Холостова Т. В. ЧЕЛОВЕК КАК ПРЕДМЕТ СОЦИАЛЬНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Во-первых, ее предметом становится все богатство связей, открытых и неоткрытых сцеплений человека и общества, значительно более сложных, чем простые каузальные цепи этих причин с этими следствиями.

Во-вторых, это направление актуально в выравнивании того перекоса, который сложился в результате долгого господства марксистской методологии. Человек раскрывался через общество, был лишь средством для решения общественных задач, и определение меры его ценности целиком зависело от эффективности его социального функционирования.

И, наконец, социальная антропология сегодня — это еще не сложившаяся дисциплина со своими темами, утвержденными методами и набором работающих категорий. Конечно, опережающая и ограничивающая интуиция уже работает над планами и программами, но еще существует неоткрытая земля — социальная антропология, которая посылает мощный вызов творчеству, поиску, свободным определениям проблем и новым ракурсам исследования.

Однако исследования человека в этом направлении предполагают необходимость некоторой расчищающей работы — освобождение от принципов и установок, сложившихся в философии в последнее столетие. Так как эти принципы действуют не всегда осознанно, но всегда ощутимы в результатах, хотелось бы назвать их, вспомнив Бэкона, “идолами” или призраками, способными затруднить поиски новых подходов в человекознании.

Преодоление идолов, накопленных за последнее столетие, в процессе накопления позитивного знания и развития естествознания — дело нелегкое: слишком глубоко вошли они в навыки и практику философского познания.

В качестве первого можно назвать аналитическую раздробленность человека как предмета исследования.

Преимущества специализации подошли к своему пределу. Это испытывают на себе не только философия и человекознание в широком смысле, но и отдельные науки. Медицина, разделившая человека на сферы специализированного знания, накопила большой опыт неудач от неумения лечить целого человека. Но еще опаснее в этом аналитическом расчленении человека то, что оно проникло и в философию, назначение которой синтез и обобщение. Вместо удержания большого мира и целостного человека, появились специалисты — знатоки одной темы. Стремление к наукоподобию, составившее целую эпоху в философии, научило не только строгости и основательности вывода. Оно усугубило беды, связанные с аналитико-прагма- тическим и специализированным познанием мира.

Поэтому появление социальной антропологии должно избежать реальной возможности стать институтом порождения очередной односторонности. Предметом социальной антропологии должен остаться целостный человек. Все связи с обществом и его институтами останутся нераскрытыми, если не учесть онтологические основания человека. Аналогично, ни одну из социальных функций нельзя понять, не включив в поле исследования природу человека. Причем, в перспективе это не только общие сведения, полученные генерализирующим методом, но и исследование индивидуального разнообразия людей, учет которого в общественном развитии может составить целую эпоху по своему значению.

Конечно, без использования широкого круга информации философия не может обойтись, но нельзя не согласиться с М. Шелером, писавшим, что перенасыщенный информацией XX век утратил саму идею человека.

Не менее опасен другой идол, присутствующий во всех исследованиях человека.

Цивилизация, с характерной для нее специализацией, отразилась не только на содержании познания — она создала среду формирования человека — функции, диктовавшей развитие каких-то отдельных свойств за счет других. Соревновательность и конкурентность сообщали этому процессу большое напряжение, концентрация сил давала поразительные результаты. В результате возник образ — призрак человека необыкновенной широты и могущества. Книга Гинесса — это только симптом и крайний предел. Все, что человек может сделать (переплыть Ла-Манш, подпрыгнуть на высоту более трех метров, продержаться под водой 10 минут, знать пятнадцать языков, не говоря уже о диапазоне свойств, востребованных профессионализацией), записывалось в возможности человека и создавало нечто вроде идеального горизонта его устремлений. Растягивающая и сужающая, концентрирующая и диффузно-расширяющая деформация, следующая за всеми достижениями человека, оставалась как бы за кадром и относилась к явлениям не имеющим решающего значения. Каким абсурдным показалось бы сегодня рассуждение типа: спорт достижений делает спортсменов инвалидами, значит долой спорт достижений. Вошедший в кровь и плоть спорт соревнований и побед кажется неустранимым прежде всего потому, что он типичен для общества, построенного по законам рынка, его особенности просто более наглядно демонстрируют конечные следствия. Поэтому можно сделать вывод: идол успеха любой ценой превращает общество в место постоянной деформации человека по законам рынка. Сегодня одной из важнейших проблем социальной антропологии становится разработка понятий предел, мера человека, а, другими словами, человек в его хрупкости, уязвимости и уничтожимости задолго до физической смерти. Пренебрежение этой темой, с одной стороны, превращает идеологию в роботологию, а, с другой стороны, все те многочисленные формы отклоняющегося поведения могут быть рассмотрены как следствие этой же причины, действующей наряду с другими и иногда доминирующей в объяснении бегства и возникающего напряжения.

И еще одно приобретение цивилизации последнего столетия заслуживает название идола, иррационально превращающего исследовательские поиски в сфере человекознания в нечто совсем другое. Речь идет об ориентации на новое. Новизна в работе любого уровня стала основанием для ее признания, высокой оценки и права на существование. Казалось бы все это вполне естественно, и вопрос: “Что нового в Вашей работе по сравнению с тем, что уже было сделано?” — уместен и закономерен, однако не в качестве принципа или универсальной установки. Историко-философское наследие — это не набор концепций, подлежащих преодолению и это не объект критики для тех, кто живет в ином времени и располагает информацией большего объема. Это прежде всего объективированные результаты напряженной мысли, направленной на тот же предмет исследования — человека.

Уважительное привлечение этого материала к нашим задачам, скромное соучастие современных авторов в этой растянутой во времени конференции одной темы, которую мы привыкли называть историей философии — это гораздо более высокая установка, чем стремление поразить новизной и оригинальностью, всегда связанной с именем, личными интересами и претензиями. Наличие постоянно сущего в человеке, как и исторически изменчивого является основанием для диалога между теми, кто исследовал проблему человека в прошлом и теми, кто занимается этим здесь и сейчас, учитывая весь набор сложнейших противоречий и конфликтов нашего времени.

Наконец, еще один принцип познания, заслуживающий названия идола, искажающего наш подход к человеку. Он не завершает ряд принципов, затрудняющих познание, но он имеет большое значение именно в человекознании. Успехи естествознания, технический прогресс, создание плотной искусственной среды вокруг человека создали в сознании своеобразную модель познания, которая успешно работала и работает до сих пор.

Эта модель вошла в наше сознание требованием большой строгости и основательности суждений. Она потребовала эмпирических оснований для вывода, проверки полученного знания, методологически обеспеченной объективности, преодоления субъективности.

Все это было в полной мере отнесено к человеку и многое в его поведении было объяснено. Потребовалось большое время для того, чтобы понять, что за пределами объяснения оставалось то особенное, что отличало человека от косной материи и животных. Человек — явление не предметно-вещного ряда, его нельзя объяснить объективными причинами, он не укладывается в единообразие, а существует в широком диапазоне многих состояний и уровней; человек принципиально не завершен ни в одном из своих качеств. Все эти и другие особенности человека, которые не поддаются исследованию с помощью традиционных естественно-научных методов, требуют особой методологии исследования.

Выход к человеку как целостному и специфическому существу традиционно начинался с изучения его природы. Однако выход к природе с точки зрения социальной антропологии имеет свои особенности и свое содержание... Человек обычно определяется как биосоциальное существо. Это стало общим положением и вряд ли стоит его оспаривать. Вместе с тем, не конкретизируя смысл этого определения, мы получаем одно из многих суждении-заставок, которое скорее закрывает проблему, чем что-нибудь проясняет в ней.

Первый вопрос, возникающий при анализе природных оснований человека, — можно ли считать, что природа несет в себе человека а’рпоп, т. е. так как это происходит в жизни животных?

На самом же деле вся история человечества, так же как и история формирования отдельного человека, обнаруживает довольно сложные отношения между природой человека и его конкретно-исторической реальностью. Теория и практика воспитания оказываются направленными на ограничение и преобразование природных импульсов человека.

Достаточно проследить направленность этических норм и рекомендаций, как становится очевидным: природная данность, развертывающаяся со временем, наталкивается на запретительно-огради- тельную функцию культуры.

Не будучи достаточным основанием для гарантированного формирования человека природа играет важнейшую роль обеспечивающего условия. Попытки воспитать дитя шимпанзе вместе с ребенком в одних и тех же условиях привели к разным результатам и позволили провести черту между природой человека и природой близких ему животных: природа новорожденного несет в себе возможность человека. Но это не потенция, которая закономерно раскрывается ,со временем в наборе свойств данного вида. Только при соответствующих условиях (социальное окружение в конкретно-исторической определенности) природная возможность человека превращается в действительность. Это относится не только к способности абстрактно мыслить и создавать символические эквиваленты предметов и отношений. Даже прямохождение оказывается проблематичным и не обходится без обучения.

Сложность отношения между человеком и природой выражается, в частности, в том, что человечество в своем формировании опиралось не только на сложнейшие психические способности (сложные условно-рефлекторные связи, память, сохранение опыта, поисковые рефлексы), но и на те особенности, которые нельзя назвать благоприятными с точки зрения биологических форм приспособления. Речь идет о той поразительной неготовности новорожденного, которая отличает его от детеныша шимпанзе, например. Признак, который ставит под угрозу существование вида, оказался более чем кстати в истории формирования человечества. Неготовность, малая специализация, а отсюда пластичность природного материала — все это обеспечивало высокую степень обучаемости и способности приспособиться к меняющимся условиям жизни. Многие антропологи на основании этого пришли к выводу, что именно детству мы обязаны историей человечества.

Природа человека в рамках социально-антропологического интереса имеет и еще одно значение, постоянно ощущаемое в функционировании общества. Таящаяся в ней возможность стать человеком — не единственная. Она несет в себе возможность не быть человеком. Природа, на базе которой формируется человек, является лоном, в котором он часто укрывается от трудностей человеческого бытия. Эта возможность отступить в растительное, животное состояние с ориентацией на выживание ничуть не менее представлена в опыте людей, чем возможность человеческого решения рискованных жизненных ситуаций.

Участие природы в социальном функционировании имеет несколько направлений: например, природа как предел, в рамках которого идет поиск максимальных возможностей бытия. Изучение разрушения этих пределов, за которыми идет разрушение человека и окружающей среды, в наши дни становится неотложной задачей — слишком велик отрицательный опыт, накопленный человечеством. Природа важна в организации общественной жизни еще и как основание для множественности путей индивидуации человека. Речь в данном случае идет о полиморфизме в рамках вида, т. е. о том природном своеобразии, которое каждый человек имеет от рождения. Особенности каждого участвуют во всех формах деятельности, но до сих пор не стали предметом специального изучения. В тоталитарном обществе жесткого управления только сверхспособности могли отвоевать себе свой особый путь развития, остальные подвергались дисциплинарному выравниванию. Возникновение социальной антропологии открывает возможность изучения и использования индивидуального своеобразия для интересов общества и, главное, для интересов каждого человека.

Влияние и участие природы столь велико, что ею пытались и пытаются до сих пор объяснить человека. Многое можно понять в человеке “через обезьяну”, обнаруживая сходство и близость их в мире жизни... Однако подобные редукции оставляют необъясненным то “небольшое своеобразие”, которое и составляет сущность человека. В этой связи можно сделать достаточно резкий вывод: человек, как специфическая форма жизни, как особая связь с окружающим миром, как специфические способности в преобразовании окружающего не имеет своей природы. Вся тонкость связи человека со своим природным основанием заключается в том, что, являясь необходимым условием жизни человека, она не порождает его как свою функцию, более того, она “сопротивляется” человеку. Еще резче можно сказать, что человек, существуя в пределах своей природы, оказывается как бы искусственным по отношению к ней и несет в себе человека с большим трудом и в любую минуту может его не удержать, поддаваясь чисто природным импульсам. Это не исключает и того, что природа может быть образцом для человека и не все еще выяснено в отношениях между человеком и его природным основанием. Вместе с тем любое природное свойство человека несет на себе след социальных воздействий: становясь человеческим, оно оказывается социально преобразованным, в какой бы форме это ни происходило.

Вся материальная культура, каждое слово, каждый символ или орудие труда и предметы быта играют роль материала очеловечивания каждого вновь родившегося и превращения эволюции вида в историю человечества. В нашей философской среде роль социальных факторов проанализирована достаточно подробно в качестве определяющего историю момента. Важно помнить, что и сегодня влияние этих факторов относится к реально существующим и их значение и в жизни общества и в формировании человека не может рассматриваться иначе, как фундамент, детерминирующий все основные формы проявления жизни. Это особая форма детерминации, которая преобразует первичные зависимости, созданными природными связями в другие — социальные, — которые действуют не менее жестко и определенно. Все это давно стало общим положением и не требует детального рассмотрения. Для нас важнее другое: все, что существует в социальной среде в качестве детерминирующих факторов, создано людьми, является результатом объективации их активности, предметным эквивалентом их творчества, материальным воплощением их открытий. А это значит, что то, что было объясняющим, должно быть объяснено.

Конечно, объяснить социальное развитие в терминах индивидуального целенаправленного действия нельзя. С одной стороны, перед нами совокупный человек, за которым стоит суммация усилий, не укладывающихся в рамки сознательного направленного действия. Интеграция, накопление, преемственность включают в себя элемент стихийного, спонтанно действующего, объективного, аналогичного тому, что мы находим в природе. Но есть и различие: человеческий поиск всегда является поиском максимальных возможностей обеспечения жизни в наличных условиях, и это сообщает происходящему в обществе направленный характер.

Поэтому перед социальной антропологией стоит задача изучения двойной детерминации, накладывающейся друг на друга и требующей особых усилий в процессе познания.

Во-первых, необходимо рассмотрение происходящего как результат индивидуального творчества. Необходима методология, которая бы позволила отделить это творчество от природно-импульсивных действий, определить логику соотношения с ними, найти необходимые условия творчества и его человеческие характеристики.

Во-вторых, необходимо изучение условий и структур, которые приводят к действительным переменам. Роль обстоятельств, неизбежное вписывание индивидуального усилия в социальный контекст, роль выравнивающих традиций и жесткость наличной материальной культуры — все это оказывается включенным в работу и требует своего изучения. Поэтому социальная антропология строится как бы на пересечении двух форм причинности: одна исходит от человека, его творчества, степени включения и заинтересованности; другая исходит от общества, наличных условий и возможностей. Без введения методологии как принципов объединения этих двух форм причинности нельзя решить ни проблему человека, ни проблему управления развитием общества.

Рассмотрение природы и общества показывает всю важность их в формировании человека и невозможность ни то, ни другое назвать предельным основанием человека.

Среди всех социальных факторов в формировании человека и влияющих на формы его бытия, следует особо выделить значение меж- человеческого общения. Важность его общеизвестна, но в обсуждаемой проблеме мы сталкиваемся с еще одной весьма важной зависимостью: человек и человеческое может быть сформировано, удержано и сохранено только в условиях непрерывного прямого и опосредованного общения между людьми. Опыт насильственной или вынужденной изоляции говорит нам, что человек может сохранить сознание лишь в том случае, если существует контакт с другими людьми. Сроки психического срыва неодинаковы у разных людей, но изоляция и последующее психическое разрушение оказались жестко связанными. Из этого можно сделать вполне резонный вывод: то, что мы называем человеком, как особый вариант бытия и связи с миром, в качестве своего основания имеет человечество — людей, объединенных разными формами общения. Это не так просто заметить в мире избыточного и принудительного общения. Только экстремальные условия могут позволить определить подлинный смысл общения как необходимого условия формирования и сохранения человека.

Выделив эти три группы факторов как важнейшие, мы тем не менее должны признать, что они не достаточны для объяснения человека. И процесс преобразования собственной природы, и творчество, и общение — все это требует наличия внутренних способностей, без которых возможность человека не превратится в реальность. Эти способности можно назвать духовной потенцией человека.

В условиях, когда успехи естествознания дали возможность проследить действие психических сил человека, серьезно сомневаться в наличии этой потенции никто не рискнет... Другое дело — объяснить ее, и тут каждый представитель положительного знания или автор определенной концепции предлагает нечто свое... Натуралистические теории определяют духовные способности человека лишь как высокую степень развития качеств, характерных для живой природы... Следует признать, что эта позиция достаточно убедительна: обнаруженное сходство человека с родственными формами животных, нарастающее в нашем сознании представление о сложности психической жизни высших животных — все это достаточно сильные аргументы. Но очевидно и другое — объяснить этими соображениями можно очень многое, кроме того специфического отношения к миру, которое свойственно только человеку. Это относится к созданию языка, к построению символического мира, осмысленное пребывание в котором для каждого из людей так же важно как и умение пользоваться материальной культурой. Искусство, религия, философия, наука и мир морального долженствования позволяют сделать вывод об особенном в человеке. Даже в том случае, если природа перечисленных явлений еще проблематична, сам факт их наличия установлен, и он, как и способность человека отвечать за то, что не вводит в зону личного интереса, доказывает наличие духовной потенции. Ее признание потенцией не значит, что мы можем поставить ее в один ряд с теми, которые определяются природой вида и реализуются по мере взросления. Принципиальное различие в том, что духовное развитие не сравнимо с объективными процессами, происходящими в организме человека, минуя его волю. Оно является результатом направленных усилий и требует большого напряжения. Духовность представлена в опыте разных людей в разной степени: от почти нулевой до превращения в главную характеристику человека. Вина и ответственность одних соседствуют с полной безответственностью других. Полная погруженность в свои интересы, удовлетворение которых любой ценой становится целью — это возможная и довольно часто встречающаяся форма жизни. Это о таких людях говорил М. Мамардашвили в своих лекциях: “Нет звезд над головой, и презирать себя они уже не могут”.

Духовность — довольно тонкая материя, и ее не так уж просто заметить, т. к. в обществе существуют другие формы подъема и достижений в гораздо более наглядных и убедительных для многих людей формах. Но для социальной антропологии пройти мимо этой стороны — значит не понять многое в экономике и политике, искусстве и философии, другими словами — духовность присутствует во всех формах социальной жизни и ее изучение обязательно.

Конечно, это не является традицией для социальных наук, их предметом всегда были более весомые “материальные” явления и обстоятельства, но упование на обстоятельства, попытка объяснить ими все наши невзгоды несостоятельна и уже получила свое название: М. Хайдеггер назвал ее нигилизмом XX века.

Но, с другой стороны, стоит нам только начать объяснять все происходящее ленью и недобросовестностью людей, мы впадаем в другую крайность и опять удаляемся от истины. Поэтому вычленение в социально-антропологической проблематике этого противоречия более чем необходимо.

В социальной жизни человек участвует во многих формах деятельности, и его действительная роль колеблется в широком диапазоне значений. Жизнь по собственному принципу уживается с участием в тотально организованных извне действиях и передвижениях — все это сосуществует не как поведение разных людей, но как сменяющие друг друга формы бытия одного и того же человека.

Принципы соединения внешнего и внутреннего в подобных формах жизни различны и мало изучены, но по своей природе они не могут быть безразличны для социальной антропологии.

Долгое время в наших философских и социологических исследованиях человек был статистической единицей каких-то укрупненных движений и перемен. Под знаком объективного закона (которому оставалось только следовать) функционировало режимно организованное государство. Вся оптика исследования была подчинена этому интегрированному движению, а все, что мешало, отсекалось или оттеснялось на периферию, а то и в глубины полулегального существования. Хаос, стихия и дезорганизация, пришедшие на смену режимному существованию нашего государства, продемонстрировали недостатки альтернативы. И как бы ни расхваливали эти крайности заинтересованные стороны, их противоположность исторически снимает право на существование и той и другой. Гражданское состояние, которое должно возникнуть, включает в себя сложную структуру зон и уровней, в которых представлены и инициатива, и организация, и свобода, и ограниченность ее, как необходимые стороны сложного социального организма. В этом процессе познанию отводится своя роль: социальная антропология, не выпуская из поля зрения человека, должна выработать представление о структуре общества, в которой представлен весь диапазон включений человека от малого до большого.

Каждое из понятий, которое мы употребляем для обозначения человека, должно быть строго осмыслено. Это относится не только к привычным понятиям: человек, личность, индивид, индивидуальность, но и к понятиям совокупный человек, человек как статистическая единица, историческая личность, лидер и пр.

Совокупный человек — это методологически условный прием изучения свойств человека в опыте многих и разных людей. В этом аспекте создается возможность изучения человека как исторически накапливаемое качество. Человек развернутый в историческом и пространственном срезе — интереснейшая тема и достаточно актуальная. Иное открывается, если мы берем статистического усредненного человека, что всегда присутствует при создании социальных институтов или организации общественных движений. Обнаруживая себя как статистически проявленное качество, человек становится предметом особого исследования выходящего за рамки индивидуальной психологии или, тем более, назидающей этики. Предметом исследования в этом случае становится социум, его отдельные характеристики. Какое бы статистическое явление в жизни человека мы не взяли, причины следует искать в тех общих условиях, в которых он оказался. Многие недостатки человека, становясь статистическими, заставляют искать причины и обстоятельства, разрушающие человека во внешних по отношению к его воле причинах. Как не вспомнить при этом слова А. Вознесенского: “Все прогрессы реакционны, если рушится человек”.

Великая или историческая личность, понятия лидера и исполнителя предполагают сохранение и развитие сложнейшей темы измерения человека в человеке. Тема эта никогда не уходила из истории философии, как не уходит она и из практики общественной жизни. Сохранила она и смысл актуальнейшей проблемы нашего времени. Аналогично и с другими понятиями: даже такие понятия как Актор (не актер), аутсайдер, свидетель и мн. другие, существующие сегодня больше в литературно-метафорическом смысле, могут оказаться важными для направления, которое занимается человеком в обществе.

(

нщттнщ919ш9тнтт*щ ? ??? — — - ? -? - —

~'НП;Ч і .