Послесловие

Не бойся сумы, не бойся тюрьмы, Не бойся глада и хлада,

Бойся единственно только того, Кто скажет: «Я знаю, как надо!»

А. Галич

Прочитанная книга профессора Чарльза Линдблома была написана почти тридцать лет назад, когда тематика сравнения двух систем — капитализма и коммунизма — была более чем актуальна.

С моей точки зрения, безусловно, стоило. Дело в том, что политологический подход к анализу функционирования экономики, при котором на передний план выходят не макроэкономические показатели или особенности поведения экономических агентов, а формальные и неформальные нормы и правила поведения игроков политического рынка, действия которых могут ощутимо влиять на экономические процессы, явно недостаточно известен широкой массе отечественных читателей, интересующихся политико-экономической проблематикой. Если публицистические работы такой направленности, в которых основное внимание уделяется персоналиям политиков, политическим партиям и т. п., представлены на нашем книжном рынке весьма широко, то теоретические работы политологов, посвященные экономическим процессам, на нем практически отсутствуют. Исключением являются некоторое учебники политологии, да и в них основное внимание уделяется собственно политическому процессу, а не взаимодействию последнего с функционированием экономики; кроме того, далеко не всякий читатель не юных лет готов взяться за чтение учебника...

В этом плане достоинства данной книги совершенно бесспорны. Это не учебник, последовательно вводящий элементарные понятия политологии и экономической теории, а научная монография, посвященная обоснованию оригинальной, весьма продуктивной, многое объясняющей теоретической конструкции, суть которой кратко выражается в разграничении двух альтернативных моделей устройства и поведения благожелательного государства — авторитарного и полиархи- ческого (глава 19 книги).

Во-первых, налицо тесная связь этих моделей с концепциями полной и ограниченной рациональности (подробнее о них — чуть ниже). Модель-1 явно базируется на предпосылке полной рациональности, допуская неограниченные познавательные способности хотя бы у некоторых людей (высшего руководства, в первую

«очередь). Модель-2, напротив, предполагает, что полное знание отсутствует и, более того, что даже неполное и ограниченное знание распределено между всеми частниками процессов взаимодействия. Таким образом, с позиций экономичес- | кой теории модель-1 — из прошлого и даже позапрошлого века.

1 Во-вторых, исходя из различий модели-1 и модели-2 мы можем очень естест- | венно объяснить различия в отношении к процедурам у авторитарных и демокра- 1 гических (полиархических) режимов. Если мы считаем, что существует объектив- | пая идеальная модель общества, то процедура ее открытия действительно не важна, важен только результат — «объективная истина». Напротив, если такой объективной (т. е. не зависящей от воли и сознания отдельного человека) модели | общества нет, то вопрос о том, как взаимодействуют люди, формируя желаемое I общественное устройство в процессах взаимного приспособления друг к другу, ! становится центральным, жизненно важным.

А В-третьих, наконец, модели 1 и 2 дают возможность для построения как мини- I мум двух простых и наглядных индикаторов динамики политического развития | любой страны. Во-первых, если из политического процесса вымываются перего- ! ворные процедуры между властью и бизнесом и, во-вторых, если бизнес теряет свое привилегированное положение в системе власти (эта привилегированность к имеет под собой очевидные экономические основания — весьма масштабные по- I

пожительные экстерналии функционирования бизнеса для граждан, общества и

«государства), — налицо движение к модели-1.

Ведь обе названные тенденции, очевидно, свидетельствуют о том, что государство во все большей степени начинает считать себя единственным держателем и хранителем «правильного» знания, единственно верного решения о том, «как надо».

Здесь важно подчеркнуть, что переговорный процесс власти и бизнеса не обязательно должен иметь явный характер, он может быть и скрыт от общества. Применительно к России последних лет, например, может показаться, что этот процесс явно сворачивается, от диалога власть переходит к формулированию односторонних требований. В действительности это не совсем так, о чем свидетельствует подготовленный Минфином РФ проект продолжения налоговой реформы: по оценкам специалистов, он фактически сохраняет существующие льготы крупным корпорациям, перенося налоговое бремя на граждан, а также мелкий и средний бизнес. Вместе с тем замена публичного диалога диалогом неявным означает создание существенных препятствий для общественного контроля действий власти и бизнеса, важность которого так хорошо подчеркнута в этой книге.

Таким образом, идеи Чарльза Линдблома, хотя и сформулированы им уже достаточно давно, вполне способны и сегодня играть роль надежного проводника и подсказчика читателям, интересующимся ходом современного политического процесса.

Вместе с тем нужно отметить, что последние 30-40 лет были годами весьма интенсивного развития экономической теории. За это время не только произошел достаточно массовый отказ экономистов от принимавшихся ранее базовых предпосылок полной рациональности (полнота и бесплатность информации, неограниченные возможности человека по ее обработке и др., фактически принимавшиеся в преобладавшей в то время в мировой экономической науке неоклассической экономической теории), но и были разработаны базовые модели и теории, основывающиеся уже на новых предпосылках (модель агентских отношений и ее разнообразные приложения прежде всего). Суть этих предпосылок — ограниченная рациональность любого индивидуума, означающая признание его ограниченных познавательных возможностей и отсутствие у кого-либо в экономике полной информации о происходящих в ней процессах.

Экономической теорией, полностью построенной на предпосылке ограниченной рациональности, является новая институциональная экономическая теория.

Последние десятилетия быди также периодом ощутимого экстенсивного развития экономической теории,^которая принципиально расширила объект своих приложений за счет включения в него традиционно неэкономических областей — прежде всего права, а также демографии, религии и т.п. •;! ‘

Не стала исключением для «экономического империализма» (именно такое название получила эта тенденция экономической теории) и сфера политики. «Наступление» экономистов-«империалистов» шло здесь весьма широким фронтом. Вот несколько примеров.

Так, в рамках экономической теории, исходя из веберовского определения государства как организации, обладающей сравнительными преимуществами в осуществлении легального, была достаточно детально разработана модель государства как оседлого бандита, т. е. силовой группы, захватившей некоторую территорию и принуждающей экономических агентов, действующих на ней, отдавать часть созданной ими стоимости. Такая силовая группа исходя из чисто эгоистического интереса максимизации в долгосрочной перспективе своего благосостояния оказывается заинтересованной не в полном ограблении «подданных», а, напротив, в создании для них условий продуктивной деятельности, т.е. в производстве общественных благ.

В начале 70-х годов прошлого века была развита группа теорий, трактующих такую весомую часть государственной политики, как регулирование экономики, с точки зрения реализации посредством регулирования частных интересов бизнеса (а не реализации через госрегулирование общественного интереса, которому государство заставляет следовать бизнес, как это считалось ранее).

В последние годы было выполнено несколько эмпирических исследований, в которых с использованием эконометрической техники были выявлены воздействия таких политических феноменов, как форма государства (парламентская республика, президентская республика), тип правовой системы (общее право, кодифицированное право), качество институтов, качество экономической политики и т.д. на темпы экономического роста.

На уровне строгих экономических моделей была доказана экономическая эффективность политической конкуренции (конкуренции партий за власть). Действительно, если находящаяся у власти партия заинтересована в повышении эффективности использования ресурсов в экономике, в том числе и бюджетных ресурсов, то критика со стороны оппозиции, во-первых, указывает на те регуляции, которые мешают росту эффективности, а во-вторых, оппозиция делает эту полезную работу без расходования бюджетных средств, так сказать, за свой счет. Аналогичным образом была показана и полезность для развития экономики (при некоторых условиях) конкуренции между государственными ведомствами в процессах регулирования экономики.

Многие из названных (и целый ряд других) результатов экономического анализа политических процессов нашли свое отражение в объемистой книге Т. Перс- сона и Г. Табеллини, название которой можно перевести как «Политическая экономическая теория» (Т. Persson and G. Tabellini. «Political Economics: Explaining Economic Policy». — MIT Press, 2000). Это название, с одной стороны, близко к общепринятому термину «политическая экономия» (Political Economy), а с другой стороны, отличается от него заменой Economy на Economics, т.

На фоне сказанного совершенно теряются отдельные моменты книги, вызывающие у экономиста чувство неудовлетворенности, — такие, как чрезвычайно переусложненное описание действия механизма рыночного ценообразования, использующее к тому же нестандартную терминологию (глава 3); весьма приблизительное описание работы централизованно планируемой экономики (глава 5); слишком упрощенное описание провалов рынка и действий государства по их компенсации, а также весьма скептическое отношение автора к категории трансакционных издержек, выраженное им в подстрочной сноске в начале главы 6, — категории, общепризнанно ставшей сегодня одной из центральных в новой институциональной экономической теории и в целом в современной экономической теории. Не эти моменты определяют значение и содержание этой книги, а тот мощный теоретический прорыв, который, повторюсь, позволяет многое правильно понять и прояснить в непростых взаимоотношениях современных государств и экономики.

В. Тамбовцев.

Москва — Мармарис — Москва. 21 апреля-13 мая 2004 г.

\