Н.Л. Пушкарева «ИССЛЕДОВАНИЯ ЖЕНЩИН» КАК ИССЛЕДОВАНИЯ ДЛЯ ЖЕНЩИН (культурное наследие антропологов-феминисток первой волны)

Сами ученые принимали как должное представление об иерархии мужского разума над женской эмоциональностью - и это лишь укрепляло существующие социальные конвенции. Восприятие женщин как «вторичных» по отношению к мужчинам, при всем своеобразии и разнообразии их женских «культур», воспринималось учеными как само собой разумеющееся. Оно сохранялось годами, складывавшимися в столетия, в среде как «теоретиков», так и «практиков»2.

Однако уже зарубежной этнологии XIX столетия известны имена не только мужчин, но и женщин-ученых.

В начале XIX в. женщины-этнографы внесли в изучение повседневного быта народов такие аспекты, которые были практически «закрытой темой» для мужчин. Ведь так или иначе, но исследователи-мужчины, собирая информацию, стремились получать ее у социально значимых представителей того или иного этноса (если это были «примитивные» народы, то у старейшин, вождей, а если представители каких-то религиозных сект, то у их руководителей, «духовных учителей», носителей власти и сакрального знания). Это происходило оттого, что исследователи-мужчины изначально считали мужскую роль, функцию, работу более значительной и подходили к исследованию именно с этим предубеждением. Опрашивая женщин, они интересовались их жизнями лишь во вторую очередь6. Если мужчинам-ис- следователям приходилось разговаривать с женщинами-информантками, то они трактовали полученные от них сведения (часто совсем неполные) в категориях мужского опыта и мужской системы ценностей. Появившиеся же в науке женщины-этнографы заинтересовались такими сторонами жизни, которые для мужчин казались не первостепенно важными, - традициями и ритуалами, связанными с менструациями, зачатием ребенка, его вынашиванием, выкармливанием, старением женщин, воспитанием девочек, заготовкой и приготовлением пищи, устройством места для спанья детей и взрослых.

Кроме того, женщины-этнографы (в США это были Ф.

Х. Мартино, объездившая в 30-е годы XIX в. все Соединенные Штаты, собрала материал о семейной жизни своих соотечественниц, о «жизни будуара и кухни» и получила информации куда больше, чем это мог бы сделать исследователь-мужчина. Вывод, в которому она пришла, о том, что мужчины-американцы «забывают» свои демократические убеждения, едва речь заходит об отношении к женщине, о нелиберальности практик отношений мужчин с «иным полом», позволили считать Х. Мартино (вслед за Ф. Райт) одной из пионерок феминистских подходов в этнологии8.

Вопрос о значимости изучения на равных «этнологии колонизаторов» наравне с «этнологией колонизируемых» лишь сейчас зазвучал в научном дискурсе. Ведь и российские женщины-этнографы, как правило, дворянки или происходившие из привилегированного сословия, практически не исследовали (с этнографической точки зрения) жизнь своих «сестер» по социальному слою; в советский период исследовательницы всегда «оставляли за бортом» изучение «самих себя», образа жизни и повседневности представительниц интеллигенции, сосредотачиваясь на «выездах в поле» в деревню и провинциальные городки. В западной этнологии ситуация была иной, но не намного. И там тоже не одно столетие этнология и антропология изучали «порабощаемые» или, мягче, «окультуриваемые» народы куда с большим рвением, нежели писали «этнологию колонизаторов» и, следовательно, неизбежно занимались исполнением своих собственных предсказаний: положение женщин в незападных культурах чаще всего описывалось исследователями (вне зависимости от пола) как «закабаленное» и «угнетенное», поскольку выглядело таким в оценках представителей «просвещенного Запада»9.

Попыткой преодолеть высокомерие исследователя, изучающего жизнь «непросвещенного» и «недостаточно цивилизованного» народа, стал новый шаг феминистского направления в зарубежной этнологии: речь о признании женщинами-антропологами ведущим исследовательским принципом «помещение себя вовнутрь» анализируемого предмета (чтобы «изучить жизнь других женщин, чтобы лучше понять свою»)10.

Первое осуществление такой попытки связывают с событиями более чем вековой давности и с именем Алисы Флетчер - исследовательницы, не один год изучавшей жизнь женщин в племенах американских индейцев («сиу») в конце XIX столетия11. Своим личным примером А. Флетчер показала перспективность нового (для того, естественно, времени) подхода в этнологии - длительного проживания в исследуемом сообществе, значимости методики, которую ныне именуют «включенным наблюдением», важности глубинных интервью, которые можно получить лишь при условии вхождения в очень близкие, неформальные, длительные повседневные отношения, которые при различии полов ученого и информанта установить не всегда возможно. По сути это был призыв «всегда, по возможности, говорить, видеть, думать, чувствовать и действовать как член изучаемой культуры, оставаясь в то же время обученным антропологом, явившимся из иной культурной среды»12. Подобный подход известен благодаря Б. Малиновскому, младшему современнику А. Флетчер. Они оказались необычайно созвучными современному мышлению в социальной антропологии, между тем как впервые этот подход был очерчен и предпринят на практике именно женщиной-ученым, изучавшей женские же традиции и ритуалы в небольшом этническом сооб- ществе13.

Для того чтобы осуществлять «помещения себя внутрь изучаемого», insiding^ - женщины-этнографы начала XX в. активно включились в число тех исследователей, которые помимо собственных наблюдений и их описаний стали применять метод интвервьюирования, схожий с современной «устной историей», и комплексного использования разных типов и видов источников (например, прессы, официальных документов, когда речь шла об «этнологии повседневности» американского или европейского общества).

Первой женщиной-антропологом, предложившей применять этот новый подход, была Елси Парсонс - одна из первых учениц Франца Боаса, пацифистка (шла Первая мировая война), одна из активнейших участниц феминистского кружка в Гринвич Вилладж, основанного в 1912 г.14 Именно она первой из антропологов предложила исследовать особенности материнского воспитания, отношения к женским проблемам (менструальных запретов, старения и климакса) в разных культурах, причем не абстрагируясь от собственного опыта (как обычно призывали делать для «объективности» любого исследователя), но - напротив! - настоятельно включая его в круг антропологического рассмотрения. Так родились ее книги «Семья» (1906), «Женщины старых правил» (1913), «Общественный закон» (1916), сделавшие Е. Парсонс заметной фигурой в кругу ведущих американских антропо логов 1920-х годов. Парсонс много и часто публиковалась в ведущих журналах («American Anthropologist», «The Journal of American Folklore», «Men» и др.)15. Задолго до К. Леви-Стросса и развившей его идеи Г. Рубин Е. Парсонс высказала догадку о причинах принудительной гетеросексуальности любого общества, написав: «женщины - это важнейшая статья примитивной тор- говли»16. Любопытно, что причиной универсальности мужского доминирования и женского подчинения в большинстве культур Е. Парсонс считала «всеобщность страха перед инновациями и нелюбви к необычному»17, но присутствие этого страха она не считала непреодолимым, призывая «создавать новые стандарты и ставить новые задачи», практические в том числе.

С точки зрения историографа, важно подчеркнуть: описанные выше исследования женщин-этнологов вообще и кросс-культурные очерки Е. Парсонс в частности публиковались в период дезинтеграции женского движения, его «незаметности» на фоне мировых социально-политических потрясений, в то время как позднейшие (конца 1960-1970-х годов), как известно, подпитывались и поддерживались «второй волной» феминизма.

Современные американские феминистки настаивают на том, что именно женщины-исследовательницы были первыми, кто сделал вышеописанные революционные для теории полевых исследований шаги.

Еще одна подвижка в этой области относится к середине 1920-х годов. Именно тогда Х.М. Линд и Ф. Вильямс догадались взять в качестве объекта наблюдения над жизнью одних только женщин в обычном американском городе, которому дали сводный псевдоним Middletown («Среднегорск»). Но вклад этот «остался незамеченным»19, а успехи, как это часто бывало в мировой истории науки, оказались приписанными их мужьям или коллегам, якобы раньше них догадавшимся использовать подобные подходы к тематике и источникам.

Неудивительно, что первая из женщин-этнографов, сумевшая поставить под сомнение «природность» и «естественность» распределения социальных ролей между мужчинами и женщинами, - знаменитая Маргарет Мид, автор 25 книг, удостоенная в 1949 г. звания Выдающейся Женщины года в области науки, не имела официальной ставки в Колумбийском университете, где проработала всю жизнь. М. Мид, которую теперь нередко именуют «символом этнографии» и даже «Матерью Мира», отнюдь не сразу оказалась признанной мужским научным сообществом20. Она включилась в научные исследования в 1920-е годы, когда в мировой науке развернулась ожесточенная полемика между сторонниками детерминизма биологического (бывшего подкреплением для расистских теорий) и прогрессивно-либеральной школой детерминизма культурного (Ф. Боас), защитницей которого, вслед за своим учителем Ф. Боасом, была, как мы помним, Е. Парсонс. Однако М. Мид не была близка ее идеям и пошла дальше и ее, и всех своих учителей, поставив вопрос о соотношении «индивидуального» и «культурного». От экспедиции к экспедиции (М. Мид отдала всю жизнь описательной антропологии «примитивных» народов, о чем говорят названия ее работ: «Взросление на Самоа», «Как растут на Новой Гвинее» и др.), от книги к книге росла убежденность исследовательницы в том, что отношения полов в любых из проанализированных ею сообществ являлись не заданными природой, а социально и культурно сконструированными.

Свои гипотезы, переросшие в твердые, подкрепленные фактами убеждения, М. Мид изложила в книгах «Пол и темперамент в трех примитивных обществах» (1935) и в особенности в обобщающем труде «Мужчина и женщина: изучение полов в изменяющемся мире» (1949). Эти книги были революционным прорывом, обогнавшим историю науки, а потому, по словам самой М. Мид, оказались «самыми непонятыми»21. В них исследовательница настаивала на социальной природе родительских чувств (причем не только отцовства, но и материнства, которому всегда приписывалась «инстинктивность» и «природность»), социально-культурной обусловленности распределения родительских и семейных ролей между мужчинами и женщинами, социальной основе психологических механизмов формирования половой идентичности у детей. В этих книгах М. Мид впервые в этнологии пола было показано, какую огромную роль играют в любом обществе стереотипы фемининности и маскулинности («социальные установки относительно темперамента в связи с фактами половых различий» в терминологии М. Мид). Убедительность и простота изложения (М. Мид всегда выступала против «упаковывания» - ее термин - новых теорий в «жаргон, понятный лишь специалистам») привлекли внимание массы исследователей, и тотчас в адрес исследователя-новатора полетели упреки в «забывании» и «недооценке» биологического субстрата.

Однако исследовательница была непоколебима. «Многие, если не все, личностные черты, которые мы называем маскулинными или фемининными, имеют не биологическую, а социальную природу, - писала она. - Стандартизированные личностные различия, являются порождениями культуры, требованиям которой учится соответствовать каждое новое поколение мужчин и женщин»22. Современные этнологи, антропологи и этнопсихологи, признавая теоретическую значимость и фактическую обоснованность многих гипотез М. Мид, касающихся пола и формирования половой идентичности, подчеркивают, однако, что не только культура (особенно в традиционной ее части), но и социум в целом, различные сферы социальной деятельности оказывают влияние на воспроизводство гендерных стереотипов, по которым по-прежнему «учатся» быть мужчинами или женщинами новые и новые поколения.

В то же время методы работы М. Мид нередко вызывают критику у современных ее последовательниц. В отличие от своих предшественниц (например, от описанной выше А. Флетчер) М. Мид, живя на Самоа и в других африканских племенах, поселялась обычно в домах знакомых американцев, а не жила среди туземцев; вопрос о репрезентативности собранных ею рассказов информанток, способных поведать о сексуальных обычаях и конфликтах на этой почве, перед ней не стоял23. Весьма скептически относилась исследовательница и к анализу влияния общественно-производственных и политических структур на гендерные стереотипы и гендерные роли, поскольку она настаивала более на культурной, нежели на социальной детерминации наблюдаемых ею явлений. Однако эти упреки не изменяют оценки трудов М. Мид как пионерских, без которых не было бы рождены многие значимые труды ее современниц, прежде всего работы Ф. Каберри (первой усомнившейся в «униженности» и «подавленности» женщин в племенах австралийских аборигенов)24.

Однако сама М. Мид не считала свои работы как-либо связанными с феминистской теорией или практикой и прямо писала об том, что ей не хотелось бы, чтобы ее труд «Пол и темперамент» рассматривали как «основание для феминистских идей»25. Она оставалась верной продолжательницей своего учителя Ф. Боаса с его концепцией культурного детерминизма.

Между тем в европейской и американской науке все большее значение приобретали функционалистские (Бронислав Малиновский в Великобритании, Талкот Парсонс в США) и структуралистские (Клод Леви-Стросс во Франции) концепции. Именно К. Леви-Стросса многие современные этнологи феминистской ориентации справедливо считают не столько основателем структуралистского проекта в этнологии и антропологии, сколько теоретиком, чьи исследовательские вопросы дали повод для размышлений многим аналитикам, работающим в области этнологии пола и гендерных иерархий. Задача науки, как полагал К. Леви-Стросс, состоит в выявлении структур, скрытых за внешней картиной явлений и неосознаваемых человеком - на этом, собственно, и основывался его призыв пожертвовать всем исторически случайным (и, следовательно, коренящемся в индивидуальной, групповой и коллективной психологии) во имя выявления общей и единой «модели», структуры со своими связями и соответствиями26. Этнологи-феминистки обратили постановку этой задачи на область анализа иерархий полов. И как у К. Леви-Стросса излюбленным методом изучения была «модель» («не совсем равная» эмпирически полученным фактам, а бывшая как бы «высшим порядком реальности»), так и антропологи-феминистки предложили использовать в качестве «модели любого угнетения» парадигму отношений между мужчинами и женщинами.

Гипотезы М. Мид и теоретические построения К. Леви-Стросса (наряду со структурным функционализмом Т. Парсонса, которого многие социоантропологи считали именно антропологом)27 оказались сильнейшим импульсом к возникновению новых подходов в этнологии - «символической антропологии» К. Гирца (с его позицией «понимающего» исследователя) и «интерпретационной антропологии» 1970-х годов (придававшей значение антропологу как посреднику, а не просто наблюдателю). Гендерная концепция американского психолога Р. Столлера уже обретала своих первых сторонников, в том числе с начала 1970-х годов и среди антропологов. Главным шагом для возникновения гендерного направления в этнологии и антропологии было признание существования «мужских предубеждений» в науках о народах, т.е. «неточности» практик описания народов и их взаимоотношений через описание интеракций доминирующих социальных групп, мужчин, в качестве основных и главных. В центре научной работы феминисток «второй волны» оказалась борьба с этими взглядами28. Однако понятия «феминистская антропология» тогда не было. Продолжающее расти число женщин-исследователей среди этнографов мало меняло картину: работы женщин-ученых, изучавших пути развития научного знания, практически не отличались от работ, написанных их коллегами- мужчинами29.

Желание «выговорить» свои исследовательские цели и интересы появилось у женщин-антропологов вместе с обретениями второй волны фе минизма - быстрым ростом женского самосознания, умениями ставить «неудобные» вопросы, требовать, настаивать, добиваться намеченного. Первые работы, написанные с позиций женского опыта, ставящие женщин в центр социально-антропологического повествования, выглядели, как теперь считают историографы женских исследований, поистине революционными30: их авторы, исследовавшие женщин, не пытались распространить свои гипотезы на все общество, в то время как мужчины-этнологи, интервьюировавшие по большей части мужчин, полагали, что их выводы непременно касаются обоих полов31.

«Универсализм» вопросов мужчин (в которых не акцентировалось мужское/женское восприятие) вел их к желанию «универсализировать» выводы. Между тем женщины-антропологи, стремясь подчеркнуть различия, а не сходства, концентрировали внимание на иных сторонах анализа32. Скажем, при изучении семьи они ставили в центр не исследование форм родства (излюбленная тема мужчин-фамилистов), но анализ типов воспитания мальчиков и девочек, сексуальных предпочтений, «форэйджинга» (так именуется в американской феминистской литературе весь процесс, связанный с пищей - от ее добывания, в том числе стояния в очередях, поездках в супермаркеты, и до домашних застолий и уборки после них).

В известной степени созданию термина «форэйджинг» способствовала работа феминистской исследовательницы М. Девулт, обратившей внимание на отсутствие в языке - именно потому, что он создан мужчинами, - термина, который бы охватывал все, связанное с «накармливанием» семьи , «всем, что вокруг пищи» - планированием распределения денег, покупкой, нарезкой, готовкой, помывкой посуды, «исправлением ошибок» в случае желудочных заболеваний, уборкой кухни. Среди ее вопросов были такие необычные для исследователя домохозяйства, как, например, «Кто первым встает из-за стола?», «Кто подает забытые приборы или, например, соль, соус?»33. Есть примеры еще более «невыразимых» на мужском языке элементов женской повседневности. Например, в исследовании о ней, названном «Подразумеваемые навязывания», другая американка, Э. Станко остановилась на так называемых «защитных маневрах» - так она назвала все, что относится к распределению обязанностей в течение дня, выбору места жительства, определению форм, времени и содержания досуга, т.е. тому, что на самом деле обычно навязывается мужчинами женщинам и чему не пытаются дать сводное название, потому что они считают, что это и не следует обсуждать (говоря: «само собой решается»)34.

«Новые антропологи» - исследовательницы 1970-х - изучали именно женщин, специально женщин и, собственно, только их.

Идейные вожди новой - женской - антропологии направляли своих учениц в экспедиции, стараясь прежде всего создать некий «банк данных» по обычаям, обрядам, повседневности женщин в Азии и Африке, Латинской Америке и на Ближнем Востоке, выясняли, что значило и значит «становиться женщиной» в разных культурных средах35. Часть женщин-ученых открыто заявляли, что считают своей задачей осознанное внесение феминистских принципов в анализ любых социальных отношений. Уяснение же того, что следует понимать под «феминистскими принципами», еще только складывалось - и складывалось долго, в дискуссиях и спорах. К началу 1980-х годов у антропологов, начертавших на своих трудах феминистские лозунги, стали появляться серьезные теоретические концепты. Они были близки, с одной стороны, неомарксизму (так как ставили задачу понять истоки угнетения)36, а с другой - неофрейдизму и структурализму. Одна из первых книг, изданных антропологами-феминистками, - а это был сборник статей, отредактированный Рейной Рейтер, «К антропологии женщины» (1975) - открыто провозглашала: «Корни этой книги - в женском движении»37. Этнологические исследования феминисток «второй волны» имели конечной целью (осознаваемой или нет) стремление разобраться в жизнях собственных, в культуре и политике собственной страны, разобраться - и изменить.

Первооткрывательницами феминистской антропологии и этнологии обычно называют не тех ученых, кто сделал карьеру в традиционной науке начала - середины XX в., а тех, кто сумел вырваться за рамки господствующей тенденции. Это авторы сборника «Женщины, культура и общество» под редакцией М. Розальдо и Л. Ламфер (так же, как и книга Р. Рейтер, она была издана в 1975 г.)38.

Среди ученых дам, приславших статьи в этот сборник, особняком стоит имя Шерри Ортнер (род. 1941, ученицы К. Гирца) - автора статьи «Соотносится ли женское с мужским так же, как природное с культурным?»39. Если до этой статьи Ш. Ортнер в центре внимания феминисток было желание просто доказать всеобщность «мужского господства» в европейских и американской культурных средах, то Ш. Ортнер поставила целью выявить истоки механизма такого господства. Исходной посылкой исследовательницы являлось наблюдение: во всех культурах «женщина» и «женское» трактуется как нечто низшее, менее ценное, поскольку связывается с «природным» и Природой, которую человек старается освоить и покорить. В основе такого «привязывания» «женского» к «природному», доказывала автор статьи, лежит способность женщин вынашивать, рожать и воспитывать детей (т.е. репродуктивная функция), которая у мужчин отсутствует, позволяя им «исполнять свою работу» в культуре и обществе без перерывов.

Есть по крайней мере три очевидные причины «кажущейся очевидной» близости женщины к Природе, полагала Ш. Ортнер: функции женского тела, «оставляющие мужчин свободными для культуры»; социальные позиции, которые продолжают эти функции; социальные роли, которые порождаются этими позициями и формируют представления об особой психологии женщины как «менее окультуренной». По указанным причинам во все исторические эпохи (не исключая и современной) женщин рассматривали как часть «природного» (чье дело - рожать), а мужчин, действующих в социальном пространстве, представляли частью «большой культуры», «большой Истории», которую они изменяли, творили и возвеличивали.

Продолжатели Ш. Ортнер легко распространили ее наблюдения о «природном» и «культурном» на историю колонизаций. Как «женское» подавляется «мужским», как «природное» осваивается «культурным», так и «первобытно-низшие» народы - в идеологических обоснованиях любых колонизаций - представляются поднимаемыми «до уровня» цивилизованных народов. Не случайно история «окультуривания» женского как природного предстала у Ш. Ортнер как история безжалостного использования женского репродуктивного потенциала. Как мужчины оправдывают вытеснение женщин в менее престижную сферу частной, домашней, семейной жизни «заботой» о здоровье женщин, так и экспансионисты во все времена име ли возможность оправдания своих действий цивилизационной миссией. Работы Ш. Ортнер вышли далеко за рамки феминистского проекта: в них содержалось предостережение об опасности наложения западных культурных координат на общества другого типа, что поставило под сомнение доселе существовавшие оценки многих антропологов. Следствием развития феминистского проекта в антропологии и этнологии стали концепты современного экофеминизма, которые равным образом нацелены на преодоление потребительского отношения к природе и притеснения женщин в разных культурных средах40.

Сборник статей «Значения пола: Социальное конструирование пола и гендера», подготовленный Ш. Ортнер совместно с Х. Уайтхед41, ставил задачей представить фактический материал к истории конструирования гендерных стереотипов (сама Ш. Ортнер опубликовала в нем статью о значении сексуальности в иерархически организованных обществах). Чуть позже в историографической статье-обзоре теоретических достижений в социальной антропологии от интерпретативной и символической антропологии до философии постмодерна ей удалось выявить множественность «источников» феминистского проекта в этнологии; среди них - марксизм, структурализм, структурный функционализм, культуролого-экологические концепты, постмодернистское отрицание иерархий подходов и приемов анализа42. Обобщающее значение имела и одна из последних книг Ш. Ортнер «Делая гендер: политика и эротика культуры», посвященная М. Розальдо, увлекшей Ш. Ортнер феминистскими исследованиями в социальной антропологии. По сути дела эта книга явила научному миру лицо современной феминистской антропологии как антропологии гуманистической, не отрицающей и даже подчеркивающей положительную значимость влияния исследователя- «посредника» на исследуемый им материал43.

В конце 1970-х - начале 1980-х годов развенчание прежних мифов - о том, что женщины - менее значимые информаторы; о ведущей роли мужчин в первобытных обществах44 - сопровождалось в работах феминисток-антро- пологов аргументацией тезиса о том, что «пол» и «гендер» строго разделены, поляризованы, и влияние биологического субстрата почти не значимо45. Существование биологических различий между полами никто не пытался оспаривать, но подчеркивалось: биологические различия не могут считаться первопричиной социального неравенства между мужчинами и женщинами46. Вслед за неомарксистами теоретики феминистской антропологии находили причины гендерной асимметрии в области социально-экономических отношений. И если, писалось тогда, в эпоху охоты и собирательства женский вклад (собирательство) был даже более существенен мужского (охоты), то с эволюцией аграрных обществ мужчины вытеснили женщин из сферы производственной в быстро отделяющуюся от нее приватную сферу47. Другие, основывавшие свое научное моделирование на психоаналитических теориях, полагали, что причины возникновения гендерного неравенства - в универсальных различиях социализации девочек (которые всегда могли идентифицировать себя с матерью) и мальчиков (которые вынуждены были на определенном этапе искать иную, нематеринскую, модель - отца, друга, учителя и т.д., а для того ориентировать себя на соревновательные и достижительные жизненные стратегии)48.

Эти вопросы оказались в центре внимания еще одного классика феминистской антропологии - Гейл Рубин. Ее эссе «Обмен женщинами: заметки по “политэкономии” пола»49 - научное размышление, родившееся под влиянием идей К. Леви-Стросса о смысле обмена подарками в установлении социальной коммуникации. «Родство служило упорядочению общественных отношений, - записала она. - Это был способ организации экономической, политической, обрядовой, а также сексуальной деятельности человека»50. Г. Рубин существенно развила логическое заключение К. Леви-Стросса о том, что брак - ни что иное, как древнейшая форма торговли, в которой женщина выступала в качестве «ценного дара». Запрет инцеста предстал в ее построениях жестким предписанием, «вынуждающим брать не-родственни- ков, а это - наивысшее правило дарения»51. Соглашаясь с К. Леви-Строссом в том, что введение инцестуозных запретов - это «начало культуры», она увидела в «поражении» женщин процесс, одновременный зарождению культуры. Отсюда следует, что перестройка общества на началах гендерного равенства потребует усилий больших, нежели, например, уничтожение классов, ведь речь пойдет о перестройке всех культурных значений. Одним из культурных явлений того же времени, что и «поражение» женщин, Г. Рубин назвала и механизм «принудительной гетеросексуальности», заставляющий направлять сексуальное желание только на противоположный пол: «Подавление гомосексуальной составляющей сексуальности и вытекающая из него дискриминация гомосексуалистов - продукты той самой системы, которая создает угнетение женщин»52. Так было доказано, что в обществе сексуальное влечение любого рода - продукт культурно регулируемый, исторически обусловленный, изменичвый, как и вся «поло-гендерная система»53.

Помимо Ш. Ортнер и Г. Рубин третьей крупнейшей исследовательницей, чьи идеи легли в основу феминистского проекта в антропологии, была и остается Джоан Хубер (ныне - Президент Американской социологической ассоциации). Главное достижение Дж. Хубер - ее концепция гендерной стратификации54, т.е. объяснительная модель того, как принадлежность к определенному полу могла стать основой социального неравенства55. В свое время Ф. Энгельс совершил огромный прорыв, включив в свою экономическую теорию такую тему, как «воспроизводство человеческого капитала» (вопрос о репродукции). Но марксистская теория все-таки не объяснила самого факта полового разделения труда56. Приписав к «язвам капитализма» все вопросы, связанные с неполноправием женщин, современные марксисты не озадачились выяснением того, пишет Дж. Хубер, почему же в «некапиталистических странах проблемы женского неравенства» или, точнее, «неполного равенства» остались неразрешимыми57. К тому же марксисты не пытались «заглянуть внутрь домохозяйства и выяснить, каким образом происходящее там включено в макроэкономику»58. Как раз это и удалось Джоан Хубер, одной из первых сделавшей попытку сконструировать модель гендерной стратификации социума с учетом женской домашней работы. Речь шла о необходимости учета той самой «невидимой» и «незамечаемой» нами повседневности - домашнего труда женщин, который не дает прибавочного продукта и не включается в совокупный национальный доход. Однако, обращала внимание исследовательница, в случае, когда такие услуги в семье не приобретаются автоматически с браком, а покупаются на рынке труда, подобный труд становится именно трудом, имеющим высокую товарную стоимость. Помимо этой более чем очевидной реальности Дж. Хубер обратила внимание и на менее очевидную - стоимость и цену реализации тех задач воспроизводства, решение которых недоступно мужчинам (рождения и грудного вскармливания детей).

Включив в свой анализ влияние нескольких факторов на содержание женской домашней работы, в том числе экологический, технологический (особенности производства пищи), демографический (периоды роста и падения рождаемости), Дж. Хубер пришла к ряду выводов, позволяющих понять связь между гендерной стратификацией и поддержанием «патриархатного порядка» в обществе.

Члены семьи, производящие продукты, во всех известных обществах располагали большей властью и престижем, чем потребляющие. Мужчины были отнесены к производящим продукты, а женщины - только к их потребляющим, поскольку, считала Дж. Хубер, женщины («члены семьи, производящие себе подобных») были в состоянии выполнить не только задачу воспроизводства людей (чего мужчины сделать не могли), но и некую работу, совместимую с ней, а именно домашнюю. Она всегда совместима с беременностью, родами, грудным вскармливанием. Женщины, таким образом, оказались выполняющими двойную социально-экономическую задачу, а общество - стратифицированным, причем наибольшая власть и престиж в нем стали принадлежать тем, кто контролирует распределение материальных ценностей за пределами семьи и вознаграждает за труд, а также определяет само понятие «производительного труда», к коему на протяжении веков домашняя работа, а также вынашивание и вскармливание ребенка не относились.

Взяв для анализа пять типов культур - охоту и собирательство, мотыжное земледелие, кочевание, пропашное земледелие и индустриальное общество, - Д. Хубер рассмотрела, что делают для производства пищи мужчины и что - женщины59. Далее было изучено, каковы при этом формы брака, структура семьи (свободный брак, полигамия, моногамия); какую направленность имеют демографические тренды смертности, рождаемости, разводимости. Статус женщин оказался всегда находящимся в прямой зависимости от степени участия в обеспечении членов общества пищей, и в некоторые эпохи у ряда этносов потребность в воспроизводстве населения полностью исключала женщин из деятельности, дающей право на власть и престиж. Это происходило там, где добывание еды предполагало длительное отсутствие вне дома (кочевые общества, охота), либо когда война была значимым способом увеличения «излишков». Так было доказано, что исключение женщин из той деятельности, которая связана с оружием и технологиями, не биологично, а социально60. Усовершенствование орудий труда, приводящее к увеличению количества пищи, а также снижение уровней смертности и рождаемости оказали непосредственное влияние на положение женщин. В постиндустриальную эпоху их статус начал улучшаться, так как развитие технологий сделало физические различия полов все менее значимыми, однако, заключала она, «женская работа должна быть оплачена», и «сам факт того, что женская работа будет оплачена, может быть более важным, нежели вопрос о том, сколько таким образом она заработает61.

Значимость концепции гендерной стратификации была очевидна для всех гуманитарных наук. Она была важна и для развития гендерных иссле дований в этнографии, так как показывала, что эксплуатация женщин дома служила поддержанию патриархального порядка в самых разных обществах. Практически повсюду обладание общественной властью было связано с возможностью порождать публичную, т.е. находящуюся вне домашней сферы, культуру. То, что веками считалось прогрессивным (совершенствование орудий труда), могло иметь весьма плачевные последствия для женщин (отдаление их от публичной сферы); следовательно, само понятие прогресса (столь любимое сторонниками теории модернизации) - довольно относи- тельно62. *

* *

Накопив к началу 1980-х годов солидный методологический багаж за счет развития идей ряда социальных теоретиков, феминистская этнология и антропология превратились к рубежу столетий в одно из наиболее сильных и устойчивых академических направлений. Вопрос о путях современного развития феминистской антропологии, ее перспективах в системе социального знания требует специального рассмотрения. 1

Lamphere L. Gender // Encyclopedia of Cultural Anthropology / Eds. D. Levinson, M. Ember. Vol. 2. N.Y., 1996. Р. 488. 2

Clifford J. On Ethnographic Authority // Representations. 1983. N 2. P. 117; Feminist Methods in Social Research / Eds. S. Reinarz, L. Davidman. N.Y.; Oxford, 1992. Р. 48. 3

Di Leonardo M. Gender at the Crossroads of Knowledge: Feminist Anthropology in the Postmodern Era. Los Angeles, 1991. Р. 5. 4

Slokum S. Woman The Gatherer: Male Bias in Anthropology // Toward an Anthropology of Women / Ed. R. Reiter. N.Y., 1975. P. 49; Feminism and Methodology / Ed. S. Harding. Indiana, 1987; Whose Science? Whose Knowledge: Thinking from Women’s Lives / Ed. S. Harding. Buck- ingham,1991. 5

Visweswaran К. Histories of Feminist Ethnography // Annual Review of Anthropology. 1997. Vol. 26. P. 591. 6

Pine F. Gender // Encyclopedia of Social and Cultural Anthropology / Eds. A. Barnard, J. Spencer. N.Y., 1996. P. 253. 7

Wright F. View of Society and Manners in America, in a Series of Letters from that Country to a Friend in England, during the Years 1818, 1819, 1820. N.Y., 1821; Martineau H. Society in America. N.Y., 1837; Hoecker-Drysdale. H. Martineau: Kritische Socialforschung: Theorie und Praxis // Honegger C., Wobbe Th. Frauen in der Sociologie. Munchen, 1998. S. 28-60. 8

Feminist Methods in Social Research. P. 48. 9

Reiter R. Introduction // Towards the Anthropology of Women / Ed. R. Reiter. N.Y., 1975.

P. 8. 10

Rapp R. Anthropology: Feminist Methodologies for the science of man // Revolutions in Knowledge. Feminism in the Social Sciences / Eds. S.R. Zalk, J. Gordon-Kelter. San Francisco; Oxford, 1992. P. 79. 11

Mark J. Alice Fletcher // Four Anthropologists: An American Science in its Early Years / Ed. J. Mark. N.Y., 1980. P. 241. 12

Mark J. A Stranger in Her Native Land: Alice Fletcher and the American Indians. Lincoln (NE), 1988. P. 39-41; Ethnographic Feminisms / Eds. S. Cole, L. Phillips. Ottawa, 1995. 13

Powdermaker H. Field Work // International Encyclopedia of the Social Sciences / Ed. D.

L. Sills. N.Y., 1972. P. 46. 14

Lamphere L. Feminist Anthropology: the legacy pg Elsie Clews Parsons // American Ethnologist. 1989. Feb. Vol. 16(3). P. 518-533; Rosenberg R. Beyond Separate Spheres: Intellectual Roots of Modern Feminism. New Haven, 1982. P. 170-171. 15

Parsons E.C. The Family: An Ethnographical and Historical Outline. N.Y., 1906; Idem. Higher education of women and the family // Am. J. of Sociology. 1909. N 14(6). P. 758-765; Idem. The Old Fashioned Woman: Primitive Fancies about the Sex. N.Y., 1913; Idem. Social Rule: A

Study of the Will to Power. N.Y., 1916; Idem. Mothers and Children in Zuni // Man. 1919. Vol. 19. P. 168-173. 16

Parsons E.C. The Old Fashioned Woman. P. 192-202, 296-297. 17

Parsons E.C. Fear and Conventionality. N.Y., 1914. P. 119. 18

Cott N. The Grounding of Modern Feminism. New Haven, 1987. P. 37, 16З; Deacon D. Elsie Clews Parsons. Inventing Modern Life. Chicago, 1997. P. 354. 19

LyndR.S., LindH.M. Middletown. A Study of American Culture. N.Y., 1929; Feminist Methods in Social Research. P. 288. 20

Гапова Е.И. Гендерная проблематика в антропологии // Введение в гендерные исследования / Ред. И.А. Жеребкина. T. I. СПб., 2001. С. 373; Кон И.С. Маргарет Мид и этнография детства // Мид М. Культура и мир детства. М., 1988. С. 398-399. 21

MeadM. Sex and Temperament in Three Primitive Societies. N.Y., 1950. P. IV. 22

Ibid. P. 191. 23

Кон И.С. Указ. соч. 1988. С. 416. 24

Kaberry. 1939. 25

MeadM. Sex and Temperament. N.Y., 1935. P. VIII. Феминистки упрекали «мать науки» в том, что она «глорифицировала» женскую социальную роль вместо выявления истоков неравенства и путей его преодоления (Fiedan B. The Feminine Mystique. N.Y., 1963. P. 137). 26

Зельнов И. Структурализм // Свод этнографических понятий и терминов. М., 1988. Вып. 2. Этнография и смежные дисциплины. Этнографические субдисциплины. Школы и направления. Методы / Ред. И. Зельнов, М. Крюков. С. 161; Леви-Стросс К. Структурная антропология. М., 1995. С. 303. 27

Visweswaran К. Histories of Feminist Ethnography // Annual Review of Anthropology. 1997. Vol. 26. P. 591-621. 28

Thompson J.B. Ideology and Modern Culture. Critics Social Theory in the Era of Mass Communication. Gxford, 1990. P. 132-133, 264; Abu-LughodL. Can there be a feminist Ethnography? // Women Performance. 1990. Vol. 5(1). P. 7-27. 29

Ardener S. The Representations of Women in Academic Models // Visibility and Power / Eds. L. Dube, E. Leacock, S. Ardener. Delhi, 1986. P. 10. 30

Goodale J. Tiwi Wives. A Study of Women in Melville Island, North Australia. Seattle, 1970; Caplan P. Engendering Knowledge. The Politics of Ethnography // Anthropology Today. Dec. 1988. Vol. 4(6). P. 14. 31

Pine F. Op. cit. Р. 253. 32

Ardener S. Op. cit. 33

McGee R.J., Warms R.L. RL Anthropological Theory: An Introductory History. L., 1996. P. 391; DeVault M.L. Women and food Housework and the Production of family Life. Ph.D. Dissertation, Northwestern University, Evanston (Ill.), 1984; Idem. Doing Housework: feeding and family Life // Families and Work/ Eds. N. Gerstel, & H.E. Gross Philadelphia, 1987. P. 178-191. 34

Stanko E. Intimate Intrusions. N.Y., 1985. 35

Bell D. Daughters of Dreaming. Minneapolis (MN), 1983. P. 33. 36

Jaggar A.M. Feminist Politics and Human Nature. Totowa (NJ), 1988; MacKinnon C. Feminism, Marxism, Method, and the State: Towards feminist jurisprudence // Feminism and methodology / Ed. S. Harding. Bloomington, 1987; Почти все феминистки-антропологи считают марксизм концепцией, созданной мужчинами и для мужчин (андроцентричной). См: Mies M. The Dynamic of sexual Division of Labor and Integration of rural Women into the World Market // Ed. L. Beneria. Women and Development. N.Y., 1982. P. 2-3. 37

Reiter R. Introduction // Towards the Anthropology of Women / Ed. R. Reiter. N.Y., 1975. P. 11. 38

Women, Culture and Society / Eds. L. Lamphere, M.Z. Rosaldo. Stanford, 1974. 39

Ortner S.B. Is Female to Male as Nature is to Culture? // Women, Culture and Society / Eds. L. Lamphere, M.Z. Rosaldo. Stanford, 1974. Р. 67-88. 40

Карпенко Е. Гендерная проблематика в экологии // Введение в гендерные исследования / Ред. И.А. Жеребкина. СПб., 2001. T. I. С. 498-500. 41

Sexual Meanings: The Cultural Construction of Gender and Sexuality / Eds. Sh. Orthner, H. Witehead. Boston, 1981. 42

Orthner Sh. Theory of Anthropology Since the Sixties // Comparative Studies in Society and History. 1984. N 126(1). P. 126-166. 43

Orthner Sh. Making Gender: The Politics and Erotics of Culture. Boston, 1996. 44 Conkey M.W., Williams S.H. Original Narratives: The Political Economy of Gender in Archaeology // Gender at the Crossroads of Knowledge: Feminist Anthropology in the Postmodern Era / Ed. M. di Leonardo. Los Angeles, 1991. P. 102-139. 45

Shapiro J. Anthropology and the Study of Gender // A feminist Perspective in the Academy / Eds. E. Langland, W. Gove. Chicago; London, 1981. P. 110-115; Lauth J. Glechwertig, andersartig, nachrangig. Variationen zum Geschlechterkonflikt aus ethnologischer Sicht // Feministische Pers- pektiven in der Wissenschaft / Eds. A. Kreis-Schink, B. Liebig, K. Schafroth. Zurich, 1993. S. 53. 46

Quinn N. Anthropological Studies on Women‘s Status // Annual Review of Anthropology. 1977. Vol. 6. P. 181-225. 47

Friedl E. Women and Men: An Anthropologist’s View. N.Y., 1975. P. 108; Подробнее см.: Ardner Sh. The Social Anthropology of Women and Feminist Anthropology // Anthropology Today. 1985. Vol. 1(5). October. P. 24. 48

Chodorow N. The Reproducting of Mothering: Psychoanalisis and the Sociology of Gender. Berkley, 1978. 49

Rubin G. The Traffic in Women: Notes on the Political Anthropology of Sex // Toward an Anthropology of Women / Ed. R.R. Reiter. New York; London, 1975. P. 157-210. 50

Рубин Г. Обмен женщинами: заметки по политэкономии пола // Антология гендерной теории / Ред. Е. Гапова, А. Усманова. Минск, 2000. С. 99. 51

Там же. С. 104. 52

Там же. С. 110. 53

Рубин Г. Размышляя о сексе: заметки о радикальной теории сексуальных политик // Введение в гендерные исследования / Ред. И. Жеребкина. Хрестоматия. Т. II. СПб., 2001. С. 476. 54

Хубер Дж. Теория гендерной стратификации // Антология гендерной теории / Ред.

Е.И. Гапова, А. Усманова. Минск, 2000. С. 77-98. 55

Huber J. Sex Stratification: Children, Housework and Jobs. N.Y., 1983; Idem. A Theory of Gender Stratification // Feminist Frontiers II: Rethinking Sex, Gender, and Society / Eds. L. Richardson, V. Taylor. N.Y., 1989; Idem. Micro-Macro Linkages in Gender Stratification // Micro-Macro Linkages in Sociology / Ed. J. Huber. Beverly Hills (Ca), 1991. P. 11-28; Idem. Comparative Gender Stratification // Handbook of Sociology of Gender / Ed. J. Saltzman Chafez. N.Y., 1999. 56

Пушкарева Н.Л. «Женский» вопрос в теории марксизма (почему брак марксизма с феминизмом оказался несчастливым?) // Женщина в российском обществе. 2002. № 1. С. 2-14. 57

Huber J. Sex Stratification: СЫИгсп, Housework and Jobs. P. 4. Cр.: Sokoloff N. Between Money and Love: The Dialectics of Women’s Home and Market Work. N.Y., 1980. P. 114, 196. 58

Гапова Е.И. Указ. соч. C. 375. 59

BlumbergR.L. A General Theory of Gender Stratification // Sociological Theory. 1984. N 2. P. 23-101; Lenski G., Lenski J. Human Societies. N.Y., 1978. 60

Huber J. Sex Stratification: СЫИгсп, Housework and Jobs. P. 43. 61

Ibid. P. 50. 62

Friedl E. Op. cit. P. 182.