По окончании холодной войны граждане думали, что смогут быстро воспользоваться «дивидендами мира». Но ничего подобного не произошло. За долгий период с 1945 по 1990 г. многочисленные спорные вопросы (границы, национальности, ирреден- тизм [см. примечание, с. 18], проблемы меньшинств) были заморожены лишь в силу давления двух сверхдержав — США и СССР. Но как только Советский Союз исчез, произошел внезапный и почти одновременный взрыв огромной массы тлевших кризисных ситуаций. «С концом холодной войны, — отмечает Лестер Туроу, профессор экономики Массачусетского технологического института, — мы вернулись к положению, которое преобладало на протяжении всей истории человечества, к положению зыбкости границ.» Мир стал сложнее и опаснее. Даже при том, что демократическая модель завоевала сторонников в большинстве регионов мира (Восточная Европа, бывший СССР, Латинская Америка, Юго-Восточная Азия, даже Африка к югу от Сахары). Но здесь же следует отметить, что большая геокультурная зона — арабский мир — осталась вне рамок этого движения к демократизации. Виной тому — палестино-израильский кризис, несмотря на результаты войны в Персидском заливе. Ни одна из важнейших проблем Ближнего Востока не нашла решения шесть лет спустя после окончания войны в заливе. Почти апокалиптическое разрушение Ирака в феврале 1991 г. разожгло амбиции соседей и погрузило страну в хаос. Восстание в Курдистане и жестоко подавленное восстание шиитов на юге Ирака усугубились нехваткой всего и вся и социальными траге- днями (детская смертность, эпидемии, голод), причиной которым — эмбарго, декретированное ООН. Население живет в адских условиях. Однако багдадский диктатор остается у власти. Война в Персидском заливе не положила конец хронической нестабильности на Ближнем Востоке: в Саудовской Аравии сохраняется автократия; демократизация Кувейта и эмиратов представляется большей химерой, чем когда-либо; радикальный исламизм укореняется и распространяется как в Египте, так и в Иордании и Ливане; отказ Сирии от своего присутствия в Ливане откладывается на неопределенное время. Что касается курдов, то, по всей видимости, они в который раз будут принесены в жертву во имя политического реализма, ибо Анкара опасается создания на своей восточной границе (на севере Ирака) независимого государства, которое могло бы стать примером для десяти миллионов курдов Турции. В конечном счете из двух крупнейших кризисов 1991 года — войны в заливе и крушения Советского Союза — главную выгоду из стран региона извлек Израиль. С одной стороны, поражение Ирака и сохранение эмбарго избавили его от опасного противника. С другой стороны, распад СССР ускорил переезд иммигрантов из бывшего СССР и усилил тем самым переселенческий процесс, что может помочь Израилю выиграть противоборство в плане народонаселения. Эта двойная победа была столь очевидна, что она ужесточила позицию различных израильских правительств, сменявших друг друга у власти после 1991 г. Ицхак Шамир, бывший в то время премьер-министром и не допускавший существования никакой «зеленой линии», отделяющей Израиль от Западного берега реки Иордан, заявлял: «Эти территории принадлежат Израилю. Евреи будут селиться повсюду на нашей территории, до горизонта.» В его партии Ликуд (правые) «ястребы» типа Ариэля Шарона требовали проведения еще более непримиримой политики, ибо массовое изгнание палестинцев всегда было главным искушением израильских экстремистов. И действительно, в кабинете Шамира крайне правые партии склонялись в пользу радикального решения: к тому, чтобы провести массовую депортацию палестинской общины и стереть следы ее пребывания на территории «Великого Израиля»... Между тем события на Востоке Европы в 1989-1996 гг. ясно напомнили, что народы «стереть» нельзя. Насилие и массовая депортация ни в коей мере не подорвали стремления к независимости, например, чеченцев. Не является ли сам Израиль лучшим примером «народа», рассеянного силой, народа, чей Храм был сравнен с лицом земли, народа, который девятнадцать столетий спустя стремится собраться вокруг утраченного очага? Не должен ли этот трагический опыт заставить Тель-Авив более трезво оценивать уроки истории? Среди всех этнических войн, заливающих кровью нашу планету, война между израильтянами и палестинцами самая старая. «Конфликт длится более двухсот лет», — признавал Ицхак Рабин. После своего избрания в 1992 г. он обещал ускорить мирные переговоры, начатые 30 октября 1991 г. в Мадриде. Эрзац автономии, предложенный им палестинцам в рамках соглашений, заключенных в Осло, представляется настолько минимальным, что уступки со стороны Организации освобождения Палестины (ООП) дискредитировали ее в глазах части населения, находящегося под влиянием исламского радикализма. Неуступчивость израильского правительства гю существу не смягчилась несмотря на знаменитое рукопожатие Ицхака Рабина и Ясира Арафата в Вашингтоне 13 сентября 1993 г., взаимное признание Израиля и палестинцев и подписание соглашений в Осло. Вплоть до убийства еврейским экстремистом в 1996 г. Ицхак Рабин продолжал содействовать переселению колонистов на оккупированные территории. Численность поселенцев превышает сегодня 120 тысяч. А нынешний премьер-министр, Бенжамин Натан ьяху, — вопреки резолюциям ООН и рекомендациям Вашингтона, — продолжал повторять, что численность еврейских колонистов в восточной части Иерусалима и в израильских поселениях Западного берега реки Иордан будет удвоена. Он говорил также, что Палестинское государство — чье право на существование подтверждено ООН с 1948 г. — не будет признано Израилем. Разве не убедились обе стороны после пятидесяти лет противоборства в том, что односторонние решения, навязанные силой, ведут в тупик? В том, что выигранные Израилем пять войн не позволили ему одержать верх в главной битве — в битве за мир? Арабские страны более не угрожают безопасности Израиля. В глазах Вашингтона (дающего этой стране ежегодно 3 млрд. долл. в виде помощи) Израиль утратил стратегическое значение времен холодной войны. После окончания войн в Персидском заливе и Ливане региональный контекст полностью меняется. Тем не менее регион остается пороховой бочкой, в нем продолжают все активнее продавать оружие, поскольку множатся, как это ни парадоксально, факторы нестабильности и неопределенности. И однако победа в войне в заливе, как того и хотел Вашингтон, была «полной и абсолютной». Впрочем, с этой точки зрения война продемонстрировала один из главных моментов современ ной эпохи: глубокую технологическую пропасть, отделяющую богатые страны от всех других. Если принять во внимание военные потери в этом конфликте с той и другой стороны — примерно 100 тыс. иракских солдат на 115 американских, то их соотношение (один на тысячу) уникально в военной истории мира. Даже войска Эрнана Кортеса, завоевавшие в 1521 г. Великую ацтекскую империю, понесли более серьезные потери от противника, который, однако, был незнаком ни с колесом, ни с железом, ни с конницей, ни с порохом... Этот технологический разрыв является одним из важнейших фактов нашего времени. Он свидетельствует о крупномасштабных переменах, ставящих страны Юга в крайне невыгодное положение. И не только во время войны. Например, в 1990 г. два землетрясения, равные по интенсивности (7,2 балла по шкале Рихтера) и длительности, произошли в Сан-Франциско и в Иране. Первое унесло 74 жизни, второе — 90 тысяч... Ускорение динамики капитализма, подстегиваемое революцией в сфере информатики, служащей отныне главным нервом сетей власти, экономики и культуры, привело к устареванию всех моделей. На Западе оно вызвало в начале 80-х годов болезненную конверсию промышленных отраслей и идеологически разоружило социал-демократию. На Востоке оно привело к развалу модели плановой экономики и — косвенно — к краху коммунизма. На Юге оно проявляет себя в топтании на месте, в результате чего «третьи миры» оказываются как бы застывшими, парализованными собственным относительным отставанием. Но повсюду это ускорение усугубляет главное порочное качество неолиберализма — его колоссальную способность производить неравенство. В этом плане Черная Африка, «плохо стартовавшая» в начале 60-х годов, оказывается сегодня в пропасти. Усугубился неравный обмен; призрак голода бродит по Эфиопии, Конго-Заиру, Руанде, Сомали, Судану, Либерии, Мозамбику и Анголе; широко распространена безработица; санитарные условия ужасающи (в ближайшие два десятилетия СПИД может унести жизни 70 млн. африканцев); число беженцев не прекращает расти по мере того, как крайние формы насилия охватывают те или иные государства: вчера это были Либерия, Сомали и Руанда, сегодня — Заир и Судан. Не возвращается ли Африка южнее Сахары, переживающая молчаливую трагедию, во «мрак сумерек», как писал о ней еще в 20-е годы английский писатель Джозеф Конрад? Черный континент, отброшенный на обочину процесса развития хроническим отставанием, последовавшим за колониальным периодом, пред стает еще более одиноким после окончания холодной войны и противостояния Восток-Запад. Иссякла даже «геостратегическая рента», питавшая немалую часть руководства, наступило время болезненных реформ. Повсеместно проявляется мощное стремление граждан сказать свое слово и установить наконец демократию. В этом смысле Африка переживает революцию. Беззастенчивое, наглое богатство горстки людей на этом страждущем континенте резко контрастирует с отчаянным положением подавляющего большинства, оказавшегося жертвой обрушившихся на регион несчастий. Разрушаются государственные структуры, с таким трудом созданные в 60-е годы; на огромных пространствах исчезли школы, больницы, дороги; увеличивается дезорганизация общества; множатся зоны, где право не действует; коррупция становится всеобщей; экономика умирает. Африка практически исключена из того нового экономического порядка, который начинает вырисовываться и который характеризуется активизацией связей между тремя доминирующими полюсами: Европейским союзом, Северной Америкой и Японией-ATP (азиатско-тихоокеанским регионом). По сути, Африка оказывается сторонним наблюдателем «глобальной экономики». Развитой Центр, по видимости, все меньше нуждается в ее продукции; она же со своей стороны не располагает средствами для приобретения товаров и услуг Севера. Хотя рабочая сила здесь самая дешевая в мире, крайне мало промышленников, размещающих здесь свое производство из-за слабости телекоммуникационной и транспортной инфраструктуры, равно как из-за отсутствия социальной и политической стабильности. И действительно, большинство африканских государств обеспечить этого не в состоянии. В силу указанных слабостей издержки производства предприятий, работающих в Африке, по меньшей мере на 50% выше, чем в Азии, где прибыль в 9 раз больше... Вот почему поток прямых инвестиций практически иссяк. Например, в 80-е годы три четверти капиталовложений, направлявшихся на Юг, пришлись всего на 10 стран; ни одна из них не была африканской. Одновременно резко упали мировые цены на сырье и продукты питания, составляющие 94% африканского экспорта. Цены на кофе, хлопок и медь упали на 25%, цены на какао не перестают снижаться с середины 70-х годов. Все это усугубляется рядом новых факторов: в силу рецессии, охватившей богатые страны, спрос на африканскую продукцию сократился; в сфере потребления проявляется тенденция замещения натуральных продуктов синтетическими (синтетические порошки вместо сахара, химиче ский аналог ванилина вместо настоящей ванили и т.д.). Тенденция, еще более омрачающая перспективы африканской внешней торговли. Можно ли в таких условиях удивляться тому, что африканский континент продолжал требовать помощи и кредитов? За 10 лет внешний долг вырос в 3 раза — с 63 млрд. до 183,4 млрд. долл. Колоссапьная сумма, если сопоставить ее с совокупным ВНП африканских стран южнее Сахары с их 550 млн. жителей... Но это и относительно скромная величина, если учесть, что эта сумма практически равнозначна ВНП одной только Бельгии с ее 10 млн. жителей... С 1968 г. население черного континента удвоилось, а производство продовольствия с 1970 г. упало на 20%. Такое положение, не могущее не вызывать возмущения, — не следствие рока, оно объясняется в основном бесхозяйственностью и в первую очередь сельскохозяйственной политикой, проводимой по подсказке с Севера и ориентированной исключительно на экспорт. Это положение является также следствием беспорядков, войн и нестабильности на селе, что толкает сельских жителей на массовое переселение в города. Как это ни парадоксально для континента, регулярно страдающего от голода, континента, где 40 млн. человек голодают, а более 168 млн. человек хронически недоедают, большая часть пригодных к обработке земель находится в запустении. А земли, находящиеся в обороте, обрабатываются архаическими средствами: на 80% — исключительно за счет человеческой энергии (четыре пятых за счет труда женщин); 16% — с помощью животной тяги; едва 3% с помощью сельскохозяйственных машин. Вот почему, если не будет массового возвращения переселенцев на село и ускоренной модернизации деревни, то продовольственный импорт к 2010 году удвоится и достигнет 20 млн. тонн в год вместо 10, а внешний долг еще более возрастет. В силу массового исхода из села чудовищно «разбухают» города. Считается, что в течение двух ближайших десятилетий в города переедет еще примерно 500 млн. человек (примерно столько же, сколько составляет сегодня все население региона). А это буквально взорвет ситуацию в городских агломерациях, и так уже страдающих от всех известных зол: бидонвилей, загрязнения, неразвитости транспорта, всякого рода пробок, насилия, нищенства, болезней, нелегальной торговли... Можно опасаться общей «каль- куттизации» мрачных мегаполисов, по бесчисленным лабиринтам которых бродят потерявшие свои корни люди... Повсюду люди оказываются жертвами программ структурной перестройки, навязываемых Международным валютным фондом (МВФ): они повлекли за собой массовые увольнения служащих, резкое сокращение бюджетных ассигнований на образование, здравоохранение, жилищное строительство, в целом поставили под угрозу всю социальную инфраструктуру и без того весьма хрупкую. Обоснованность таких программ выглядит тем более со- мнительно'й, что одной из главных целей является увеличение экспортной выручки в то самое время, когда, как мы видели, цены на основные экспортные продукты Африки на мировом рынке упали и, более того, спрос на них сократился. Фактически почти всюду уровень бедности возрос настолько, что сегодня 32 африканские страны входаг в число сорока стран с самым низким уровнем развития; из 27 государств, где человеческие страдания считаются экстремальными, двадцать находятся в Африке. Так, в частности, санитарные условия здесь ужасающи: один врач приходится в среднем на 25 тыс. жителей (в Европе 3,5 врача на 1000 жителей); восемь детей из десяти умирает в возрасте до года вследствие болезней, которые нетрудно предупредить с помощью вакцинации (туберкулез, полиомиелит, дифтерия, коклюш, столбняк, корь). В Малави или Уганде, например, более 30% активного населения поражены СПИДом; в целом же на черном континенте им больны до десяти миллионов человек. Сегодня СПИД косит африканскую молодежь точно так же, как первая мировая война трагически опустошила ряды молодежи в Европе. Наблюдая руины этого континента, ставшего «третьим миром» Третьего мира, как не задаться вопросом об эффективности помощи, оказываемой Севером. Первое чувство возмущения появляется уже при констатации того факта, что едва 5% этой помощи действительно идет на цели развития. Остальная же часть — самыми разными каналами —- возвращается в банки Севера или же в европейские налоговые «убежища» на счета посредников и африканских лидеров. Именно так отдельные главы государств, нечистые на руку, стали обладателями внушительных состояний; состояние маршала Мобуту, бывшего президента Заира, оценивается на сумму свыше 4 млрд. долларов... Другой повод для возмущения: помощь Франции, как и большинства богатых стран, связана с заказами для французских предприятий. Это приводит к тому, что множится число «белых слонов», т.е. гигантских и зачастую бесполезных объектов инфраструктуры. Если бы помощь не была связанной, то ее эффективность, согласно оценкам, повысилась бы по меньшей мере на 25%. К тому же значительная часть помощи идет на военные цели, Франция оснастила и подготовила вооруженные силы, кото рые без колебания стреляют в безоружных людей в Чаде, Центральноафриканской Республике, Того, Габоне, Заире, Руанде и других странах. Находясь во многих африканских странах, подразделения французской армии долгое время спокойно смотрели (и продолжают смотреть) на то, что у власти находятся неизбранные руководители, окруженные настоящей клиптократией, грабящей ресурсы государства и попирающей права человека. Так, Франция обвинялась на международной арене в том, что до конца поддерживала режим генерала Хабиаримана, вооружив милицию гутусов, виновную в геноциде тутси в Руанде в 1994 г. Тридцать пять лет помощи, растрачиваемой почти впустую, 300 млн. бедных — таков масштаб неразберихи и бесхозяйственности. Видимо, Европейский союз упустил случай построить настоящую зону совместного процветания; сегодня он не без беспокойства обнаруживает на своей южной границе континент, терпящий крушение. Это происходит в то самое время, когда у него более нет средств поддерживать свои крупномасштабные африканские амбиции, когда его граждане задаются вопросом, зачем продолжать — впустую — помощь Африке. Этот вопрос становится еще более понятным потому, что картина континента, которую рисуют крупные средства массовой информации, особенно телевидение, внушает мысль, будто он стал своего рода адом, где постоянно появляются четыре черных всадника Апокалипсиса. Средства массовой информации вспоминают о регионе лишь по случаю массовых убийств, пандемий, катаклизмов, голода и, в конце концов, закрепляют в коллективных представлениях идею о том, что черный континент обречен. Но в действительности, несмотря на картину общего развала, в ряде областей Африка продвигается в правильном направлении. Прогресс особенно заметен и внушителен в области политических свобод. В момент крушения Берлинской стены в тридцати восьми африканских странах из сорока пяти власть принадлежала или одной-единственной партии, или военной хунте. Восемь лет спустя более половины этих стран прошли через свободные выборы и приступили к демократическим реформам. Реформам, которые остаются необходимым условием развития. Если нет политических свобод, то как помешать тем худшим бедствиям, от которых страдает континент? Действительно, отсутствие политической оппозиции, свободной печати и свободных профсоюзов дает возможность продолжать коррупцию, способствует вооруженному насилию, гражданской войне, препятствует коллективным решениям, направленным на борьбу с голодом, засухой, опустынива нием, работе по восстановлению хозяйства. Согласно оценкам, жизнь 60 млн. человек находится под угрозой из-за прямых и косвенных последствий войн в Анголе, Судане, Руанде, Либерии, Сомали, Мозамбике, Сенегале, Сьерра Леоне, Конго-Заире, Бурунди и т.д. Политическое умиротворение выступает необходимым условием для того, чтобы новое поколение руководителей взялось наконец за промышленное развитие, подъем производства продовольствия и за подготовку людей, т.е. за решение трех основных задач, от которых отступили в 70-е годы. Но также и для того, чтобы государства смогли наконец извлечь пользу из фантастического взлета неформальной экономики, в которой занято уже 59% самодеятельного населения и которая развивается на оригинальной основе сетей и структур, позволяющих ловко обходить преграды коррупции. В 60-е годы, в эпоху эйфории, вызванной деколонизацией, президент Танзании Джулиус Ньерере ставил перед Африкой амбициозную задачу догнать развитые страны: «Мы, — говорил он, — должны бежать в то время, как остальные всего лишь идут шагом». Получая плохие советы, плохую помощь, плохо управляемая, Африка потеряла сорок лет. Но задача остается той же самой. И новые демократические руководители самого молодого континента охотно это подтверждают: Африка может и должна догнать остальной мир. По окончании «потерянного десятилетия» Латинская Америка ставит перед собой такую же цель. Политическая жизнь на этом континенте характеризуется новым обстоятельством: демократия распространилась (почти) повсюду. Военные вернулись в свои казармы. Рухнули прежние диктатуры, как, например, диктатура в Парагвае; в Чили генерал Пиночет согласился с приговором избирателей и покинул в 1989 г. дворец ля Монеда. Исключая Кубу и Суринам, все действующие правительства сформировались на основе свободных выборов и считаются легитимными. Даже сандинисты, пришедшие к власти вооруженным путем в 1979 г., после своего поражения на выборах 1990 г. согласились уйти из правительства. Их уход стал символом окончания трех десятилетий революционного цикла, начавшегося с победы Фиделя Кастро в 1959 г. на Кубе. Отныне традиционное партизанское движение, сохраняющееся в основном в Колумбии, перерастает в полубандитизм, устанавливает порой хорошие отношения с торговцами наркотиками и не рассматривает всерьез задачу завоевания власти. Особое место занимает в этом плане Запатистская армия национального освобождения (ЗАНО), которая совершила эффектный поход в Чиапос в январе 1994 г. и которая представляет собой, собственно говоря, первое — вооруженное — выступление Юга против экономической глобализации и неолиберализма. Ее появление на международной сцене совсем не случайно совпало с заключением Североамериканского соглашения о свободной торговле (АЛЕНА). ЗАНО, по словам ее харизматического лидера капитана Маркоса, открыто ставит задачу «не завоевания власти с помощью оружия, а задачу создания политического контекста, реально благоприятствующего установлению в Мексике подлинной демократии». Но возврат к демократии не гарантирует сам по себе экономическое развитие. Диктатуры дали сильный толчок коррупции, не смогли помешать утечке умов и капиталов, нередко расходовали средства на пышные и престижные объекты. В 1990 г. внешний долг составил 450 млрд. долл. Все это заставило большинство правительств отказаться от политики, порождающей гиперинфляцию, и принять неолиберальные правила и правила структурной перестройки, рекомендуемые Международным валютным фондом (МВФ) и Мировым банком. С целью сокращения бюджетного дефицита были отменены государственные субсидии на продукты первой необходимости; были резко урезаны бюджетные расходы на здравоохранение, образование и жилье; наконец, в Чили, Мексике, Аргентине, Боливии, Венесуэле, Перу, Эквадоре были приватизированы целые «куски» государственного сектора. Отныне большинство стран повернулось спиной к той экономической политике, которая проводилась с 40-х годов и характеризовалась замещением импорта, автаркическими амбициями и защищенным внутренним рынком. Дабы способствовать этой «капиталистической революции», — но также, чтобы противостоять в рамках глобализации рынков мощному экономическому полюсу в лице Европейского союза — бывший американский президент Джордж Буш предложил создать обширную зону свободной торговли, простирающуюся от Аляски до Огненной земли, а ее эмбрионом должно было стать Североамериканское соглашение о свободной торговле между Канадой, США и Мексикой (АЛЕНА). Впрочем, здесь, как и везде, наступило время региональных экономических перегруппировок: в марте 1991 г. Аргентина, Бразилия, Парагвай и Уругвай создали Общий рынок южного конуса, или Меркосюр. К тому же активизировался Андский пакт, вклю чающий Колумбию, Эквадор, Перу и Венесуэлу, равно как Общий рынок Центральной Америки; множатся двусторонние соглашения о свободной торговле, как то, что подписали Мексика и Чили, Подобная ультралиберальная политика представляется — в терминах макроэкономики — как успех. Но она усугубляет неравенство и усиливает растерянность средних классов, т.е. подрывает решающие факторы политической и социальной стабильности. Она отбрасывает в неформальный сектор выбитое из колеи население. В городах наблюдается рост насилия и преступности. Вновь появляются и все шире распространяются практически побежденные болезни, как, например, холера или туберкулез. Активизируется торговля, связанная с продажей кокаина, равно как всякого рода делячество. Поэтому встают вопросы. Как соединить экономический рост и борьбу с неравенством? Как уйти от такого парадокса, когда страна богатеет, а ее жители становятся все беднее? Почему уважение к демократии не побуждает правительства к вмешательству в области занятости, жилья, здравоохранения и образования с тем, чтобы исправить чрезмерные проявления неравенства? В азиатско-тихоокеанском регионе неолиберализм добился макроэкономического успеха только в недемократических государствах: Южной Корее, Гонконге, на Тайване, в Сингапуре, Чили генерала Пиночета. Но в странах, где общество выходит из авторитарного режима и хочет восстановить демократию, принятие жесткого либерального курса ставит под угрозу достижение самой этой задачи. Граждане чувствуют, что государство вдруг отказывается от них. Зачем нужна эта демократия, спрашивают они себя, если она не позволяет помешать этому? Если она не ведет к быстрому улучшению материальных условий жизни? Современная экономика — это не только рынок и глобализация, это также производительность, которая не перестает расти в силу технологических нововведений. Отныне экономическая результативность производит безработицу; отныне недостаточно создавать товары, чтобы одновременно создавать рабочие места, даже в азиатских странах-«драконах», как показал это социальный бунт в Южной Корее в январе 1997 г. Промышленность и сфера услуг, как в недавнем прошлом сельское хозяйство, находятся под угрозой массового сокращения рабочей силы. Эта перспектива, вызывающая озабоченность в странах Севера, еще острее стоит на Юге в сипу и так уже чрезмерного количества безработных. Слепое следование либеральным рецептам в некоторых странах Юга ведет к такой модернизаций, которая не предполагает ни сокращения колоссального неравенства с развитыми странами, ни подключения — по крайней мере на первом этапе — обездоленного населения к потокам циркуляции богатства. И поскольку, с другой стороны, государство прекращает гарантировать право на образование, жилье и здравоохранение, то возмущение и бунты будут расти. Когда мечта об эволюции рассеивается, то возвращается время революций. Голос бедноты будет все громче и громче звучать в мире, где в скором времени число обеспеченных и богатых составит 500 млн., число брошенных на произвол судьбы и обреченных перевалит за 5 миллиардов...