Глава 4 Семья в кризисе

Во второй половине XIX столетия в России семья — главный институт, в рамках которого осуществляется воспроизводство населения, — вступила в полосу глубокого и многостороннего кризиса.

Веками формы традиционной крестьянской семейной жизни были «подогнаны» к экономическим и социальным условиям российского земледельческого хозяйства. Но во второй половине XIX века эти условия стремительно уходили в прошлое, а вместе с тем лишались опоры и приспособленные к таким условиям семейные структуры, формы и нормы семейных отношений. Именно в это время вышло наружу всегда существовавшее подспудно противоречие «малой» и «большой» семей.

В России дольше, чем в странах Западной Европы, задержалась большая, неразделенная семья — расширенная (т.е. состоящая из одной супружеской пары и других, не являющихся супругами родственников разной степени близости, — овдовевших родителей и прародителей, неженатых детей, внуков, правнуков, дядьев, племянников и т.д.) и составная (имеющая в своем составе несколько супружеских пар

и, так же как и расширенная семья, других родственников). Впрочем, не все члены такой большой семьи — обязательно кровные родственники, тем более близкие. Она может включать и более отдаленных родственников (двоюродных и троюродных братьев и сестер, внучатых племянников и т.п.), а также и лиц, связанных свойством, — зятьев, снох, золовок, деверей и пр., — и даже людей, не связанных с ней ни родством, ни свойством, но живущих под той же крышей и ведущих совместное с другими членами семьи домашнее хозяйство: приемные дети, ученики, приживалы, работники, прислуга1.

В прежние времена такое понимание семьи было общепринятым, и подобные большие семьи были весьма распространены во всех странах.

Историки и социологи давно уже ведут споры о том, каким было соотношение этих двух форм существования 44 «супружеской семьи» в прошлом. Было время, когда они

единодушно полагали, что во всех без исключения обществах, где сейчас господствует малая супружеская семья, прежде безусловно преобладала семья сложная, которая была основной формой частного общежития, предшествовавшей современной малой семье. Так было, считали они, в Западной Европе примерно до промышленной революции, в Японии — до реставрации Мэйдзи 1868 года. Так было и в России до реформы 1861 года. По словам В. Ключевского, «в строе частного гражданского общежития старинный русский двор, сложная семья домохозяина с женой, детьми и неотделенными родственниками, братьями, племянниками, служил переходной ступенью от древнего рода к новейшей простой семье» (Ключевский 1987: 132). Малая же семья, еще недавно утверждали историки, «хотя и имевшая место, являлась все же эпизодической» (Косвен 1963: 80).

В последние десятилетия это единодушие исследователей было сильно поколеблено. Введение в научный оборот новых исторических источников (разного рода списков населения, составлявшихся для фискальных и административных нужд, церковных записей и т.п.) сделало возможным статистический анализ распространенности семей (домохозяйств) различных типов. А этот анализ привел многих исследователей к выводу, что в действительности в прошлом малая супружеская семья встречалась гораздо чаще, чем полагали прежде.

Так, английский историк П. Ласлетт, изучив семейную структуру населения ряда деревень в разных странах Западной Европы XVI-XVIII веков, пришел к заключению, что во всех них «нуклеарная семья с супружеским ядром решительно преобладает» (Ласлетт 1979: 150).

К сходным выводам пришли и некоторые российские исследователи:

«До совсем недавнего времени, — пишут они, — в отечественной литературе весьма прочно удерживался взгляд, согласно которому вплоть до реформы 1861 года в России в крестьянской среде основной формой семьи была семья „большая“...

В самое последнее время обобщенный взгляд на соотношение «малой» и «большой» семей в прошлом применительно к России был высказан автором фундаментальной «Социальной истории России» —

Б. Мироновым. Он приводит многочисленные данные, на основании которых «можно предположить, что до эмансипации в деревне преобладала составная крестьянская семья» (Миронов 1999: 225). Но вслед за тем он утверждает, что, несмотря на статистическое преобладание составных семей, «в действительности» (?) у нас всегда преобладала семья малая. «Распределение семей на определенную дату, — продолжает он, — создает иллюзию, что составная семья всюду сохраняла свои позиции вплоть до начала XX века. В действительности, малая семья являлась главной формой семейной организации крестьянства в течение всего императорского периода, а составная семья была лишь одной из стадий ее внутреннего развития для преобладающего числа крестьян в определенный период жизни, как правило, совпадающий с детством и юностью. Вплоть до начала ХХ века составная семья представляла собой одну, хотя и не самую продолжительную, стадию развития малой семьи для значительной части крестьянства в период их детства и юности» 45

(Миронов 1999: 229, см. также с. 236, 266-267). Это многократно повторенное утверждение не вполне ясно. Если люди рождались и проводили детство и юность в составной семье, то и их родители, уже не дети и не юноши, тоже жили в это время в той же семье. Может быть, к старости они — вместе со своими детьми — и отделялись от данной составной семьи, но к этому времени они могли уже иметь женатых сыновей, так что снова воспроизводилась расширенная или составная семья. И что значит «главная форма семейной организации»? Разве здесь может быть какая-то табель о рангах, отличная от статистического ранжирования?

Создается впечатление, что вопрос об истинном соотношении «малой» и «большой» семей в прошлом далек от полного разрешения.

Здесь пока не удается преодолеть крайних взглядов, о которых неплохо сказал американский историк семьи Э.

Сам факт извечного параллельного существования малых и больших семей едва ли вызывает сомнение. Иначе не могло и быть — формирование того или иного типа семьи не было жестко детерминированным процессом, речь может идти только о том, какой была вероятность появления каждого из них. Соответственно, даже если статистические данные свидетельствуют о довольно значительном в прошлом числе семей, состоящих только из супружеской пары с детьми или без детей, к истолкованию этого факта следует относиться с большой осторожностью. Полезно прислушаться к аргументации тех историков, которые продолжают настаивать, что в допромышленных обществах преобладающим типом была все же большая многопоколенная семья — расширенная или составная.

Особенно важно соображение о том, что фиксируемые наблюдением различные типы семей на самом деле «могут представлять различные фазы цикла одной и той же семейной структуры» (Berkner 1975: 729; Вишневский, Кон 1979: 8-12). Необходимо ясно понимать, в каких демографических условиях шло формирование семьи еще 100-200 лет назад. Неразделенные семьи, как правило, были патрилинейными и патрилокальными, т.е.

2

оставались все женатые сыновья со своими женами и деть- Stem fam||y {англ) famille

46 ми. Для того чтобы сложилась и была зафиксирована ста- souche (фр.).

тистикой трехпоколенная неразделенная «отцовская» семья, надо, чтобы в семье старшего поколения был хотя бы один сын, доживший до возраста, когда он может жениться и иметь детей, и чтобы хотя бы один из его родителей был жив к этому моменту. В допромышленную эпоху, в силу высокой ранней смертности, довольно значительного бесплодия, частых выкидышей и других подобных обстоятельств, вероятность выполнения указанных условий была невысока.

Поэтому, даже если допустить, что большинство людей стремились к созданию и сохранению многопоколенных, неразделенных больших «отцовских» семей, совершенно неизбежным было большое число несо- стоявшихся или частично состоявшихся семей этого типа. Во втором случае складывалась, например, «братская» семья — сложная, но двухпоколенная. В первом же случае возникала малая семья, состоящая из супругов с детьми, а иногда и без них. Такая семья и трактуется исследователями как «супружеская», или «нуклеарная» (группирующаяся вокруг «супружеского ядра»). Но в прошлом — это вынужденная нуклеарность.

Подобные малые семьи не стремятся воспроизвести себя в прежнем виде, а при малейших благоприятных условиях превращаются в большие, сложные. История знает самые разные способы преодоления вынужденной нуклеарности. Например, в средневековой Франции составные «братские» семьи создавались путем «братания» (Ласлетт 1979:

139). Во многих странах, в том числе и в России, было широко распространено усыновление при отсутствии прямых потомков мужского пола, причем усыновляемым мог быть не только ребенок, но и взрослый мужчина.

Таким образом, существовало немало искусственных мер, противостоявших вынужденной нуклеарности части семей и способных несколько сократить их число. Но они едва ли могли полностью изменить общую статистическую картину распределения семей по составу и величине и свести на нет количество малых семей, иногда весьма значительное. Отсюда и те статистические выводы о постоянном наличии, а то и преобладании малых семей в прошлом, которые делают некоторые современные историки. Но можно ли, даже и располагая неоспоримыми статистическими данными о значительном числе малых семей в прошлом, считать их доказательством — даже не главенства, а всего лишь определенной типологической самостоятельности малой крестьянской семьи, ее альтернативности семье большой? Видимо, чтобы понять, что представляет собой, по преимуществу, малая нуклеарная семья — «историческую константу» или особый феномен новейшего времени, один из плодов модернизации, — следует глубже вникнуть в принципы жизнедеятельности семейных структур, в характер семейных отношений в прошлом.

Малая супружеская семья, скорее всего, ровесница большой, неразделенной, ее постоянная спутница. Отношения между ними, вероятно, всегда были непростыми. Сосуществуя на протяжении веков, они находились в своеобразном симбиозе, нуждались друг в друге, знали и конкуренцию, и противоборство, и взаимные уступки.

Явные экономические и демографические преимущества большой семьи долгое время исключали массовое стремление малых семей к обособленному существованию. Малая семья, группирующаяся 47

вокруг супружеского ядра, никогда не противостояла большой семье как тип, скорее, она ощущала свою неполноценность, незавершенность по сравнению с большой и стремилась при первой возможности превратиться в такую большую, сложную, многопоколенную семью, в недрах которой она чувствовала себя более защищенной. Человек здесь меньше зависел от столь частых в прошлом экономических, демографических и прочих случайностей.

Но за эту относительную защищенность супружеской семье приходилось платить дорогую цену. Такая семья была двуликим Янусом. Одним ликом она была обращена вовнутрь себя — к супружеству, продолжению рода, воспитанию детей. Другой же лик супружеской семьи был повернут вовне — к непосредственному окружению, к большой семье, которой ее малые составные части, заботясь о своих собственных интересах — тех, что находились под присмотром первого янусового лика, — уступали львиную долю своего суверенитета.

Так было везде, так было и в России. Крестьянин вел тяжелейшую, но далеко не всегда успешную борьбу за существование, голод постоянно стоял у порога крестьянской избы. Большая семья лучше соответствовала условиям земледельческого труда, повышала шансы на выживание. Перед этим решающим соображением все остальные отступали на второй план. Об экономических преимуществах больших крестьянских семей много писали во второй половине XIX века, вряд ли стоит все это снова повторять. Следует, может быть, лишь добавить указание — тоже, впрочем, не новое — на некоторые демографические основания предпочтения больших семей. Вероятность для супругов овдоветь, для детей — остаться сиротами, а для стариков — оказаться одинокими в конце жизни была еще очень высока, а принадлежность к большой семье давала все же некоторую дополнительную «страховку», защищавшую овдовевшую многодетную мать, детей-сирот или беспомощных стариков от голода и полной нищеты.

Почему, однако, уже в XIX веке, столь типичная для России неразделенная крестьянская семья в тысяче верст к западу была достаточно большой редкостью? Ведь и на полях Западной Европы колосились и рожь, и пшеница, а тамошние земледельцы были никак не беднее российских. Дело, видимо, не просто в земледельческом труде, не в хлеборобстве только, а в том, как это хлеборобство организовано, во всей системе аграрной экономики.

Французский историк Э. Тодд, изучавший различные типы крестьянской семьи в Западной Европе, предложил классификацию этих типов, в зависимости от характера внутрисемейных отношений, проявлявшихся прежде всего в способах пользования собственностью и ее наследования. Основаниями для отнесения семьи к тому или иному типу служат, с одной стороны, ценности, определяющие отношения между родителями и детьми (они могут быть, согласно Тодду, либеральными и авторитарными), с другой — ценности, организующие взаимоотношения между братьями (равноправные или неравноправные). Опираясь на эти ценностные оси, Тодд выделил четыре основных типа семьи, характерных для Западной Европы, по крайней мере, на протяжении последних 500 лет: «абсолютная нуклеарная семья» (отношения родителей и детей либеральные, братьев — неравноправные), «эгалитарная нуклеарная семья» (отношения родителей и детей — либеральные,

48 братьев — равноправные), «корневая семья» (отношения родителей

и детей авторитарные, братьев — неравноправные) и «общинная семья» (отношения родителей и детей авторитарные, братьев — равноправные) (Todd 1990: 29).

Если следовать этой классификации, то русская крестьянская семья относится к четвертому, общинному типу. Ее преобладание генетически связано с такой организацией сельскохозяйственного производства, при которой денежные отношения не развиты, а землепользователь расплачивается с землевладельцем частью урожая в натуральной форме — с испольщиной.

Поясняя связь европейской неразделенной семьи с испольщиной,

Э. Тодд пишет: «В рамках экономики, в принципе враждебной использованию денежных знаков, общинная семья обеспечивает концентрацию наибольшей рабочей силы. Никакая другая... система не способствует созданию столь обширных семейных групп, включающих в себя столько взрослых молодых людей... Периодическое разделение семей не позволяет крестьянам укорениться на земле и постепенно превратить владение ею в наследственное, прийти, в конце концов, к переходу собственности на землю от дворян и буржуазии к земледельцам. Общинная семья... — единственный антропологический тип в Европе, допускающий полное развитие испольщины, то есть аграрной системы, при которой семейное хозяйствование сочетается с бесправием крестьян» (Там же, 80).

Испольщина давно уже не имеет широкого распространения в Европе, Тодд нашел ее следы лишь в некоторых районах, больше всего — на севере Италии. В России же эту родственную ей итальянскую аграрную систему давным-давно разглядели и похвалили, — хваля самих себя и свысока поглядывая на остальных. «Где же наше русское, народное богатство? Смело отвечаю: в крестьянстве и его землевладении.

Совсем другое у европейских народов... [В Англии] самое коренное, самое многочисленное население — батраки, т.е. люди, не имеющие ни кола, ни двора, которым опереться не на что, у которых нет почвы под ногами, нет своей избы, и потому они нищенствуют... Всего лучше еще у итальянцев, на севере Италии, где земледельческий народ живет на праве половничества, т.е. работает из пола...» (Огарев 1956: 136-137).

По меркам своего времени, патриархальная семья в России была абсолютно естественной, «нормальной». Согласованность основных черт такой семьи, равно как и крестьянской общины, в которую она входила, со строем хозяйственной жизни делала этот тип социальной организации прочным, устойчивым. Он же, в свою очередь, придавал устойчивость хозяйственной да и политической системе. Столетиями отцовская семья была кирпичиком, из каких складывались общественные устои, так она и виделись авторам прошлого века. «В основе всех частных и общественных отношений, — писал К. Кавелин, — лежит один прототип, из которого все выводится, — именно двор или дом, с домоначальником во главе, с подчиненными его полной власти чадами и домочадцами» (Кавелин 1989: 197). На этом фундаменте и впрямь выросло очень многое в культуре и идеологии русского общества, его мироощущении, его представлениях о добре и зле, о соотношении коллективистских и индивидуалистских ценностей.

Настал, однако, момент, когда все это здание — вместе с семейным фундаментом — начало терять свою вековую устойчивость. Деревня все в меньшей степени определяла лицо экономики страны, а в самой деревне натуральное хозяйство стремительно отступало под натиском 49

товарно-денежных отношений. Тогда и начал трещать по швам привычный семейный уклад. Вырастая из тесного костюма натуральнохозяйственных отношений, сталкиваясь со все новыми задачами, приобретая все более разнообразный и сложный социальный опыт, русский человек быстро менялся и начинал задыхаться в узких рамках устаревших институтов, среди которых семья, в силу своего повсеместного присутствия, занимала одно из первых мест. 4.1