Проанализировав основные общие детерминанты, теперь мы можем кратко рассмотреть различия в эволюции отдельных общественных формаций востока Европы. Пруссия представляет классический случай неравномерного и комбинированного развития, которое, в конечном счете привело к появлению крупнейшего индустриального государства на континенте на базе одной из мельчайших и наиболее отсталых территорий на Балтике. Поставленные этой траекторией теоретические проблемы были специально рассмотрены Энгельсом в знаменитом письме Блоху i8go г. о важности политических, юридических и культурных систем в структуре исторической причинности: «Согласно материалистическому пониманию истории в историческом процессе определяющим моментом в конечном счете является производство и воспроизводство действительной жизни. Ни я, ни Маркс большего никогда не утверждали... Прусское государство возникло и развивалось также благодаря историческим и в конечном счете экономическим причинам. Но едва ли можно, не сделавшись педантом, утверждать, что среди множества мелких государств Северной Германии именно Бранденбург был предназначен для роли великой державы, в которой воплотились экономические, языковые, а со времени Реформации и религиозные различия между Севером и Югом, и что это было предопределено только экономической необходимостью, а другие моменты не оказывали также влияния (прежде всего то обстоятельство, что Бранденбург благодаря обладанию Пруссией был втянут в польские дела и через это в международные политические отношения, которые явились решающими также и при образовании владений Австрийского дома)»286. В то же время очевидно, что комплекс факторов возвышения Бранденбурга также содержит ответ на главный вопрос новой истории Германии: почему национальное объединение Германии в эпоху промышленной революции проходило в конечном счете под политической эгидой аграрного юнкерства Пруссии? Иными словами, возвышение государства Гогенцоллернов концентрирует в исключительно ясной форме некоторые ключевые проблемы природы и функций абсолютизма в европейском политическом развитии. Начало его возвышения проходило не особенно в благоприятных условиях. В начале XV в., в период борьбы с Гуситской революцией в Богемии, дом Гогенцоллернов был пересажен императором Сигизмун- дом из Южной Германии, где этот аристократический род традиционно враждовал с торговым Нюрнбергом, в Бранденбург. В1415 г. Фридрих, первый маркграф Бранденбурга из рода Гогенцоллернов, был возведен в сан имперского электора за службу Сигизмунду2. Следующий маркграф подавил муниципальную автономию Берлина, а его наследники отобрали другие города марки у Ганзейской лиги и подчинили их себе. К началу XVI в., как мы уже видели, Бранденбург превратился в область, где не было свободных городов. Поражение городов, тем не менее, обеспечило превосходство дворянства над правящей династией в этой отдаленной пограничной зоне. Местная аристократия постепенно увеличивала свои земельные владения, захватывая общинные земли и сгоняя мелких крестьян с их участков, так как экспорт сельскохозяйственных продуктов становился все более выгодным. Класс землевладельцев одновременно получал контроль над высшими судебными инстанциями, выкупал домены электора и монополизировал административные должности, в то время как череда неумелых правителей постепенно накапливала долги и слабела. Сословная система, в которой господствовало дворянство, тормозила развитие постоянной армии, а в сущности, и всякую внешнюю политику, превращая Электорат в один из наиболее ярких примеров раздробленного сословного государства (St?ndestaat) в Герма- сударства Гогенцоллернов в Бранденбурге до карикатурного изображения экономической необходимости. В своей статье 1856 г. «Божественное право Гогенцоллернов» (Das g?ttliche Recht der Hohenzollern//Werke. Bd. 12. P.95-101) он приписал возвышение династии просто грязной серии подкупов: «путем подкупа Гогенцоллерны получили Бранденбург, овладели Пруссией и таким же путем приобрели королевское достоинство» (рус. пер.: Маркс К., Энгельс Ф. Соч. 2-е изд. Т. 12. С. 104). Его частная переписка с Энгельсом того же периода использует ту же фразеологию. Этот мстительный вульгарный материализм напоминает об опасности признания преимущества Маркса над Энгельсом в собственно исторической области: баланс проницательных суждений между ними двумя был здесь обычно противоположным. 2 О контексте этого решения см.: Barraclough G. The origins of Germany. P. 358. нии эпохи Реформации. Поэтому после экономического кризиса позднего Средневековья в эпоху революции цен на Западе Бранденбург привык к скромному процветанию поместий и очень слабой княжеской власти. Живя на доходы от зерновой торговли и демонстрируя отсутствие политической энергии, в XVI в. юнкерское сословие превратилось в сонную провинциальную заводь287. А между тем, после того, как в качестве последнего гроссмейстера Альберт Гогенцоллерн при благоприятных обстоятельствах упразднил Тевтонский орден, провозгласив Реформацию в 1525 г. и присвоив светский титул герцога при польском сюзеренитете, Восточная Пруссия превратилась в наследственный феод другой ветви династии Гогенцоллернов. Роспуск правившего военно-монашеского ордена, долгое время существовавшего после поражения и подчинения Польше в XV в., привел к смешению рыцарей со светскими землевладельцами и тем самым впервые сформировал в Восточной Пруссии единый сеньориальный класс. Крестьянское восстание против нового режима было быстро подавлено, а общество, похожее на бранденбургское, консолидировалось. В деревне происходило изгнание с земель и закрепощение крестьян, вследствие чего свободные арендаторы вскоре превратились в сословие вилланов. Однако небольшой слой кнехтов (C?lmer), бывших когда-то мелкими слугами тевтонских рыцарей, сохранился. Фактически все города были так или иначе захвачены Польшей в предшествующее столетие, кроме Кёнигсберга, единственного относительно крупного и непокорного города в регионе. Верховная власть нового герцога была ограничена и слаба, хотя земли герцогства оставались обширными. Прусские сословия обеспечили себе гораздо более широкие привилегии, чем в других землях Германии; они включали административные назначения, судебную власть и право апеллировать к польскому королю на решения герцога288. Международное значение Восточной Пруссии стало теперь еще менее значительным, чем Бранденбурга. В 1618 г. два княжества, до того политически разделенные, были объединены, после того как Бранденбургский электор унаследовал Восточную Пруссию в результате династического брака, хотя герцогство продолжало оставаться вассалом Польши. За четыре года до этого было сделано другое географическое приобретение в нижнем Рейнланде, когда две густонаселенные и высоко урбанизированные маленькие территории на Западе Клеве и Марк, достались Гогенцоллернам в наследство. Однако новые династические приобретения начала XVII в. оставались без сухопутного коридора, который связывал бы их с Бранденбургом; три владения электора были стратегически разъединены и уязвимы. Сам Электорат даже по общегерманским стандартам был бедным и изолированным государством, презрительно именуемым современниками «песочницей Священной Римской империи». «Ничего не указывало на то, что Бранденбург или Пруссия когда-либо будут играть главную роль в делах Германии или Европы»5. Понадобился шторм Тридцатилетней войны и шведская экспансия, чтобы избавить государство Гогенцоллернов от инерции. Впервые Бранденбург вышел на арену международной политики, когда имперская армия Валленштейна победоносно промаршировала через всю Германию к Балтийскому морю. Электор Георг-Виль- гельм—лютеранский враг кальвинистского правителя в Праге, пошел на политический союз с императором Фердинандом II Габсбургом в связи с конфликтом в Богемии; причем его военная роль была равна нулю, поскольку он не имел армии. Тем не менее в 1627 г- его беззащитные владения были оккупированы и разграблены австрийскими войсками, в то время как Валленштейн воцарился в Мекленбурге. А тем временем Густав Адольф в ходе войны с Польшей захватил Мемель и Пиллау в Восточной Пруссии, две крепости, контролировавшие Кёнигсберг, вследствие чего в герцогстве упали доходы от морской торговли. Затем в 1631 г. шведская армия высадилась в Померании и вторглась в Бранденбург. Георг-Вильгельм не получил помощи от Габсбургов и отплыл в Восточную Пруссию, где Густав Адольф вынудил его переменить лагерь и выступить против имперского дела. Четыре года спустя он снова поменял фронт и заключил сепаратный мир с императором. Но на протяжении Тридцатилетней войны шведские войска всегда оставались в Электорате, который оказался жертвой постоянных поборов и реквизиций. Оккупационная власть, естественно, не обращала внимания на сословия. Бранденбург закончил долгий конфликт так же бездеятельно, как и начал его. Но парадоксальным образом он выиграл от Вестфальского договора. В ходе войны Померания после смерти ее герцога перешла во владение Гогенцоллернов. Шведское завоевание Померании—главной балтийской базы скандинавских операций в границах Нижней Саксонии—помешало наследованию в результате войны, но по настоянию Франции беднейшая восточная половина провинции была уступлена Бранденбургу, который также получил небольшие компенсации к югу и западу от Электората. Из Тридцатилетней войны государство Гогенцоллернов вышло с плохой политической и военной репутацией, но увеличившимся территориально благодаря мирному договору. Его традиционные институты были глубоко расшатаны, но новые, взамен прежних, еще не появились. Новый и молодой электор Фридрих-Вильгельм I, получивший образо вание в Голландии, вступил в наследство вскоре после заключения мира. Два незабываемых урока были извлечены из опыта десятилетий оккупации: настоятельная необходимость создать армию, способную противостоять шведской имперской экспансии на Балтике, и вывод об эффективности шведской административной модели принудительных налоговых сборов в Бранденбурге и Восточной Пруссии, невзирая на протесты местных сословий. Первым же занятием электора стало создание стабильной финансовой основы для постоянного военного аппарата для обороны и объединения его владений. На деле, вплоть до 1654 г. войска династии Ваза оставались в Восточной Померании. Поэтому в 1652 г. элек- тор собрал генеральный ландтаг в Бранденбурге, призвав все дворянство и представителей всех городов Марка учредить новую финансовую систему для создания княжеской армии. Затянувшиеся пререкания с представителями сословий в конце концов прекратились на следующий год знаменитым Перерывом (Recess) 1653 г., освятившим заключение общественного договора между электором и аристократией, который должен был обеспечить устойчивый фундамент прусского абсолютизма. Сословия отказались вотировать генеральный акцизный сбор, но проголосовали за субсидию в полмиллиона талеров на шесть лет для создания армии, которой суждено было стать ядром будущего бюрократического государства. В ответ электор издал указ, по которому все крестьяне Бранденбурга считались крепостными (Leibeigene), если не докажут иное; сеньориальная юрисдикция была подтверждена; свободное приобретение дворянства запрещено, а фискальный иммунитет аристократии сохранен®. В течение двух лет проблема была решена. После нападения Швеции на Польшу в 1655 г. на Балтике снова началась война. Фридрих-Вильгельм предпочел шведскую сторону в этом конфликте, и в 1656 г. его неопытная армия вступила в Варшаву бок о бок с войсками Карла X. Военное возрождение Польши, поддержанной вмешательством России и Австрии, вскоре ослабило позиции Швеции, которая в свою очередь была атакована с тыла Данией. Тогда Бранденбург ловко переметнулся на другую сторону в обмен на отказ Польши от сюзеренитета над Восточной Пруссией. Договор 1657 г. в Лабиау впервые установил безусловный суверенитет Гогенцоллернов над герцогством. Затем электор быстро оккупировал Западную Померанию объединенными силами Польши, Австрии и Бранденбурга. Тем не менее после восстановления мира Оливский договор 1660 г. по настоянию Франции вернул эту провинцию Швеции. Между тем война 1656-1660 гг. на Балтике резко и быстро изменила внутренний баланс сил во владениях Гогенцоллернов. В Бранденбурге, Восточной Пруссии и Клеве-Марке электор аннулировал все конститу ционные ограничения под предлогом военного положения, собрал налоги без согласия местных собраний и создал вооруженные силы численностью около 22 тысячи человек, которые были сокращены наполовину, но не распущены после прекращения конфликта. Теперь стала возможной еще более резкая конфронтация с сословным партикуляризмом. Восточная Пруссия, где знать до тех пор привыкла опираться на польский сюзеренитет для противодействия претензиям Гогенцоллернов, а города открыто выражали недовольство во время войны, стала первым полем применения новой власти в электорате. В 1661-1663 гг. был созван «долгий» ландтаг. Отказ бюргеров Кёнигсберга согласиться с полным суверенитетом династии в герцогстве был преодолен с помощью быстрого ареста вожака городского сопротивления, а согласие на введение налога вырвано поддержкой армии. Электор должен был пообещать проводить каждые три года сессии сословий и впредь не взимать налоги без их согласия: но эти уступки на практике были большей частью формальными. Тем временем в Клеве-Марке сословия вынуждены были признать право государя вводить войска и назначать чиновников по своему усмотрению. В1672 г. государство Гогенцоллернов, дипломатический союзник и финансовый клиент Соединенных gpoBHH4H?, оказалось втянутым во франко-голландскую войну —возобновившийся военный конфликт, по тому времени общеевропейского масштаба. К 1674 г. электор стал номинальным командующим объединенных германских войск, действовавших против Франции в Пфальце и Эльзасе. На следующий год в отсутствие электора шведы, как союзники Франции, вторглись в Бранденбург. Поспешив домой, Фридрих-Вильгельм нанес ответный удар в битве при Фербеллине в 1675 г., когда впервые войска Бранденбурга победили скандинавских ветеранов на болотистой местности к северо-западу от Берлина. К1678 г. вся шведская Померания была захвачена электором. Но французское вторжение снова лишило его этого завоевания: армии Бурбонов вторглись в Кле- ве-Марк и угрожали Миндену- отдаленным территориям Гогенцоллернов на западе, и в 1679 г. Франция смогла продиктовать возвращение Западной Померании Швеции. Географически бесплодная война, тем не менее, в институциональном плане была полезной для укрепления княжеского абсолютизма. Восточная Пруссия была принуждена выплачивать земельный налог и акцизный сбор без согласия представителей сословий, несмотря на ворчание дворянской оппозиции и явную угрозу бюргерского мятежа. Кёнигсберг стал центром сопротивления; тогда в 1674 г. в город вошли войска, и его муниципальная автономия была навеки уничтожена. Поэтому прусские сословия покорно проголосовали за огромные налоги, которые от них потребовали для продолжения войны7. Заключение мира не остановило процесс концентрации власти в руках электора. В 1680 г. взимание налогов с городов стало обязательным в Бранденбурге, однако это решение сознательно не распространялось на сельскую местность, раскалывая союз дворянства и городов. Годом позже такой же фискальный сепаратизм был учрежден для Восточной Пруссии, а к концу правления электора он распространился на Померанию, Магдебург и Минден. За пределами городов налоги платились в Бранденбурге и Клеве-Марке только крестьянством; в Восточной Пруссии дворянство платило незначительную часть, но основное бремя несли их арендаторы. Административное деление городов и сельской местности, созданное таким дуализмом, окончательно раскололо потенциальную социальную оппозицию нарождавшемуся абсолютизму. Налоги были распределены между городами и крестьянством в соотношении %. Новое налоговое бремя особенно угрожало городам, потому что от налогов были освобождены пивоварни и другие предприятия, разрешенные в имениях помещиков, которые безнаказанно конкурировали с городскими производителями. Экономическая мощь городов Бранденбурга и Восточной Пруссии, уже сильно подорванная общей депрессией XVII в., стала еще меньше вследствие государственной политики: однажды введенный налог на потребление становился постоянным, города были, в сущности, отстранены от представительства в ландтаге. Дворянство же, напротив, получило «бархатное» обращение в финансовом и юридическом отношении. Были подтверждены его традиционные привилегии не только в основных восточных провинциях. В западных анклавах Клеве и Марке электор даже пожаловал местной аристократии новый сеньориальный юридический и фискальный иммунитет, которым она до тех пор не обладала8. Неблагоприятный экономический климат конца XVII в. создавал дополнительный мотив для землевладельческого класса поддерживать политическое здание княжеской власти, которое теперь возводилось в государстве Гогенцоллернов: перспективы найти работу в его структурах стали в дальнейшем хорошим поводом отказаться от традиционных извилистых карьерных путей. Тем временем сословная система постепенно разрушалась; быстро и неуклонно рос военно-бюрократический аппарат централизованного абсолютизма. Тайный совет Бранденбургской марки существовал с 1604 г., но вскоре он был заполнен местной знатью и превратился в незначительный и местнический орган, деятельность которого прекратилась во время Тридцатилетней войны. После Вестфальского мира Фридрих-Вильгельм восстановил его, когда начал формировать центральное управление доменами Гогенцоллернов, в то время как в сознании большинства сохранял ся партикуляризм, а в администрировании—примитивизм. Однако в ходе войны 1665-1670 гг. для решения военных вопросов во всех землях династии был создан специальный департамент — Генеральный военный комиссариат (Generalkriegskommissariat). С наступлением мира роль и численный состав этого комиссариата уменьшились, но он не был ликвидирован, оставаясь под формальным контролем Тайного совета. Абсолютизм шел по административному пути, похожему на тот, который ранее прошли западные монархии. Начало войны 1672-1678 гг. отмечено внезапным и решительным разрывом с этой моделью. Генеральный военный комиссариат теперь начал в действительности осуществлять руководство всей машиной самого государства. В 1674 г. была создана Генеральная военная касса (Generalkriegskasse), которая в течение десятилетия превратилась в центральное казначейство Гогенцоллернов, так как сбор налогов все больше поручался чиновникам комиссариата. В1679 г. руководителем Генерального военного комиссариата был назначен профессиональный солдат, померанский аристократ фон Грумбков; штат комиссариата был увеличен; внутри была создана стройная бюрократическая иерархия, а ее полномочия были расширены за пределы первоначальной компетенции. В ходе следующего десятилетия были созданы поселения беженцев-гугенотов и налажена иммиграционная политика, контролировалась система городских гильдий, под наблюдением находились торговля и ремесло и начаты морские и колониальные предприятия государства. Сам Генеральный военный комиссар теперь на деле вдруг превратился в главу генерального штаба, военного министра и министра финансов. Этот громадный рост его влияния уменьшил значение Тайного совета. Чиновники комиссариата рекрутировались на единой, межпровинциальной основе, и он использовался как главное оружие династии против местного партикуляризма или сопротивления собраний289. Тем не менее Генеральный военный комиссариат не был своего рода дубинкой, направленной против аристократии. Напротив, его верхний эшелон пополнялся из знатнейших дворян как на центральном, так и на провинциальном уровне; простые люди были собраны в сравнительно незначительном департаменте по сбору городских налогов. Конечно, первоначальная функция подобного щупальцам аппарата комиссариата заключалась в обеспечении и росте вооруженных сил государства Гогенцоллернов. Общие государственные расходы на эти цели были утроены за 1640-1688 гг., подушные фискальные выплаты достигли уровня, почти вдвое превышавшего установленный во Франции эпохи Людовика XIV, намного более богатой стране. При вступлении на престол Фридриха-Вильгельма Бранденбург имел почти четырехтысячную армию; к концу правления государя, которого современники стали назы вать Великим электором, постоянная армия достигла 30 тысяч хорошо обученных солдат, ведомых офицерским корпусом, рекрутировавшимся из юнкерского класса и проникнутого крайней преданностью династии10. Смерть Великого электора открыла, как хорошо он выполнил свою работу. Его тщеславный и непоследовательный наследник Фридрих после 1688 г. вовлек дом Гогенцоллернов в европейскую коалицию против Франции. Бранденбургские контингенты во время войны Аугсбургской лиги и войны за Испанское наследство выполняли союзные обязательства, в то время как правящий князь проматывал иностранные субсидии на свои сумасбродства дома и не смог обеспечить новые территориальные приобретения в награду за свою внешнюю политику. Единственным заметным приобретением этого правления стало получение династией титула короля Пруссии—дипломатическая уступка, сделанная императором Карлом VI в 1701 г. в обмен на формальный союз Габсбургов и Гогенцоллернов и юридически оправданная тем фактом, что Восточная Пруссия находилась за пределами границ Империи (Reich), в которой ни один королевский титул не мог принадлежать никому, кроме самого императора. Тем не менее прусская монархия оставалась маленьким отсталым государством на северо-восточной окраине Германии. В последние годы Великого электора все население земель Гогенцоллернов насчитывало около i миллиона человек: 270 тысяч в Бранденбурге, 400 тысяч в Восточной Пруссии, 150 тысяч в Клеве-Марке и, вероятно, около 180 тысяч в мелких владениях. Накануне смерти Фридриха I в 1713 г. Прусское королевство все еще составляло не более 1600 тысяч жителей. Скромное наследство было значительно увеличено новым монархом— Фридрихом-Вильгельмом I, «фельдфебелем на троне», который посвятил свою деятельность созданию прусской армии (в его правление удвоенной с 40 до 8о тысяч), и который, что символично, первым из европейских государей постоянно носил военную форму. Военные маневры и муштра были королевской страстью. Без устали работали мастерские по производству амуниции и суконные мануфактуры для снабжения полевой армии; был введен рекрутский набор; основан кадетский корпус для молодых дворян, а офицерская служба в иностранных армиях строго запрещена; военный комиссариат реорганизован под управлением сына фон Грумбкова. Подготовка новых войск оказалась весьма предусмотрительным делом: в 1719 г. у Швеции была окончательно отобрана Западная Померания, после того как на завершающей стадии Великой Северной войны Пруссия присоединилась к союзу России и Дании, направленному против Карла XII. В других случаях армия использовалась крайне осторожно и только после мирной дипломатии. Тем временем бюрократия была модернизирована и рационализирована. Государственный аппарат был до тех пор разделен на категории «доменного» и «комиссариатского», то есть на частные и общественные финансовые учреждения монархии, соответственно обязанные управлять королевскими владениями и сбором налогов с подданных. Теперь оба были объединены в одно учреждение—незабываемое Главное общее управление финансов, военных дел и доменов (General-Ober-Finanz-Kriegs-und-Dom?nen-Direktorium) с ответственностью за все административные обязанности, кроме иностранных дел, юстиции и церкви. Для наблюдения за гражданской службой был создан корпус тайной полиции или специальные «фискалы»290. Не менее тщательно осуществлялось управление экономикой. В сельской местности финансировались проекты дамб, канализации и поселений, создаваемые голландским искусством и специалистами. Французские и немецкие иммигранты привлекались на местные мануфактуры под государственным контролем. Королевский меркантилизм способствовал экспорту текстиля и других товаров. В то же время расходы двора были сведены к скудному минимуму. В результате к концу своего правления «фельдфебель на троне» располагал ежегодным доходом в 7 миллионов талеров, а своему наследнику оставил 8 миллионов талеров в государственной казне. Возможно, еще более важно то, что население его королевства увеличилось до 2250 тысяч человек, или почти на 40% за менее чем три десятилетия291. Пруссия к 1740 г. подготовила социальные и материальные условия, которые превратили ее в великую европейскую державу в правление Фридриха II и в конце концов обеспечили лидерство в объединении Германии. Теперь можно поставить вопрос: какая особенность политической конфигурации Германии сделала возможным и логичным доминирование в ней Пруссии? И наоборот, каковы характерные черты, отличающие абсолютизм Гогенцоллернов от соперничавших территориальных государств в Священной Римской империи с равно обоснованными претензиями на власть в Германии в раннее Новое время? Для начала давайте проведем через всю империю линию, отделяющую ее западные области от восточных. Западная Германия была, в общем и целом, плотно усеяна городами. Начиная с Высокого Средневековья Рейнланд был одной из самых процветающих торговых зон Европы, располагавшейся вдоль торговых путей между двумя городскими цивилизациями —Фландрией и Италией и получавшей доходы от естественного водного пути, ис пользуемого на континенте. В центре и на севере Германии на Северном море и в балтийских экономиках господствовала Ганзейская лига, простираясь от Вестфалии через все пространство до колониальных поселений Риги и Ревеля в Ливонии и до Стокгольма и Бергена в Скандинавии, одновременно имея привилегированное положение в Брюгге и Лондоне. На юго-западе швабские города получали доходы от трансальпийской торговли и от исключительных горных промыслов на зависимых от них землях. Собственный вес этих многочисленных городов был недостаточным для создания городов-государств итальянского типа с большими зависимыми от них аграрными округами; такие из них, как Нюрнберг, которые владели скромными сельскохозяйственными округами, скорее были исключением, чем правилом. По размеру они были в среднем меньше, чем итальянские города. К1500 г. из 3 тысяч немецких городов только 15 имели численность населения более чем ю тысяч жителей и 2 —более 30 тысяч: Аугсбург—самый большой город, насчитывал 50 тысяч, в то время как Венеция или Милан—свыше юо тысяч13 Тем не менее собственная сила и жизнеспособность обеспечили им в Средние века положение свободных имперских городов, подчиненных только номинальной власти императора (всего было 85 таких городов), и они продемонстрировали политические возможности для коллективных действий на региональном уровне, что тревожило территориальных князей империи. В1254 г. рейнские города сформировали оборонительную военную лигу; в 1358 г. ганзейские города завершили создание экономической федерации; в 1376 г. швабские города создали вооруженное объединение против графа Вюртембергского. «Золотая булла» середины XIV в. официально запретила городские объединения, но это не предотвратило оформления рейнскими и швабскими городами общего южногерманского союза 1381 г., который окончательно был разбит армией князей семь лет спустя в наиболее тяжелый период позднефеодальной депрессии и сопутствующей ему анархии в Империи. Однако во второй половине XV в. наметился новый быстрый экономический рост тевтонских городов, который достиг своего апогея в 1480-1530 гг., когда Германия превратилась в нечто вроде диверсифицированного центра общеевропейской торговой системы. Ганзейская лига была преимущественно торговым объединением, не имевшим собственного производства в городах: ее доходы складывались от транзитной по своему характеру торговли зерном и контроля над ловлей сельди, соединенной с международными финансовыми операциями. Рейнланд, в котором были сосредоточены старейшие города Германии, располагал традиционными льняными, шерстяными и металлообрабатывающими производствами помимо контроля над торговыми маршрутами из Фландрии в Ломбардию. Процветание швабских городов было новейшим и доходнейшим из всех: текстиль, горная добыча и металлургия давали им развитую производственную базу, к которой добавлялись банковские доходы Фуггеров и Вельзеров в эпоху Карла V. К началу XVI в. южногерманские города опередили своих итальянских конкурентов в технических нововведениях и промышленном прогрессе. Именно они возглавили на первом этапе народное движение Реформации. Однако рост городской экономики в Германии неожиданно замедлился в середине столетия. Затруднения приобрели многочисленные и взаимосвязанные формы. Прежде всего, наметилось постепенное изменение соотношения цен на промышленную и сельскохозяйственную продукцию, так как спрос опережал предложение продуктов питания и цены на зерновые быстро росли. Отсутствие структурной интеграции стало еще более очевидным в торговой сети самой Германии. Северная и южная окраины длинной дуги городов, простиравшейся от Альп до Северного моря, никогда не были связаны четкой системой292. Ганзейская лига и рейнско-швабские города всегда составляли отдельные торговые секторы с различными округами и рынками. Собственно морская торговля- козырь средневековой коммерции—контролировалась Ганзой, которая когда-то господствовала на морях от Англии до России. Но с середины XV в. конкуренция со стороны торговых судов Голландии и Зеландии — лучше подготовленных и экипированных—нарушила монополистический контроль ганзейских портов в северных водах. Голландские селедочные флоты захватили рыбные места, которые мигрировали из Балтики к норвежскому побережью, в то время как голландские грузовые суда вмешались в торговлю Данцига зерном. К1500 г. голландские суда, проходящие Зунд, численно превосходили немецкие в соотношении 5 к 4. К тому времени богатство Ганзы уже прошло свой пик, пришедшийся на период максимальной немецкой торговой экспансии. Лига все еще оставалась богатой и мощной: в 1520-е гг., как мы видели, Любек послужил инструментом для воцарения Густава Вазы в Швеции и свержения Кристиана II в Дании. Увеличение в абсолютных показателях морской торговли на Балтике в XVI в. в некотором отношении компенсировало быстрое падение доли в ней Ганзы. Но лига потеряла выгодные позиции во Фландрии, была лишена привилегий в Англии (1556 г.), и ее торговля в конце века уменьшилась, составив всего четверть от объема голландской морской торговли через Зунд293. Усиливавшийся раскол между вестфальским и вендским крыльями оставил ее силу в прошлом. Тем временем рейнские города также стали жертвой голландского динамизма, но другим образом. Восстание в Нидерландах привело к закрытию в 1585 г. Шельды после захвата испанцами Антверпена—традиционного конечного пункта речной торговли—и ужесточению контроля Соединенных провинций над устьем Рейна. Великая экспансия морского и промышленного могущества Нидерландов в конце XVI —начале XVII в. тем самым еще больше сократила или подорвала рейнскую экономику выше по течению, поскольку голландский капитал контролировал ее выходы к морю. Поэтому старейшие города Рейнланда стали склоняться к рутинному консерватизму, их архаичная цеховая система сдерживала приспособление к новым обстоятельствам: наиболее яркий пример Кельн - один из немногих крупных городов Германии, который оставался бастионом традиционного католицизма на протяжении всего столетия. Новые производства в регионе появлялись в основном в меньших и скорее сельских населенных пунктах, свободных от корпоративных ограничений. С другой стороны, юго-западные города располагали сильной производственной базой, и их благоденствие продолжалось дольше. Но по мере масштабного расширения международной океанской торговли со времен Великих географических открытий их внутреннее положение стало серьезным экономическим препятствием, в то время как торговля по Дунаю, ранее компенсировавшая этот недостаток, была заблокирована турками. Впечатляющие операции аугсбургских банковских домов в имперской системе Габсбургов, финансировавших успешные военные предприятия Карла V и Филиппа II, стали причиной их краха. Фуггеры и Вельзеры в конце концов были разорены своими займами династии. Парадоксальным образом итальянские города, относительный упадок которых начался раньше, в конце XVI в. были фактически более процветающими, чем германские города, чье будущее казалось гораздо лучше обеспеченным в период разграбления Рима армией ландскнехтов (Landsknechten). Средиземноморская экономика сопротивлялась последствиям роста атлантической торговли дольше, чем окруженная сушей Швабия. Конечно, ограниченность городских центров Германии была в ту эпоху неодинаковой. Отдельные города —в особенности Гамбург, Франкфурт и в меньшей степени Лейпциг — получили быструю прибыль и раньше других достигли важного экономического значения в 1500-1600 гг. В начале XVII в. западная Германия по стандартам того времени все еще оставалась в общем богатой и урбанизированной зоной, хотя и прекратила демонстрировать существенный рост. Соответственно, сравнительная густота городов намечала сложную политическую структуру, подобную Северной Италии. К тому же именно из-за мощи и множества торговых городов отсутствовало пространство для аристократического абсолютизма. Социальная среда всей этой зоны была неблагоприятной по отношению к основным монархическим государствам, и ни одна заметная территориальная монархия не смогла здесь появиться. Отсутствовала необходимая для этого господствующая знать. Но в то же время сами города Рейнланда и Швабии, несмотря на их количество, были слабее городов Тосканы и Ломбардии. В средневековый период они, как правило, никогда не имели сельской округи (contado) итальянского типа, а в начале Нового времени показали свою неспособность превратиться в настоящие города-государства, сравнимые с сеньориями Милана и Флоренции или олигархиями Венеции и Генуи294. Поэтому политические отношения сеньориального класса с городами были совершенно иными в западной Германии. Вместо упрощенной карты, на которой существовало бы нескольких средних по размеру городов-государств, управляемых неоаристократическими авантюристами или патрициатом, здесь царило многообразие маленьких свободных городов среди беспорядочно расположенных карликовых княжеств. Среди мелких территориальных государств Западной Германии заметное количество составляли церковные княжества. Из четырех западных электоров Империи трое являлись архиепископами Кельна, Майнца и Трира. Эти курьезные конституционные реликты сохранились с раннефеодальной эпохи, когда саксонская и швабская династии императоров использовали церковный аппарат в Германии как один из важных инструментов регионального управления. Если в североитальянских городах епископальное правление было рано отменено и главной опасностью для коммун стали политические замыслы успешных императоров, а их главным союзником в борьбе с ними—папство; то в Германии императоры, наоборот, в целом помогали городской автономии и епископальной власти в борьбе против претензий светских баронов и князей и в столкновении с папскими интригами. Результатом же стало то, что как крошечные церковные государства, так и свободные города продолжали существовать в раннее Новое время. В деревне собственность на землю почти повсюду приняла форму помещичьего землевладения (Grundherrschaft), при котором свободный крестьянин-арендатор платил натуральный или денежный оброк за свое держание феодалам-землевладельцам, которые часто жили где-то далеко. На юго-западе Германии большое число мелких дворян ус пешно сопротивлялись включению в состав территориальных княжеств, приобретая статус «имперских рыцарей», сохранявших скорее непосредственный вассалитет самому императору, чем верность феодалу местного происхождения. К XVI в. насчитывалось около 2500 таких имперских рыцарей, земельные владения которых составляли не более 250 квадратных миль. Конечно, многие из них становились жестокими или безразличными наемниками, но немало было и тех, кто глубоко проникали в территориальные церковно-политические сети, которые усеивали всю Западную Германию, занимая в них должности и пребенды—две анахроничные общественные формы, увековечившие друг друга295. Среди этого беспорядочного ландшафта не было места для роста прочного и нормального абсолютистского государства даже на региональном уровне. Двумя самыми значительными светскими княжествами на западе были Рейнланд-Пфальц (рейнский Палатинат) и герцогство Вюртемберг. В обоих было много имперских рыцарей и маленьких городов, но отсутствовала значительная территориальная знать. Вюртемберг с его 400-500 тысячами жителей никогда не играл важной роли в германской политике в целом и не рассматривался как такой игрок в будущем. Пфальц, давший четвертого электора Империи и контролировавший пошлины от торговли на среднем Рейне, был более богатым и значительным государством, правители которого сравнительно рано установили абсолютную власть в XVI в.296 Но его единственная попытка более серьезной экспансии—фатальные претензии Фридриха V на корону Богемии в начале XVII в., ставшие поводом к Тридцатилетней войне,—вызвала длительные бедствия; некоторые районы Германии в результате были выжжены сражающимися в европейском военном конфликте армиями. Конец XVII—начало XVIII в. принесли небольшую передышку для восстановления. И в Пфальце, и в Вюртемберге в 1672-1714 гг. проходила передовая линия войн Людовика XIV, и оба княжества были варварски опустошены французскими и имперскими войсками. Стратегическая уязвимость этих двух западных княжеств стала территориальной причиной ограниченности их возможностей. К середине XVIII в. они почти не изменили своего положения в международной дипломатии и не имели политического веса в самой Германии. Таким образом, исторический пейзаж Западной Германии оказался неподходящим для появления там ведущего абсолютистского государства. Однако та же социологическая необходимость, которая предопределила отсутствие абсолютизма на Западе, стала причиной того, что важнейший опыт построения абсолютистского государства, показавший реаль ную возможность установления полной гегемонии в Империи, пришел с Востока. Исключив на время из рассмотрения земли Габсбургов в Австрии и Богемии, которые рассмотрим позднее, мы увидим, что возможность будущего германского единства ковалась в трех восточных государствах, сформировавших полосу от Тироля до Балтики,—Баварии, Саксонии и Бранденбурге. Начиная с XVI в. только они, не считая австрийского дома, были реальными конкурентами в борьбе за лидерство в национально- объединенной Германии. Именно на относительно недавно колонизированным и отсталом Востоке, где городов было меньше и они были намного слабее, оказалась возможной сильная машина абсолютизма, не скованная урбанизацией и поддержанная сильной знатью. Чтобы увидеть, почему самое северное из трех государств выиграло борьбу за окончательную власть над Германией, необходимо взглянуть на внутреннюю структуру каждого. Бавария была старейшим крупным образованием Каролингской империи и одним из стержневых герцогств X в. В конце XII в. Баварией начал править дом Виттельсбахов. Никакая другая семья больше не занимала этот трон: династия Виттельсбахов смогла обеспечить самую долгую непрерывную линию правления своей наследственной областью среди других царствующих фамилий Европы (1180-1918). В Средние века их владения часто делились, но к 1505 г. они были вновь объединены Альбертом IV в единое и мощное герцогство, почти в з раза превосходившее Бранденбургскую марку. Во время религиозных войн XVI в. баварские герцоги без колебаний предпочли католицизм и превратили свое государство в наиболее мощный передовой пост Контрреформации в Германии. Быстрое подавление лютеранства сопровождалось жестким подчинением местных сословий — главного очага протестантского сопротивления в герцогстве. Династический контроль был установлен над Кельнским архиепископством, которое в течение почти двух столетий после 1583 г. оставалось важным инструментом династических связей с Рейнландом. Виттельсбахи, проводившие эту религиозную и политическую программу, также ввели в Баварии первые бюрократические элементы абсолютизма: к 1580-м гг. там существовали Финансовая палата, Тайный совет и Военный совет, созданные по австрийской модели. Административное влияние Австрии не означало, однако, что Бавария была в ту эпоху в каком-либо смысле сателлитом Габсбургов. В действительности, баварская контрреформация даже опережала австрийскую и была примером и кузницей кадров для рекатолизации земель Габсбургов: будущий император Фердинанд II сам был продуктом иезуитского образования в Инголыытадте в тот период, когда протестантизм все еще господствовал среди дворянства Богемии и Австрии. В1597 г. на герцогский престол вступил Максимилиан I и вскоре показал себя наиболее решительным и способным правителем в Германии. Собрав покорный ландтаг только дважды накануне Тридцатилетней войны, он сконцентрировал все судебные, финансовые, политические и дипломатические полномочия в своих руках, удвоив налоги и собрав 2 миллиона, гульденов в качестве резерва на военные нужды. Поэтому, когда разразилась Тридцатилет- няя война, Бавария оказалась фактическим лидером немецких католических государств в их противостоянии кальвинистской угрозе в Богемии. Максимилиан I набрал и вооружил для Католической лиги армию в 24 тысяч солдат, которая сыграла важную роль в победе у Белой горы в 1620 г., а в следующем году атаковала и захватила Пфальц. В ходе долгой войны герцог сильно истощил свое государство налогами, полностью игнорируя протесты сословных собраний против такой цены его военных усилий; к 1648 г. Бавария выплатила не менее 70% общих расходов армий Католической лиги за время Тридцатилетней войны, что разорило местную экономику, сократило население, вызвав глубокую депрессию в герцогстве19. Тем не менее после Вестфальского мира Максимилиан стал сильнейшим князем в Германии, установив еще менее ограниченный и более жесткий абсолютистский режим, чем позднее создаст в Бранденбурге Фрид- рих-Вильгельм. Бавария увеличила свою территорию, захватив Верхний Пфальц, и ее правители получили титул электоров. Она казалась мощнейшим этнически немецким государством в Империи. Однако будущее разоблачило эту видимость. Баварский абсолютизм рано достиг совершенства, но он покоился на весьма ограниченной и негибкой основе. Социальная структура герцогства в действительности не позволяла осуществить дальнейшую важную экспансию, остановив подъем государства Виттельсбахов прежде, чем оно приобрело общегерманскую роль. В Баварии, в отличие от Вюртемберга и Пфальца, было мало свободных городов и имперских рыцарей. Она была гораздо менее урбанизирована, чем эти западные княжества; почти все ее города были маленькими по размерам: например, главный город Мюнхен насчитывал только 12 тысяч жителей в 1500 г. и менее 14 тысяч в 1700 г. Местная аристократия состояла из традиционных землевладельцев, которые напрямую подчинялись герцогской власти. Конечно, такая общественная конфигурация создавала условия для скорейшего возникновения абсолютистского государства в Баварии и его последующей стабильности и долговечности. С другой стороны, природа баварского аграрного общества не располагала к динамичному расширению государства. Если знать была многочисленной, то ее имения были маленькими и сильно разбросанными. Крестьянство состояло из свободных арендаторов, несших сравнительно легкие обязательства перед своими помещиками: трудовые повинности никогда не занимали много време ни, составляя в XVI в. не более 4-6 дней в году. Знать не располагала правом верховного суда над собственными работниками. Консолидация аристократических поместий была незначительной, частично, вероятно, из-за отсутствия возможности экспорта зерновых, обусловленного географическим положением Баварии - глубоко в центральноевропейском континентальном массиве без речных выходов в море. Наиболее значительной особенностью помещичьего сельского хозяйства юго- восточной Германии была заметная роль Церкви, которая к середине XVIII в. владела не менее чем 56% всех крестьянских хозяйств по сравнению со всего 24% земель, контролируемыми аристократией и 13% - династией297. Относительная слабость дворянского класса, очевидная в этой структуре собственности, отражалась и на его юридическом положении. У него не было полного фискального иммунитета, хотя, разумеется, выплачиваемые им налоги были намного меньше, чем у любого другого сословия; а его попытки предотвратить приобретение владений знати лицами неблагородного звания, нашедшие свое выражение в запрещающем законе последнего ландтага XVII в., успешно саботировались скрытыми операциями Церкви на земельном рынке. Более того, острый дефицит рабочих рук, вызванный депопуляцией периода Тридцатилетней войны, нанес ущерб баварской аристократии, из-за отсутствия у нее юридического оформления собственности в деревне. Это означало, что на практике крестьяне могли успешно торговаться об облегчении повинностей и улучшении условий аренды, в то время как значительная часть дворянской собственности оказалось отягощена долговыми обязательствами. Такие социальные предпосылки налагали узкие политические рамки на потенциал баварского абсолютизма, что вскоре и стало очевидным. Та же модель — «мелкая дворянская собственность, маленькие города и мелкие крестьяне»298, —которая не смогла оказать сопротивления зарождавшемуся герцогскому абсолютизму, не смогла и обеспечить движущие силы для его дальнейшего развития. Герцогство завершило Тридцатилетнюю войну с населением, равным тому, которым располагал на севере электор из династии Гогенцоллернов,—около 1 миллиона подданных. Наследник Максимилиана I Фердинанд-Мария укрепил гражданский аппарат правления Виттельсбахов, учредив верховенство Тайного совета и используя казначея (Rentmeister) в качестве ключевого чиновника для внутреннего административного управления. Последний ландтаг был распущен в 166g г., хотя его «постоянный комитет» почти без результатов функционировал и в следующем столетии. Но в то время, когда Великий электор постепенно создавал по стоянную армию в Бранденбурге, баварские войска были распущены после Вестфальского мира. Только в 1679 г. баварские вооруженные силы воссоздал новый герцог Макс-Иммануил. Но даже после этого они не смогли стать привлекательными для баварской знати: местная аристократия составляла меньшинство на офицерских должностях армии, которая оставалась чрезвычайно скромной по размерам (около 14 тысяч солдат в середине XVIII в.). Макс-Иммануил—честолюбивый и бесстрашный генерал, который отличился, воюя против турок под Веной, стал регентом Испанских Нидерландов после женитьбы в 1672 г. и кандидатом на испанский престол на рубеже XVII-XVIII вв. Свою самую высокую ставку он сделал в 1702 г., поддержав Людовика XIV в начале войны за Испанское наследство. Некоторое время франко-баварский альянс господствовал в Южной Германии, угрожая самой Вене, но битва при Бленхейме разбила все надежды на победу в Центральной Европе. Бавария была оккупирована австрийскими войсками вплоть до окончания конфликта, в то время как Макс-Иммануил, лишенный своего титула и изгнанный из Империи, бежал в Бельгию. Попытка Виттельсбахов опереться на французскую мощь для установления своего господства в Германии катастрофически провалилась. Во время мирных переговоров в Утрехте герцог, не видя перспектив для своей баварской вотчины, предложил Австрии обменять ее на Южные Нидерланды —схема была отвергнута Англией и Францией, но снова всплыла позднее. Династия вернулась на родину, ослабленную десятилетием грабежей и разрушений. Послевоенная Бавария постепенно впадала в полукоматозное состояние самоизоляции и разложения. Расточительство мюнхенского двора, поглощавшего значительную часть бюджета, приняло, вероятно, большие размеры, чем в любом другом государстве Германии того времени. Долги государства постепенно увеличивались, в то время как откупщики проматывали собранные налоги, сельское население оставалось в тисках религиозных предрассудков, знать была больше склонна получать церковные пребенды, чем нести военную службу299. Размеры герцогства и поддержание небольшой армии сохраняли дипломатическое влияние Баварии в рамках Империи. Но к 1740 г. она больше не была убедительным кандидатом на политическое лидерство в Германии. Саксония—следующее государство к северу—представляла несколько иной вариант развития абсолютизма в восточной тройке германских государств. Местный правящий дом—династия Веттинов получила герцогство и электорат Саксонию в 1425 г., на несколько лет позже, чем династия Гогенцоллернов Бранденбургскую марку, и во многих отношениях тем же путем — как дарение императора Сигизмунда в возмещение за военную службу в войнах против гуситов, во время которых Фридрих Майсенский— первый электор из династии Веттинов—был одним из главных помощников императора. Разделенные в 1485 г. между Эрнестинами и Альбертинами—двумя ветвями династии, —со столицами соответственно в Виттенберге и Дрездене-Лейпциге, саксонские земли, тем не менее, оставались богатейшими и наиболее развитыми во всем восточногерманском регионе. Они получили свое преимущество благодаря огромным залежам серебра и олова в горах и развивавшимся в городах текстильным производствам. Перекресток торговых путей—Лейпциг, как мы уже видели, был одним из немногих непрерывно растущих городов Германии в течение всего XVI в. Относительно высокая степень урбанизации в Саксонии, в сравнении с Баварией или Бранденбургом, и привилегированные права местных князей на горные промыслы создали общественную и политическую модель, отличную от южных и северных соседей. Здесь не было феодальной реакции в позднее Средневековье и раннее Новое время, сравнимой с той, что поразила Пруссию; власть саксонского дворянства была не столь велика, чтобы низвести крестьян в крепостное состояние, принимая во внимание вес городов в общественной структуре. Феодальные поместья были больше, чем в Баварии, частично потому, что церковные землевладения были намного меньше. Но основная тенденция развития деревни вела к свободным крестьянам-арендаторам и к замене трудовых повинностей денежной рентой, - другими словами, к мягкому варианту режима помещиков (Grundherrschaft). Знать не имела полного фискального иммунитета (ее частная собственность подвергалась налогообложению) и была не в состоянии обеспечить законодательное запрещение людям неблагородного происхождения приобретать аристократическую собственность. Однако она была широко представлена в сословной системе, которая стала более стабильной и влиятельной в XVI в. С другой стороны, города были также значительно представлены в ландтаге, хотя они, в отличие от знати, были обязаны нести основную тяжесть акцизов на алкоголь, который обеспечивал основную часть княжеских доходов; представители городов были также исключены из Главной налоговой коллегии (Obersteuercollegium), которая с 1570-х гг. осуществляла сбор налогов в Электорате. В таком социально-экономическом контексте династия Веттинов была в состоянии накопить богатства и силу без прямой атаки на сословия или значительного развития бюрократического правительства. Она никогда не отказывалась от верховных судебных прерогатив и контролировала большой и независимый доход от горных промыслов, составлявший около % камеральных поступлений Альбертинов в 1530-е гг., в то время как процветание региона позволяло с самого начала собирать одновременно выгодные и умеренные налоги23. Поэтому неудиви- тельно, что Саксония стала первым княжеским государством, которое в эпоху Реформации политически доминировало на германской арене. Электорат Эрнестинов был религиозной колыбелью лютеранства начиная с 1517 г., но именно герцогство Альбертинов, которое не переходило в протестантский лагерь до 1539 г., стало центром сложной драмы, разыгравшейся на политических подмостках в Германии с началом Реформации. Мориц Саксонский, который наследовал герцогство в 1541 г., искусной тактикой добился быстрого преимущества над всеми соперничавшими князьями и самим императором в стремлении к династическим преимуществам и территориальным приращениям. Присоединившись к Карлу V при нападении императора на Шмалькальденскую лигу, он участвовал в уничтожении протестантских армий в битве при Мюль- берге и поэтому получил большую часть земель Эрнестинов и титул электора. Организовав франко-лютеранское наступление на Карла V пять лет спустя, он разрушил надежды Габсбургов на возвращение Германии к католичеству и завершил объединение Саксонии под своим правлением. Накануне его смерти новое саксонское государство было самым мощным и процветающим княжеством в Германии. Последовали 50 лет мирного развития, в течение которых в Электорате регулярно созывались сословные собрания, а налоги постепенно увеличивались. Однако вспышка в начале XVII в. Тридцатилетней войны застала Саксонию неподготовленной в военном и дипломатическом отношении. В то время как Бавария играла во время конфликта ведущую роль среди немецких государств, Саксония проявляла колебания и слабость, весьма напоминая в этом отношении Бранденбург. Хотя оба электора—Веттин и Гогенцоллерн—были протестантами, на начальной стадии войны они оказались в имперском лагере Габсбургов; оба княжества были впоследствии оккупированы и опустошены шведами и вынуждены войти в анти- габсбургский блок; оба изменили ради сепаратного мира с императором. По Вестфальскому миру Саксония присоединила Лужицу, а князья учредили военный налог, который использовался ими для создания небольшой постоянной армии. Богатство страны позволило сравнительно быстро ликвидировать негативные последствия Тридцатилетней войны. В1660- 1690 гг. прямые налоги возросли в 5-6 раз. Военная машина государства Веттинов увеличилась до 20 тысяч человек к концу века, когда она вместе с аналогичным баварским контингентом участвовала в освобождении Вены от турок. В1700 г. Саксония как восточногерманское государство все еще имела преимущество перед Бранденбургом. Ее армия была несколько меньше, а ее система сословий не была сокрушена. Однако ее население было вдвое больше, она была лучше промышленно развита и обладала пропорционально большей казной. В начале XVIII в. Саксония попыталась претендовать на политическое господство в системе германских го- сударств. В i6g7 г. электор Фридрих Август I принял католичество, чтобы заручиться поддержкой Австрии своей кандидатуры на польский престол. Это оказалось успешным ходом. Электор стал первым немецким правителем, получившим королевский титул как Август II, и обрел политические права на соседнюю Польшу, отделенную от Саксонии только узкой лентой Силезии. В тот же период в Саксонии был успешно введен налог с продаж, несмотря на сопротивление сословий. Важно и то, что саксонский акциз—в отличие от бранденбургского—был распространен с городов также на село, за счет аристократии300. Армия увеличилась до 30 тысяч человек, что близко к размерам армии Бранденбурга. Однако польско-саксонский союз был достигнут как раз в такой момент, чтобы последняя конвульсия шведского империализма разбила его. Карл XII вступил в Польшу, изгнал Августа II из страны и затем в 1706 г. сам вторгся в Саксонию, сокрушив армию Веттинов и подвергнув герцогство безжалостной оккупации. Победа России над Швецией на Украине все же восстановила международные позиции Саксонии к концу Великой Северной войны. Августу II был возвращен королевский трон в Польше; в 1730 гг. была восстановлена армия; сословия заметно теряли свое влияние. Но показной блеск государства Веттинов, имевший место в барочном изяществе их столицы Дрездена, больше не соотносился с внутренней мощью. Связь с Польшей была лишь красивой приманкой, которая принесла больше расходов, чем приобретений, из-за фиктивного характера шляхетской монархии; Саксонское правление было приемлемым только потому, что Россия и Австрия точно рассчитали: дом Веттинов —слишком незначительный, чтобы быть опасным соперником. Война нанесла огромный ущерб экономике герцогства. Более того, в отличие от «фельдфебеля на троне» в Берлине, Август II был печально известен расточительностью своего двора наряду с военными амбициями. Это бремя в крайней степени ослабило Саксонию в те годы, когда Пруссия аккумулировала материальные средства для спора за лидерство в Германии. Население Саксонии, составлявшее в 1700 г. 2 миллиона человек, к 1720 г. уменьшилось до 1700 тысяч или около того, в то время как в Пруссии оно увеличилось С 1200 тысяч в 1688 г. до 2250 тысяч в 1740 г.: демографическое соотношение между двумя государствами изменилось на противоположное301. В течение столетия саксонская знать демонстрировала весьма скромное рвение к поддержке предприятий электора заграницей и проигрывала земельный рынок бюргерам дома. Сословия выжили, частично из-за отвлечения внимания династии на Польшу, а внутри них выросло значение городов. Бюрократическая машина госу дарства оставалась нестройной, менее развитой, чем в Баварии. При отсутствии финансовой дисциплины княжеские финансы были обременены долгами. Результатом стало то, что саксонский абсолютизм, несмотря на его многообещающее начало и склонность к автократии сменявших друг друга правителей династии Веттинов, никогда не достигал настоящей прочности и устойчивости; социальная структура была очень нестабильной и смешанной по характеру. Теперь становится возможным понять, почему именно Бранденбург был избран для господства в Германии. Происходило последовательное устранение альтернатив. Повсюду в Европе абсолютистское государство в своей основе было политическим механизмом аристократического правления: социальная власть знати была основным источником его существования. На раздробленном пространстве постсред невековой Империи (Reich) достигнуть когда-либо дипломатического или военного лидерства в Германии могли только те регионы, в которых имелся экономически сильный и стабильный класс землевладельцев: они одни могли породить абсолютизм, способный сравниться с великими европейскими монархиями. Поэтому западная Германия была отстранена от соревнования с самого начала из-за плотности ее городской цивилизации. Бавария не имела городов чрезвычайной важности и развивала ранний абсолютизм под знаком Контрреформации; однако для того, чтобы основать динамичное княжество, баварская знать была слишком слабой, клир слишком богатым, а крестьяне —слишком свободными. В Саксонии была более крупная аристократия, но ее города также были весьма сильными, а ее крестьяне —не более готовыми к крепостничеству. К 1740 г. оба государства прошли пик своего могущества. Напротив, в Пруссии юнкерский класс поддерживал железное рабство своих сословий и неусыпный патронаж над городами; в землях Гогенцоллернов, в самых отдаленных немецких поселениях на востоке, власть феодалов достигла своего чистейшего выражения. Поэтому не внешняя граница Пруссии с Польшей предопределила ее подъем внутри Германии, как считал Энгельс302. В действительности, как мы уже видели, связь с Польшей (по выражению Энгельса) была одной из причин упадка Саксонии; поздняя роль Пруссии в разделах Польши была скорее эпилогом решающих военных побед, которые уже были одержаны внутри самой Германии, и мало повлияла на укрепление ее международного положения. Существовала внутренняя природа прусского социального порядка, которая объясняет неожиданное затмение ею всех прочих германских государств в эпоху Просвещения и конечное главенство в объединении Германии. Это восхождение было предопределено комплексом исторических условий Империи, которые предотвратили возникновение западного типа абсолютизма в Рейнланде, раскололи территорию Империи почти на 2 тысячи политических единиц и оттеснили Австрийский дом к его негерманским границам. Ключевой внешней силой, определившей соответствующие судьбы Пруссии и Австрии внутри Германии, была не Польша, а Швеция. Именно шведская мощь разрушила надежды на габсбургское объединение Империи в период Тридцатилетней войны, и именно близость Швеции, главной внешней угрозы, создавала центростремительное давление на конструкцию государства Гогенцоллернов. Ни Бавария, ни Саксония, ни другие восточногерманские государства никогда не испытывали этого давления в такой же степени, хотя Саксония не избежала участи стать последней жертвой северного милитаризма. Способность Пруссии противостоять шведской экспансии и победить любого соперника внутри Германии должна быть, в свою очередь, отнесена к особенностям самого юнкерского класса, консолидированного на прозрачной классовой основе династического абсолютизма Великим электором и «фельдфебелем на троне». Начнем с того, что сами размеры страны в конце XVII—начале XVIII в. оказали свое влияние на прусскую аристократию. Объединенные земли Гогенцоллернов на Востоке—Бранденбург, Восточная Пруссия и позднее Западная Померания — были все еще малы по размеру и редко населены. Их совокупное население в 174° г- было меньше 2 миллионов человек, если исключить западные анклавы династии; относительная плотность населения была, вероятно, в 2 раза меньше, чем в Саксонии. Одним из наиболее постоянных мотивов государственной политики, начиная с Великого электора, был поиск иммигрантов для колонизации малонаселенного региона. В этом отношении протестантский характер Пруссии оказался крайне важным качеством. В первые годы ее заселяли беженцами из Южной Германии после Тридцатилетней войны и гугенотами после Нантского эдикта, затем голландцами, немцами и снова французами в правление Фридриха II. Однако нельзя забывать, что по сравнению с основными европейскими монархиями того времени вплоть до завоевания Силезии Пруссия была крайне бедной страной. Этот провинциальный масштаб усиливал некоторые характерные черты юнкерского класса. Прусская аристократия отличалась от европейской знати преимущественно тем, что она не включала спектра разнообразных уровней богатства; мы увидим, как польская шляхта, похожая во многих других отно шениях, была в этом ее полной противоположностью. Так, среднее рыцарское имение (Ritterguter) — феодальное, ориентированное на рынок, землевладение прусского дворянства—было среднего размера. Не существовало слоя великих магнатов с огромными латифундиями, намного превосходящими собственность мелкого дворянства, как это было в большинстве европейских стран303. К середине XVI в. старое сословие господ (Herrenstand) —высшей знати—утратило свою доминирующую роль в общей массе рыцарства304. Единственным действительно крупным земельным собственником была сама монархия: в XVIII в. королевские поместья занимали треть всех пахотных земель305. Для юнкерского класса это положение имело два важных следствия. С одной стороны, он был в социальном плане разделен меньше, чем большая часть европейской аристократии; он образовал в целом сплоченный блок средних землевладельцев, не имевших серьезных региональных различий. С другой стороны, это означало, что обычно юнкер выполнял непосредственную функцию в организации производства в тот период, когда он не был призван на службу. Другими словами, он был почти всегда реальным, а не номинальным, управляющим своего поместья (особенности местожительства прусского дворянства естественным образом способствовали этой тенденции, так как городов было мало, и они были далеко расположены). Феномен отсутствующих землевладельцев, делегировавших административные полномочия в поместьях управляющим и дворецким, не был здесь распространен. Если относительное равенство богатства отличало юнкеров от их польских коллег, то бережливость в управлении имениями отделяла их от русской знати. Дисциплина экспортного рынка, несомненно, стимулировала к более рациональному управлению имением (Gutherschaft). Таким образом, в конце XVII—начале XVIII в. прусские юнкеры были компактным общественным классом в маленькой стране с суровыми традициями аграрного предпринимательства. Поэтому, когда Великий электор и Фридрих-Вильгельм I строили новое абсолютистское го сударство, оригинальные черты прусского дворянства произвели на свет единственную в своем роде (sui generis) административную структуру. В отличие от любого другого абсолютизма прусская модель оказалась способна продуктивно использовать традиционные представительские институты аристократии после уничтожения их центрального института. Представительный орган провинциальных сословий, Ландтаг, как мы уже видели, постепенно терял силу после 1650-х гг.; последняя настоящая сессия бранденбургского ландтага 1683 г. была в основном посвящена стенаниям по поводу всемогущества Главного военного комиссариата. Но местные «окружные» сословия или Kreistage превратились в основной бюрократический элемент в сельской округе. Начиная с 1702 г. эти юнкерские советы избирали кандидатов из местной знати на пост начальника окружного управления (Landrat), один из которых затем формально назначался монархией. Институт ландрата, который наделялся всеми административными, фискальными и военными полномочиями в сельских округах в некоторой степени похож на институт мирового судьи в Англии в его ученом компромиссе между автономным самоуправлением мелкого дворянства и унитарной властью централизованного государства. Но сходство вводит в заблуждение, так как разделение сфер в Пруссии было основано на крепостном труде. Формально крепостничество могло принимать в Пруссии две формы. Крепостное состояние (Leibeigenschaft) было наследственным личным подчинением для крестьян без каких-либо гражданских прав и прав на собственность; крепостные могли быть проданы без земли. Другая форма крепостного права — Erbuntert?nigkeit - была состоянием наследственной зависимости имущества с минимальными юридическими правами, но прикреплением к имению и обязательными повинностями господину дома и в поле. На практике между обеими было мало различий. Поэтому государство не имело прямой юрисдикции над всей массой сельского населения, которым управляли юнкеры в своих поместьях (Gutsbezirke) под наблюдением ландрата; их налоги — % крестьянского дохода—собирались напрямую их господами306. С другой стороны, города и собственно королевские поместья управлялись профессиональной бюрократией, которая была инструментом абсолютизма. Тщательная система сборов и контроля миграции регулировала передвижение людей и товаров из одного сектора в другой этой двойной администрации. Сама военная каста, как мы видели, в подавляющем большинстве сформирована из дворянства: в 1739 г. все 34 генерала, 56 из 57 полковников, 44 из 46 подполковников и юб из 108 майоров были аристократами307. Выс- шая гражданская бюрократия также все больше и больше рекрутировалась из юнкерского класса. «Фельдфебель на троне» заботился о балансе между знатью и бюргерами в провинциальных палатах, но его сын намеренно продвигал аристократов за счет функционеров из среднего класса. Строго коллегиальные принципы управляли организацией такой гражданской службы, основной ячейкой которой был «совет» ответственных чиновников, а не одно должностное лицо, система, хорошо продуманная, чтобы утвердить коллективную ответственность и неподкупность среди лютеранской знати32. Замечательная дисциплина и эффективность этих институтов были отражением единства класса, из которого они формировались. Внутри государственного аппарата не было соперничества грандов и их клиентуры; коррупция среди чиновников была минимальной из-за незначительности городов; до Фридриха II (который импортировал государственную монополию—из Франции) не было даже отку пов, потому что дворянству самому доверялся сбор налогов с их крестьян в деревне, а городское налогообложение контролировалось профессиональными налоговыми инспекторами (Steuerr?te), в то время как королевские имения сами обеспечивали огромные доходы в казну. Прусские юнкеры столь твердо господствовали в государстве и обществе XVIII в., что они не чувствовали необходимости внедрения его западных аналогов; Фридрих II пытался ввести майорат, чтобы консолидировать аристократические поместья, но его идеологическое рвение не нашло поддержки от землевладельцев, которые сохраняли даже древнее феодальное правило коллективного согласия родственников на семейные займы33. Им не угрожало усиление власти буржуазии, постепенно захватывающей открытый земельный рынок, и поэтому они не чувствовали необходимости защищать свой социальный статус путем лишения наследства своих младших детей: поместья юнкеров обычно делились после смерти собственников (что, в свою очередь, помогало сохранять их размеры маленькими). Свободный от внутренних противоречий, возвышающийся над городами, господин своих крестьян, - прусский землевладельческий класс был невозмутим и пребывал в большем согласии со своим государством, командовали 895 генералов из 518 знатных фамилий. В офицерском корпусе иностранцы численно превосходили бюргеров. 32 Dom W. Prussian Bureaucracy in the Eighteen Century. Political Science Quarterly. Vol. 46. 1931. No. 3. P. 406. В ней обсуждается деятельность палат по военным делам и доменам. Коллегиальная организация ни в коем случае не вела к административной эффективности или выполнению в Испании: контраст, бесспорно, частично должен быть объяснен различием между этическим долгом в прусском протестантизме —переменной, которой среди прочего Энгельс придает много значения в его происхождении в целом. 33 См. Goodwin A. Prussia. Р. 95~97- чем где-либо в Европе. Бюрократическое единство и сельская автономия совпали в этом капустном раю. Юнкерский абсолютизм, построенный на этом фундаменте, содержал гигантский потенциал для экспансии. В 1740 г. умерли Фридрих-Вильгельм I и император Карл VI. Прусский наследник Фридрих II немедленно нацелился на Силезию. Эта богатая провинция Габсбургов была быстро занята армией Гогенцоллерна. Франция использовала возможность, чтобы обеспечить прусскую поддержку баварскому кандидату на императорский престол. В 1741 г. герцог Карл- Альберт Виттельсбах был избран императором, а франко-баварские войска вторглись в Богемию. Военные цели Пруссии не включали восстановление баварского главенства в Южной Германии или доминирования Франции в Империи. Фридрих II, одержав победу над Австрией на полях сражений, затем, в 1742 г., подписал сепаратный мир с Веной, оставивший Силезию во владении Пруссии. Военное возрождение Габсбургов в борьбе против Франции и союз Саксонии с Австрией предопределили возвращение Пруссии в военные действия два года спустя, для защиты своих завоеваний. Саксония была разгромлена и разграблена; австрийские армии были остановлены после тяжелых сражений. В1745 г. международный конфликт исчерпал себя после восстановления имперского достоинства и королевства Богемии за наследницей Габсбургов Марией Терезией и закрепления за Гогенцоллернами силезского завоевания. Победы Фридриха II в войне за Австрийское наследство, долго готовившиеся работой его предшественников, были стратегически поворотным пунктом в европейском возвышении прусского абсолютизма, превратив его впервые в победоносную державу в Германии. В действительности, Берлин одновременно выиграл борьбу у Мюнхена, Дрездена и Вены. Последний шанс Баварии на политическую экспансию был потерян; саксонские армии были разбиты наголову, а Австрийская империя лишилась наиболее развитой в промышленном отношении провинции в Центральной Европе, включавшей центр торговли Бреслау. Напротив, захват Силезии увеличил численность населения Пруссии в одно мгновение на 50%, доведя его до 4 миллионов Жителей, и впервые сделал ее относительно развитым регионом на востоке с долгой традицией городских текстильных мануфактур. Феодальный порядок в Пруссии в целом не был серьезно изменен этим расширением территории, так как все-таки основная масса сельского населения Силезии находилась, не меньше чем в Бранденбурге, в крепостном состоянии (Erbuntert?nigen). Только местная знать владела большими поместьями. В действительности, захват Силезии был, вероятно, в относительном смысле самым важным и выгодным присоединением, которое совершила какая-либо европейская континентальная держава той эпохи34. 3* См. мнение Дорна: Dom W. Competition for Empire. P. 174-175. Именно успехи Пруссии в 1740-1745 гг., которые предвещали решительное изменение баланса сил, объясняют исключительный масштаб коалиции, созданной против нее в следующее десятилетие австрийским канцлером Кауницем. Реванш должен был уравновесить чудовищность переворота: к 1757 г. «дипломатическая революция» Кауница объединила против Пруссии Австрию, Россию, Францию, Швецию, Саксонию и Данию. Общая численность населения этих держав, по меньшей мере, в 20 раз превышала намеченную жертву их альянса; целью коалиции было никак не меньше, чем стереть прусское государство с карты Европы. Окруженный со всех сторон, Фридрих II в отчаянии ударил первым, инициировав вторжением в Саксонию Семилетнюю войну. Последовавшая затем ожесточенная борьба была первой по-настоящему общеевропейской войной, в которую одновременно были вовлечены все великие державы от России до Англии и от Испании до Швеции, так как континентальный конфликт соединился с морским и колониальным конфликтом между Британией и Францией. Прусская военная машина, управляемая Фридрихом II, на этот раз состоявшая из армии в 150 тысяч солдат, пережила крупные неудачи и поражения, но закончила войну с минимальным перевесом побед над всеми противниками. Отвлекающие Францию кампании, финансируемые Англией в Вестфалии, и финальный выход России из коалиции стали ключевыми факторами «чуда» Бранденбургского дома. Но истинный секрет прусской устойчивости заключался в блестящей эффективности ее абсолютизма; государственная структура, которая была предназначена Кауницем для быстрого и полного разрушения, на практике показала гораздо больше возможностей выдержать экономическое и логистическое напряжение войны, чем неупорядоченные империи, выстроившиеся против нее на востоке. По мирному договору 1763 г. ни одна территория не сменила своего владельца. Силезия осталась провинцией Гогенцоллернов, а Вена закончила войну в более тяжелом финансовом состоянии, чем Берлин. Отражение большого наступления Австрии стало доказательством окончательного поражения габсбургского оружия в Германии; более серьезные последствия этих событий стали очевидными только позднее. Саксония, повторно и безжалостно разоренная Фридрихом II, должна была покрыть половину всех военных расходов Пруссии; теперь она погрузилась в непоправимую политическую ничтожность, потеряв через несколько месяцев после мирного договора свой польский медальон. Пруссия, хотя и не приобрела новых территорий и не выиграла решающих кампаний, в германском равновесии стратегически стала сильнее после Семилетней войны, чем была до нее. Между тем цели внешней политики Фридриха II были достигнуты за счет его деятельности в области внутреннего управления. Монархия сознательно заполнила аристократией высшие эшелоны бюрократии и ар мии. Фон Кокцеи реформировал суд, и с продажностью в юридической системе в основном было покончено308. Экономику поощряли с помощью государственных программ как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. Создавались мелиоративные системы в деревне, осваивались и заселялись земли, улучшалась транспортная система. Учреждались государственные мануфактуры, развивалось судостроение и горное дело, а также развивалось текстильное производство. Впервые в Европе проводилась систематическая «переселенческая» политика с зарубежными центрами по привлечению иммигрантов309. Фридриху II также принадлежит заслуга одного смелого нововведения прусского абсолютизма, которому было предназначено иметь далеко идущие последствия в следующем столетии, хотя в момент принятия оно осталось на бумаге: учреждение в 1763 г. обязательного начального образования для всего мужского населения введенное Всеобщим школьным уставом (Generallandschulreglement). С другой стороны, действия по защите крестьян от угнетения и сгона с земли со стороны помещиков были мотивированы в основном страхом перед сокращением годных к военной службы людских ресурсов и показали свою неэффективность. Ипотечные банки для оказания помощи стесненным землевладельцам, хотя и подозрительно воспринимавшиеся юнкерским классом при их создании, в будущем стали очень важны. Государственные финансы, тщательно контролировавшиеся и действительно отделенные от любых придворных расходов, значительно увеличились, несмотря на войны этого царствования. Ежегодные королевские доходы выросли в 3 раза с 7 до 23 миллионов талеров (1740-1786), а резервы—в 5 раз с ю до 54 миллионов310. Подавляющая часть государственных расходов, конечно, тратилась на армию, которая в правление Фридриха II выросла с 8о до 200 тысяч—самое высокое соотношение к количеству населения в сравнении с любой европейской страной; количество иностранных полков— нанятых или набранных добровольно за рубежом—намеренно увеличивалось, чтобы сохранить небольшое производительное население дома. Раздел Польши в 1772 г. по соглашению с Россией и Австрией присоединил Западную Пруссию и Эрмланд к владениям Гогенцоллернам на востоке, объединив их в единый территориальный комплекс и увеличив демографический потенциал государства. Совокупное население Пруссии удвоилось с 2,5 до 5,4 миллиона человек к концу правления311. В международном плане после Семилетней войны военная репутация прусского абсолю тизма была теперь столь внушительной, что Фридрих II смог эффективно диктовать решение двух главных кризисов внутри Германии в следующие десятилетия без какого-либо серьезного столкновения. В1778-1779 гг. и еще раз в 1784-1785 гг. Австрия попыталась возместить свои потери в Германии за счет обмена Южных Нидерландов на Баварию, дважды достигая взаимопонимания в этом вопросе с электором из династии Виттельсба- хов. Объединение Баварии и Австрии могло изменить историю Германии, сделав династию Габсбургов невероятно сильной на Юге, и снова повернуть всю политическую ориентацию Вены исключительно на Империю. В обоих случаях прусского вмешательства было достаточно, чтобы погубить проект. В первом случае хватило нескольких символических столкновений в Богемии. Во втором - дипломатический союз Берлина с Ганновером, Саксонией, Майнцем и другими княжествами в виде общего блока, направленного против Австрии, означал вето: «объединение князей», созданное Фридрихом II в 1785 г., за год до его смерти, провозгласило и закрепило доминирование Гогенцоллернов в Северной Германии. Четыре года спустя разразилась Французская революция, и жизнестойкость любого старого порядка (ancien r?gime) в Европе, независимо от того, был ли он в политическом отношении новым, была поставлена под вопрос, когда разные исторические эпохи встретились на полях битв революционных войн. Пруссия, неудачно выступив в первой контрреволюционной коалиции против Франции на западе, не упустила возможность разделить оставшуюся часть Польши с Россией и Австрией на востоке, а затем быстро выйти из борьбы с Республикой в 1795 г. Однако час расплаты был всего лишь отложен нейтралитетом Гогенцоллернов в следующее десятилетие европейской войны. В 1806 г. нападение Наполеона подвергло величайшей проверке прусское абсолютистское государство. Его армии были разбиты под Йеной, и в Тильзите оно вынуждено было подписать мирный договор, который свел его до статуса сателлита. Оно было лишено всех территорий к западу от Эльбы, французские гарнизоны заняли крепости, на Пруссию была наложена огромная контрибуция. Это был кризис, который породил «эпоху реформ». Вот именно в этот момент величайшей угрозы и собственной слабости прусское государство смогло опереться на замечательный запас политических, военных и культурных талантов, чтобы выжить и обновить свою структуру. На самом деле, многие талантливые реформаторы происходили и Западной и центральной Германии, в социальном отношении областей более развитых, чем сама Пруссия. Штейн — политический лидер антинапо- леоновского движения—был имперским рыцарем из Рейнланда. Гнейзе- нау и Шарнхорст—архитекторы новой армии—соответственно из Ганновера и Саксонии. Фихте, философ — идеолог «освободительной войны» против Франции, проживал в Гамбурге. Гарденберг, внесший наиболь ший вклад в завершение реформ, был ганноверцем312. Смешанное происхождение реформаторов было первым знаком новой эпохи. С этого времени прусский абсолютизм испытал возвращение надежд и глубокие изменения в характере благодаря своей культурной и территориальной близости с остальной Германией. С момента появления Наполеона у ворот Берлина больше не было никакой возможности для государства Гогенцоллернов развиваться в замкнутом сосуде (en vase close). Тем не менее в тот период импульс реформ еще не был столь силен. Штейн—эмиг- рант-франкофоб под влиянием Монтескье и Берка осуществлял планы гражданского равенства, аграрных реформ, местного самоуправления и националистической мобилизации против Наполеона. За год своей службы (1807-1808) он упразднил теперь ставшее обременительным Верховное управление (Generaldirektorium) и учредил систему министерств со специальными департаментами, созданную по образцу французской монархии, в то время как особые чиновники были направлены из столицы надзирать за делами в провинции. На практике результатом стала усилившаяся централизация всего государственного аппарата, только номинально ограниченная дарованием городам начал муниципальной автономии. В деревне крепостное право было формально отменено, а трехсословная юридическая система аннулирована. Такая политика из-за своего «радикализма» встретила сильнейшую оппозицию среди юнкерского класса; и, когда Штейн начал бороться с наследственной юрисдикцией и фискальным иммунитетом знати, а также планировать всеобщий призыв для борьбы с Францией, его быстро уволили со службы. Затем его преемник Гарденберг, придворный политик, приложил отмеренную дозу законов для модернизации прусского абсолютизма и класса, который он представлял, вдохнув в них силы без изменения естественной природы феодального государства. Аграрная «реформа» воплощалась с 1810 по 1816 г. таким образом, что село еще больше впало в нищету. В обмен на юридическое освобождение крестьяне лишились 1 миллиона гектаров земли и 260 миллионов марок в качестве «компенсации» за свою свободу их бывшим господам313. Сгон крестьян с зем ли (Bauernlegen) объективно был формой их экспроприации. Общинные земли и система трехполья были уничтожены, что повлекло за собой увеличение господских земель и стремительный рост числа безземельных батраков, удерживаемых в распоряжении юнкеров строгими юридическими ограничениями. Одновременно Гарденберг расширил доступ к землевладению для буржуазии (теперь она могла приобретать поместья) и к профессиональным занятиям для знати (теперь они не лишались статуса, занимаясь правом или предпринимательством). Тем самым жизнеспособность и гибкость юнкерского класса повысились без каких-либо потерь в привилегиях. Попытка свести на нет роль ландрата была быстро пресечена аристократией, и традиционные окружные собрания остались нереформированными на деле; контроль знати в сельской местности еще и усилился из-за распространения власти ландратов на городки в сельской местности. Феодальные повинности существовали еще долго после отмены крепостного права. Освобождение от земельного налога дворянских поместий сохранялось до 1861 г.; юрисдикция помещичьей полиции—до 1871 г.; юнкерская монополия на окружную администрацию—до 1891 г. В городах Гарденберг отменил цеховые монополии, но не смог уничтожить фискальный дуализм; в это же время Гумбольдт радикально расширил и модернизировал государственную систему образования от начальных народных школ (Volksschule) до основания нового университета в Берлине. Между тем Шарнхорст и Гнейзенау организовали систему резерва, чтобы обойти послетильзитские статьи, ограничивавшие создание прусской армии, «демократизируя» рекрутский набор, но одновременно тем самым усиливая институциональную милитаризацию всего общественного порядка. Были обновлены полевые уставы и обучение тактике. Командные должности были формально сделаны открытыми для набора из буржуазии, но офицеры могли запретить новые назначения в их полках—гарантия того, что юнкерский контроль не подвергался опасности314. Конечным итогом эпохи реформ было укрепление, а не ограничение королевского государства в Пруссии. Тем не менее примечательно, что именно в этот период юнкерский класс — наиболее лояльная знать в Европе периода трудного роста абсолютизма XVII-XVIII вв. (только этот класс никогда не прибегал к гражданскому неповиновению монархии) - впервые стал громко роптать. Угроза реформаторов его привилегиям, хотя вскоре и была устранена, пробудила идеологическую оппозицию сознательно-неофеодального характера. Фон Марвиц, лидер бранденбургской оппозиции Гарденбер- гу, открыто атаковал и абсолютизм, и парламентаризм во имя давно за бытого сословного устройства, существовавшего до Великого электора. С этого времени в Пруссии всегда существовал желчный юнкерский консерватизм, часто противопоставлявший себя монархии —настроение, любопытным образом отсутствовавшее в период между XVII и XIX в. Общий итог реформ позволил Пруссии полноправным образом участвовать в последней коалиции, которая нанесла поражение наполеоновской Франции. Однако в сущности именно старый порядок (ancien r?gime) присутствовал на Венском конгрессе в компании своих соседей— Австрии и России. Хотя прусские реформаторы и вызывали неприязнь Меттерниха, как почти «якобинцы», государство Гогенцоллернов было в определенных отношениях все еще менее социально развито, чем Габсбургская империя после реформ Иосифа конца XVIII в. В истории прусского абсолютизма настоящий поворотный пункт должен датироваться не от осуществления реформ, а от результатов, которые были достигнуты в мирном договоре. Чтобы предотвратить захват Саксонии и компенсировать поглощение Россией большей части Польши, союзники отдали Пруссии Рейнланд-Вестфалию на другом конце Германии—во многом против желания берлинского двора. Поступив так, они изменили все историческую траекторию прусского государства. Задуманные Австрией и Британией для того, чтобы задержать территориальное объединение в Восточно-Центральной Германии, рейнские провинции были отделены от Бранденбурга Ганновером и Гессеном, сделав владения династии Гогенцоллернов стратегически разбросанными по всей Северной Германии и возложив на нее трудные оборонительные функции против Франции на западе. Истинные последствия такого решения вопроса не предполагались ни одной стороной. Новые владения Гогенцоллернов имели численность населения, превышавшую все старые провинции, вместе взятые: 5,5 миллиона жителей на западе против 5 миллионов на востоке. Разом демографический вес Пруссии удвоился, превысив ю миллионов человек; Бавария, второе по размеру германское государство, располагало только 3,7 миллиона человек315. Более того, Рейнланд-Вестфалия была одной из самых развитых областей западной Германии. Крестьяне все еще платили традиционные повинности, а землевладельцы обладали привилегией на охоту и другие права; но мелкие сельскохозяйственные предприятия серьезно укрепили свое положение, а дворянский класс обычно отсутствовал в своих поместьях, не являясь управляющими собственными хозяйствами, как это было в Пруссии. В сельских окружных (Amt) ассамблеях были представители крестьян в отличие от юнкерских окружных собраний (Kreistage). Таким образом, модель общественных отношений в деревне была намного мягче. К тому же в новых провинци ях имелось большое число процветавших городов с долгими традициями муниципальной автономии, торгового обмена и производственной деятельности. Но гораздо важнее, был, конечно, тот факт, что из-за его природных ресурсов, тогда еще не использовавшихся, региону было предопределено стать самой мощной промышленной зоной в Европе. Тем самым военные приобретения феодального прусского государства включили естественный центр германского капитализма. Превращение нового сложного государства в объединенную Германию в течение XIX в., в сущности, является частью цикла буржуазных революций, который будет проанализирован в другой работе. Здесь достаточно выделить три ключевых аспекта социально-экономической эволюции Пруссии, которые сделали позже возможным успех программы Бисмарка. Во-первых, на всем востоке аграрная реформа Гарденберга 1816 г. привела к быстрому и впечатляющему развитию всего зернового хозяйства. Освободив земельный рынок, реформа в деревне постепенно отсеяла неумелых и отягощенных долгами юнкеров. Соответственно, число буржуазных инвесторов в земельные владения увеличилось, появился слой процветающих фермеров-крестьян, или Grossbauem, а также заметная рационализация аграрного управления: к 1855 г. 45% дворянских имений в шести восточных провинциях имели неаристократических владельцев316. В то же время те юнкеры, которые остались, отныне превратились во владельцев более крупных и более продуктивных имений, увеличенных покупкой у таких же дворян и сгоном крестьян с общинных земель и мелких владений. В 1880-е гг. 70% крупнейших аграрных владений (свыше 1 ооо га) принадлежали дворянству317. Весь аграрный сектор вступил в фазу роста и процветания. Одновременно росла урожайность и засевались новые площади; за 1815-1864 гг. в заэльбской Пруссии каждый из этих показателей вырос в 2 раза318. Новые латифундии теперь возделывались наемными рабочими и все больше превращались в традиционные капиталистические предприятия. Однако эта работа по найму продолжала регулироваться Положением о дворовых слугах (Gesindeordnung), которое просуществовало до XX в. и оказало влияние на беспощадную для сельскохозяйственных рабочих и домашней прислуги дисциплину поместья с заключением под стражу за забастовку и строгими ограничениями на передвижение. Сгон крестьян с земли не означал исхода из деревни: он по рождал огромный сельскохозяйственный пролетариат, численность которого росла по мере роста производительности, помогая удерживать низкую зарплату. Тем самым юнкерская аристократия достигла успешного перехода к капиталистическому сельскому хозяйству, в то же время используя все патриархальные привилегии, которые она смогла сохранить. «Дворяне легко совершили переход от феодального к капиталистическому сельскому хозяйству, в то время как огромному числу крестьян было позволено тонуть в очистительных водах экономической свободы»319. В тот же период прусская бюрократия выполнила основную работу по наведению мостов между восточной аграрной экономикой и промышленной революцией, происходившей в то же время в западных провинциях. В начале XIX в. гражданская служба (которая в традиционных владениях Гогенцоллернов всегда была профессиональным убежищем для слаборазвитого среднего класса, хотя последний никогда и не доминировал в ее высших эшелонах) способствовала постепенному учреждению Таможенного союза (Zollverein), объединившим большую часть Германии с Пруссией в единую торговую зону. Министры финансов Фон Мотц и Маасен являлись архитекторами этой выстраивавшейся с 1818 по 1836 г. системы, которая, в сущности, исключила Австрию из германского экономического развития и коммерчески связала малые государства с Пруссией320. Строительство железных дорог после 1830-х гг., в свою очередь, стимулировало быстрый экономический рост внутри Таможенного союза. Бюрократические инициативы также имели некоторое значение в обеспечении технологической и финансовой помощи нарождавшейся прусской промышленности (Бет, Ротер). В 1850-е гг. Таможенный союз был расширен, включив большинство оставшихся северных княжеств; стремление Австрии вступить туда позднее было искусно блокировано министром торговли Дельбрюком. Политика низких тарифов, настойчиво проводившаяся прусской гражданской службой, увенчавшаяся Парижским договором 1864 г. с Францией, была важнейшим оружием в дипломатическом и политическом соперничестве между Берлином и Веной внутри Германии; Австрия не смогла позволить себе экономическую либерализацию, что привело зависевшие от международной торговли южногерманские государства на сторону Пруссии321. Вместе с тем ход германского объединения был определен бурным промышленным ростом Рура, ставшего частью западных провинций Пруссии. Рейнская буржуазия, чьи доходы составлялись из прибыли новых производств и горной добычи на западе, была в политическом отношении более честолюбивой и открытой группой, чем послушные городские жители Остэльбья. Именно выразители ее интересов—Мевиссен, Кампхаузен, Ханземан и другие—организовали и возглавили германский либерализм и боролись за буржуазную конституцию и ответственную ассамблею в Пруссии того времени. В действительности, такая программа означала конец абсолютизма Гогенцоллернов и, естественно, вызывала ожесточенную ненависть правящего юнкерского класса на востоке. Народные восстания 1848 г., поддержанные как ремесленниками, так и крестьянами, на короткое время отдали этой либеральной буржуазии министерское кресло в Берлине и предоставили идеологическую платформу во Франкфурте, до тех пор пока несколько месяцев спустя королевская армия не подавила революцию. Прусская конституция, которая была неудачным результатом кризиса 1848 г., впервые учредила национальное собрание-ландтаг, в котором одна палата была основана на трехклассовой выборной системе, откровенно гарантировав господство большой собственности, а другая формировалась в основном из наследственного дворянства,—обе без каких-либо полномочий в отношении исполнительной власти; собрание было столь ограниченным, что в среднем только около 30% избирателей участвовали в выборах322. В результате рейнский капиталистический класс остался оппозиционным даже тогда, когда он получил большинство в этом символическом институте. Остэльбские юнкеры, внимательно наблюдавшие за любыми признаками слабости монархии, теперь получили полномочия поместной полиции, упраздненной в момент паники Фридрихом-Вильгельмом IV в 1848 г., и восстановленной в 1856 г. Тем самым в 1860-е гг. появился «конституционный конфликт» между либералами и государством, который выглядел как лобовое столкновение за политическую власть между старым и новым порядком. Однако экономические основы восстановления дружественных отношений между двумя классами были заложены постепенной капитализацией восточного сельского хозяйства в период бума цен на зерно и вертикальным усилением веса тяжелой промышленности в прусском общественном устройстве в целом. К1865 г. Пруссия производила g/ю угля и железа, 2/3 паровых двигателей, половину текстиля и 2/3 промышленного труда в Германии323. Механизация германской промышленности уже превышала французскую. Бывший крайний реакционер Бисмарк, когда-то агрессив ный защитник ультралегитимизма, был первым политическим представителем знати, увидевшим, что эта растущая сила может быть встроена в структуру государства и что под эгидой двух владетельных классов королевства Гогенцоллернов—прусского юнкерства и рейнского капитала— возможно объединение Германии. Победа прусской армии над Австрией в 1866 г. неожиданным образом успокоила конфликт между ними. Сделка Бисмарка с национал-либералами, благодаря которой была принята Северогерманская конституция 1867 г., оформила важный общественный договор, в действительности бывший не по нутру обеим сторонам. Три года спустя франко-прусская война с блеском завершила работу по национальному объединению. Прусское королевство превратилось в Германскую империю. Фундаментальная структура нового государства была абсолютно капиталистической. Конституция имперской Германии 1870-х гг. включала представительное собрание, избираемое всеобщим голосованием мужчин; тайное голосование; гражданское равенство, единое законодательство, единую денежную систему; светское образование и полностью свободную внутреннюю торговлю. Созданное германское государство не было каким-то «чистым» примером этого типа (ничего подобного не было в тот момент в мире)324. В нем были сильно заметны отпечатки феодальной природы прусского государства, которое ему предшествовало. В самом деле, в буквальном и явном виде сложное развитие, которое определяло всю конструкцию, воплотилось в архитектуре нового государства. Так, прусская конституция не была отменена; поскольку Пруссия теперь была одним из федеративных элементов Империи, она существовала внутри имперской конституции, имея собственную лишающую гражданских прав «трехклассовую» избирательную систему. Офицерский корпус ее армии, который, разумеется, составлял подавляющее большинство в имперском военном аппарате, не нес ответственности перед канцлером, а приносил клятву непосредственно императору, который контролировал его лично через собственный военный двор325. Вершина ее бюрократии, очищенная и реорганизованная фон Путткамером, в десятилетия после 1870 г. стала еще в большей степени прибежищем аристократии, чем когда-либо ранее. Более того, имперский канцлер не нес ответственности перед рейхстагом и мог полагаться на постоянные доходы от таможни и нало гов безо всякого парламентского контроля, хотя бюджет и законы должны были одобряться рейхстагом. Некоторые меньшие фискальные и административные права, формально ограничивавшие унитаризм конституции, были оставлены под контролем различных федеральных единиц Империи. Эти аномалии в конце XIX в. превратили германское государство в сбивающую с толку структуру. Характеристика Марксом бисмарковского государства демонстрирует смесь досады и затруднения. В известной яростной фразе, которую очень любила цитировать Люксембург, он описывает это государство как «нечто иное, как обшитый парламентскими формами, смешанный с феодальными придатками и в тоже время уже находящийся под влиянием буржуазии, бюрократически сколоченный, полицейски охраняемый военный деспотизм»326. Склеивание эпитетов указывает на концептуальные затруднения, которые Маркс не мог преодолеть. Энгельс видел гораздо лучше, чем Маркс, что германское государство, несмотря на его специфику, теперь вошло в разряд соперников Англии и Франции. Он писал об австро-прусской войне и ее авторе: «Бисмарк считал немецкую гражданскую войну 1866 г. тем, чем она была в действительности, то есть революцией, и он был готов провести эту революцию революционными средствами»327. Историческим результатом войны с Австрией было то, что «именно победы прусской армии произвели решительный сдвиг во всей основе прусского государственного здания», поэтому «в общественных основах старого государства произошел полный переворот»328. Сравнивая бисмаркизм и бонапартизм, он прямо утверждал, что конституция, созданная прусским канцлером, была «современной государственной формой, которая предполагает устранение феодализма»329. Другими словами, германское государство было теперь капиталистическим механизмом, предопределенным своим феодальным предшественником, но в основе своей соответствовало общественным формам, которые к началу XX в. в большинстве своем подчинялись капиталистическому способу производства; имперская Германия вскоре стала крупнейшей промышленной державой в Европе. Поэтому прусский абсолютизм после многих превратностей превратился в другой тип государства. В географическом и социальном плане, социальном из-за географического, оно медленно продвигалось с востока на запад. Остается определить теоретические условия вероятности такой «мутации»: они будут рассмотрены в дальнейшем. 4.