И в современном обычном словоупотреблении, и в современной науке понятия "правовой идеал", "политический идеал", "общественный идеал" совершенно не различаются и подвергаются постоянному отождествлению. В связи с этим и философия права, которую иногда определяют как науку о правовых идеалах отождествляется с политической, государственной и~социальной философией. Нужно думать, что исторической причиной этого смешения являлась поставленная еще школой естественного права проблема правового государства. Родившись из бурного и неудержимого стремления новейшего западного человечества • к установлению на земле наиболее совершенного общественного устройства, теория правового государства связала эти искания "земного рая"266 с верой, что он может быть отыскан в праве и осуществлен через право. Таким образом, юридические формы договора, личных прав и юридических гарантий стали панацеей для извлечения всех социальных , и политических бедствий. В проблемах философии права сконцентрировалась вся социальная и политическая мудрость. Философия права стала как бы всеобъемлющей общественной наукой. Кто хочет позна- комнть«Гс наиболее ярким воплощением всех этих устремлений, пусть обратится к "Философии права" Гегеля. Разве не поставлены в ней все проблемы общественной и политической философии? И разве они не вытекают все из идеи права, которая является и фундаментом, и венцом построенного Гегелем здания? Ho, оставляя исторические влияния, попытаемся выяснить те основные предпосылки, на которых основывается современное, столь часто встречающееся отождествление идеи правового идеала с идеалом социальным и политическим. Я думаю, что первой и едва ли не самой глубокой, хотя и не всегда сознаваемой предпосылкой такого отождествления. является весьма распространенный в настоящее время взгляд на право, как на логически необходимый элемент общественных явлений. Понятне общества, с этой точки зрения, вообще нельзя мыслить без права. Право есть регулирующая форма общественных отношений, и там. где правовое регулирование отсутствует — невозможна вообще никакая социальная жизнь.267 Если принять эти допущения, то с очевидность окажется, что всякое усовершенствование общества не только неотделимо от усовершенствования права, но, более того, единственно может быть достигнуто путем права. Общество не может иметь иного пути усовершенствования, кроме пути улучшения своего регулирующего закона. Это воззрение, в распространении которого был весьма повинен У Рудольф Штаммлер, разделяется не только его последователями, но и многими другими не вышедшими из новокантианской школы юристами и государствоведами. Одним из самых очевидных возражений против этого воззрения является указание на то, что оно неизмеримо суживает область так называемых общественных явлений. "Общественные" связи, наблюдаемые в животном мире и даже иногда распространяющиеся на область растительной жизни, очевидно не строятся по способу правового регулирования. Следовательно, их и неправильно называть "общественными" связями. Очевидно, что не на праве же построены "общества" .пчел, муравьев, москитов, не на праве же основана стадная жнзнь животных; а раз так, все эти явления и не заслуживают того, чтобы называться "обществами". Нужно избегать всегда спора о словах, и кто хочет называть виды животного общения и им подобные явления не "обществами", а как-то иначе, пусть ему будет предоставлено на такое словоупотребление полное право. Только он должен с точностью отдать себе отчет в том, что для него понятие общественного явления совпадает с понятием человеческого общества. Если принятое им словоупотребление неправильно и не целесообразно, это должно с ясностью обнаружиться при изучении человеческих обществ. И мы думаем, что обнаружение этого не представляет особого труда. Что означает, в сущности говоря, отождествление общественных явлений с явлениями правового регулирования? Это означает, согласно с изложенными нами взглядами, что общественные явления суть особые отношения между реализованными ценностями. Особенность их характеризуется: I) особым интеллектуальным принятием ценностей с точки зрения их признания, 2) особым измерением их отношений с точки зрения справедливости. Общество есть, другими словами, основанный на “признании" порядок сосуществования реализованных ценностей. — таково понятие основанного на праве общественного порядка, или правопорядка. Ho таково ли на самом деле истинное существо человеческого общества? Что человеческое общество ближайшим образом связано с идеей ценности — в этом утверждении есть своеобразное и значительное правдоподобие.268 Даже более того, можно предположить, что всякое общество, — включая и отрицаемые сообщества животных, — предполагает эту идею ценности другого существа или другого "я". Ho в высшей степени ошибочно думать, что в общественной жизни не только животных, но и людей ценность чужого "я" "признается" так, как признаются правовые ценности. Мнение это, новейшим сторонником которого является Мюнстерберг269 и которое встречается и у других новокантианцев, построено на полном непонимании эмоциональной стороны общественной жизни, играющего выдающуюся роль и в пределах человеческого общения. Te первоначальные акты, в которых открывается общественная ценность другого существа, не являются актами разумного признания, но характеризующими даже низшие ступени животного бытия актами CHMnaTHH1 стремлением к другому существу, чувством близости, родственности и т. п. В этих актах обнаруживается гораздо более глубокое xj вчувствование в соответствующие ценности, чем в правовом признании. Достаточно сравнить, например, естественный материнский инстинкт с соответствующими юридическими способами защиты детей, чтобы наглядно ощутить степень разницы правового и чисто эмоционального отношения к ценностям. Ho тот, кто человеческое общество мыслит наподобие некоторого правового порядка, тот неизбежно упускает из виду всю сложную сеть чисто эмоциональных общественных отношений. . Он упускает из виду, что значительные и наиболее, пожалуй, первичные слои общественного бытия людей строятся не на отвлеченной идее справедливости и права, но на живом и жизненном чувстве содружества и симпатии — чувстве, имеющем глубокие биологические корни и представляющем разветвления глубоких и общих порывов к жизни. С точки зрения идеи юридического упорядочения вся эта стихия общественной жизни представляется не важной, не нужной и мало понятной. Самое большее, если ей придают значение некоего иррационального икса, который существует постольку, поскольку может оформляться правом. Ho между тем эта общественная стихия не только не представляет из себя бесформенной материи, получающей впервые жизнь от правового закона, но полна богатейшего и самостоятельного жизненного содержания. Мы встречаем это содержание и в юридически неупорядоченной • совместной жизни животных. Эти обстоятельства указывают нам, с одной стороны, на узость разбираемого нами понятия о человеческом обществе, с другой стороны, на необходимость расширить идею общественной связи, по крайней мере, до пределов животной жизни. Вообще говоря, об обществе здесь нужно повторить то, что мною было однажды написано в другой книге.270 "Нужно помнить, что существует некоторая научная и даже философская инертность человеческой мысли, для которой трудно помириться с тем, что некоторые высшие сферы бытия представляют собою парадоксальную с точки зрения простоты физического мира запутанность отношений, от упрощения которой получается один определенный результат — полное искажение подлинного лица тех фактов, которые требуется понять и изучить. В этом отношении особо сложным характером отличается то, что мы называем бытием социальным. Можно сказать, что заранее обречена на неудачу всякая попытка изобразить социальные отношения, как некоторую вполне однообразную систему связей, подобную тем, которые естествоиспытатель наблюдает в материальном мире. Обычная ошибка социологов заключается в том, что социальная жизнь подвергается подобным упрощениям и рассматривается с точки зрения категорий, заимствованных из гораздо более низких областей бытия. Социальное бытие не представляет собою какого-либо однообразного ряда отношений, но есть скорее ряд отдельных взаимопроникающих и взаимообусловленных сфер, образующих некоторую перекрещивающую систему связей. Живое общество представляет собой некоторое целое, отдельные части которого как бы срослись вместе — но срослись не теми внешними связями, как это бывает в колонии клеток, и не тем внешним проникновением, как это бывает в жизни наших внутренних переживаний, а совсем особым путем, который нужно почувствовать, чтобы не внести в познание социального чуждых ему представлений". В частности, в человеческом обществе можно наблюдать три_о?ЖЩ!Ь!Л~с1ЩЩи_отношений, глубоко различных по своей природе и могущих служить предметом для изучения отдельных наук, изучающих общественное целое: а) Поскольку жизнь человеческого общества протекает в физической среде и поскольку сам человек представляется телесным существом, постольку общественные явления не могут не складываться из ряда чисто природных, пространственных и временных отношений. В этой стихни общественного целого господствуют основные физические законы. какие мы наблюдаем в остальном природном мире, с его основными физическими и химическими процессами. Ho не внутренняя жизнь природы. не молекулы, атомы и электроны составляют предмет интереса социолога, но движения и отношения конкретных тел и связанные с ними конкретные временные события. Массовая сторона этих движений и событий со всей их конкретной случайностью и господствующими здесь статистическими законами случая — вот что составляет содержание этой стороны общественной жизни. Ее можно назвать стихией механистической. понимая под "механизмом" не совокупность законов физического движения, а совокупность законов вероятности. б) Вторую стихию общества можно назвать по преимуществу витальной. Это есть арена_проявлення общих органических сил жизни, общего жизненного порыва. Совершенно неоспоримо, что исторически человеческие общества, так же как и общества животные. — явились, как результат того огромного размаха жизни, который создал все неисчислимое богатство растительных и животных форм. И при сложении первоначальных обществ действовали те же общие органические силы, какие создали жизнь вообще: стремление и инстинкт, голод и любовь. Kv/ борьба за самосохранение и за продолжение рода. Поскольку проявлением этого жизненного порыва являются первоначальные эмоции любви и ненависти, симпатии и антипатии, постольку и общество на этой витальной стадии своей жизни предполагает существование зачаточных нравственных сил. которые, впрочем, обусловлены здесь общей обстановкой физической жизни и не приобрели еще самостоятельного существования. Животные общества преимущественно являются областью действия этих сил. играющих значительную роль и в человеческих обществах и составляющих реальную почву для развития тех высших проявлении общественной жизни, которые отсутствуют в животном мире и принадлежат к области духовного человеческого общения. в) Третья, духовная, стихия общения есть область высших духовных сфер человеческой жизни. Глубочайшее заблуждение думать, что она покрывается способностью рассуждения и разума, составляющих условия для правовой деятельности признания. Акты духовной любви, духовного предпочтения и интереса, глубоко эмоциональные по своем\ существу, являются^не менее существенными способами общения, чем акты разумного признания. Возможны общественные отношения, построенные на силах любви и открывающие возможность гораздо более глубоких и тонких связей, чем чистый правовой союз. Такова церковь как вечный союз любви и веры. Таковы связи, покоящиеся на дружбе н симпатии, таковы основы семьи как основной ячейки человеческого общества. Правовой момент может присутствовать в этого рода общениях. однако же он далеко не покрывает их существа. Правовой союз есть, таким образом, только один из возможных видов духовно- общественной связи, требующий особых условий для своего существования и характеризующийся особыми свойствами оформленных правом социальных отношений. Отсюда видно, что правовое общение отнюдь не совпадает с общественными явлениями в их целом и что поэтому идея совершенного общества отнюдь не может совпадать с идеей совершенного правопорядка. И в частности, понятие социального идеала приобретает следующие самостоятельные значения в зависимости от той общественной стихии, к которой оно имеет отношение: а) Всего менее идея общественного идеала связана с механистической стихией общественной жизни. Происходящие в пределах общественной жизни физические процессы и движения не знают никаких идеалов, как не знает идеалов механика и физика. Только ставя эти процессы в некоторое отношение к наблюдаемым в среде общественной жизни биологическим явлениям, мы впервые выходим из безразличия чистой физики, начинаем отличать лучшее от худшего и приходим к понятию наибольшего биологического совершенства или биологического идеала. Можно говорить, например, о "равномерности социального движения", как об идеальном состоянии общества, однако всегда нужно помнить, что с точки зрения чистого естествознания равномерность эта ничуть не предпочтительнее неравномерности. Предпочитать равномерность можно только с точки зрения жизни и ее интересов, полагая, что при равномерном движении лучше сохраняется жизнь личности или общества. приобретается большая общественная устойчивость и т. п. б) Эти понятия "наибольшего сохранения", "наибольшей устойчивости", "наибольшего постоянства" являются общественным идеалом с точки зрения чисто витальной. Конечно, в биологическом смысле более совершенно то общество, которое обеспечивает наибольшую устойчивость началу жизни, — будь ли это жизнь индивидуума, или жизнь рода, или жизнь вообще. Никаких других идеалов не знает жизнь, пока она не поднялась на степень духовности, пока не стала жизнью духа. Оттого и элементарные нравственные инстинкты, пробуждающиеся уже на первоначальных ступенях жизни, не могут иметь никаких собственных небиологических идеалов. Естественная семья может быть очагом глубоких нравственных чувств, но чувства эти ограничены пределами чисто физического сохранения рода, — оттого чисто естественное семьянин- ство духовно может быть явлением очень узким и даже граничащим с безнравственным эгоизмом. Таков же и чисто естественный, "звериный", как его иногда называют, национализм, совмещающий в себе иногда глубокое самопожертвование с глубоким эгоизмом. Само собой разумеется, что это чисто биологическое понятие общественного идеала не имеет никакой необходимо логической связи с идеей права. Наибольшая устойчивость, наибольшая способность к сохранению жизни — все эти состояния могут быть достигнуты и не правовым путем. Ведь достигают же их животные общества — и даже, может быть, лучше, чем челове ческие. То же нужно сказать и об общественном идеале, построенном на так называемых витальных ценностях (приятное — неприятное). Идеал всеобщего счастья и благополучия, не только обольстительный для голодных и неимущих, но и объективно справедливый с точки зрения элементарных нравственных чувств, всегда стоит перед опасностью выродиться в самый грубый эгоизм и материализм, если только он не знает других, более духовных интересов. И столь же мало предполагает он идею права. Человеческий муравейник, богатый и сытый, столь же мало нуждается в праве, как и хорошо организованный в борьбе за жизнь муравейник насекомых. Пока его члены не почувствовали и не уразумели духовной ценности права, всякий правопорядок может показаться им даже излишним для скорого осуществления целей всеобщего благополучия. в) Совсем иное значение имеет понятие "общественного идеала" с точки зрения духовной стихии общества. Духовная жизнь не есть жизнь , уединенная, жизнь необщественная и антиобщественная. Духовная жизнь есть по преимуществу полнота общения с святым и ценным. Личное совершенствование, подвиг личной добродетели есть только одна из сторон этой жизни. Общение с духовными ценностями и проникновение ими не может быть процессом замыкания в себя и отграничения от всего другого. Напротив, духовность, раз приобретенная, имеет способность излучать из себя особый свет, который не может не освещать собою всего окружающего, не может не влиять на окружающее, изменяя его и преображая. Внутреннее преображение необходимо ведет за собой преображение внешнее. И в частности, всякая ступень достигнутой духовности не может не отразиться на отношениях человека к человеку и не может не вести к преображению общественных отношений. Этим решается пресловутый спор о том, что важнее ^смысле общественного прогресса, — преобразование личное или преобразование учреждений271. Процесс этот, в сущности, есть процесс обоюдный. Учреждения не могут быть усовершенствованы без хотя бы частичного усовершенствования личности, и преобразованные учреждения, раз они созданы, не могут не влиять на усовершенствование людей. Остается только ответить на вопрос: какое место в этом состоянии духовного, — личного и обще- , ственного, — совершенства занимает право? Известны два противоположных ответа на этот вопрос. Можно предположить, что состояние духовного совершенства вообще исключает право, есть состояние типично неправовое. К такому выводу прежде всего склонны все те, кто определяет право как "минимум нравственности",3 как ^обузданный эгоизм"4 и т. п. Если право есть минимум нравственности, то, конечно, оно излишне на максимальной стадии нравственных достижений. Если право есть обузданный эгоизм, то, разумеется, ему нет места там, где нет необходимости прибегать к какому-либо обузданию. Сходными предположениями руководствовались и наши русские отрицатели права из лагеря славянофилов. Предполагая, что в основе права лежит изначальная разрозненность западного общества — эгоизм, формулированный в известном принципе: "chacun pour soi et Dieu pour tous". — они последовательно заключали, что в общении, построенном на христианской любви, право является поистине излишним и ненужным принципом.272 Оттого они и думали, что совершенное общение не может быть правопорядком. Справедливость этого воззрения заключается в том, что оно подчеркивало необходимую связь идеи права с этикой и религией. Действительно, право, совершенно оторванное от этических н религиозных ценностей, является началом более вредным для общественной жизни, чем полезным и нужным. Однако всякое ли право необходимо должно быть от них оторванным? Разве не может быть права, построенного на истинных началах добра и правды? Мы подходим таким образом к другому, противоположному ответу на поставленный нами выше вопрос. Для него начало права является не искажением и разложением религиозного и нравственного отношения к миру, но необходимой ступенью самой идеи духовности. Другими словами, для него целостность духовной жизни немыслима без идеи права, без правового отношения к вещам и лицам. Вывод этот прежде всего вытекает из уже изученного нами отношения идеи права к идее ценности и из обоснованной в этой связи идеи справедливости. Было утке показано, что понятие справедливости эйдетически связано с самой идеен ценности и неотделимо от нее. Кто признает мир ценного, тот не может не признать "справедливых" отношений в пределах этого мира и не может не признать здесь "правильных", "правовых" и противоположных им "неправовых" отношений. Ho поскольку, как мы уже видели, справедливость и право основываются на особых ценностных актах, — на акте признания. — постольку сделанный нами вывод вытекает также из выразумения внутреннего смысла этого акта признания. Мы видели уже, что акт этот есть одно из проявлении небезразличия и заинтересованности — любви и ненависти в широком смысле этого слова. Оттого отношением этого акта признания к идее любви определяется основной смысл идеи права. .-VKT прнзнання сам по себе может показаться чуждым духовной теплоты н интимностн. сухим н холодным. Можно поэтому подумать, что и основанная на нем идея права кроет в себе начало безразличия, индифферентизма и нравственного релятивизма. Кто просто признает ценное- ти, тот не горит душою, не живет в них, не погружается безраздельно в их стихию. Холодным разумом он допускает, что в них заключено нечто достойное, предоставляя другим принимать это достойное к сердцу. Однако такими свойствами обладают только те проявления признания, которые искусственно оторваны от акта любви. Подобная оторванность возможна, но она не обусловливается какой-либо внутренней необходимостью и является скорее нравственно отрицательным, чем положительным актом. Она вытекает скорее из нерасположения, чем из живой симпатии. Она есть порождение тех душевных настроений, которые создаются при столкновении с внешне-неизбежными событиями, с которыми приходится считаться и которые необходимо терпеть. Мы чувствуем необходимость признания тогда, когда противостоящие нам факты не столь неизбежны, чтобы с ними бороться, однако же и не столь неприемлемы, чтобы с ними прямо вступить в борьбу. Уклоняясь от борьбы, мы их терпим и тем самым признаем.273 Ho существует другой род деятельности признания, вытекающий не из сознания примиренной неизбежности, но из положительного источника любви и заинтересованности. Подобного рода признание может быть предварительной ступенью для актов живой любви. Когда мы еще не можем любить ценное, но начинаем разуметь заключающийся в нем положительный смысл, мы стоим как раз на точке зрения такого признания и в то же время на пороге истинной любви. Знакомое всякому чувство положительного уважения, которое пробуждается в душе при созерцании чего-либо "достойного", ближайшим образом связано с этого рода признанием и постоянно ему сопутствует. Ho, кроме того, акт признания может быть не только предварительной ступенью любви, он может быть ее последствием. Существует признание, требуемое любовью и прямо из любви вытекающее. Было уже выше сказано, что горящая в очаге семьи любовь к детям, как любовь, одинаково распространяется и на больших и на малых.* Ho любовь эта прямо требует, чтобы взрослые признавались самостоятельными людьми и тем самым занимали в семье особое положение. Непризнание их самостоятельными является порождением чисто отрицательных актов эгоизма, зависти, боязни, ненависти. И, вообще говоря, именно любовь к творению во всем его разнообразии и богатстве в силу внутренней логики своей требует признания за отдельными его положительными проявлениями права на свободу и самоопределение. Я думаю, что это есть глубоко-христианское мироощуще ние, неизбежно вытекающее из христианской эротики.274 Интуиция мира как творения Божьего и отдельных существ как детей Божьих и носителей славы Отца неотделима от признания за миром самостоятельной возможности показать эту славу, проявить ее и воспеть. Такого права не имеет только прямое зло, как начало отрицательное, подлежащее уничтожению и предназначенное к ничтожеству. Только слепой, дикий неразумный фанатизм, питающийся чисто отрицательными чувствами, не может понять этой положительной души права и не может оценить ее. Истинное признание должно быть, таким образом, основано на любви, и в любви должны лежать его корни. А это значит, что самая глубокая любовь, как интуиция ценности до самозабвения, отнюдь не отрицает деятельности признания и ей не противоречит. Напротив, любовь требует, чтобы и все имели право свободно любить, предполагает, другими словами, признание права. И если существо духовной жизни определяется способностью любви к добру, то в целостности духа признание и основанное на нем начало справедливости и права должны занимать определенное и самостоятельное место. Таким образом, состояние духовного совершенства не противоречит идее права и не является состоянием неправовым. Однако ошибочно думать, что идеал духовной жизни, — личной или соборной, — вполне покрывается идеей права. Право является только моментом духовного отношения к миру и не совпадает с жизнью духа в ее целом. Если духовная жизнь есть общение с святым и ценным, то право является одним из способов такого общения, а не духовной соборностью вообще.