Трансформация семьи: непризнание гендерной инверсии
Из интервью
Наступление бедности ощутимо влияет на организацию семейных отношений.
В ситуации, когда занятость обоих партнеров является необходимым условием материального достатка, потеря работы одним из них ведет к материальным лишениям всех членов семьи. Наибольшее напряжение вызывали случаи мужской безработицы при сохранении занятости женщин. Гендерная сегрегация на рынке труда сказалась, в частности, в том, что женский труд был востребован даже в условиях экономической инволюции (см.: Ярошенко, 2002а). При этом сохранялась нормативная инерция гендерного распределения обязанностей в семье, когда быт оставался женским уделом, а от мужчин требовалось лишь надлежащее исполнение долевой роли кормильца. Кризис роли кормильца (даже не монопольного) вызывает семейный гендерный конфликт (см.: Ярошенко, 2002б). Фактическое повышение женской ответственности в вопросах материального обеспечения домохозяйства требует пересмотра гендерного режима семьи.Гражданский брак — гендерные консерваторы
Семья состоит из двух партнеров среднего возраста (оба родились в середине 1960-х гг.) и двоих несовершеннолетних детей. Сергей — бывший пилот, сейчас на пенсии, Маша — парикмахер. Продолжительность совместной жизни — почти двадцать лет. Супруги пережили кризис семейных отношений, в результате которого развелись. Причиной развода, по словам Сергея, стала его несостоятельность в роли кормильца семьи. Несмотря на развод, пара продолжает жить вместе. В семье произошла инверсия гендерных ролей. Муж занимается домашним хозяйством и ведет непрекращающийся ремонт в квартире, чтобы оправдать свой новый статус, жена зарабатывает. Гендерный консерватизм супругов заключается в том, что расторжение брака и инверсия ролей не сопровождается переосмыслением
гендерного режима в эмоциональной сфере.
Любовь рассматривается как центральная структура семьи; сексуальная близость партнеров рассматривается как выполнение супружеских обязанностей, а семья осмысливается как структура, призванная обеспечить выполнение родительского долга. Несостоятельность мужа в роли «долевого кормильца» оказалась серьезным основанием для перераспределения обязанностей по дому. Это проявляется уже в осмыслении и признании такой возможности:Конечно, считается, что семью должен содержать мужчина, но когда государство нас ставит в такие условия, то приходится приспосабливаться. Это тоже часть современного вопроса эмансипации... когда женщина содержит семью, как, например, в нашей семье.
Виновником ролевой инверсии Сергей объявляет государство и рыночные реформы. Поскольку размер пенсии летчика гораздо ниже зарплаты жены, его подработки случайны и незначительны, а «мужской» работы по дому не так много, то для доказательства своей полезности ему приходится активнее «помогать жене по хозяйству». Домашняя работа становится сферой приложения мужского труда, но осваивается через внутреннее сопротивление:
Я сейчас больше домашним хозяйством занимаюсь. Иногда, правда, бунт поднимаю, только он подавляется. Он подавлен в корне!
Несмотря на то что спектр выполняемых мужем работ по дому расширяется — к стирке, готовке, уборке и покупке продуктов добавляется оплата счетов, регистрация в отделе социального обеспечения в качестве нуждающихся, и т. п., — в них по-прежнему участвует и супруга: «Машиной обычно стираю я, а такое деликатное — она. Готовкой, наверное, одинаково, а уборкой — когда как».
Все более значимым в рассуждениях Сергея становится «дом» как место приложения времени и сил. Свой вклад в выполнение домашней работы информант оценивает достаточно высоко. Постепенно происходит обмен ролями: «В принципе, на мне лежит все хозяйство». Однако легитимность такой инверсии по-прежнему низка и воспринимается обеими сторонами как вынужденная мера. Статус домохозяйки, несмотря на то что теперь эту позицию занимает мужчина, не повышается: «Я сейчас, как бы, такое социальное положение
занимаю...
я с пацаном постоянно... Дома домохозяйкой сидеть — это лучше застрелиться!»После развода восстановленные семейные отношения выстраиваются на дополнительных основаниях. Для оправдания присутствия в семье в роли супруга Сергей не только осваивает домашнюю работу, как это было до развода, но и интенсифицирует родительские практики: «Практически я детьми и занимаюсь, а жена старается, чтобы больше моего влияния было». Этот случай показывает, что простой обмен ролями между партнерами не ведет автоматически к повышению значимости сферы заботы и не обеспечивает стабильного положения в семье тому, кто в ней преимущественно занят.
Партнерская кооперация — «гендерные реформаторы»
Второе домохозяйство — «работающие бедные», или «гендерные реформаторы», — состоит из двух супругов среднего возраста (оба родились в середине 1960-х гг.) и двоих несовершеннолетних сыновей. Антон — грузчик, в настоящее время безработный, Софья работает санитаркой. Они также пережили разрыв, Софья ушла к новому партнеру, но затем вернулась. В данном случае кризис отношений не завершился формальным разводом. Со временем супруги воссоединились; восстановление отношений сопровождалось их реорганизацией. Данный сценарий также ориентирован на сохранение семьи в целях воспитания детей, а в перспективе — для любви и секса ради удовольствия. «Реформизм» отношений состоит в том, что активно обсуждается возможность восстановления любви, духовной и эмоциональной близости партнеров через переопределение сфер ответственности и изменение гендерного режима семьи. Семейная организация пары «реформаторов» во многом выстраивается на основании родительства и устоявшего бытового уклада. Общий дом является центром притяжения, своим пространством:
Я сюда столько сил вложила, все сделанное здесь — мое. Там [в доме любовника] — нет. Я сюда пришла, и все: я дома, у меня душа успокоилась.
В рассуждениях Софьи «дом» представляется как женское пространство, создаваемое и поддерживаемое домашним трудом и эмоциональной заботой хозяйки.
Большая часть домашней работы доявного разлада в семье лежала на женских плечах. Прежде такое распределение обязанностей представлялось супругам справедливым и оправданным позицией мужа как основного кормильца. Реальная или потенциальная возможность более высокого заработка мужа освобождала его от большей части домашней работы:
На неделе она обычно готовит. А в субботу и воскресенье она к этому не прикасается, уже, чисто, я. Когда я не работал, мы как бы поменялись местами: я в течение недели варю, но в выходные — она.
Поначалу, когда Антон остался без работы, ничего не изменилось в семейной организации: домашние обязанности, связанные со стиркой, уборкой, а также воспитанием детей по-прежнему выполняла Софья. Однако вскоре двойная нагрузка на фоне безделья и пьянства мужа и устранения остальных домочадцев от домашних хлопот стали вызывать постоянное раздражение Софьи:
Мне стыдно перед соседями! В доме столько мужиков, а я сама выношу и вытряхиваю ковры. Мусорного ведра не вынесут, пока пальцем не ткну! Иду на работу — все приберу, уберусь. Домой прихожу — бардак! Меня это раздражает! Я начинаю орать!!
Не сразу осознается, что такой распорядок — результат воспроизводства родительского опыта, а также продукт личных усилий по устранению мужа от решения бытовых вопросов на протяжении двадцати лет совместной жизни. Изменение сложившихся устоев начинается с восстановлением семейных отношений после нескольких месяцев раздельного проживания. Пока неясно, в какой мере удастся восстановить баланс и распределить более равномерно работу по дому, однако необходимость такой кооперации и партнерских отношений не только осознана и обсуждена с мужем, но уже отчасти претворяется в жизнь.
Одинокое материнство — «гендерные революционеры»
Третья пара — «бедные по собственному желанию», или «гендерные революционеры», — молодые люди, которым нет еще тридцати лет, имеющие общего несовершеннолетнего ребенка. Прожив вместе четыре года и не выдержав испытания нуждой, партнеры расстались.
Аня вернулась в родительскую семью.
Интимные отношения сменились переговорами в сфере заботы о сыне. Аня работает продавцом, Виктор зарабатывает частным извозом. Женщина формально (по документам) считается одинокой матерью, хотя регулярно и по требованию получает материальное вспомоществование от бывшего сожителя и столь же регулярно отказывается от его предложений воссоединиться. «Гендерная революционность» данной пары, на наш взгляд, заключается в том, что в ней сильнее проявляется разрыв любви, секса и брака, отказ от прежнего синкретичного гендерного семейного режима. Инициатор коренного переустройства отношений — женщина. Партнера можно назвать революционером поневоле. Если в первых двух случаях семейный кризис, связанный с бедностью, преодолевается переопределением гендерных ролей, то в третьем он заканчивается разрывом. Одинокое материнство становится относительно долговременным и наиболее приемлемым жизненным проектом женщины:Я вообще-то мать-одиночка. В принципе, муж есть, мы не расписаны, я его выгнала. Вот сын у меня, вроде это моя семья, но живу я с родителями.[92]
Основной причиной разлада, по словам Ани, стало отсутствие стабильного заработка мужа. Доходы от частного извоза, которым он занимался, и помощь по дому и в воспитании сына Аня сочла недостаточным основанием для совместного проживания:
Он ленивым стал в плане работы. Лежал дома, не хотел работать. А что хорошего, когда мы вдвоем дома? Кто кормить будет? На этой почве и пошел конфликт.
Влияние родителей Ани, с которыми супруги проживали в то время, оказалось главным для ее решения развестись. Свою роль в разрыве сыграло также отсутствие сильной эмоциональной и чувственной привязанности между супругами. Пожалуй, в большей степени именно поэтому Аня в настоящее время не хочет восстанавливать
отношения и вновь жить вместе с Виктором — но уже отдельно, без родителей. Возникновение сильных чувств ставится в зависимость от встречи с идеальным мужчиной, основной характеристикой которого признается уже не надежность и хозяйственность, как в предыдущих кейсах, а властность: «Он должен быть властным, чтобы сломить меня».
Поскольку сама Аня признает, что шансов на такую встречу очень мало, а подтверждений тому, что «мужчины стали слабым полом», находится все больше, то она предпочитает оставаться одинокой матерью.Насколько распространены вышеприведенные типы семей, какова доминирующая тенденция, отчасти свидетельствуют «количественные» данные о семейных отношениях наших информантов. При описании мы использовали два критерия семейной организации: наличие партнера (полная или неполная семья), а также пол основного кормильца. В таблице 1 Приложения приведены данные о семейной организации в зависимости от уровня бедности.
В целом можно отметить высокую долю среди бедных неполных семей и семей, где основным кормильцем является женщина: они составляют больше половины опрошенных. Это подтверждается и доступными нам данными регистрации нуждающихся в городе Сыктывкаре за 1997—1998 гг. (табл. 2 Приложения). Перекос в сторону «женских» домохозяйств очевиден: больше половины всех семей — неполные семьи (53%). С учетом также одиноких женщин и полных семей с работающей женщиной и безработным супругом доля таких семей составила около 70% всех семей официальных бедных. Можно предположить, что сейчас с экономическим ростом положение меняется и все меньше женщин являются основными кормильцами в семье. Но события 1990-х гг. переживаются как социальная травма, которая переосмысляется и решается в тех координатах, которые мы описали выше.
Следует также подчеркнуть, что вопреки ожиданиям материальная ситуация одиноких матерей оказалась благополучней, нежели в полных семьях, где основным кормильцем является женщина. Если среди последних около половины находятся среди выживающих и постоянно бедных, то среди одиноких матерей — только треть. Наконец, необходимо обратить внимание на то, что наиболее критической оказывается материальная ситуация в неполных семьях, возглавляемых мужчинами: они составляют большинство среди постоянно бедных, и это в основном одинокие мужчины.
Таким образом, семья оказалась в эпицентре экономического кризиса. С одной стороны, потребовалось напряжение совместных усилий, а с другой — перераспределение обязанностей и переоценка вклада сторон в связи с безработицей мужчин и повышением женской ответственности за обеспечение семьи. Ригидность социальных норм по поводу распределения обязанностей в семье, низкая значимость усилий тех, кто включен в выполнение домашней работы и заботится об остальных домочадцах, провоцируют серьезный гендерный конфликт. Из трех возможных вариантов выхода из него: обмен ролями, кооперация (партнерские отношения) и одинокое материнство — последний оказался наиболее распространенным. Рассмотрим далее то, в какой мере выделенные типы семейной организации связаны с эмоциональной и чувственной близостью.
Метаморфозы любви: от романтики к прагматике?
Знаешь, он надежный, он хозяйственный, знаешь, его невозможно не любить.
Из интервью
Мы продолжим анализ изменений сексуальных отношений в современных семьях нуждающихся россиян рассуждением о любви. С одной стороны, это методический прием. «Любовь» была и остается категорией здравого смысла, облегчающей обсуждение повседневного взаимодействия между партнерами в России. Если о сексе говорить достаточно сложно в силу его неоднозначных (иногда негативных) коннотаций в российской и советской традиции, то эмоциональные (любовные) переживания оказываются наполненными значениями, и обсуждение таких чувственных отношений часто оказывается более уместным в ходе исследования. С другой стороны, рассуждения о «любви» предполагают обсуждение интимных переживаний, не всегда связанных с сексуальными практиками, а также выходящих за рамки семейно-брачных отношений. Реконструкция существующих представлений и выявление практик любовных отношений позволяют четче обозначить трансформацию непроговоренного опыта того сегмента интимной жизни позднесоветского общества, который исследователи назвали «лицемерной сексуальностью» (Zdravomyslova, 2001). Лицемерие в устройстве сексуальной жизни предполагает определен
ный разрыв между идеологией и реальными практиками; оно, на наш взгляд, находит свое продолжение в современной постсоветской действительности.
Важно также подчеркнуть, что обращение к «любви» в данной статье — это попытка ее погружения в контекст социального оформления половых отношений. Не касаясь философской стороны этого сложного вопроса,[93] подчеркнем, что «любовь» в нашем понимании является составной частью сексуальности, характеризующей структуры эмоциональной связи между людьми, т. е. смыслы и значения, социальные ожидания и требования, приписываемые взаимному, ответственному эмоциональному обмену, тесно связанному с интимной близостью. В таком понимании «любовь» не сводится полностью к сексу, а представляет собой самостоятельную сферу позитивных эмоциональных отношений. Рассмотрим, как любовные настроения/ощущения интимной близости партнеров вплетены в опыт материальных лишений наших информантов, вызванный переходом общества и отдельно взятой российской семьи к рыночным отношениям. Для начала обратимся к тому, какими смыслами наполняются любовные переживания в ситуации кризиса и в какой мере они связаны с пониманием происходящей трансформации партнерских отношений.
Рутинизация любви
В первом союзе, который мы условно назвали «гендерно консервативным», взаимная романтическая любовь стала основанием брака. В рассказах об интимной жизни артикулировано социальное давление и стремление оправдать общественные ожидания через создание
полноценной семьи. Сегодня, спустя двадцать лет совместной жизни и испытаний на прочность рыночными реформами, эмоциональная привязанность не проговаривается, и складывается впечатление о «любви» как привычном, «нормальном» взаимодействии. Бывают скандалы, бывают. Но Вы любите ее? Скорее всего, да. Наверное, трудно это все объяснить... А она Вас? Иногда, кажется, прибьет меня когда-нибудь... Надо же!.. Но она не любит тоже на эту тему говорить... Ну а Вы любите кого-то в настоящее время? Испытываете любовь? Я нормально к жене отношусь.
Любовь и сексуальное влечение не артикулируются в интервью без особого стимула со стороны интервьюера и не обсуждаются между супругами:
Да я не могу сказать, что [у нас]: и не любовь, и не сексуальные влечения... или просто уже... я не могу сейчас об этом. Я не думал об этом...
Зато активно и охотно Сергей рассуждает о привязанности, нежелании что-то менять, привычке. В качестве аргументов неизбежности рутинизации прежде романтических любовных переживаний приводятся примеры семейных практик родителей, друзей, соседей; делаются ссылки на повседневные тяготы и быт.
Однако быт в контексте стратегий выживания не только приводит к взаимному охлаждению партнеров, но и становится условием, скрепляющим узы: в новых условиях «проигравшие» в рыночных реформах остерегаются ломать сложившийся образ жизни. В результате одному (Сергею) проблематично встать с дивана и идти искать привлекательную суженую, а другой (Софье) — заняться длительным процессом выстраивания супружеских отношений.
Рутинизацию любви в рамках сожительства разведенных уже супругов можно было бы расценить как признак формирования семьи по модели хозяйственного союза, предполагающего объединение усилий в решении материальных проблем. Однако при ближайшем рас
смотрении оказывается, что «понимание» достигнуто в вопросах не столько экономических, сколько в интерпретации общего родительского долга. Действительно, после развода, ставшего кульминацией кризиса семейных отношений, размышления по поводу совместного проживания все больше касались ответственности перед старшим поколением (родителями партнеров) и детьми. Основанием для сохранения союза становится забота о детях. Если раньше это было преимущественно областью женской компетенции, то теперь родительство в равной степени становится обязанностью отца и сферой, по его словам, «отнимающей жизнь». Другим аргументом в пользу трансформации (а не изживания) любви, является подчеркнутое нежелание измен. Отсутствие явного стремления к любовным связям на стороне объясняется страхом новизны, опасениями окончательного разрыва, а также взаимным контролем верности:
В принципе, проверить-то очень легко. Мы полностью друг у друга на виду. Можно посчитать: вот на работе, вот дома, в дороге столько- то. Все. Это изо дня в день повторяется.
Любовное чувство трансформируется через переосмысление оснований взаимной близости партнеров. Вместо романтической любви центром отношений становится любовь к детям. Любовь в данной паре нормализовалась через включение в новые условия прошлой практики семейной жизни. Если раньше не было осмысления связанности взаимных личных чувств с родительскими чувствами, то теперь такая интерпретация семейной любви оказывается для этой пары вполне легитимной.
Рационализация любви — гендерные реформаторы
Во второй паре, условно названной реформаторами, брак был также заключен в советское время, но глубокое взаимное чувство было замешано на большей сексуальной привязанности, экспериментах и удовольствии. Будущий муж описывается как внимательный и нежный, стремящийся учесть желания возлюбленной, которая отвечала ему взаимностью. До сих пор подчеркивается, что на ранней стадии отношений ощущения близости были обоюдными, интимными и весьма телесными. И все же они не устояли перед натиском экономической трансформации.
Любовные переживания описываются нашими информантами как прошедший опыт, превратившийся в иные формы близких отношений, больше похожих на уважение или заботу:
Главное сейчас — уважение друг к другу. Любви у нас уже не будет, я на нее не рассчитываю. Да и сама не могу сказать, что испытываю те чувства, которые испытывала, — куда все это делось. Ведь такая любовь была! Сейчас мы договорились уважать друг друга. Мы все за молодостью тянемся, а уже стареем, так что не до любви, так теплые отношения, уважение.
Причиной охлаждения является не только длительность совместного проживания. По словам информантки, любовь разрушена депрессией и пьянством супруга, которые сопровождали кризис роли кормильца. Со стороны жены такая реакция не находила оправдания:
Да я знаю, что он бесится, когда я ухожу. Но почему я должна сидеть возле него?! Я ему также предлагаю пойти на лыжах, в бассейн. Он — ни за что!
Будучи лидером в решении стратегических и прочих семейных вопросов, долгое время создававшая семейный очаг по собственному, как ей казалось, разумению, Софья не видела смысла в попытках преодолеть семейный разлад: «Нет сил бороться за отношения! Да и не хочу!» Более того, она не осознавала, что источник семейного кризиса не только во вне, но и внутри семьи: в сетке сложившихся отношений, в жестком разделении обязанностей. В результате дистанция между супругами усиливалась, что проявлялось в разных формах. Сначала перестали приносить удовлетворение интимные отношения, а затем вовсе пропало желание близости: «Потом наши отношения еще больше испортились. Я его вообще не хотела, смотреть не могла. Какой там секс!» Наконец супруги перестали общаться: «Раньше мы разговаривали, обсуждали. Сейчас он сидит, молчит, что-то шифрует». Кульминацией кризиса стал семейный скандал, после которого жене вместе с детьми пришлось уйти к матери.
В течение нескольких месяцев супруги жили раздельно, а потом, после настойчивых просьб мужа, решили воссоединиться. Стремление Антона сохранить семью, общественное мнение и, как в предыдущем случае, любовь к детям становятся стимулами к возвращению:
Если бы он не приходил, если бы не беспокоил, мне было бы легче: нет его и нет, можно заново строить жизнь, а так — разрываешься. Все эти месяцы я была в полной депрессии. Я могла заплакать просто из-за ничего. У меня настроение менялось каждые пять минут. Мне было очень тяжело. Мне звонят знакомые, спрашивают про него. У детей спрашивают: как папа? Понимаешь, мне стало важно, чтобы у детей был папа. Не дядя, а папа.
И все же причиной восстановления отношений было не столько «продолженное родительство» и социальное давление, как в первом случае, сколько прошлый опыт интимных отношений. Об этом убедительно свидетельствует история измены — попытки начать новую интимную жизнь, предпринятой Софьей:
Все эти месяцы дома практически не бывала, дети сами по себе. Я встречалась с мужчиной. С таким мужчиной, которого хотела бы видеть рядом с собой. Я приходила к нему домой. Я ничего не делала. Он ухаживал за мной... Я утром просыпалась, он — завтрак в постель. Он хотел делать мне приятное: цветы, подарки — вот просто так. Ему хотелось сделать мне приятное, чтобы мне было хорошо. Хозяйственный. Сам пироги пек. Я бы с ним никаких проблем не знала... Я, конечно, многое потеряла, вернувшись сюда.
Любовник казался воплощенной добродетелью и пределом женских мечтаний: «Он надежный, он хозяйственный. Знаешь, его невозможно не любить». Между тем выбор делается в пользу прежнего супруга, поскольку «с последним мужчиной мне нравилось чувствовать, что он меня любит, что он мною наслаждается. Но когда мы [с мужем] любили друг друга, эти чувства тоже были, только еще обратные с моей стороны. Мне с ним нравилось заниматься любовью». Память о большой любви и страстных отношениях была, пожалуй, решающим мотивом возвращения в лоно прежней семьи. Опираясь на эмоциональный капитал воспоминаний, супруги пытаются выработать новые практики отношений. Крайне важным становится «практическое проявление чувств» на новой фазе отношений:
Значит, он хочет, чтоб я вернулась, говорит, что любит, а делать ничего не хочет... Он ничего не хочет сделать ради того, чтоб я вернулась, одни слова. Надо поступками показать, что ты хочешь что- то в жизни изменить, что ты любишь.
Таким образом, признаком любви становятся отнюдь не сексуальные желания или вербальные заверения, а стремление измениться, стать нужным и реальные шаги в этом направлении.
Чувства облекаются в социальную материю практического действия:
Я считаю, что я неправильно себя вела [а именно]: он пьет — ну и пусть пьет, а я гулять — по друзьям, назло. А он назло мне пьет. Он пьет — я гуляю. Он еще больше пьет, я еще больше гуляю... Я себя сейчас иначе веду, мягче. Разговариваю с ним. Общаюсь. Встречаю его... Я изменила отношения. Мы теперь по магазинам ходим вместе, чтоб он не думал, что я гуляю. Все в детскую комнату надо купить, люстру, все идем и смотрим, выбираем, не одной мне это нужно. И одной ходить больше не нужно. Я, например, стараюсь теперь посуду не мыть. Я приготовила — они пусть посуду моют.
Потребность практического выражения любви предполагает изменения семейного уклада: ориентацию на переговоры, обмен ответственностью и более равномерное распределение домашних обязанностей. Такая «практичная» любовь замешана на сильных чувствах в прошлом, которые не только не распадаются с изменами, но и становятся источником формирования нового партнерского проекта.
Если в этой паре трансформация семейных отношений становится возможной благодаря воспоминанию о сильной любви, то в следующем примере идеализированное воспоминание об этом чувстве становится контекстом развода, разрыва и одинокого материнства.
Идеализация любви
В отличие от предыдущих случаев в данном примере постоянно артикулируется связь эмоциональных перемен с семейно-ролевыми предписаниями партнеров. Если сначала любовь обусловливается соответствием партнера определенным ожиданиям, то после их краха — предпочтением личных интересов и поискам идеального супруга.
Женщина выстраивает свое отношение к партнеру на основании оценки его состоятельности и надежности в выполнении традиционной мужской роли — защитника и кормильца семьи:
Как получилось-то? Сначала покатал меня на иномарке, он у нас водителем в кафе был, он меня постарше, ничего такой показался. Ни
кого в тот момент не было у меня, ну и стали жить. Снимали нам родители одно время квартирку, вернее, комнату. Ничего жили, только он не работал, в кафе сократили, тюфяк какой-то, я таких не уважаю и не люблю!
Ролевая несостоятельность партнера и также ригидность гендерных взглядов молодой женщины ведут к разрыву и корректировке представления о взаимодействии полов.
Любовь в рассуждениях информантки все больше помещается в смысловое пространство обменных отношений, где каждая из сторон могла бы внести свой вклад. При этом вполне возможным для женщины Аня считает статус домохозяйки или содержанки:
Я бы жила и на работу бы с удовольствием не ходила, только это не понять. Несбыточно, так что и говорить! А так мужик бы деньги зарабатывал, а я тратила [смеется]. Самое верное распределение обязанностей. Лишь бы давал побольше. А если мужик при деньгах, муж или не муж, это неважно, то там механика простая: ты ему «дашь», а он тебе денег даст. И все нормально.
Однако применение товарно-денежных отношений к миру чувств ставится под сомнение существующим гендерным порядком, ориентацией на встречу с идеальным партнером. Осмысление собственной ситуации и опыта подруг убеждает рассказчицу, что экономическая независимость и повышение личного потенциала более надежны, чем стратегии домохозяйки:
А подруга моя сначала тоже в «Карлсоне» [кафе]работала, но совсем недолго. Она нашла себе богатенького-женатенького: с ним все эти годы живет, в смысле, он ей жилье снимает и обеспечивает, она и не работает, и не учится. Я ей говорю, что я с ее «бабками» уже давно бы усвистала в Москву учиться. Надо пользоваться, пока он ее не бросит. А то просто дома сидит.
Несмотря на материальные лишения, попытку использовать сексуальную привлекательность в качестве ресурса и коммерциализацию сексуальных отношений, деньги и материальная состоятельность не считаются главными условиями возникновения любовного чувства:
Деньги не так важны. С ними не жить. С папой Женькиным они свою роль уже сыграли, и свели, и развели, больше не хочу. Жить — это надолго. Сейчас за деньги замуж не хочу. А совпадет — хорошо.
Взаимная любовь, основанная на эмоциональной близости и сексуальном влечении, наполняется смыслом исключительной и желанной ситуации. Она по-прежнему обусловливает возможность заключения брака, а в случае невозможности найти идеального партнера — одинокого материнства:
Я уже по-другому с ним и не смогу. Я на него смотрю не как на мужчину, а как на друга. У меня с мужчинами вообще почему-то больше дружеские отношения получаются, чем любовные. Так что — не хочу ничего.
Таким образом, любовь бедных людей предполагает две разнонаправленные и в то же время взаимосвязанные тенденции. С одной стороны, мы наблюдаем демистификацию любви и производство эмоциональной близости через практическое взаимодействие в бытовом выживании. С другой — ожидание «большой любви». На одном полюсе — «любовь» как практически реализуемое чувство, создаваемое через переговоры, взаимную заботу и уважение. На другом — «любовь» как идеал эмоционального единения. В этом смысловом пространстве есть место реализации властных отношений, предполагающих извлечение прибыли за счет партнера. Бедность и несостоятельность роли мужчины-кормильца делают гендерное неравенство видимым и открывают возможности трансформации отношений в условиях переопределения любовного чувства. Восстановление эмоциональной связи партнеров становится возможным в смысловом поле родительства и экономики быта.