АПОЛОГИЯ ВЕРНЕРА ЗОМБАРТА

В лице Вернера Зомбарта Маркс113 приобрел недавно столь же горячего, сколь и остроумного апологета, апология которого, впрочем, имеет своеобразный характер, а именно: для того чтобы иметь возможность защищать учение Маркса, он дал ему сперва новое истолкование.

Приступим непосредственно к главному. Зомбарт соглашается с тем и сам выдвигает весьма остроумные соображения в пользу того, что закон стоимости Маркса ложен в том случае, если выдвигается притязание, что он соответствует эмпирической действительности. Он говорит о марксовой стоимости114, что она «не выступает в меновом отношении капиталистически произведенных товаров», что она «вовсе не обозначает точки... к которой тяготеют рыночные цены», что «она столь же мало играет какую-либо роль в качестве фактора распределения при разделе общественного годового продукта», что она вообще «нигде не проявляется»3. «Гонимая стоимость» имеет только «одно пристанище — мышление экономиста-теоретика...»

Если захотят одним метким словом дать характеристику марксовой стоимости, то она будет такова: «его стоимость представляет собой не эмпирический, а мысленный факт*115.

Что должно означать, по Зомбарту, «мысленное существование», мы сейчас увидим. Но прежде мы должны еще на одно мгновение задержаться на том признании, что марксова стоимость не существует в действительном мире явлений. Любопытно, согласятся ли марксисты с этим признанием? В этом можно справедливо сомневаться, так как сам Зомбарт должен был цитировать одного из представителей марксистского лагеря, который, по поводу мнения К. Шмидта, заранее протестовал против такого толкования. «Закон стоимости не является... законом нашего мышления... закон стоимости, напротив, весьма реален по своей природе, он является естественным законом человеческих действий»116. Согласился ли бы с этим признанием сам Маркс, представляется мне большим вопросом.

Нужно только читать без предубеждения те рассуждения, в которых Маркс развертывает свою теорию стоимости. Его исследование начинается анализом товара, как об этом прямо говорится на основе «капиталистически организованного общества, богатство которого представляет собой огромное скопление товара»118» 119. Чтобы «напасть на след» стоимости, он исходит из менового отношения товаров120. Но из какого — из действительного ли менового отношения или воображаемого? — спрошу я. Если бы он сказал, что из последнего, то ни один читатель не стал бы следовать за столь праздными рассуждениями. И на самом деле он ссылается самым определенным образом, да иначе это и быть не могло, на явления действительного хозяйственного мира. Меновое отношение двух товаров, говорит он, всегда можно выразить уравнением, например, 1 квартер пшеницы равен а центнерам железа. «Что говорит нам это уравнение? Что в двух различных вещах существует нечто общее равной величины» и что «каждая из них, поскольку она есть меновая стоимость, может быть сведена к этому третьему» и этим третьим, как мы узнаем на следующей же странице, является труд в одинаковом количестве.

Когда в таком тоне заявляют, что в двух вещах, приравненных в обмене, заключено одинаковое количество труда и что эти вещи должны быть сведены к равным количествам труда, то отсюда, конечно, вытекает, что указанные здесь отношения имеют место не просто в мысли, но в действительной жизни. Представьте себе только: вся эта аргументация Маркса была бы совершенно невозможна, если бы он наряду с этим положением для действительных меновых отношений вздумал бы выдвинуть учение о том, что принципиально обмениваются продукты неравных количеств труда. Если бы он выдвинул эту мысль, — а в том, что он ее не выдвинул и заключается то расхождение с фактами, в чем я его и упрекаю, — то его выводы должны были бы выглядеть совсем иначе.

Точно так же и дальше Маркс во множестве случаев говорит как о факте о том, что в основе меновых отношений лежит его «стоимость»121, и притом так, что обмениваются друг на друга продукты одинакового количества труда — «эквиваленты»122. Во многих местах, частью цитируемых и самим Зомбартом123, он придает своему закону стоимости характер, а также и силу естественного закона, который в действительной жизни «проявляется насильственно подобно закону тяжести, когда дом обрушивается кому-нибудь на голову»124. Даже в третьем томе он указывает самым ясным образом на те практические условия (а они сводятся к оживленной с обеих сторон конкуренции, об этом см. выше), которые необходимы, «чтобы цены, по которым взаимно обмениваются товары, отвечали приблизительно их стоимостям», и при этом разъясняет, что это «означает естественно только

то, что их стоимость является центром тяготения, вокруг которого колеблются цены товаров»125.

Только мимоходом может быть еще замечено, что Маркс часто также цитирует старинных писателей, соглашаясь с ними, которые утверждают, что меновая стоимость товаров определяется овеществленным в них трудом, и которые, вне сомнения, это положение считали соответствующим действительным меновым отношениям126.

Сам Зомбарт отмечает, далее, то доказательство Маркса, в котором тот совершенно определенно заявляет притязание на «эмпирическую» и «историческую» истину для своего закона стоимости127.

И, наконец, какое бы значение имели эти изображенные нами судорожные усилия Маркса доказать, что его закон стоимости, несмотря на теорию цен производства, управляет фактическими меновыми отношениями, регулируя, с одной стороны, «движения цен, а с другой стороны, регулируя самые цены производства», — если бы Маркс хотел приписать своему закону стоимости мысленное, а не фактическое значение.

Короче, я полагаю, что Маркс не излагал, да и не мог излагать свою трудовую теорию стоимости в том непритязательном смысле, какой хочет придать ей Зомбарт, если только нить логических выводов, на которых построена его теория, имеет какой-либо разумный смысл. Впрочем, об этом пусть спорит сам Зомбарт с последователями марксова учения. Для тех же, кто, подобно мне, считает теорию стоимости Маркса ошибочной, это совершенно безразлично. Или Маркс утверждал, что его закон стоимости претендует на соответствие с действительностью, тогда мы подписываемся под разъяснением Зомбарта, что в таком виде он ложен. Или же сам Маркс не приписывал ему какого-либо действительного значения — тогда, как мне кажется, нельзя вообще установить, в каком же смысле этот закон мог бы иметь какое-либо существенное научное значение. Практически и теоретически он — нуль.

Зомбарт, конечно, придерживается другого мнения. Охотно следуя убедительному приглашению этого остроумного ученого, ожидающего наилучших результатов для развития науки от свежей, «радостной», борьбы мнений, я с удовольствием готов дискутировать с ним по этому вопросу. Но во всяком случае я сделаю это с сознанием того, что мне приходится выступать уже не с критикой Маркса, на основе нового ее понимания, к которой он приглашает меня, но заняться исключительно критикой Зомбарта.

Итак, что должно означать, по Зомбарту, существование стоимости как «мысленного факта»? Оно должно означать, что «понятие стоимости является вспомогательным средством нашего мышления, которым мы пользуемся для того, чтобы понять явления хозяйственной жизни». Определяя точнее, роль представления о стоимости сводится к тому, чтобы «представить товары, качественно различающиеся как потребительные стоимости, в количественной определенности. Ясно, что я этот постулат осуществляю тем, что рассматриваю сыр, шелк и ваксу для сапог только как продукты абстрактного человеческого труда и только количественно сравниваю друг с другом эти продукты как количества труда, величина которых определяется заключающимся в них одинаковым третьим, измеряемым в единицах времени»128.

Пока все, вплоть до известной зацепки, в порядке. Конечно, для определенных научных целей вполне допустимо абстрагироваться от всякого рода различий, наблюдаемых в том или другом отношении в предметах и рассматривать эти предметы только со стороны одного общего им единственного свойства, общность которого и является основой для сравнения соизмеримости и т.д. Совершенно таким же образом механическая динамика, например, совершенно абстрагируется, и с полным основанием для многих своих проблем, от различий формы, цвета, плотности и строения движущихся тел и рассматривает их только как массы: толкаемые бильярдные шары, летящие пушечные ядра, бегающие дети, движущиеся железнодорожные поезда, падающие камни, несущиеся мировые тела в мировом пространстве рассматриваются в таком случае единственно как движущиеся массы. Не менее допустимым и целесообразным может явиться и представление, что сыр, шелк, сапожная вакса «только продукты абстрактно-человеческого труда».

Зацепка же начинается там, где Зомбарт вместе с Марксом придает этому представлению имя: представления стоимости. Это допущение — чтобы исчерпать все возможности — допускает двоякое толкование. Известно, что слово «стоимость» в его обоих нюансах — потребительной стоимости и меновой стоимости — как на научном языке, так и в обыденной речи служит для обозначения вполне определенных феноменов. Указанное наименование может быть дано или с тем притязанием, что единственно принимаемое во внимание свойство вещей — быть продуктом труда — представляется решающим моментом для явлений стоимости в самом обычном научном значении этого слова, следовательно, например, для явлений меновой стоимости, или же это наименование может быть дано без этой задней мысли как совершенно произвольное наименование, а для подобных наименований, к сожалению, руководящей нитью может быть только целесообразность и такт, отнюдь не строгий, обязательный закон.

Если бы было верно второе истолкование, если бы наименование «овеществленного труда» как «стоимости» не связывалось с тем притязанием, что овеществленный труд является сущностью меновой стоимости, это была бы вполне безобидная вещь.

Но в нашем случае дело, очевидно, обстоит не так ни у Маркса, ни у Зомбарта. Вместе с тем наша зацепка начинает разрастаться.

Мой уважаемый противник наверное со мной согласится, что нельзя для любой научной цели применять любое абстрагирование. Например, очевидно, что недопустимо в основу изучения проблем оптики и акустики класть представление о различных телах как об «исключительно массах», вполне оправданное для определенных проблем динамики. Но и в механической динамике было бы недопустимо применять отвлечение от формы и плотности при выведении, например, законов клина. На этих примерах видно, что в науке «мысли» и «логика» не могут быть оторваны от фактов. И для нее действительно положение «Est modus in rebus, sunt certi denique fines»129. И я полагаю, что эти «определенные границы могут быть обозначены следующим образом, без опасения вызвать возражения со стороны моего уважаемого противника, что можно абстрагироваться только от тех особенностей, которые не имеют значения, и, заметим, для подлежащего исследованию явления действительно фактически не имеют значения. Напротив, в этом подлежащем дальнейшему исследованию остатке, в этом как бы скелете представлений должно опустить все то, что в конкретном отношении фактически и важно.

Применим это соображение к нашему случаю. Учение Маркса самым определенным образом в основу научного исследования и суждения о меновых отношениях товаров кладет представление о товарах, как «только продуктах». Зомбарта это удовлетворяет, и он даже доходит до того (правда, в несколько неопределенных выражениях, которые я в дальнейшем оставлю в стороне именно в виду их неопределенности), что рассматривает основы всего «хозяйственного бытия» людей в свете этой абстракции130.

Что овеществленный труд в первой или даже во второй трактовке (закона стоимости. — Ред.) является единственно решающим фактором, этого и сам Зомбарт ни разу не осмеливается утверждать. Он довольствуется утверждением, что при указанном воззрении выдвигается «экономически объективно наиважнейший факт»131. Я вовсе не намерен оспаривать этого утверждения. Ему не следует придавать только того значения, будто бы другие факты, имеющие значение наряду с трудом, столь мало значащи, что ввиду их ничтожности с ними можно или совсем или почти совсем не считаться. Нельзя представить себе более ложного утверждения, чем это. Для хозяйственного бытия людей, например, весьма важно — похожа ли та страна, в которой они живут, на прирейнскую долину, или на Сахару, или Гренландию; также весьма большое значение имеет и то, поддерживается ли человеческий труд накопленным заранее запасом благ, — момент, который целиком не сводится к одному только труду. Для меновых отношений многих благ, как, например, старых дубов, угольных копей, земельных участков, труд, конечно, совершенно не является объективно важнейшим обстоятельством; и если последнее и можно сказать относительно главной массы товаров, то все же должно подчеркнуть, что эту роль наряду с трудом играют также и другие решающие факторы, и в столь значительной степени, что фактические меновые отношения весьма сильно удаляются от той линии, которая соответствовала бы только овеществленному ТРУДУ*

Если же труд является не единственным важным, а одним из более важных факторов, хотя бы и самым сильным среди них, как бы primus inter pares132, тогда, согласно вышеизложенному, просто неверно и непозволительно «представление стоимости», относящееся к меновой стоимости, обосновывать исключительно трудом, подобно тому как неверно и непозволительно поступил бы физик, обосновывая «живую силу» исключительно массой тел и путем абстракции, исключив из своего расчета их скорость.

Меня действительно поражает, как этого не заметил или не почувствовал Зомбарт, тем более что, формулируя свое мнение, он случайно употребляет выражения, которые, — я позволил бы себе сказать, — находятся в столь явном несоответствии с его собственными посылками, что можно было бы предполагать, что он станет в тупик перед этим очевидным несоответствием. Он исходил из того, что экономически объективно самым важным в товарах является самый характер товаров как продуктов общественного труда; обосновывает же он это тем, что снабжение людей хозяйственными благами «при неизменных природных условиях» главным образом будто бы зависит от развития общественной производительной силы труда, и из этого он делает тот вывод, что эти факты находят свое «адекватное» экономическое выражение в представлении о стоимости, основанной исключительно на труде. Он повторяет это дважды в несколько измененном виде на с. 576 и 577, но при этом выражение «адекватный» неизменно повторяется каждый раз.

Я и спрашиваю теперь: не очевидно ли, наоборот, что представление о стоимости, основанной исключительно на труде, не адекватно той предпосылке, что среди многих имеющих значение фактов труд является только наиболее значительным; и не ясно ли, что это выходит далеко за рамки этой посылки? Оно было бы только тогда адекватно, если бы в качестве посылки можно было бы выдвинуть утверждение что труд является единственным имеющим значение фактом. Но этого Зомбарт вовсе не утверждает. Его утверждение гласит только, что труд имеет большое значение, что он имеет более важное значение для меновых отношений и для всего человеческого бытия, чем всякий другой фактор, а в таком случае мар- ксова формула стоимости, согласно которой один только труд значит все, представляет собой столь же мало адекватное выражение, как и единица для выражения

1 + 1/2 + х/А

Утверждение об «адекватном» представлении стоимости не только фактически неверно, но за ним скрывается, как мне кажется (у Зомбарта, конечно, бессознательно), немного хитрости. Вполне признавая, что марксова стоимость не выдерживает проверки фактами, убежищем для «изгнанной стоимости» Зомбарт объявляет «мышление экономиста-теоретика». Но из этого убежища он неожиданно совершает настоящую вылазку в мир фактов, снова предъявляя притязание, что его представление о стоимости будто бы адекватно объективно наиболее важному факту, или, еще более претенциозно, что в нем находит свое «адекватное экономическое выражение объективно господствующий в хозяйственном существовании человеческого общества технический факт»133. Полагаю, что против такого приема с полным правом можно протестовать. Или-или! Или речь идет о том, что стоимость Маркса соответствует фактам, но тогда при таком утверждении следует выдержать огонь на передовой боевой линии, не пытаясь искать защиты позади позиции от полной, строгой проверки фактов и заявлять, что будто бы речь идет вовсе не об эмпирическом факте, но лишь о конструировании «вспомогательного средства нашего мышления». Или же ищут прикрытия за этим защитным валом, отказываются от строгой проверки на фактах: но тогда пусть не предъявляют вновь окольным путем голословных, брошенных походя утверждений, притязаний на какой-либо вид эмпирического значения для марксовой стоимости, на которое она могла бы по справедливости претендовать только в том случае, если бы выдержала ту проверку на фактах, которую заранее отклонили. Когда говорят о выражении, «адекватном господствующему факту», то это означает не что иное, как то, что Маркс в основном прав и эмпирически. Хорошо. Если Зомбарт или кто-нибудь другой намерен это утверждать, то пусть он делает это открыто, пусть откажется от игры с «фактами мышления» и прямо без всяких обиняков приступит к проверке на фактах: а последняя и покажет, насколько факты не совпадают с «адекватным выражением господствующего факта». Пока, я полагаю, можно ограничиться констатированием того, что и у Зомбарта мы имеем дело не с невинным вариантом уместной, но только неудачно сформулированной абстракции, но с претенциозной вылазкой в область фактических утверждений, в защиту которых не только не приводили и не пытались приводить доказательства, но от доказательства которых уклонялись.

Но и в другом отношении, как я полагаю, Зомбарт некритически присоединяется к Марксу в одном непозволительно претенциозном утверждении. Я имею в виду утверждение, что взгляд на товары как на «только продукты» общественного труда134 представляет для нашего мышления единственную возможность сопоставлять товары в количественном соотношении, сделать их «соизмеримыми», а благодаря этому вообще «сделать доступными» для нашего мышления феномены хозяйственного мира. Настаивал бы на этом Зомбарт и после критической проверки? Действительно ли, по его мнению, меновые отношения, доступны нам или только на основе мар- ксова понятия стоимости, или они вовсе недоступны для нашего научного мышления. Я этому не могу поверить. Знаменитый диалектический ход доказательства Маркса на с. 12 первого тома для такого человека, как Зомбарт, не может обладать никакой убедительной силой. Зомбарт видит и знает так же хорошо, как и я, что не только продукты труда, но и простые продукты природы в обмене приводятся в количественное соотношение, и поэтому они практически соизмеримы как между собой, так и с продуктами труда. И разве они для нашего мышления соизмеримы не иначе, как на основе признака, которого у них вовсе не имеется, а у продуктов труда хотя он и имеется в наличности по роду, но с точки зрения величины не годится, так как уже признано, что продукты труда обмениваются не в отношении овеществленного в них труда? Не должно ли это для беспристрастного теоретика быть скорее совершенно недвусмысленным указанием на то, что, вопреки Марксу, следует еще только искать этот действительно общий знаменатель, это действительно «общее» в обмене, и его как раз следует искать в ином направлении, чем это делал Маркс?

Это приводит меня к последнему пункту, которого я хотел бы коснуться, возражая Зомбарту. Противоположность, которая существует между марксовой системой, с одной стороны, и взглядами противостоящих ей теоретических систем, и в частности так называемой австрийской школы, Зомбарт хочет в конечном счете свести к методологическому спору о принципах. Маркс является будто бы представителем крайнего объективизма, мы же — представители субъективизма, который сводится к психологизму. Маркса не интересуют мотивы, определяющие деятельность отдельных хозяйствующих субъектов, но он ищет объективные факторы, «экономические условия», «не зависящие от воли (я должен добавить: часто и от сознания) отдельного лица». Он хочет выяснить, «что происходит за спиной отдельного лица силой не зависящих от него отношений». Мы же, напротив, «пытаемся процессы хозяйственной жизни объяснить в последнем счете, исходя из психики хозяйствующих субъектов», и «сводим закономерность хозяйственной жизни к психологической мотивации»135.

Это, конечно, очень тонкое и остроумное замечание; вообще в статье Зомбарта их можно найти в большом числе. Но, как мне кажется, оно не затрагивает главного, несмотря на то, что оно, бесспорно, содержит зерно истины. Это замечание не годится ни для прошлого, для объяснения наблюдавшегося до сих пор отношения критиков к Марксу, а посему не годится и для будущего, с требованием совершенно новой эры для критики Маркса, которая, собственно, еще должна только начаться, для которой даже «почти вполне отсутствуют предварительные работы»136 и при которой прежде всего должны быть разрешены предварительные методологические вопросы137. Мне кажется, что дело скорее всего представляется в следующем виде. Конечно, существует указанное Зом- бартом различие в методах исследования. Но «старая» критика Маркса, поскольку я могу судить об этом по своей собственной персоне, вела с ним борьбу не из-за выбора его метода, но ввиду сделанных им ошибок при применении избранного им метода. Я не имею права говорить от лица других критиков Маркса, а потому мне приходится говорить только за себя. По вопросу о методе я лично придерживаюсь того же взгляда, что и тот литератор, который выразился относительно изящной литературы, что он допускает любой жанр с единственным исключением «genre ennuveux»138. Я допускаю любой метод, но при предположении, что он будет применен таким образом, что в результате получится нечто истинное. Я не имею ничего возразить и против объективного метода. Я полагаю, что он также может способствовать приобретению реального познания в таких областях, которые имеют дело с человеческими действиями. Я охотно к этому присоединяюсь, и сам при случае обратил внимание на подобные явления такого рода, что известные объективные факторы могут выступать в известной закономерной зависимости с типичными человеческими действиями, без того, чтобы влияние данного фактора явно осознавалось закономерно действующими лицами. Когда статистика, например, показывает, что самоубийства особенно часты в определенные месяцы, в июле и ноябре, или что в зависимости от урожая число ежегодно совершаемых браков увеличивается или падает, то я убежден, что большинство из кандидатов в самоубийцы, определяющих такой подъем кривой самоубийств на июль и на ноябрь, вовсе и не думают о том, что тут как раз играют роль июль или ноябрь, точно так же как мысль о более низких ценах в данный момент на средства существования не играет никакой непосредст- венной роли в решении лиц, намеревающихся вступить в брак139. Однако открытие подобного рода объективных связей имеет бесспорную познавательную ценность. Но я должен при этом сделать, как мне представляется, само собой понятные ограничения. Во-первых, мне кажется ясным, что познание подобных объективных связей без познания субъективных промежуточных звеньев, которые опосредствуют причинную цепь, конечно, еще не означает наивысшей ступени познания, но что полное понимание может быть достигнуто только познанием внешних и внутренних связей. Поэтому выдвинутый Зомбартом вопрос «должно ли объективное направление в экономической науке рассматриваться как исключительное или как дополняющее»140, как мне кажется, должен быть разрешен таким образом, что это направление может быть оправдано только в качестве «дополняющего».

Во вторых, я полагаю, — однако об этом я не намерен вступать в спор с инакомыслящими, ибо это является делом убеждения, — что как раз в области хозяйства, где мы преимущественно имеем дело с сознательными, рассчитанными людскими поступками, первый из этих двух источников познания — объективный — в лучшем случае может содействовать вообще достижимому познанию лишь в очень незначительной и притом, взятый сам по себе, в совершенно недостаточной части.

В-третьих, — и это относится специально к критикам Маркса, — я должен со всей определенностью требовать, что если и применяется объективный метод, то следует применять его правильно. Если констатируются внешние объективные связи, которые фатально, помимо сознания и воли, или сознательно и по воле действующих управляют их действиями, то они должны тогда констатироваться правильно. Но Маркс этого и не делает. Свое основное положение, а именно, что один только труд управляет меновыми отношениями, он устанавливает не объективным путем, исходя из внешнего, осязательного объективного мира фактов, которому оно, напротив, противоречит, не выводит его и субъективным путем из мотивов вступающих в обмен лиц, но производит его на свет как некий уродливый плод диалектики. Никогда еще, пожалуй, в истории нашей науки не встречалось более произвольного и чуждого фактам положения.

Но это еще не все. Маркс не придерживается твердо и своего объективизма. Он не смог уклониться от мотивов совершающих действие людей как от действующей силы своей системы. Это у него замечается в особенности тогда, когда он ссылается на «конкуренцию». Можно ли считать чрезмерным требование, что если он уж включает в свою систему субъективные элементы, то он должен делать это правильно, основательно и без противоречий?

И против этого справедливого требования Маркс опять погрешил. Эти погрешности — опять повторяю — не относятся к выбору метода, они недопустимы при применении любого метода; это и явилось той причиной, почему я боролся и борюсь с теорией Маркса как с теорией ложной: она является, по моему мнению, представителем единственно непозволительного жанра, жанра ложных теорий!

Я держусь и давно уже держался той точки зрения, на которую Зомбарт только еще хочет направить критику, которая только еще должна быть вызвана к жизни. Ему представляется, «что оценку и критику системы Маркса следовало бы вести следующим образом: нужно ли признать объективное направление в экономической науке исключительным или дополняющим? При утвердительном ответе на этот вопрос следовало бы спросить дальше: может ли метод Маркса дать количественную определенность экономическим явлениям при помощи мыслительного вспомогательного средства — понятия стоимости? Если да, то является ли труд правильно выбранным содержанием понятия стоимости? А если нет, то не является ли уязвимым ход доказательства Маркса, его систематическое построение, его выводы и т.д.?

По первому методологическому вопросу я уже давно высказывался в пользу признания «дополнительного» значения за объективным методом. Точно так же для меня стояло и стоит вне всякого сомнения, что, если придерживаться слов Зомбарта, «посредством мыслительного вспомогательного средства» некоего понятия стоимости нам дается также и «количественное определение хозяйственных фактов». На третий же вопрос — правильно ли избран труд в качестве содержания этого понятия стоимости, я издавна придерживаюсь решительно отрицательного взгляда, а на четвертый вопрос — является ли спорным ход доказательств Маркса, его выводы и т.д., я даю столь же решительно положительный ответ.

Каково будет в конце концов общее решение всего мира? По этому вопросу у меня нет никаких сомнений. У системы Маркса есть прошлое и настоящее, но нет никакого длительного будущего. Из всех видов научных систем, я полагаю, вернее всего обречены на исчезновение те, которые, подобно марксовой, построены на пустой диалектической основе. Человеческому духу может только временно, но отнюдь не на долгий срок, импонировать ловкая риторика. Длительное же значение всегда имеют факты, основательная связь не слов и фраз, но причин и действий. В области естественных наук появление произведения, подобного произведению Маркса, уже в настоящее время невозможно. Среди весьма юных социальных наук оно еще может пользоваться влиянием и даже большим влиянием, но оно будет утрачивать его и, по всей вероятности, только медленно и очень медленно. Медленно потому, что оно имеет самую могучую опору не в убежденных головах своих приверженцев, но в их сердцах, в их желаниях и страстях. Оно еще долго может питаться за счет того большого капитала, который заключается в авторитете, который оно приобрело в глазах многих лиц. Во вступлении к этой работе я уже указал, что Марксу как писателю чрезвычайно посчастливилось. Не менее счастливым обстоятельством в его судьбе как писателя явилось и то, что завершение его системы появилось только через 10 лет после его смерти и спустя почти тридцать лет после появления первого тома. Если бы теория и положения третьего тома были выдвинуты перед непредубежденными читателями одновременно с первым томом, то я полагаю, что немного нашлось бы читателей, которым логика первого тома не показалась бы несколько сомнительной! Укоренившаяся же в течение 30 лет вера в авторитет представляет собой в настоящее время такую защиту против критики, что она будет разрушаться, хотя и верно, но медленно.

Но если даже это и произойдет, то вместе с системой Маркса, конечно, не будет побежден социализм — ни теоретически, ни практически. Как был социализм до Маркса, так будет он и после Маркса. Для того, что в социализме является движущим началом, — а что в нем, несмотря на все преувеличения, есть кое-что движущее вперед, об этом свидетельствует не только очевидное оживление экономической теории, в результате выступления социалистических теоретиков, но и та знаменитая «капля социального масла», которым в настоящее время повсюду снабжаются мероприятия государственной политики и зачастую не во вред им, — для всего того, скажу я, что в социализме способно к движению, его умные руководящие представители, по всей вероятности, не замедлят своевременно поискать опору в более жизнеспособной научной системе. Они попытаются сменить сгнившие опоры. Будущее покажет, насколько при этом идеи, находящиеся еще в стадии брожения, окажутся переработанными. Возможно, что не всегда дело будет кончаться впустую, но что при этом некоторые ошибки будут окончательно преодолены, а некоторые идеи окончательно войдут в сокровищницу истинного бесспорного знания, не подлежащего более оспариванию со стороны партийных страстей. Однако Маркс займет прочное место в истории социальных наук, по тем же основаниям и при том же смешении положительных и отрицательных заслуг, как и его прообраз — Гегель. Оба были гениальными мыслителями. Оба, каждый в своей области, приобрели огромное влияние на мысль и чувства целых поколений, почти, можно сказать, — на самый дух времени. Их своеобразное теоретическое творчество представляло собой в высшей степени искусно задуманный, с бесчисленными этажами мыслей, возведенными при помощи сказочной силы к комбинированию, удерживаемый при помощи достойной всякого удивления силы мысли, но — карточный дом.