Сенату товарищем министра юстиции того же 29 сентября1. В-третьих, содержание документа расходится с тем, что ему приписывается в пособиях. Ради «спортивного интереса» посмотрим в соответствующих главах «Основных положений» те разделы, которые касаются статуса прокуроров. «VII. О Прокурорах. 47. При каждом окружном суде и при каждой судебной палате состоит особый прокурор. При прокурорах окружных судов и судебных палат состоят товарищи. 48. Прокуроры окружных судов и их товарищи утверждаются министром юстиции по представлению прокурора судебной палаты; прокуроры судебных палат и их товарищи назначаются Высочайшею властью по представлению министра юстиции. 49. При каждом Кассационном департаменте Сената и при общем их собрании состоят обер-прокуроры, назначаемые, по представлению министра юстиции, Именными высочайшими указами. 50. В прокурорском надзоре низшие чины действуют под руководством высших, а осуществление верховного надзора за всеми прокурорами и обер-прокурорами, который сосредоточивается и лице министра юстиции, как генерал-прокурора. 51. Сущность прокурорской обязанности заключается: 1) в наблюдении за единообразным и точным применением закона; 2) в обнаружении и преследовании пред судом всякого нарушения законного порядка и в требовании распоряжений к его восстановлению и 3) в предложении суду предварительных заключений в случаях, означенных в Уставах гражданского и уголовного судопроизводства. 52. Если прокурор окружного суда усмотрит, что при решении дел судом обнаружена неполнота закона и признает необходимым иозбудить законодательный вопрос, то он доносит о том прокурору судебной палаты, от коего зависит представить возбужденный вопрос на усмотрение министра юстиции». Как же удалось Ласкиной и Вертеповой «выжать» из столь лаконичных формулировок все те принципы, которые содержатся в при- иеденнрй выше цитате? В тексте закона либо вообще нет указаний на мявленные принципы, как, например, на «осуществление прокурорами возложенных на них полномочий от имени всей системы органов прокуратуры», либо речь идет о другом. Как, находясь в здравом уме и твердой памяти, можно приравнять осуществление верховного надзора «за всеми прокурорами и обер-прокурорами», который «сосредоточивается в лице министра юстиции, как генерал-прокурора» (ст. 50), к осуществлению «„верховного" надзора в Империи». О принципе «несменяемости» надо поговорить особо. Сам факт, что преподавателю, знатоку прокурорского надзора, может прийти идея о несменяемости прокуроров, уже о многом говорит. Даже человек, мало знакомый с принципами деятельности прокуратуры, узнав, что генерал-прокурор одновременно был и министром, не мог бы вообразить, что можно сделать несменяемыми министров (даже если забудем, что речь идет об абсолютной монархии). Любой знает, что и президент, и премьер-министр (в парламентской республике) могут менять министров. Да чего проще: возьми Основные положения преобразования судебной части в России (а лучше — Учреждение судебных установлений), да прочти: «66. Должности председателей и членов судебных мест, в том числе и судебных следователей, а равно прокуроров и секретарей, замещаются не иначе, как из числа лиц, получивших юридическое образование или же доказавших на службе свои познания по судебной части. 67. Председатели и члены судебных мест не могут быть ни увольняемы без прошения, ни переводимы из одной местности в другую без их согласия. Они не могут также быть удаляемы от должности иначе, как с преданием суду, или отрешаемы от должности иначе, как по суду». Где здесь несменяемость прокуроров? К прокурорам, как и к членам судебных мест (судьям и судебным следователям) относится ст. 66, которая формулирует требования, которые предъявляются к прокурорам, при определении на должность. Статья 67, регламентирующая порядок отрешения от должности, адресуется лишь к судьям и судебным следователям. Из сказанного можно сделать вывод, что помимо того, что авторы приведенных учебных пособий не только абсолютно невежественны в истории своего предмета и не умеют работать с нормативными правовыми актами (поскольку занимаются списыванием из сомнительных источников), но даже толком не знают, откуда списывать. Подведем итоги. В современной правовой литературе, особенно учебной, стало достаточно распространено широкое обращение юристов-отраслевиков к истории права (и государства). Эти обращения носят, как правило, дилетантский характер (в лучшем случае материал излагается по материалам одной дореволюционной книги, чаще всего — по одному учебнику). Практически не используются м(‘ только архивные материалы, но и опубликованные нормативные правовые акты, а также опубликованная судебная практика. Это свидетельствует, во-первых, о том, что собственно своей отраслью ангоры заниматься или не умеют, или не желают, поэтому пытаются уйти от современных насущных проблем в прошлое, в котором ориентируются хуже слепых котят. Во-вторых, они в грош не ставят ( моих коллег юристов — историков права, поскольку не используют их работы. Я предлагаю следующие пути решения проблемы. Первое. В том случае, если специалисты той или иной отрасли желают расширить объем часов изучаемой дисциплины за счет истории своего предмета, сокращать в учебном плане часы, которые должны быть уделены экскурсам в историю. Если преподаватель-отраслевик считает нужным подчеркнуть историко-правовой аспект своего курса, то он может пригласить за счет «своих» часов специалиста в области истории государства и права. Как вариант — расширить учебную программу по истории государства и права за счет углубленного поучения (а не общего знакомства, как сейчас) истории отдельных отраслей. Второе. Отбросить ненужную деликатность и показывать коллегам их промахи в освещении проблем истории государства и права. А именно: разъяснять, что пересказ пары-тройки норматив- in, IX правовых актов, принятых при «царе Горохе», еще не означает :шание истории права, что списывание со старых учебников так же смешно, как цитирование Большой советской энциклопедии. Причем делать это надо публично, в статьях в солидных журналах.