В.В. Трепавлов КАТЕГОРИЯ «РОССИЙСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ» И ФЕНОМЕН ПОЛИЭТНИЧНОСТИ

Основные параметры российской цивилизации обычно сводят к следующим позициям: а) промежуточное положение между Востоком и Западом, что обуславливает сочетание в ней черт восточных и западных; б) цивилизация состоит из русской «сердцевины» (Руси), вокруг которой накапливались заимствованные явления и институты; в) периодические цивилизационные рывки в сторону Запада; г) огромное евразийское пространство - малозаселенное на востоке, без естественных сухопутных границ в качестве причины и фактора бурной военной и политической истории России (как формулировал А. Тойнби, двойной «вызов» - со стороны Запада и Степи); д) образование авторитарного государства; е) нередкое пренебрежение юридическими регламентациями, отсутствие фетишизации закона (по словам Н.А. Бердяева, Россия - самая государственная и самая безгосударственная страна в мире); ж) поликонфессиональность; з) полиэтничность.

При всех различиях в подходах многие исследователи едины в признании чрезвычайной устойчивости некоторых основных цивилизационных характеристик России. Такая устойчивость нередко (и, очевидно, верно) интерпретируется как традиционность, приверженность установленным жизненным стереотипам, а сама российская цивилизация относится к числу по преимуществу традиционных - в противовес либеральным цивилизациям.

Определенному консерватизму способствовало сочетание некоторых специфических признаков, которые находились в противоречивом взаимодействии друг с другом3. Специфика развития России видится, во-первых, в значительной, доминирующей роли государства как централизованной структуры, организующей социум, выстраивающей его в иерархическую систему, которая подчинена целям социального и политического регулирования всей жизни населения; во-вторых, в синтетической, многослойной культуре (включая религиозную сферу) как комбинации традиций и новаций, восточных и западных заимствований4, а также совокупности нравственных норм и ценностей, не одинаковых для разных общественных страт и народов страны; в-третьих, в доминирующей роли русского народа во всех сферах жизни, несмотря на полиэтничность населения.

Рассмотрение цивилизации как сложной структуры позволяет предположить наличие в ней некоего ядра, центра притяжения инокультурных элементов и источника стабильности культурно-исторической системы. В случае с Россией совершенно очевидно, что таким ядром являются русские государственность и культура.

Многие авторы специально выделяют русско-славянскую или русскую цивилизацию, порой придавая ей не свойственный научной терминологии экстатический антураж (цивилизация «Святой Руси», «Невидимого града Китежа» и т.п.). Политический кризис на Балканах в 90-е годы ХХ в. обострил внимание к теме славянского братства и особенно русско-сербской солидарности, что сказалось и на предмете исследования. В то время активно разрабатывалась (или скорее пропагандировалась) концепция цивилизационного единства православных славян. В сочинениях авторов левопатриотического толка подчеркивалось духовное единство славяно-православного мира, а Сербия изображалась в виде «форпоста нашей цивилизации»5.

Авторы, изучающие русскую, или русско-славянскую цивилизацию, кажется, определились с ее специфическими чертами6: а) кровное родство составляющих ее народов и близость их языков; б) геополитическое положение между Востоком и Западом; в) единение с природой; г) соборность и «соборные черты славянской ментальности»; д) общинное устройство жизни, народовластие; е) православие и при этом веротерпимость; ж) общее культурное наследие. Кроме того, ее отличия склонны видеть в нестяжатель- стве, трудолюбии, добролюбии, высокой духовности и прочих идеальных конструкциях.

Как видим, в самом названии объекта изучения заложены трудно стыкующиеся компоненты: цивилизация славянская, но не охватывает неправославных славян (поляков, хорватов и др.), православная, но не охватывает неславянские православные народы7 (греков, румын, чувашей и др.). В целом представляется, что разработчики данной концепции ставили цель изучения законов развития прежде всего русского «народа-богоносца», и на фоне этой задачи нелогичность их цивилизационной конструкции уже не имела значения как второстепенная проблема. В данном случае мы сталкиваемся с явлением, которое знакомо и другим национальным историографиям, - некое самолюбование носителей якобы высшей цивилизации. М. Лахбаби метко обозначил таковых как «нарцисствующих цивилизаторов»8. Характерно, что при тщательном препарировании особенностей развития и культуры русского народа адепты разбираемой концепции не удостаивают сколько-нибудь пристальным вниманием прочие цивилизации, отчего подобные исследования превращаются в апологию всего русского, далекую от профессионального научного анализа.

Конечно, мы не вправе игнорировать ни славянское ядро, ни русский культурно-исторический фундамент российской цивилизации (ее «этнический стержень», по определению А.С. Сенявского, или «несущую конструкцию», по выражению В.К. Трофимова9). Однако авторы, более глубоко изучающие историю России, не могут не учитывать также полиэтничность и поликонфессионально сть ее, поэтому порой под обозначением «русская цивилизация» у них скрывается в действительности многонациональный российский социум, вовсе не сводимый к русскому народу10.

В самом деле, постигать развитие России без составляющих ее народов непродуктивно, и в литературе уже отмечались как опасность искажения общей картины цивилизационных признаков России при подобном подходе, так и методологические и исследовательские трудности, связанные с преодолением руссоцентризма11. В.А. Тонких и Ю.Л. Ярецкий резонно, на наш взгляд, предлагают рассматривать российскую цивилизацию как «совокупность типов и форм жизнедеятельности различных этносов, населяющих Россию, объединенных единым жизненным пространством, историческим временем и устойчивыми социально-экономическими отношениями»12. Поэтому другим заметным направлением в историографии является исследование сочетания в российской истории и культуре разнородных элементов - восточных и западных, оригинальных и заимствованных, традиционных и инновационных... Это направление совершено необходимо для познания закономерностей развития нашей страны, поскольку позволяет составить представление о ее государственности и культуре как о сложных, развивающихся, синтетических явлениях.

Тезис о России как своего рода мосте между Европой и Азией, Западом и Востоком, как зоны «встречи» христианского, мусульманского и языческого миров находит выражение в определении ее как цивилизации пограничной (например, «днепровско-волжско-сибирской»13) или чаще евразийской. Развернутое обоснование последнего подхода сделала И.Б. Орлова. По ее мнению, под евразийской цивилизацией следует понимать культурно-историческую систему, которая сложилась в ходе более чем тысячелетнего опыта взаимодействия народов, населяющих «срединный континент», что располагается между Китаем, Тибетом и «западным полуостровом Европой». Люди, живущие на очерченном пространстве, обладают особой евразийской идентичностью, или «общеевразийским национализмом»14.

Евразийская концепция приобрела популярность среди российских гуманитариев в 90-е годы ХХ в.

Драматические повороты в судьбе страны с необходимостью порождали вывод о ряде принципиальных, переломных вех ее развития. Любой хоть не много знакомый с отечественной историей человек без труда сможет назвать несколько таких событий: принятие христианства, монгольское завоевание, петровские реформы, революция 1917 года... Именно с такими событиями в работах некоторых авторов и связываются этапы цивилизационного развития России. Причем, отмечается, что «балансирование» ее между Западом и Востоком смещалось то в одну, то в другую сторону. В науке о цивилизациях впервые сходную точку зрения сформулировал, очевидно, А. Тойнби, который считал, будто русские на протяжении примерно тысячелетия принадлежали к византийской цивилизации, а затем совершили два мощных рывка в сторону Запада - стараниями Петра I и большевиков17. Впрочем, надо отметить, что тезис о византийском компоненте развития России не нашел поддержки у последователей Тойнби. Как правило, речь ведут о компонентах западных и восточных.

Здесь следует упомянуть продуктивную гипотезу А.С. Ахиезера об инверсионном пути развития России, ее постоянном «метании» от западной ориентации к восточной и наоборот18.

Иногда для анализа исторического пути российской державы используется критерий степени модернизации ее экономики и внутренней жизни в целом. Вновь, уже в который раз, ожил спор о значении преобразований Петра I. В чем-то этот спор повторяет на новом витке «вечную» дискуссию, начатую в XIX в. западниками и славянофилами. Одни авторы видят в петровских реформах начало истинной модернизации (фактически вестернизации) всех областей жизни - процесса противоречивого, не одинакового для различных регионов, растянувшегося на два столетия и выразившегося в конце концов в радикальной ломке устоев российского бытия после 1917 г.20 Другие считают, что к началу царствования Петра сложился уже настолько прочный собственный социально-культурный фундамент российской цивилизации, что преобразования по западным образцам были обречены на системное отторжение, поверхностное внедрение и, стало быть, на неудачу21.

Последнее мнение обретает многообразные формы, и радикальные отличия развития России от Европы и Америки по-разному трактуются приверженцами различных политических сил. Так, один из лидеров радикально-демократического «лагеря» Е.Т. Гайдар был убежден в том, что она уже с XVI в. «оказалась в положении перманентно догоняющей Запад цивилизации», и вел речь о «вечно догоняющей русской цивилизации»22. Подобный подход традиционен для западных интеллектуалов, смотрящих на Россию как пытающуюся вестернизироваться и приобщиться к европейско-американским стандартам, преодолеть колебания между своей греко-византийской сущностью и стремлением перестроиться по образцу западных соседей23. Отсюда и историю цивилизационного развития страны иногда начинают с первых централизованных мер по ее европеизации, т.е. с реформ Петра I24.

Конечно, несоответствие российских особенностей западным едва ли может служить серьезным основанием для отказа России в собственной цивилизационной модели. Да и «Запад» при ближайшем рассмотрении оказывается вовсе не столь однородным, чтобы служить цельным образцом для подражания и копирования.

Для представителя же левопатриотических сил Н.И. Рыжкова «ясно, что западная цивилизация не смогла поглотить, ассимилировать русскую цивилизацию... Воспринимая западные технологические достижения, наша страна, будь то Россия Петра I или Россия Сталина, никогда не вливалась в западноевропейскую цивилизацию, а наоборот, обретала новые возможности для проявления своей яркой самобытности»25.

Таким образом, несоответствие западным историко-культурным стандартам в одном случае трактуется как потуги (тщетные?) дотянуться до этих стандартов, в другом - как показатель историко-культурной самостоятельности российской цивилизации, которая изначально вовсе не ориентирована на следование нормам и устоям Запада. Впрочем, надо заметить, что ни тот, ни другой цитированный автор не предпринимают глубокого анализа истории и культуры страны, но опираются на общеизвестный фактический материал, интерпретированный посредством соответствующих политических убеждений.

На основании разнородности составляющих компонентов российского населения и его культуры некоторые исследователи вообще отказывают нашей стране в цивилизационном своеобразии. Эта точка зрения зиждется на авторитете все того же Тойнби, который в середине XX в. постулировал убеждение, будто «Россия до сих пор не создала собственной оригинальной цивилизации»26. Подобное заключение зависит от критериев, что понимать под цивилизацией: западные ли демократии как светоч для всего человечества, сферу ли распространения одной из мировых религий или нечто иное. Однако и те исследователи, которые не считают степень приближения к западным стандартам уровнем цивилизованности, порой тоже не расценивают Россию как особую цивилизацию - прежде всего из-за механического, с их точки зрения, сочетания сегментов других, устоявшихся цивилизаций - как правило, здесь упоминают восточнохристианскую (православную) и исламскую. Иными словами, в данном случае берется конфессиональный критерий - один из многих и далеко не универсальный для такого явления, как цивилизация.

Многообразие и поливариантность развития российского социума не всегда позволяют применять к нему четкие мыслительные конструкции, выработанные для сравнительно гомогенных обществ Европы и Азии. Отсюда проистекает определенный скептицизм некоторых авторов, которые вообще не видят целесообразности в применении категории «цивилизация» для изучения России. Они считают, что данное понятие в целом правомерно, но в научном смысле бессодержательно, и в «российском контексте» способно выполнять лишь чисто описательные функции27. Может быть, такой скептицизм вызван в том числе не окончательной сформированностью науки о цивилизациях: как известно, даже само это фундаментальное понятие имеет несколько равноправных значений.

Обратимся теперь к такой черте российской цивилизации, как полиэт- ничность. Прежде всего отметим, что понятие многонационального (до формирования наций - полиэтничного) государства раскрывается в двух значениях: во-первых, как государство с этнически смешанным населением, во-вторых, как совокупность территориально ограниченных этносов, входящих в его состав28. Особенностью таких сложных и обширных образований, как Россия, была сложная структурированность, несимметричность в отношениях между имперским ядром и периферией.

Сформировавшаяся в социологии система взглядов на парадигму связей «центр (ядро) - периферия» позволяет описывать и анализировать в том числе и межэтническое взаимодействие. Тем более что в конкретных условиях Российской империи на окраинах сохранялись собственные центры и, соответственно, локальные периферии (Польша, Грузия, Финляндия, среднеазиатские протектораты и др.), весьма прочные и долговечные. Один из ведущих исследователей данной проблемы Э. Шилз, в частности, выделяет три типа центрально-периферийного взаимодействия: 1) центр воспринимается большинством населения в качестве источника руководящих указаний относительно поведения, стиля жизни и убеждений; 2) между центром и периферией простирается большое расстояние, и периферия находится за пределами радиуса действия центра; кроме того, в отдаленных регионах имеются относительно независимые центры; 3) между центром и периферией опять- таки существует большое расстояние, которое заполняется целой лестницей уровней власти, каждый из которых в известной мере самостоятелен, но признает главенствующую роль «большого центра»29. Полагаю, что третий тип (промежуточная модель между первыми двумя, по Шилзу) наилучшим образом отражает характер связей между правительственными инстанциями и провинциями колоссальной Российской державы.

Разумеется, все, кто брался за рассмотрение особенностей развития России, признавали многонациональный состав (и связанную с ним поликон- фессиональность) ее населения в качестве одной из ее специфических черт. Даже сторонники концепции «этнически чистой» русской цивилизации не обходили его вниманием. Однако зачастую авторы ограничиваются простой констатацией, иногда давая лишь небольшие пояснения: каким образом им видится влияние указанных факторов на облик российской цивилизации. Как правило, это сводится к общим фразам - «многонациональный суперэтнос на изначально полиэтнической основе», возникший в результате интеграции народов; «многообразие народов, отличающихся различными нормами жизни, не способными к механическому сращиванию»; «переплетение множества культур»; «совокупность типов и форм жизнедеятельности различных этносов..., объединенных единым жизненным пространством, историческим временем и устойчивыми социально-экономическими отношениями», и

т.п.30

Фактор полиэтничности неразрывно связан с особенностями исторического развития государства. Включенность в него нерусских компонентов вовсе не означало отсутствия цивилизационной цельности, непреодолимого раскола, например, между христианским и мусульманским «полюсами». Образовался сложный синтез культур, несводимый к какой-либо одной конфессии, хотя представители неправославных вероисповеданий действительно изначально принадлежали к иным локальным цивилизациям, да и во время пребывания в составе России продолжали сохранять свои духовные центры вне ее пределов. Такое различие между регионами и народами державы требовало анализа причин ее вековой устойчивости, отсутствия глобальных межэтнических (т.е. в данном контексте межцивилизационных) конфликтов. Сам факт относительной социально-культурной стабильности в империи и Советском Союзе - за исключением, естественно, периодов революционных кризисов - не позволяет согласиться с пренебрежительным отношением к широкому межэтническому взаимодействию там как к легенде, пропагандистскому вымыслу31.

Напротив, «Россия выработала такой тип межнациональных отношений, который учитывал интересы инородческих этносов и способствовал многовековой, относительно мирной совместной жизни народов различных расовых, религиозно-конфессиональных и этнических ориентаций»32. При этом формировалась «многослойная» идентичность - очевидно, характерная в целом для империй: наряду с принадлежностью к своему этносу (а у некоторых народов еще и к клану, племени, патронимии, тейпу и т.д.), его представитель начинал осознавать себя еще и россиянином - жителем, подданным, наконец, гражданином общего Отечества. Причем, если до 1917 г. такое осознание еще во многом персонифицировалось в фигуре монарха, то позднее, как мне представляется, выработалась идея причастности именно к советскому «надэтничному» государству как общей Родине населяющих его народов.

Неизбежно встает вопрос о причинах и факторах этих сложных интеграционных процессов. Первое место здесь занимает организующая роль государства. Национальная политика в России была (и во многом является сейчас) этатистской - полностью подчиненной политическим соображениям, интересам имперской государственной машины. Обычная для империй идеология требовала в первую очередь преданности монарху, исполнения обязанностей перед ним вне зависимости от национальности и вероисповедания. В таких условиях принадлежность подданного к определенному этносу отходила на второй план, уступая место по значимости его социальносословной и конфессиональной принадлежности.

Именно государство являлось той системой, которая инициировала включение все новых и новых элементов в российское сообщество народов. Как правило, присоединяемые к России подданные сначала сталкивались с деятельностью государственной машины в лице армии и пришлого провинциального чиновничества и лишь затем подвергались воздействию новых, привнесенных экономических и культурных явлений.

Попробуем выделить некоторые закономерности во взаимодействии власти и этнических групп. В контексте государственной истории данный вопрос предстает в виде анализа отношений Центра и периферийных регионов (в том числе национальных).

Разделение территории на административные единицы было присуще всей истории России, как и любого другого государства. За последние пятьсот лет российская политико-административная система прошла длительный и сложный путь развития. Параллельно шло налаживание системы связей с «инородческим» населением. Основными факторами, определявшими особенности этих процессов, являлись следующие: а) огромная территория с редконаселенными северными и восточными регионами; б) многонационально сть населения и в том числе правящей элиты; в) постепенное накопление и сочетание собственных традиций и внешних заимствований; г) использование в государственном управлении административных систем новоприсоединенных владений; д) доминирующая роль государства и государственной бюрократии (по сравнению с частной инициативой) в освоении новых территорий и в развитии экономики; е) абсолютное преобладание на всех уровнях управления русских чиновников («православных», по терминологии XVIII-XIX вв.).

Перечисленные характеристики в разной степени проявлялись и после 1917 г., хотя в советский период государственное строительство велось гораздо более целенаправленно, чем до революции, и к тому же сопровождалось изощренным идеологическим обоснованием, чего не было в прежние времена.

В целом для системы административно-территориального деления и управления в России можно определить некоторые фундаментальные принципы.

В отличие от СССР, где управление всей территорией было унифицированным, в Российской империи имелись значительные региональные различия в принципах и приемах управления. Главная причина этого разнообразия заключалась в постепенности формирования государственной территории и населения, а также в неодинаковых исторических обстоятельствах присоединения регионов. Таким образом, административная структура была объективно обусловлена самим ходом истории и развития страны. В определенной степени вся система управления представляла собой сочетание общеимперских и местных административных канонов. Например, деление на крупнейшие провинции сопровождалось сохранением традиционных «дорусских» подразделений на низшем уровне: округов, волостей, улусов и т.д.

Как правило, правительство стремилось без резкой ломки адаптировать дороссийские институты к целям управления. Это вызывалось, во-первых, нехваткой русских чиновников на громадном пространстве державы, во-вторых, стратегией на постепенное приспособление новых подданных к жизни в составе России. Полный слом национального государственного механизма происходил лишь после присоединения государства военным путем (татарские ханства, имамат Дагестана и Чечни). Но и в этом случае нижние звенья администрации (общинные, волостные и пр.) могли оставляться в том виде, в каком они существовали до прихода русских.

Время от времени правительство предпринимало радикальные преобразования провинциального деления и местного управления. Самые крупные из них - это областные реформы Петра I 1708 и 1719 гг. и губернская реформа Екатерины II 1775 г. Идея и терминология губернской системы порой копировали германо-шведские образцы33, но на российской почве эта система в ряде элементов соответствовала допетровским структурам (некоторые звенья управления, слепо перенесенные из Европы на российскую почву, довольно быстро отмерли).

Наряду с сохранением существенных локальных различий, центральная власть в то же время пыталась постепенно унифицировать административную структуру регионов, и карта империи в результате данных мероприятий существенно перекраивалась. Во всех губерниях учреждалось единообразное штатное расписание чиновников с детальной проработкой их функций и обязанностей. Окраинные территории одна за другой утрачивали особый статус и превращались в обычные губернии с унифицированной системой налогообложения, правовым режимом и т.д. Тем не менее к 1917 г. в России еще имелось несколько регионов со специфическим юридическим положением: области казачьих войск, протектораты, горные округа, Польша и Финляндия.

Указанные мероприятия проходили в русле объективной тенденции к выработке единого стандарта имперского подданства и управления и объяснялись именно ее действием, а вовсе не зловещим умыслом удушить этническую самобытность подданных народов - вопреки утверждениям националистически настроенных историков в странах бывшего СССР. Эта тенденция просматривается в России с начала XVII в. (введение воеводского управления после Смуты), действовала на протяжении последующих столетий и обрела законченное выражение в XX в.

В досоветское время территория России не делилась по национальному признаку. Причина заключалась в обычном для империй принципе равенства всех подданных перед престолом, вне зависимости от этнической и религиозной принадлежности. Пожалуй, было бы и невозможно ввести невиданное для нашей страны регионально-этническое деление, поскольку это нарушило бы всю историческую логику складывания государственной территории. Формально в разное время сохранялись присоединенные «царства», а также азиатские протектораты; но, во-первых, все они были многонациональными, во-вторых, имели обозначения не по населявшим их народам, а по историческим областям и столицам (Польша, Бухара, Хива, Казань, Астрахань, Сибирь, Урянхай).

После Октябрьской революции одни народы бывшей империи стали «титульными» для союзных республик, вторые - для автономных республик, третьи - для автономных округов, а четвертые остались без «собственных» административных образований. При этом русские не попали ни в одну из перечисленных категорий. Различия в статусе национальных образований сыграли негативную роль и показали заложенную в них опасность только в 80-90-е годы ХХ в., когда Советский Союз вступил в стадию необратимого кризиса.

Одним из принципов государственной жизни являлось разграничение юрисдикции и, следовательно, компетенции между центральным правительством и региональными властями. Как правило, на всех подданных империи распространялись уголовные уложения. Административное же законодательство чаще всего формировалось местными властями, с учетом управленческих установлений (а иногда и патриархальных обычаев) местного населения. Соответственно и отдельные функции судопроизводства передоверялись местным этническим элитам.

Для отдельных территорий разрабатывались особые законодательные установления: решения Боргоского сейма 1809 г. для Финляндии, «Устав об управлении сибирских инородцев» 1822 г., «Правила по управлению калмыцким народом» 1825 г. и др. Особое место в имперской структуре занимали договоры о протекторате над Бухарским эмиратом 1867 г., Хивинским ханством 1873 г. и Урянхайским краем (Тувой) 1914 г.

Кроме того, все государство делилось на округа по ведомственному принципу - военные, жандармские, судебные, учебные, церковные (епархии). Здесь на местах уже действовали общеимперские нормы, и никаких локальных вариаций не допускалось. Столь же унифицированными были статус и обязанности служащих окружных учреждений.

Важным элементом регионального управления являлось сотрудничество центрального правительства с местными национальными элитами. Включение народов и племен в число имперских подданных происходило как военными, так и мирными путями. Но в любом случае для новоприсоединенных земель избирались способы наименее болезненного вовлечения их в административную структуру империи. Правительство шло на сотрудничество с местными элитами (дворянством, земельными магнатами, князьями, родоплеменной верхушкой), оставляя им определенную долю власти при условии лояльности и исправного исполнения финансовых и управленческих обязательств.

Отношения с традиционной знатью народов на окраинах строились на совершенно иных принципах, нежели с губернским чиновничеством, которое получало должности по назначению, а оклады - из государственной казны. Здесь также сказывалась второ степенно сть для имперской власти этнической принадлежности подданных. Ликвидация местной аристократии практиковалась лишь в единичных случаях, на первых этапах создания многонациональной державы (завоевание татарских ханств в XVI в.). Абсолютно доминировало вовлечение элит в структуру управления, что достигалось: а) сохранением традиционных сословных прав и привилегий; б) включением в общий корпус российского дворянства; в) при переходе в православие - возможностью беспрепятственной карьеры на государственной и военной службе или при дворе.

На протяжении XVI-XIX вв. при управлении окраинами правительство почти никогда не заостряло вопроса о формальном статусе территорий. Считалось достаточным, чтобы данный регион значился в высшей государственной символике (царском титуле, затем гербе империи); включался в сферу компетенции внутри-, а не внешнеполитических центральных ведомств; входил в одну из крупных административных единиц - воеводство, губернию, наместничество и т.п.; на него распространялось действие общероссийского законодательства; его население выплачивало налоги в казну и выполняло прочие обязательные повинности (например, рекрутскую)34.

Некоторые региональные особенности в административном устройстве и управлении, равно как и привилегии, дарованные местным элитам, воспринимались в качестве царских пожалований. Поэтому не могло возникнуть мысли о разработке каких-то самостоятельных, помимо правительства, законодательных актов, и тем более конституционных проектов. Разве что в западных провинциях местная интеллигенция и дворянство предпринимали подобные попытки, что вызывалось воспоминаниями об утраченной польской и литовской государственности. На восточных окраинах лишь в период революционного кризиса начала XX в. стали действовать общественные движения, которые занялись в том числе и разработкой основ национальной государственности.

Советское административно-территориальное устройство в целом радикально отличалось от имперского, но некоторые основополагающие принципы сохранялись в неприкосновенности, поскольку были присущи любой государственной системе (принцип деления территории, направление на места эмиссаров центральной власти, привлечение к управлению представителей местного населения, в том числе разных национальностей и др.). Наиболее же существенным новшеством коммунистических властей была сознательная политика по формированию национальных управленческих элит.

Советский период в истории российской цивилизации занимает особое место. Объективная логика исследования побуждает авторов продолжать линию культурно-исторического развития России и на XX век, т.е. на время после Октября 1917 г. Постепенно политизированные интерпретации советского общества и Советского Союза как империи-монстра, «идеологически мотивированной сверхдержавы» (по С. Хантингтону) отходят в прошлое, уступая место более спокойному и объективному анализу. Правда, оценки советской эпохи пока только формируются в науке о цивилизациях, и, похоже, по степени дискуссионности эти оценки смогут в будущем встать в один ряд со спорами о значении петровских реформ. Так, если К. Вайцзеккер считает, что в России (как и в Китае) старая империя сумела в результате социалистической революции соединить социализм с традиционной структурой централизованной правительственной власти, то В. Кантор убежден в том, будто с отменой частной собственности большевики как бы отменили и принцип последовательного, преемственного развития российской цивилизации35.

Действительно, невозможно отрицать, что многие жизненные устои империи подверглись сознательному уничтожению после революции. В результате индустриализации, урбанизации, массовых миграций (иногда принудительных, в том числе репрессивных) и утверждения атеизма, а также все более широкого распространения сферы применения русского языка и многого другого началось стирание межнациональных различий народов Советского Союза, особенно в среде городского населения. Унификация культуры и образа жизни, а также формальное уравнение всех граждан перед законом без различия национальностей создали необходимые предпосылки для формирования единой цивилизационной общности - явления, которое до начала XX в. существовало в России лишь как нарастающая тенденция. Параллельно можно вести речь и о формировании так называемой гражданской нации - сообщества граждан государства без различия национальностей.

Особое значение при этом имела советская идеология и ее носительница Коммунистическая партия. Марксистско-ленинская идеология (в ее своеобразной, конъюнктурно-схоластической интерпретации) и партия соединяли страну в одно целое, предлагали общую советскую идентичность, маскируя исторические и культурные различия регионов.

Цивилизационная общность населения России XX в. получила наименование «советского народа». Напрасно некоторые критики «тоталитарного режима» считают это понятие фикцией, безжизненной идеологемой. Советский народ, безусловно, существовал, как отмечает В.А. Тишков, не только в гражданском обществе, но и в социально-культурном смысле, о чем говорят общие признаки ментальности и повседневной культуры на всем пространстве бывшего СССР36. Генеральный секретарь ЦК КПСС Л.И. Брежнев в докладе на XXIV съезде незаслуженно приписал партии заслугу формирования этой «новой исторической общности»37. На самом деле общность оказалась как раз далеко не новой, а сформированной и подготовленной предшествующим долгим развитием российской государственности и культуры.

Наряду с отмеченной выше преобладающей тенденцией к унификации, в России XVII-XX вв. действовала противоположная тенденция - центро бежная, выражавшаяся в сепаратизме отдельных регионов и национальных окраин. Во времена кризисов она усиливалась (начало XVII в., 1917 г.), а в конце XX в. проявилась в крайней форме - как дезинтеграция и распад союзного государства. Это второе направление развития как бы дремало или было подавлено на протяжении 20-70-х годов ХХ в., но не исчезло вовсе. Стремление к децентрализации продолжало подспудно существовать в массовом сознании (прежде всего у интеллигенции) и в среде эмигрантов. В эпоху «перестройки» набравшие силу республиканские элиты смогли добиться все большей самостоятельности и в конце концов полной государственной независимости.

Показанные выше некоторые особенности исторического развития России позволяют утверждать, что понятие «российская локальная цивилизация» имеет право на существование и охватывает самые разные сферы социокультурного бытия российского народа. Будут ли это организация управления или законодательство, экономика или культура, межэтническое сближение или конфликты - во всех этих областях обнаруживаются признаки интеграции, многие из которых прошли проверку на прочность на протяжении XVI-XX вв. 1

Шнирельман В.А. Слово о «голом» (или не вполне голом) короле // Историческая психология и социология истории. 2009. № 2. С. 56. См. также: Алаев Л.Б. Смутная теория и спорная практика: о новейших цивилизационных подходах к Востоку и к России // Историческая психология и социология истории. 2008. № 2. С. 87-112. 2

Сенявский А.С. Цивилизационный подход в изучении российской истории XX века // Россия и мировая цивилизация: к 70-летию чл.-корр. РАН А.Н. Сахарова / Редколлегия: А.Н. Боханов и др. М., 2000. С. 567. 3

Вероятно, лишь Н.Я. Данилевский увидел в России непротиворечивое и гармоничное сочетание религиозных, культурных, политических и общественно-экономических факторов. См.: История России (Россия в мировой цивилизации): курс лекций / Под ред. А.А. Радугина. М., 1998. С. 26. Об этих факторах и признаках подробнее см.: Аствацатурова М.А. К вопросу

о цивилизационном своеобразии России. Владикавказ, 1995 [Деп. в ИНИОН РАН, № 50836]. С. 8; Ахиезер А.С. Россия - специфическая цивилизация // Россия и Запад: диалог культур / Твер. гос. ун-т. Отв. ред. Б.Д. Губман. Тверь, 1994. С. 22-24; Верезгова В.В. Геополитический аспект формирования российской цивилизации // Русская цивилизация: исторический феномен или миф? тез. докл. регион. конф. / Отв. ред. Л.Я. Шмарковский. М., 1998. С. 33; Ерасов Б.С. Антиномии российской цивилизации // Российская цивилизация: этнокультурные и духовные аспекты / Отв. ред. Е.С. Елбакян. М., 1998. С. 45-46. Он же. Цивилизационная теория и евразийские исследования // Цивилизации и культуры. М., 1996. Вып. 3: Россия и Восток: геополитика и цивилизационные отношения / Гл. ред. Б.С. Ерасов. С. 14; Карадже Т.В. Диалектика взаимодействия цивилизации и культуры: автореф. дисс. . канд. филос. наук. М., 1995.

С. 14-15; Кара-МурзаА.А. «Новое варварство» как проблема российской цивилизации. М., 1995. С. 17; Панарин А.С. Россия в цивилизационном процессе (между атлантизмом и евразийством). М., 1995. С. 22, 27; Пастухов В.Б. Особенности взаимодействия элементов российской цивилизации // Цивилизационные исследования / Отв. ред. Б.И. Коваль. М., 1996. С. 190-196; Савруцкая Е.П. Цивилизационно-коммуникативные аспекты российского образа жизни // Культура и цивилизация: вопросы теории и истории: межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. С.А. Ермаков. Н. Новгород, 1998. С. 25-26; Тонких В.А., Ярецкий Ю.Л. Россия: цивилизация и культура. М., 1998. С. 26. 4

Обычно выделяют три совокупности инокультурных компонентов в истории и культуре России: влияния и заимствования византийские, восточные (по преимуществу золотоордынские и более поздние тюрко-татарские) и западные (до Петра I - польские, затем западноевропейские, а в конце XX в. американские). Об этом см., например: Трепавлов В.В. Государственная традиция в России (вопросы типологии, периодизации, источников происхождения) // Историческое познание: традиции и новации / Сост. и общ. ред. В.В. Иванова, В.В. Пузанова.

Ижевск, 1993. С. 173-176; Яковенко И.Г. Цивилизация и варварство в истории России. Статья 2: Россия - варварская цивилизация? // Общественные науки и современность. 1995. № 6. С. 78-79; Trepavlov V.V. Traditions In Russian Statehood // State and Minorities: a Symposium on National Processes In Russia und Scandinavia, Ekaterinburg, March 1996 / Ed. by V.V. Alekseev, S. Lundkvist. Stockholm, 1997. P. 17-20. 5

См., например: Рыжков Н.И. Конфронтация или диалог? // Независимая газета. 1999. 28

сент. С. 8. 6

См., например: Агафонов В.П. Русская цивилизация. М., 1999; Платонов О.А. Русская цивилизация. М., 1992; Русско-славянская цивилизация: исторические истоки, современные геополитические проблемы, перспективы славянской взаимности / Сост. Е.С. Троицкий. М., 1998. 7

Развивая теорию А. Тойнби о религии как ведущей составляющей цивилизации, болгарская исследовательница В. Николова выделила особую православную цивилизацию, включающую Византию и Болгарию, но без России. См.: Николова В. Православната цивилизация. Според на философско-историческая модел на Арнолд Тойнби. София, 1994. 8

Lahbabi M.A. Du clos a l’ouvert. Vingt propos des cultures nationales et la civilization hu- maine: 2-e ed. А^єг, 1971. P. 153-161. 9

Сенявский А.С. Цивилизационный подход в изучении российской истории XX века // Россия и мировая цивилизация. С. 566; Трофимов В.К. Душа русской цивилизации. Ижевск, 1998. С. 129. 10

См., например: Патракова В.Ф., Черноус В.В. История человечества и русская цивилизация. Ростов н/Д., 1995; Сто]ниЬ М. Руска цивилизацща. Београд, 1994. Пытаясь примирить цивилизационные категории «русский» и «российский», отдельные исследователи трактуют русскую цивилизацию как часть цивилизации российской, но имеющую самостоятельное общемировое значение. См.: Тонких В.А., Ярецкий Ю.Л. Указ. соч. С. 26. 11

См., например: Каппелер А. Россия - многонациональная империя. Возникновение. История. Распад. М., 1997. С. 10-12; Флиер А.Я. Об исторической типологии российской цивилизации // Цивилизации и культуры. М., 1994. Вып. 1: Россия и Восток: цивилизационные отношения. С. 95. 12

Тонких В.А., Ярецкий Ю.Л. Указ. соч. С. 26. 13

Семенов С.И. Особенности политической культуры в пограничных цивилизациях как фактор прогресса или инволюции // XVI конгресс Международной ассоциации политических наук, Берлин, 21-15 августа 1994 г. М., 1994. С. 1. 14

Орлова И.Б. Евразийская цивилизация. Социально-историческая ретроспектива и перспектива. М., 1998. С. 109, 112. 15

В последнем десятилетии ХХ в. были созданы основные концептуальные разработки по этим теоретическим конструкциям применительно к России. Позднее интерес к данной тематике, как мне представляется, значительно снизился. 16

Сааданбеков Ж. Мы необходимы друг другу // Независимая газета. 2000. 23 февр. При- лож. «Содружество НГ”. С. 12. 17

Тойнби А. Цивилизация перед судом истории. М., 1996. С. 106. 18

Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: в 3-х т. М., 1991; см. также: Смирнова М.В. Историческое место России в мировой цивилизации // Актуальные проблемы современной цивилизации / Под ред. В.В. Романова, В.Н. Никитенко, В.М. Пескова. Хабаровск, 1996.

С. 59. М.В. Смирнова пишет не об «инверсиях», а о смене цивилизационных ориентаций, т.е., в конечном счете, о том же явлении. 19

См., например: Флиер А.Я. Указ. соч. С. 113. Один из вариантов детальной периодизации подобного рода разработал Ю.В. Яковец. См.: Яковец Ю.В. Путь к партнерству локальных цивилизаций // Локальные цивилизации в XXI веке: столкновение или партнерство? // Мат. к Х Междисциплинарной дискуссии / Под ред. Ю.В. Яковца. М., 1998. С. 51-52). 20

Семенникова Л.И. Цивилизационные парадигмы в истории России. Статья 2 // Общественные науки и современность. 1996. № 9. С. 53-55. 21

Яковенко И.Г. Указ. соч. С. 79. 22

Гайдар Е.Т. Соч. в 2-х т. М., 1997. Т. 1: Государство и эволюция. Дни поражений и побед. С. 48. 23

См., например: Dennes M. Russie - Occident. Philosophie d’une difference. P., 1991. 24

Современные теории цивилизаций / Отв. ред. М.М. Наринский. М., 1995. С. 10 (Ф. Бэг- би); Gong G. The Standard of «Civilization» in International Society. Oxford, 1984. P. 100-106. 25 Рыжков Н.И. Конфронтация или диалог? С. 8. 26

Toynbee A. A Study of History. L.; N.Y.; Toronto, 1961. Vol. 12. P. 6. 27

Панфилова Т.В. Проблематичность осмысления специфики России с помощью «цивилизационного подхода» // Русская цивилизация: исторический феномен или миф? С. 45-47. 28

С.Н. Артановский определяет названные значения как многонациональность соответственно долокализованную и локализованную. См.: Артановский С.Н. На перекрестке идей и цивилизаций: исторические формы общения народов. СПб., 1994. С. 75. 29

Сравнительное изучение цивилизаций: хрестоматия / Ред. Б.С. Ерасов. М., 1998. С. 174-175. 30

Аствацатурова М.А. Указ. соч. С. 8; Смирнов В.В. Место России в мировой цивилизации // Русская цивилизация: исторический феномен или миф? С. 15; Тонких В.А., Ярец- кий Ю.Л. Указ. соч. С. 26. 31

См., например: Кантор В. «...Есть евразийская держава». Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М., 1997. С. 102. 32

Трофимов В.К. Указ. соч. С. 129. 33

Федосова Э.П. Из истории российской государственности (шведский опыт) // Россия и мировая цивилизация. С. 185-194. 34

Трепавлов В.В. Формирование системы отношений между Центром и национальными окраинами в России (XVI-XX века) // Россия в XX веке. Проблемы национальных отношений / Отв. ред. А.Н. Сахаров, В.А. Михайлов. М., 1999. С. 115-117. 35

Кантор В. Указ. соч. 1997. С. 271; Weizsacker K.F. The Ambivalence of Progress. Essays on Historical Anthropology. N.Y., 1988. P. 46-47. 36

Тишков В. Народ и символика // Независимая газета. 2000. 5 дек. С. 3. 37

XXIV съезд КПСС. Стенографический отчет. М., 1971. Т. 2. С. 232.