Первый этап: «меньше государства»

Может быть, именно поэтому в послереволюционной России они приобрели необыкновенную стремительность, за короткое время произошли кардинальные перемены, какие при нормальном эволюционном общественном развитии могут занять время жизни нескольких поколений.

Первым шагом на пути этих перемен стала секуляризация брака. Уже декреты «О гражданском браке, о детях и о ведении книг актов состояния» и «О расторжении брака», изданные в декабре 1917 года, провозглашали изъятие всех дел о браке и разводе из ведения церковных органов и рассматривали как обязательную лишь гражданскую форму регистрации брака. В Семейном кодексе РСФСР 1918 года провозглашалось, что «только гражданский (светский) брак, зарегистрированный в отделе записей актов гражданского состояния, порождает права и обязанности супругов» (ст. 52).

Гражданский брак привился в России довольно быстро.

Однако вскоре стало ясно, что зарегистрированные гражданские браки не покрывают всех случаев возникновения фактических брачных отношений. Разрушение традиционной системы социального контроля, политическая нестабильность и хозяйственная разруха, послевоенный дефицит мужчин на брачном рынке — все это подталкивало и женщин и мужчин к более легкому отношению к юридическому оформлению брака и распространению института неоформленного брака, «сожительства». По данным одного из обследований тех лет, к 1923 году в стране насчитывалось около 100 000 незарегистрированных браков (Сборник 1926: 20), так что сама жизнь ставила вопрос о какой-то их правовой охране. Этот вопрос широко обсуждался в печати, на разного рода собраниях. Сторонники юридического признания фактических браков указывали, что нельзя приписывать правообразующее качество формальному моменту и что фактический и зарегистрированный брак ничем, по существу, не различаются.

Дискуссии не прошли без следа. В 1926 году был принят новый Кодекс законов о браке, семье и опеке РСФСР, который продолжил линию на либерализацию института брака, устранил все ограничения для вступления в брак, связанные с согласием родителей, национальной, сословной или религиозной принадлежностью жениха и невесты, установил равноправие супругов по отношению друг к другу, уравнял в правах детей, рожденных в браке и вне брака. В то же время он ограничил правовое значение регистрации брака только тем, что она являлась «бесспорным доказательством наличия брака». Лица, состоящие в незарегистрированном браке, были уравнены с зарегистрированными супругами в праве на совместно нажитое имущество и на получение алиментов. Были описаны доказательства, подтверждающие наличие незарегистрированного брака.

Очень сильно изменились и условия расторжения брака.

В 1921 году в Петрограде доля разводов среди браков, длившихся менее года, составляла 33%, среди браков, длившихся от одного года до двух лет — 19% (Новосельский 1926: 191).

Кодекс 1926 года еще более упростил процедуру развода: спорные разводы оформлялись через ЗАГС (по Кодексу 1918 года — через суд), для регистрации развода достаточно было обращения одного из супругов, причем объяснения причин не требовалось, другой же получал 87

уведомление о разводе по почте («открыточный развод») — отказы не предусматривались.

В целом і920-е годы ознаменовались быстрым вытеснением церковного брака гражданским, чему активно способствовала политика властей, а также довольно широким — хотя, конечно, далеко не всеобщим — распространением нерегистрируемых брачных союзов, особенно среди городской молодежи. По данным Д. Ласса, из всех состоящих в браке студентов 63,3% мужчин и 57,7% женщин жили в гражданском браке, 20,2% студентов и 10,6% студенток — в церковном браке, в свободном браке — 16,5% и 31,7% соответственно (Ласс 1928: 140).

Стремительная либерализация и секуляризация брачно-семейного законодательства была созвучна настроениям первых послереволюционных лет и какое-то время сама способствовала усилению этих настроений, нередко выливавшихся в полное отрицание самого института брака, особенно среди городской молодежи.

Если обследование студентов, проведенное И. Гельманом в 1922 году, показало, что у студентов-мужчин принципиальное отрицание брака как мотив добровольного безбрачия не фигурировало вообще, а у женщин составило 8,4%, то по данным исследования Д. Ласса, проведенного пять лет спустя, уже 8,9% мужчин и 16% женщин принципиально отрицали брак (Ласс і928: і45).

Бытовая практика сравнительно немногочисленной городской молодежи тех лет отражала поиски новых форм организации частной жизни людей в изменившихся условиях. В частности, нередко ставилась под сомнение ценность длительных брачных союзов. В і923 году И. Гельман приводил данные об ориентации на кратковременное сожительство у 58,1% мужчин и 55,2% женщин среди опрошенных студентов (Гельман 1923: 71). Другие исследования показывали более высокую долю сторонников длительных отношений. Анонимный опрос 1615 студентов Свердловского коммунистического университета, проведенный в 1923 году, показал, что за длительный союз высказалось 85,7% мужчин и 73,9% женщин (Анкета 1923:371). По данным анкетирования студентов МГУ 1927 года, из 1200 мужчин за длительное сожительство высказались 72,2%, из 302 женщин — 81,6% (Какова же наша молодежь і927: 76).

Попытки найти новые формы отношений между мужчиной и женщиной неизбежно переплетались со спорами о новой половой морали. Наблюдая одни и те же факты, некоторые исследователи делали вывод о здоровом характере половых нравов в студенческой среде, другие — о половой распущенности студентов крестьянского и пролетарского происхождения. Характерный пример широкого обсуждения вопросов половой морали — дискуссия, открытая на страницах молодежного журнала «Молодая гвардия» большевичкой А. Коллонтай. Она утверждала, что «именно во взаимоотношениях полов сейчас совершается величайшая в истории человечества революция, и идеология пролета- 88 риата заключает в себе ответ и на эту. загадку» (Коллонтай 1923: 163).

В статье с названием «Дорогу крылатому эросу» Коллонтай романтизировала «крылатое» любовное чувство, составляющее одно из высших проявлений свободного человека, противопоставляя его «бескрылости», бездуховности самодовлеющего эротизма, половой связи «отчужденного» человека, лишенного свободы и гармонии внутреннего мира.

Стремление связать неизбежность перемен в организации личной жизни людей с общими историческими изменениями не всегда встречали поддержку даже в среде активных сторонников таких изменений.

Как писал другой видный большевик тех лет, Е.

Но все же представления о том, что семья, брак, половая мораль в «новом обществе» будут совсем не такими, как прежде, были распространены очень широко. Их, по-видимому, разделял и В. Ленин, которому в вопросах семьи и брака отнюдь не был свойствен радикализм, характерный для его политических взглядов: судя по некоторым высказываниям, в этих вопросах он был, скорее, консерватором. В беседах с К. Цеткин, записанных ею в 1920 году, он утверждал: «.Старые идеологические ценности рушатся, теряя свою сдерживающую силу. Взгляды на отношения человека к человеку, на отношения мужчины к женщине революционизируются, революционизируются чувства и мысли.

Между правом личности и правом коллектива, а значит и обязанностями личности проводятся новые разграничения. Все это касается и области половых отношений, брака и семьи. В области брака и половых отношений близится революция, созвучная пролетарской революции» (Цеткин 1957: 482-483).

Произошла ли эта революция на самом деле?

Несомненно, стиль матримониального поведения россиян в послереволюционные годы становился все более свободным. Поначалу это затронуло по преимуществу городское население, не столь уж многочисленное в тогдашней России. Но с конца 1920-х годов — времени «большого скачка», начала сплошной коллективизации и форсированной индустриализации — в города хлынули миллионы крестьян, которые стали быстро усваивать новые городские нормы, становившиеся все более массовыми.

Официальная статистика в этот период далеко не полностью отражала действительное положение дел, так как не учитывала незарегистрированные фактические браки, а стало быть, и их распадение.

В первой половине 1930-х годов распространение новой модели матримониального поведения происходило на фоне усложнявшейся социальной обстановки, бытовой неустроенности миллионов вчерашних крестьян, ставших новыми горожанами, их культурной маргинализации, политических репрессий, связанных с «раскулачиванием», страшного голода 1932-1933 годов и его последствий. Все это разрушительно действовало на старую систему брачно-семейных отношений, но очень мало способствовало созиданию новой. У среднего россиянина тех лет было слишком мало степеней свободы, чтобы он мог органично воспринять либеральную модель социального поведения вообще и матримониального — в частности. Такая модель предполагает большой выбор социальных стратегий, высокую социальную мобильность человека и в то же время наличие у него внутреннего «компаса», помогающего не потерять ориентацию в мире безграничных возможностей. Ничего этого тогдашняя российско-советская действительность предложить этому человеку не могла.

Поэтому быстрое освобождение от традиционных ограничений привело к созданию ценностного вакуума, который оказался губительным для очень многих семей и для института семьи в целом. Он стал быстро деградировать. К 1935 году число разводов, по сравнению с 1913-м, возросло в 68 раз. В стране стала быстро снижаться рождаемость, возросло число искусственных абортов, массовый характер приобрела детская беспризорность. Все это встревожило власть, которая стала пересматривать идеологию и практику брачно-семейных отношений, сложившихся в послереволюционные годы.