Мы сталкиваемся с кризисом интеллигибельности (философский термин, означающий способность умопостижения, понимания. — Прим. пер.): возрастает разрыв между тем, что следует понять, и концептуальными средствами, необходимыми для понимания. Нужно ли безропотно покориться тому, что Макс Вебер называл «разочарованием мира», учитывая утрату уверенности (в социальных ориентирах) и отсутствие коллективного проекта? Наш мир испытывает мощное давление колоссальных технологических преобразований, постоянных экономических неурядиц и обостряющейся экологической опасности. Эти три фактора нестабильности выражаются, в частности, в растерянности общественного мнения, углублении неравенства, появлении новых форм бедности и «исключения», кризисе труда как мерила стоимости, глубоком недомогании политической власти, массовой безработице, усилении иррационализма, широком распространении разного рода национализма, интегризма, ксенофобии, но — одновременно — они выражаются в весьма сильной потребности в моральных качествах и в повышении этических требований. Две новые парадигмы структурируют образ мышления в этой атмосфере разочарования и неуверенности. Первая из них —- это коммуникация (общение). Она стремится в тенденции мало-помалу заменить функцию одной из главных парадигм двух последних веков — прогресс (идею прогресса). Во неех областях и во всех институтах, от школы до предприятия, от семьи до системы правосудия и правительства, повсюду один- единственный лозунг: надо общаться. В течение последнего столетия руководители демократиче- Ских стран, действуя во имя прогресса (научного, культурного, социального, экономического), повысили уровень народного просвещения, расширили социальные права и увеличили покупательную способность менее благополучных категорий населения. Речь шла о том, чтобы сократить неравенство между людьми, повышая благосостояние самых бедных. Задача состояла в том, чтобы заставить отступить насилие. При этом исходили из принципа, что цивилизованное общество — это общество, в котором более нет насилия, что неравенство, достигающее скандальных размеров, — это источник насилия. Смена идеологии прогресса на идеологию общения порождает всякого рода потрясения. Она ведет к тому, что становится неясной даже сама миссия политической власти. Отсюда центральным моментом становится растущее соперничество между властями и масс-медиа (средствами массовой информации). Это, в свою очередь, ведет к тому, что некоторые руководители открыто отвергают первостепенные социальные задачи, провозглашенные лозунгом «равенства» и «братства». Исполнительная власть считает, что средства массовой информации проводят в жизнь, реализуют, исполняют эту новую парадигму лучше, чем она сама. Другая парадигма — это рынок. Она замещает парадигму машины, часового механизма, организации, функционирование которых обеспечивало эволюцию системы. В часовом механизме ни одна деталь не является лишней; все элементы, все детали связаны друг с другом. На смену этой механической метафоре, унаследованной от XVIII века (общество — это «социальный часовой механизм», и каждый индивид выполняет в нем функцию, полезную для нормальной работы целого), приходит метафора экономическая и финансовая. Отныне все должно регулироваться согласно критериям «господина рынка» как высшей панацеи (мерила ценностей). В первом ряду новых ценностей стоят: выручка, прибыль, рентабельность, конкуренция, конкурентоспособность. «Законы» рынка приходят на смену законам механики (которые управляют жизнью звезд, космоса и природы) или истории в качестве всеобщего объяснения эволюции общества. Здесь также верх берут только самые сильные, причем на совершенно законном основании, а самые слабые отвергаются. Жизнь — это борьба, джунгли. Дарвинизм экономический и дарвинизм социальный (постоянные призывы к соревнованию, отбору, приспособлению) навязываются как само собой разумеющиеся. В рамках этого нового порядка индивиды делятся на «платежеспособных» и «неплатежеспособных», т.е. способных интегрироваться в рынок или нет. Рынок дает спасение только платежеспособным. Что же касается всех прочих, то их судьба — быть от брошенными, изгнанными, исключенными, отверженными, ибо в рамках новой социальной конфигурации (где солидарность более не является императивом) «проигравшие» могут быть предоставлены сами себе. Эти две новые парадигмы — общение и рынок — представляют с0бой несущие опоры, на которых зиждется система современно- ро мира, в котором интенсивно развиваются лишь виды деятельности, имеющие четыре основные характеристики: танетарная, постоянная, непосредственная и нематериальная. Эта «четверка» — ведущая сила глобализации, главного и определяющего явления нашей эпохи. Что такое система ППНН? Это система, сти мул и рующая все виды деятельности (финансовой, коммерческой, культурной, информационной), обладающие четырьмя главными качествами: планетарное, яостоянное, непосредственное и нематериальное. Четыре черты, напоминающие четыре главных атрибута самого Бога. И действительно, эта система воздвигает себя в качестве современного божества, требующего покорности, веры, поклонения культу и новых обрядов богослужения (литургии). Отныне все должно организовываться в зависимости от критериев ППНН: биржевые ценные бумаги, торговый обмен, валютные курсы, информация, коммуникации, телевизионные программы, мультимедиа, киберкультура и т.д. Вот почему столь много говорится о «глобализации» или же «мондиализации». Центральная модель — это финансовые рынки. В качестве науки, служащей точкой отсчета, они навязывают не естественные науки, ньютоновскую механику или органическую химию, а исчисление вероятностей, теорию игр, теорию хаоса, «мягкую» логику и науки о жизни. В центре этой системы — деньги. Случайность, неопределенность и беспорядок становятся ключевыми параметрами для измерения новой гармонии того мира, в котором все шире распространяются бедность, неграмотность, насилие и болезни. Того мира, в котором одна пятая часть, наиболее богатая, распоряжается 80% мировых ресурсов, а пятая — самая бедная — часть не дотягивает и до 0,5%... Наконец, того мира, где объем сделок на валютных и финансовых рынках примерно в пятьдесят раз превосходит объем международной торговли... Зачарованные получением немедленной прибыли в краткосрочной перспективе, рынки не в состоянии прогнозировать будущее, предвидеть будущие судьбы людей и окружающей среды, планировать рост городов, сокращать неравенство, излечивать социальные раны. Кто настоящий хозяин мира в конце века? Кто держит в своих руках, если посмотреть в суть дела, реальную власть? Ставить подобные вопросы — значит убеждаться в том, что чаще всего власти, избираемые после колоссальных предвыборных баталий, оказываются бессильными перед лицом страшных сил планетарного масштаба. Эти силы ни в коей мере не представляют собой, как это рисуется в некоторых фантастических романах, нечто вроде подпольного штаба, плетущего в тени заговор с целью завоевания политического контроля над Землей. Речь идет скорее о силах, действующих по своему усмотрению в строгом соответствии с неолиберальным «священным писанием». О силах, подчиняющихся четким предписаниям: свобода торговли, приватизация, монетаризм, конкурентоспособность, производительность. Их лозунгом могло бы быть: «Вся власть — рынкам!» Подстегиваемое новыми технологиями, развитие финансов, торговли, средств информации (среди прочих областей) приобрело действительно взрывной характер. Все это породило экономические империи нового типа, империи, разрабатывающие собственные законы, переносящие свои производства в разные части света, перемещающие свои капиталы со скоростью света и проводящие инвестиции по всему миру. Они не знают ни границ, ни государств, ни культур. Им нет дела до национального суверенитета. Полные безразличия к социальным последствиям, они спекулируют на валютных курсах, вызывают рецессии (спады производства) и читают проповеди правительствам. Последние же, если не хотят быть соучастниками, предстают растерянными и утратившими ориентиры. Они оказываются неспособны решить — на своем уровне — тысячи важных проблем, включая массовую безработицу, порожденных деляческим подходом новых завоевателей мира. В этих условиях все большее число граждан испытывает недоверие по отношению к «элитам». Они задают себе вопрос, какая политическая реформа необходима в международном масштабе, чтобы навязать демократический контроль над этими новыми хозяевами мира. Знают ли те, кто ведет в демократических странах нескончаемые избирательные баталии для завоевания власти, что в конце века власть перешла в другие руки? Что она покинула четко очерченную сферу политики? Не рискуют ли они в самом скором времени выставить напоказ свое бессилие? И убедиться в том, что подлинная власть уже не у них, вне их досягаемости? Недавно крупный французский еженедельник опубликовал результаты опроса о «50 самых влиятельных людях планеты». В нем нет ни одного главы государства или правительства, ни одно го министра или депутата, ни одного избранного лица из какой- либо страны. Другой еженедельник посвятил свою передовицу «самому влиятельному человеку мира». О ком же шла речь? О Билле Клинтоне? Гельмуте Коле? О Борисе Ельцине? Нет. Просто о Билле Гейтсе, хозяине фирмы Майкрософт, которая доминирует на стратегических рынках информации и готовится взять под свой контроль основные потоки информации. Колоссальные научно-технические потрясения двух последних десятилетий подстегнули повсеместное распространение ультралиберальных лозунгов «laissez faire, laisser passer». Более того, этому способствовали и падение Берлинской стены, и распад Советского Союза, и крушение коммунистических режимов. В частности, фантастическое ускорение получила глобализация торговли знаками. Все это — благодаря революции в области информатики и коммуникаций. Конкретно эти достижения привели буквально к взрывному развитию (знаменитый big bang, большой взрыв) в двух секторах, образующих настоящую нервную систему современного общества: финансовых рынков и информационных сетей. Передача данных со скоростью света (300 ООО км в секунду); цифровые технологии в передаче текстов, звуков и образов; ставшее обычным использование телекоммуникационных спутников; революция в телефонии; применение информатики в большинстве секторов в области производства и предоставления услуг; миниатюризация компьютеров и их подключение к сетям Интернет в планетарном масштабе — все это постепенно перевернуло вверх дном прежний мировой порядок. Особенно мир финансов. Обмен данными происходит мгновенно, круглосуточно, на любом конце Земли. Основные биржи связаны друг с другом и работают по принципу «кольца». Нон- стоп (без остановок). В то же время повсюду тысячи молодых людей, сверхспособных и обладающих массой дипломов, проводят рабочий день перед электронными экранами, не отрываясь от телефона. Это — клерки рынка. Они истолковывают новую экономическую рациональность. Ту самую, что всегда права. И перед которой должен отступить любой аргумент, особенно если это аргумент социального или гуманитарного характера. Однако чаще всего рынки функционируют, так сказать, вслепую, интегрируя параметры, заимствованные практически из области колдовства или базарной психологии... Более того, в силу своих новых характеристик финансовый рынок стал использовать Целый ряд новых продуктов (производных, фьючерсных), являющихся чрезвычайно сложными и нестабильными. С ними знакомо лишь небольшое число экспертов, и их использование дает по следним (впрочем, не без риска, как это доказало в 1995 г. крушение английского банка Бэрингс) значительное преимущество при проведении трансакций. Экспертов, умеющих с пользой для дела (т.е. с максимальной для себя выгодой) воздействовать на курсы ценных бумаг или валют, насчитывается всего несколько десятков в мире. Именно они считаются «хозяевами рынков». Государства уже не могут противопоставить что-либо серьезное могуществу этих финансовых мастодонтов. Особенно ясно это показал мексиканский финансовый кризис, разразившийся в конце 1994 г. Чего стоят валютные запасы США, Японии, Германии, Франции, Италии, Великобритании и Канады, т.е. семи самых богатых стран мира, перед лицом финансовой ударной силы частных инвестиционных фондов, по большей части англосаксонских и японских? Немного. В качестве примера обратим внимание на то, что крупнейшим государствам мира (включая США), Всемирному банку и МВФ удалось всем вместе собрать примерно 50 млрд. долл. для помощи одной из стран, в данном случае Мексике, и что объем этой финансовой помощи является самым крупным в современной экономической истории. Да, сумма значительная. Но только три самых крупных американских пенсионных фонда (нынешняя «большая тройка») — Фиделити Инвест- ментс, Вангард груп и Кэпитал рисерч энд Менеджмент — контролируют 500 млрд. долл. ... Управляющие этими фондами сосредоточили в своих руках финансовую мощь невиданных размеров. Такой мощью не обладает ни один министр экономики, ни один управляющий центральным банком в мире. Любое резкое движение этих финансовых мамонтов способно дестабилизировать экономику любой страны, ибо рынок стал планетарным и мгновенным. На международном форуме в Давосе (Швейцария) в 1996 г. политические руководители крупнейших стран мира ясно заявили о том, насколько они опасаются сверхчеловеческого могущества этих управляющих фондами. Сегодня их баснословное богатство совершенно не зависит от воли правительств, при этом они действуют по своему разумению в киберпространстве геофинансов. Это пространство представляет собой нечто вроде новой границы, новой территории, от которой зависит судьба доброй части мира. При этом нет никакого общественного договора. Никаких санкций. Никаких законов. Исключая законы, которые устанавливают по своей воле главные действующие лица. К своей максимальной выгоде. Именно это заставило бывшего генерального секретаря ООН Бутроса Бутроса-Гали заявить: «Реальная власть в мире в значи- хельной мере ускользает из рук государств. Действительно, глобализация предполагает возвышение новых центров власти, трансцендентных по отношению к государственным структурам.» В числе этих новых центров власти одним из наиболее влиятельных и опасных являются средства массовой информации, масс-медиа. Завоевание массовой аудитории в планетарном масштабе развязывает поистине гомеровские баталии. Промышленные группы ведут смертельные схватки за контроль над ресурсами мультимедиа и магистральными потоками информации, которые, по словам американского вице-президента Альберта Гора, «представляют собой для современных США то, что дорожная инфраструктура представляла в середине XX века». Впервые в истории аудиовизульные передачи (информация, программы, песни) ведутся непрерывно и на всю планету через телевизионные каналы, работающие с помощью спутников. Сегодня есть два общемировых канала — Кейбл Ньюс Нетворк (CNN) и Мъюзик Телевижн (MTV), но завтра таких каналов будет десятки. Они будут по-своему влиять на культуру и нравы, на споры и обмен идеями. И они будут, если и не паразитировать на речах, то крайне упрощать все то, что говорят политические руководители. И влиять тем самым на их поведение. Сегодня более могучие, чем государства, группы пытаются захватить самое ценное достояние демократических стран: демократию. Смогут ли они навязать свой закон всему миру или же создадут новую область свободы для гражданина? Следует ли удивляться тому, что в сложившихся условиях в США, например, продолжает углубляться имущественное неравенство? Не случайно Интернейшнл Геральд Трибюн 19 апреля 1995 г. отмечал: «1% самых богатых людей контролирует примерно 40% национального богатства, или в два раза больше, чем в Соединенном Королевстве, стране, где уровень неравенства самый высокий в Западной Европе.» Ни Тед Тернер из CNN, ни Раперт Мердок из Ньюс Корпо- рейшн Лимитед, ни Билл Гейтс из Майкрософт, ни Джефри Вай- ник из Фиделити Инвестментс, ни Ларри Ронг из Чайна Траст энд Интернейшнл Инвестмент, ни Роберт Аллен из ATT, равно как никто из нескольких десятков других новых хозяев мира, никогда не ставили свои проекты на всеобщее голосование. Демократия не для них. Они выше всех этих нескончаемых дискуссий, в которых еще имеют смысл такие понятия, как общественное благо, счастье людей в обществе, свобода и равенство. Они не могут терять время. Их деньги, их продукты и их идеи беспрепятственно проходят через границы всемирного рынка. На их взгляд, политическая власть — это всего лишь третья власть. Есть прежде всего власть экономическая, затем власть средств массовой информации. И если обладаешь этими двумя видами власти, то овладеть политической властью — это не более чем формальность, что и было продемонстрировано Берлускони в Италии. Вот почему так много граждан озабочены поиском смысла и ценностей. Каждый чувствует необходимость в том, чтобы был определен коллективный проект, обшая и достойная цель. Как навести порядок в мире, который взрывается то тут, то там? В мире, где множатся гражданские, этнические и религиозные войны? С помощью каких интеллектуальных средств мы сможем понять его? Какой логике, какой рациональности отвечают сегодняшние конфликты? И здесь также вырисовываются контуры нового мира... Но многие граждане во Франции (где три миллиона безработных, один миллион получающих пособие по трудоустройству, пять миллионов «отверженных») считают, что мы вступаем в мир, в котором возможны откат назад, драмы и трагедии. Они считают, что политические руководители ни в коей мере не контролируют встающие проблемы. Вот почему начинает пробуждаться огромный скрытый потенциал социального бунта, как мы убедились в этом в декабре 1995 г. Действительно, сегодня в демократических странах все большее число свободных граждан чувствует, как их затягивает в паутину некой липкой доктрины, которая незаметно обволакивает любое чуждое ей суждение, сдерживает, парализует и в конечном счете глушит его. Что это за доктрина? Это — так называемая «единая мысль», которая одна только разрешена невидимой, но вездесущей полицией общественного мнения. Высокомерие, надменность и заносчивость этой доктрины приняли такие масштабы после падения Берлинской стены, крушения коммунистических режимов и утраты веры в социализм, что можно без преувеличения квалифицировать это новое идеологическое исступление как современный догматизм. Что представляет собой «единая мысль»? Это — выражение в терминах идеологии, претендующей на универсальный характер, интересов определенной совокупности экономических сил, в особенности тех, что представляет международный капитал. Она была, так сказать, сформулирована и определена уже в 1944 г. при заключении бреттон-вудских соглашений. Ее основные истоки — это крупнейшие экономические и финансовые институты: Всемирный банк, Международный валютный фонд, Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), Всемирная торговая организация, Европейская комиссия, Бундесбанк, Банк Франции и т.д. С помощью своего финансирования они привлекают на службу своим идеям многочисленные исследовательские центры, университеты, фонды по всей планете, а те, в свою очередь, оттачивают и распространяют «доброе слово». Это «слово» подхватывается и воспроизводится основными органами экономической информации, в частности теми, что являются «библией» инвесторов и биржевиков: Уолл Стрит Джорнел (The Wall Street Journal), Файненшл Таймс (The Financial Times), Экономист (The Economist), Фар Истерн Экономик Ревью (Far Eastern Economic Review), агентство Рейтер и др., находящихся, как правило, в собственности крупных промышленных или финансовых групп. Наконец, экономические факультеты, журналисты, публицисты, политические деятели воспроизводят главные установления этих новых скрижалей и без устали повторяют их через крупнейшие средства массовой информации. Они прекрасно знают, что в нашем информатизированном обществе повторение заменяет собой доказательство. Первый принцип «единой мысли» выглядит тем более убедительно, что против него не возразил бы и «рассеянный» марксист: экономика сильнее политики. Во имя «реализма» и «прагматизма» экономика объявляется командной инстанцией, что в формулировке Алена Минка звучит следующим образом: «Капитализм не может разрушиться, поскольку это естественное состояние общества. Демократия не является естественным состоянием общества. Рынок — да.» Экономика, освобожденная от препятствий всего социального, представляющего собой нечто вроде чувствительной оболочки, чья тяжесть становится якобы причиной регресса и кризиса. Хорошо известны и прочие ключевые понятия «единой мысли»: рынок, чья «невидимая рука исправляет шероховатости и перебои капитализма», особенно финансовые рынки, «сигналы которых ориентируют и определяют общее движение экономики»; конкуренция и соревновательность, которые «стимулируют и динамизируют предприятия, вынуждая их к постоянной и благотворной модернизации»; безграничная свобода торговли, «фактор беспрерывного развития торговли и, следовательно, общества; глобализация как промышленного производства, так и финансовых потоков; международное разделение труда, которое «сдерживает требования профсоюзов и понижает издержки на заработную плату»; сильная валюта, «фактор стабилизации»; ослабление регламентации; приватизация; либерализация и т.д. Везде — «мень ше государства», постоянный арбитраж в пользу доходов на капитал в ущерб доходам на труд. И полное безразличие в отношении затрат на экологию. Постоянное повторение во всех средствах массовой информации этого катехизиса почти всеми политическими деятелями, и справа и слева, придает ему такую путающую силу, что глушатся любые попытки свободного размышления и крайне затрудняется борьба с этим новым обскурантизмом. Дело доходит почти до того, что 20 млн. безработных в Европе, разруха в городах, общее ухудшение условий занятости, горящие пригороды, громадный ущерб экологии, возрождение расизма и масса «отверженных» — все это считается просто миражом, искажающими галлюцинациями в этом лучшем из миров, который рисует «единая мысль» для наших утративших чувствительность умов. Все это происходит по той причине, что в конце века новые парадигмы системы ППНН исподволь структурируют способ мышления и отражения реальности. Подобно господствующей идеологии, они, как жидкость, проникают повсюду, навязывают себя в качестве естественных и воспроизводятся «по кругу» крупными средствами массовой информации (телевидением, радио, прессой), большой частью «элит», манипуляторами общественного мнения и сторонниками этой «единой мысли». Вот почему нельзя без возмущения не констатировать, до какой степени такой период массового «бурления», всякого рода кризисов и угроз, как наш, совпадает, как это ни парадоксально, с подавляющим идеологическим консенсусом, навязанным СМИ, опросами и рекламой через манипулирование знаками и символами и благодаря новому контролю за состоянием умов. К великому счастью, то здесь, то там, на Севере и на Юге представители интеллигенции, люди науки, творческие деятели решительно разоблачают этот удушающий консенсус и завязывают интеллектуальную битву. Они сопротивляются, спорят, восстают. Они предлагают иные аргументы, иные тезисы с тем, чтобы выйти из-под контроля за умами и способствовать преобразованию мира. Они помогают нам тем самым лучше понять смысл нашего времени. Они выражают свой отказ от модели общества, основанного на экономизме, всеохватывающем либерализме, тоталитаризме рынков и тирании глобализации. Они напоминают руководителям старый республиканский принцип: граждане предпочитают беспорядок несправедливости. Более того, эта новая форма протеста ведет к кризису власти, демократии и элиты. Той власти, что все больше и больше высту пает как исполнитель, помощник, лакей подлинных хозяев мира: финансовых рынков. Той демократии, что подрывается, в числе прочего, беззастенчивостью руководителей, которые, едва прошли выборы, спешат открыто отречься от своих программ и обещаний. Той элиты, которая многие годы без устали расточает похвалы в адрес «единой мысли», шантажирует всякое проявление критического размышления во имя «модернизации», «реализма», «ответственности» и «разума», утверждает «неизбежный характер» нынешнего хода событий, проповедует интеллектуальную капитуляцию и обвиняет в иррационализме всех тех, кто отказывается признавать, будто «естественное состояние общества — это рынок». В этом плане протест, поднимающийся в европейских странах, мог бы положить конец одному из самых реакционных периодов современной истории. Периоду, в ходе которого, в 1983- 1993 гг., даже социал-демократически настроенные руководители и интеллигенция отказались от всяких надежд на преобразование мира и предлагали — вместо лучезарного будущего — один- единственный лозунг, заимствованный из дарвиновской терминологии, столь ценимой ультралибералами: приспосабливаться, т.е. отрекаться, отказываться, покоряться. Даже в самые мрачные дни Великой депрессии 1929 г. не было столь велико число людей, брошенных на произвол судьбы. Если к 20 млн. безработных добавить всякого рода «отверженных», то мы получим примерно 50 млн. обнищавших европейцев, живущих нередко в стагнирующих городах-спутниках. Больше всего их преследует страх окончательно превратиться в маргиналов. Десять миллионов из них живут ниже порога абсолютной бедности, имея меньше 60 фр. в день... Поскольку нищета — это надругательство над правами человека, то подобные раны социального организма разрушают нашу систему представлений о республике. Люди, не имеющие работы, крыши над головой, надежных источников дохода, исключенные из общего хода развития, — все это драматическое выражение тех жертв, которых требуют от европейского общества в течение двух десятилетий, причем без какой-либо компенсации. Все это — социальное выражение чисто идеологического выбора, основанного на жестком бюджете, сильной валюте, сокращении государственного дефицита, делокализа- пии производства, конкурентоспособности, производительноеги и Т.д. Но люди больше этого не хотят. Они не согласны с тем, чтобы называли реформой то, что в собственном смысле слова является контрреформой, возвратом к старому общественному порядку, к отвратительному миру, описанному Диккенсом и Золя. Миллионы граждан оказываются в скандальной ситуации, когда процветающее общество мирится — во имя экономизма — с каждым днем увеличивающимися зонами нищеты. Как же не понять антиевропейских настроений (имеются в виду настроения против Единой Европы. — Прим. пер.) тех, кто видит для себя угрозу в жестких мерах по структурной перестройке, навязанной Брюсселем, и в слепом следовании критериям «конвергенции», определенным в Маастрихтском договоре? Строительство Европы — это весьма важная цель в наше время, когда внутри нее и на ее границах бродит призрак ультранационализма. Но нормы процента или критерии конвергенции не отвечают столь благородной цели. Для ее достижения нужна иная основа, это — социальная основа. Только она может возродить доверие к европейским чаяниям, освободить их от монетаристской оболочки, способной разрушить эти надежды. Европа изобрела государство-провидение. Как нигде в мире, граждане пятнадцати стран (Европейского союза. — Прим. пер.) пользуются такими социальными благами, как пенсии по старости, медицинское страхование, семейные пособия, пособия в случае потери работы, равно как достижениями трудового законодательства. Этот арсенал социально-экономических гарантий, завоеванный рабочим движением, составляет сердцевину современной европейской цивилизации. Именно это по существу отличает Европейский союз от других геополитических ареалов, в частности от его экономических конкурентов — США и Японии. Логика глобализации и свободы торговли в планетарном масштабе толкает к тому, чтобы стандарты заработной платы и социальной защиты ориентировались на крайне низкий уровень стран-конкурентов из Азии и региона Тихого океана. Смогут ли европейские правительства продолжать «разваливать» социальное здание, выступая во имя экономической эффективности и рискуя расколоть социальную сплоченность наций? То внимание, с каким европейские наемные работники следили за объявленным в феврале 1997 г. закрытием завода Рено в Вильворде (Бельгия), что вызвало первую в истории «еврозабастовку», ясно показывает, до какой степени тревоги и озабоченность стали общими. Повсюду под давлением финансовых рынков осуществляются практически в одни и те же сроки, в одинаковом темпе несправедливые меры, раскалывающие общество. Повсюду граждане задаются вопросом, стоит ли строить Европу на руинах госу- дарства-провидения, на отказе от социальных завоеваний, сокращении занятости, дорогих деньгах, снижении заработной платы; они спрашивают себя; где же во всем этом прогресс?