Л.М. Дробижева МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ СОВРЕМЕННОГО ПОЛИЭТНИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА
Действительно, массовое сознание довольно противоречиво. Последние этносоциологические исследования (март 2011 г.) отражают достаточно высокое неприятие людьми радикализма в этнической сфере - 89% русских и столько же людей других национальностей считают, что «насилие в межнациональных и межрелигиозных спорах недопустимо». Но в то же время 41% были согласны с мнением «Все средства хороши для защиты интересов моего народа»2. Реальность заставляет и научную общественность по-новому взглянуть на свои выводы.
Российские ученые не раз замечали, что воспринимаемые у нас западные оценки социальных явлений нередко рассматриваются в качестве реальных, тогда как там они уже пересматривались или ущербно интерпретировались. Так произошло и с рядом теоретических выводов, которые осмысливались в терминах «этничности».
Одним из них был вывод о том, что этничность теряет значение в условиях глобализации. Между тем, в ряде последних публикаций сами западные ученые утверждали, что этнический национализм «далек от смерти», и показывали, как политики успешно используют этнические чувства для политической мобилизации, особенно в связи с антииммигрантскими настроениями3.
Надо сказать, что исследования отечественных этносоциологов тоже не давали оснований забыть об этничности. И не только потому, что у немалой части нашего населения сохраняются этнические предубеждения, чем активно пользуются политики радикального направления, а в районах с постконфликтной ситуацией на Северном Кавказе сохраняется тревожащий общество уровень этнической мобилизации. Этническая идентичность как у русских, так и у людей тех национальностей, которые дают название республикам, не только остается столь же распространенной, что и десять лет назад (у 80-90% населения и более), но и у очень значительной части наших граждан сохраняется ощущение «сильной связи» с людьми своей национальности. По данным Европейского Социального исследования, подобные ощущения сохраняются более чем у 60% русских. Последние исследования Института социологии РАН4 по всероссийской выборке в 2011 г. показали, что 82% опрошенных относят себя к тем, кто «никогда не забывает о своей национальности», и 79% полагают, что «в наше время человеку нужно ощущать себя частью своей национальности». Всё это дает основание полагать, что исчезновение этничности в условиях глобализации - скорее «миф», чем реальность. Не только социальная реальность корректирует ее, очевидно, и сама глобализация может ее стимулировать. Ведь именно с ней связано свободное перемещение капитала, а за ним и рабочей силы, которая в значительной мере культурно разнообразна и рождает сопоставление: «мы и другие».
Глобализация означает переток информации, а получаемые новые знания о других тоже рождают сопоставления, подпитывают чувства относительной депривации, если люди ощущают, что живут хуже других, в других случаях фобий перед чем-то иным, незнакомым или, наоборот, желаемым, но недосягаемым, и тогда тоже ищут виноватых в «своих бедах» из других стран и культур. В этих условиях этническая идентификация постоянно подпитывается. Но как? В понимании этого процесса у нас уже более десяти лет поддерживается миф, родившийся из-за искаженной интерпретации идей наших зарубежных теоретиков о конструировании этничности.
Известно, что у нас с трудом утверждалось понимание этничности как конструкта. И скорее всего именно потому, что преподносилось в «том смысле, который нынче так распространен», как выразился об этом Томас Лукман в интервью главному редактору журнала «Социология и социальная антропология». У нас это воспринималось как социальное конструирование этничности «этническими антрепренерами». А. Лукман говорил, что их концепция «основывалась на идеях антропологических работ Маркса, социологическом объективизме Дюркгейма, понимающей исторической социологии М. Вебера и, конечно же, социальной психологии Дж. Мида». Теоретическим обоснованием их синтеза является феноменология жизненного мира (Гуссерель, Шютц). По Шютцу же, «мысленные объекты, сконструированные обществоведом для того, чтобы понять социальную реальность, должны базироваться на мысленных объектах, сконструированных здравой мыслью людей, живущих своей обыденной жизнью, в своем социальном мире»5.
Для П. Бергера и Т. Лукмана социальный мир - сконструированная объективность, а общество - субъективная реальность6. П. Бурдье, рассуждая об объективистском и субъективистском подходе, делает вывод: «... оба подхода. находятся в диалектической связи». Используя его, интерпретируем этнополе, с одной стороны, как «конфигурацию социокультурных процессов, практик (структура)», а с другой - как результат социального конструирования самими людьми, приобретающий характер структуры по отношению к входящим в этнополе индивидам7.
Таким образом, миф о возможности понимания этничности через конструктивистский подход, который сам по себе был очень важным, корректировался, а практики изучения этнически маркированной социальной реальности стали изучаться там, где это было необходимо, через «конструктивистский структурализм».
Этот подход, на мой взгляд, может быть эффективным и для изучения российской идентичности. Ее социологическое изучение прежде всего сделало необходимым разделить понимание ее на государственную и гражданскую идентичности8.
Первая мыслится как отождествление людей с госу дарством, с людьми, живущими на данном государственном пространстве, как представления и переживания, связанные с этой общностью и готовностью действовать во имя нее. Гражданская идентичность - это отождествление себя именно с гражданами страны, с гражданской общностью, представления о ней и связанные с этим переживания, как ответственность за судьбу людей в стране, готовность действовать в связи с этим.В одних случаях идентификация себя с Россией - это только государственная идентичность, в других - это идентификация себя с политической нацией, с согражданами. Именно поэтому во время опросов мы стараемся развести эти понятия через систему идентификаторов. Но в целом пока можем говорить в общей форме как о национально-гражданской, так и о государственно-гражданской идентификации.
Ни для кого не секрет, что гражданское общество у нас еще только формируется. И акты гражданской активности9, хотя и совершенно очевидны, но пока не массовы. Отсюда критики использования понятия «гражданская идентичность» и «политическая нация» применительно к российским гражданам рассуждают о нашей гражданской идентичности скептически, как о своего рода создаваемом мифе.
Естественно, гражданская идентичность, равно как политическая российская нация, - конструкт. Но каркас этой конструкции очевидно достаточно успешный для его инициаторов10. В ходе реализации нашего проекта «Российская идентичность в Центре и регионах» Е.М. Арутюнова, анализируя выступления В.В. Путина, показала, как наполнялся этот каркас изменяющимся идеологическим содержанием. Сравнивая мнения и установки населения по материалам наших исследований с данными Левада-Центра, можно заключить, что основания для соответствия декларируемых политической элитой идей и осознаваемыми людьми потребностями реальной жизни имелись (сильное государство, обеспечение благосостояния и безопасности, гордость культурой и историей).
Данные Европейского Социального исследования за 2008 г., Российского мониторинга, экономического положения и здоровья населения 2006 (РЛМЗ) показывали, что не менее 65-68% населения ощущали себя российскими гражданами.
По данным исследований под руководством М.К. Горшкова, в 2009 г. с россиянами себя идентифицировали 85% опрошенных. Правда, данные не только Института социологии, но и Института этнологии и антропологии РАН, проекта «Будущее России» (на 2006 г.) выявляли достаточно большое разнообразие доли людей с такой идентичностью. В каких-то районах с доминирующим русским населением с россиянами себя идентифицировали до 80-90% (Томск, Екатеринбург, Якутия), в других - до 70% и более (Калининград, Владивосток), а в Чеченской Республике - 35%.Важно еще и то, что «для того, чтобы считаться настоящим россиянином», респонденты считали важным иметь «чувство ответственности за страну» (88%), быть патриотом, любить Россию (88%). Причем 67% считали эти характеристики «очень важными». Свыше 80% гордились природными богатствами и более 70% - историей России. Но тем, что создается живущим поколением (образование, успехи в науке), гордились заметно меньше11. Таким образом, есть известный потенциал формирования гражданской идентичности, в том числе критической направленности. Более того, избавиться от мифа об отсутствии не только государственной, но и гражданской иден тичности основания имеются. Однако и с новыми идеями возникают немалые трудности.
Тематический репертуар методологических подходов к пониманию нации за последние четверть века сменился, по меньшей мере, дважды. Не успело российское научное сообщество прийти к некому общему представлению о политической нации как «общности граждан», как была выдвинута идея возможности понимания политической нации как «нации наций»12 - по модели испанской нации, т.е. нации каталонцев, кастильцев, басков. Теперь еще предстоит изучить интерпретацию и восприятие такого толкования среди ученых и политиков в регионах и центре.
Другой методологический вопрос, требующий изучения: каков социально-культурный субстрат консолидации, на который опирается российская идентичность в конкретных этнокультурных сегментах общества, а именно в среде русского большинства и других российских народов и в адаптирующихся мигрантских группах.
Для формирования гражданской идентичности важно, насколько изживаются противопоставления групп на основе «имперского синдрома» в идеологии и психологии большинства. В то же время применительно к людям тех национальностей, которые дают название республикам, индикатором гражданской идентичности будет преодоление «постколониального синдрома» и отношение к этническим меньшинствам в республиках. Для новых же иммигрантов, желающих остаться в России, актуальным будет их готовность к политической, культурной и структурной адаптации.Сегментом, требующим специального рассмотрения, являются группы населения, явно или латентно заинтересованные в укреплении гражданской идентичности и интеграции российской общности. Это могут быть представители транснационального бизнеса, которым этноцентричная территориальная бюрократия не способствует в развитии деловых контактов, специалисты-интеллектуалы, заинтересованные в культуре без границ; это могут быть люди русской и не только русской национальности, у которых совмещается сильная этническая идентичность с сильной гражданской. Наконец, к ним могут относиться те адаптировавшиеся в России бывшие и новые иммигранты, для которых «не быть иными», а являться просто москвичами, саратовцами, питерцами и, естественно, россиянами, комфортнее.
Эти в чем-то новые подходы родились на основе анализа социальной практики, но они требуют специальной разработки. Осуществляться она может только на конкретных группах в регионах с различной социальнополитической, экономической и культурной ситуацией. Представление ряда отечественных и западных ученых о том, что российской научной традицией является описание этносоциальных проблем (или «расизма», как говорят в некоторых частях западного мира) через отношение между большими группами - «нациями» или «этносами», - является «мифом». Такой оптический ракурс давно ушел из исследовательского поля. Объектом изучения в этнической социологии является этническая группа в конкретном пространстве, в конкретное время. И изучение ее идет через личность.
Возможно, оппоненты обращали внимание на то, что социологи выясняют установки на готовность к общению в разных сферах взаимодействия, отношения к представителям конкретных этнических групп. Такая традиция существует в мировой социологии со времени исследований Томаса и
Знанецкого. Но, как правило, изучая установки, мы всегда ставили вопросы и относительно реальных ущемлений, дискриминации по принципу этнического происхождения (при приеме на работу, на учебу, продвижение по службе, а теперь и в доступе при найме квартир и т.д.). Фиксация таких явлений как раз и дает возможность оценивать распространение избирательного отношения к людям по их этническому происхождению, по принципу равенства-неравенства.
А вот в чем правы наши критики, концентрирующие внимание на проблемах «исключения», «избирательного» отношения к людям по расовому или этническому происхождению, так это в том, что в исследованиях российских ученых редко выдвигаются (а чаще вообще не ставятся) вопросы, насколько «ущемления» и «исключения» превращаются в норму, в принятую форму поведения в нашем обществе, и как они характеризуют это общество. Еще совсем недавно встретить объявление о сдаче или найме помещения с упоминанием желаемой национальности было редкостью, а теперь это случается наиболее часто. Но, к сожалению, открыто обсуждаем мы эти явления редко.
Так, обсуждаются случаи насилия на этнической почве. Безусловно, то, что привлекают внимание к экстремистским проявлениям естественно и необходимо для поддержания безопасности в наших городах и селах. В 2009 г., по данным «Совы», произошло 90 убийств на почве национальной неприязни. Это даже чуть меньше, чем в предыдущие годы, потому что судебные решения чаще стали завершаться обвинительными актами, но в то же время создавать представление о состоянии межэтнических отношений на основе этих экстремальных проявлений, означает тоже формировать определенный миф.
Ведь общий климат межэтнических отношений не может характеризоваться только экстремальными фактами. Исследовательские центры, которые работают в соответствии с международными правилами проведения социологических исследований, проводят опросы. Эти материалы и исследования Института социологии, социологов из регионов с анализом происходящих в стране событий дают возможность всесторонне оценить ситуацию в этой сложной сфере межличностных отношений.
По данным систематических опросов Левада-Центра, негативные межэтнические установки удерживались в последние годы примерно у трети населения. Исследования Центра исследований межнациональных отношений Института социологии РАН в Москве и в ряде регионов страны фиксировали примерно такие же показатели. Хуже фиксировались такие установки в отношении иммигрантов, мигрантов иной этнической принадлежности для принимающего населения. Но даже если сравнить долю людей, наиболее радикально настроенных против приема инонациональных мигрантов, то в России, по данным Европейского Социального исследования, она составляла 28-24% в 2006-2008 гг., так же как в Чехии или Эстонии. Эти данные были хуже, чем в Великобритании, Франции, Германии, но лучше, чем в Венгрии, Израиле, Португалии и Испании. Но, конечно, надо не забывать про очень большое разнообразие ситуаций, в которых отношения осмысливаются в терминах этничности (национальной принадлежности).
В 2008-2009 гг. реализовывался проект «Иммигранты в России» (рук.
В.И. Мукомель) через Российский мониторинг экономического положения и здоровья населения (РМЭ). Репрезентативный опрос показал, что 45% опрошенных поддержали точку зрения, что Россия не нуждается ни в иммигрантах, ни в трудовых мигрантах. Это некая общая позиция к иному, возможному конкуренту на работе или соседу по дому. Соседями чаще всего не хотят видеть именно приезжих из Закавказья, Северного Кавказа или Средней Азии (46-48%).
Любопытно, что настроены против инонациональных мигрантов чаще всего те, кто опыт контактов с ними не имел. А вот тот, кто имел дело с наймом таких работников, говорят: «И выгодно, и деваться им некуда, и не воруют». Выполнение ими работы в срок, честность, порядочность, исполнительность отмечали 73-82% респондентов, нанимавших мигрантов13.
В последние годы за рубежом и у нас в стране обсуждается вопрос об индикаторах, фиксирующих характер межэтнических предубеждений. Существует мнение, что население в современном мире часто не высказывает негативного отношения к людям иной культуры, цвета кожи, поскольку в обществе осуждается избирательное и тем более враждебное отношение к ним, и граждане знают, что их вежливое поведение должно соответствовать идеалам равенства и справедливости. Именно поэтому в опросные листы помимо известной шкалы Богардуса, а иногда и вместо нее вводятся вопросы, фиксирующие так называемые «вежливые, “тонкие”» виды предубеждений (Т. Петтигрю, Р. Мертон). Это выражается в том, что этнические предубеждения осуждаются респондентами, но ими поддерживается протест против предоставления этническим, расовым меньшинствам привилегий с целью преодоления неравенства (меньшинства, «территории с иноэтничным населением, получают от государства слишком много»), а также против оказания специальной помощи. Так, С. Гартнер и Д. Довидно полагают, что люди на рациональном уровне могут верить в расовое равенство и одновременно испытывать неосознаваемую неприязнь к расовым меньшинствам (аверсивный расизм)14.
Кроме того, существуют так называемые амбивалентные предрассудки. Люди имеют одновременно и позитивные, и негативные аттитюды к этническим меньшинствам. Хотя со времен Адорно мы знаем, что, если люди испытывают предубеждения к людям одного этнического происхождения, в иных ситуациях они будут испытывать их к другим. Аверсивный или амбивалентный расизм оправдывает дискриминацию каким-то иным способом, например профессиональной непригодностью, защитой культурных ценностей, преувеличением культурных различий (Т. Петтигрю, Р. Меертенс).
Остановлюсь еще на одном мифе в нашей области исследований. Предубеждения, негативные установки именуют у нас чаще всего теперь ксенофобией. Я так же, как некоторые исследователи (А. Осипов), считаю, что это понятие «служит дурную службу». Фобии - это страхи, психологическое состояние. Но то, что негативное отношение к иным определяется только страхами, - тоже миф. Причем миф, который способен прикрывать истинные причины неблагополучия в обществе, которые проецируются в сферу межэтнических взаимодействий. И события на Манежной площади в Москве в связи с гибелью Е. Свиридова 11 декабря 2010 г. только еще раз подтвердили это.
При изучении предубеждений обращение к психологическим фактам, к так называемым «тонким формам», не избавляет нас от необходимости выявить и дать оценку положения групп, находящихся в условиях жесткой эксплуатации, выявить, осмысливается ли оно в категориях этничности, оценивается ли и связано ли с этническим представительством социальное неравенство, позиции социально-профессиональных групп в конкретной городской (сельской) среде, имеет ли место социальное исключение по признаку этнического происхождения, наконец, кто попадет в ситуацию «козла отпущения», приписываются ли людям социальные характеристики в связи с их этничностью.
Довольно сложные вопросы встают в связи с пониманием и интерпретацией дискриминации на этнической или расовой основе. Дискриминацией считается проведение различий между людьми, находящимися в одинаковом положении или имеющими одинаковые социальные характеристики. При этом же надо доказать, что проведение различий носило необоснованный характер. Нередко с такой ситуацией мы сталкиваемся при назначении, скажем, на престижные места в вузах (профессора, заведующие кафедрой). В индивидуальных случаях очень трудно дать обоснование дискриминационных практик, например, в Карачаево-Черкесии или Кабардино-Балкарии. Но если сопоставить реальные назначения с социально-профессиональными характеристиками претендентов на протяжении нескольких лет, то существует возможность объективной оценки.
Анализируя идеи, дискурсы, политические решения, социальные практики, в том числе аттитюды, стереотипы, дискриминационные действия, включая и агрессивные проявления, - в целом мы имеем основания дать оценку состоянию системы, общества. Скажем откровенно: нередко мы уходим от этих общих оценок.
Социальные неравенства не уменьшаются, в них присутствует этническая составляющая. Но в то же время существует опасность и расширения границ видения этнического, этнического окрашивания проблем. В последнее время особенно очевидно это было в намеренном завышении данных о преступлениях иммигрантов. Нельзя допускать, чтобы один чиновник во всеуслышание заявлял, что у нас больше половины преступлений совершается иноэтничными приезжими иммигрантами, а директор миграционной службы Ромадановский официально сообщает, что только 3,5%. Преступления проявляются в виде конкурентной «разборки», а его интерпретируют как преступление на этнической почве.
В Татарстане половина населения - татары, и не все из них придерживаются исламского вероисповедания, а всю республику называют исламской. В Москву приезжает глава одной из северокавказских республик с открытой вооруженной охраной, что само по себе не очень приятно, но в эфире говорят об оккупации Москвы северокавказцами. Стигматизация, приписывание ведут к печальным социальным последствиям. У нас вообще сместился весь фокус исследований на проблемы, связанные с быстрым и в 1990-е годы значительным притоком иноэтничных мигрантов. Это явление характерно и для стран Запада. Но у нас кроме мигрантов живет в разных концах России многокультурное население. На разных конференциях, круглых столах постоянно раздаются призывы к правительству декларировать политику в отношении людей разной этнической принадлежности. Такая политика, если внимательно присмотреться, все же прослеживается - это политика деполитизации этничности.
Это проявлялось во многих вещах, начиная с принятия Конституции 1993 года, когда республики стали называть просто республиками, а не национальными. В 2000-х имели место постановления Конституционного суда, которые отменили суверенитет республик. Отмена так называемого национального компонента в школе, отказы от президентских постов в республиках РФ относятся к той же тенденции. Мы постепенно уходим от понятия «этнический федерализм». Все конституции республик приняты от имени граждан республик, а не от имени титульной этнической группы. Опыт показывает, что отмена суверенитетов и укрепление вертикали власти никаких массовых протестов не вызвали.
Изменилась и сама федеральная власть. Укрепление ее всегда способствует тому, что претензии территорий сокращаются. Какие-то из этих претензий на «этническую государственность», которые получили закрепление в региональном законодательстве, не нашли подтверждения и реализации для повседневной жизни людей. Люди были разочарованы и не встали на их защиту, когда центр выступил за их отмену.
В результате всех этих событий у нас произошла заметная деполитизация этничности. Но это оказалось связано и с изменением федеративных отношений. И здесь не все было сделано рационально. Слишком высокая централизация, осуществленная за счет укрепления вертикали власти, привела к тому, что, если в советские времена наш федерализм был декларативным, то сейчас он стал просто имитационным. Его даже не декларируют. Но постепенно и центральная власть начала осознавать минусы завышенной централизации. В последнее время ряд функций снова передан на места. Правда, средств регионам не выделили, поэтому бюджетный федерализм все время трещит по швам и подвергается критике со всех сторон.
Надо открыто сказать, какова будет политика в социальной и культурной сфере и прежде всего для людей разной этнической принадлежности; как намерено правительство реализовывать правовые нормы, содержащиеся в Конституции 1993 г. и в международных документах, ратифицированных нашим государством. Без этого правовые нормы не будут восприниматься реальностью. 1
http://state:Kremlin.ru/state.council/10312 2
Исследование Института социологии РАН «20 лет спустя». Руководитель М.К. Горшков. Автор статьи является участником проекта. Исследование проведено по всероссийской выборке при поддержке фондов Ф. Эберта и М. Горбачева. 3
Мюллер Дж. Мы и они // Россия в глобальной политике. 2008. № 3. 4
Исследования 2011 г. / Под рук. М.К. Горшкова «20 лет спустя». 5
SchutzA. Seus commun et interpretatious scientifiqie de e’action hur naine // Le chercheu et le quotidian. P., 1987. 6
Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995. С. 213.
7Бурдье П. Начала Choses Dites. M., 1994. С. 159; Ильин В. Социальное неравенство. М.,
2000.
8Дробижева Л.М. Государственная и этническая идентичность, выбор и подвижность // Гражданские, этнические и религиозные идентичности / Отв. ред. В.С. Магун М., 2006. С. 1214; Она же. Национально-гражданская и этническая идентичность: Проблемы позитивной совместимости // Россия реформирующаяся. Ежегодник / Отв. ред. М.К. Горшков. М., 2008. Вып. 7. С. 218-219. 9
Халий И.А. Институты гражданского общества в современной России // Россия реформирующаяся. Ежегодник / Отв. ред. М.К. Горшков. М., 2007. Вып. 6. С. 265-280; Карнозо- гова Л.М., Климова С.Г. Суд присяжных как институт гражданского общества: Потенциал гражданского участия // Россия реформирующаяся. Ежегодник / Отв. ред. М.К. Горшков М., 2007. Вып. 6. С. 332-350. 10
Тишков В.А. Народы и государство // Коммунист. 1989. № 1; Он же. Социальное и национальное в историко-антропологической перспективе // Вопросы философии. 1990.
№ 12. 11
Данные проекта «Будущее России» 2006 г. при поддержке Иноцентра. Ресурсная группа Института социологии - Л.М. Дробижева, М.Ф. Черныш, А.Е. Чирикова. 12
Тишков В.А. И русский, и российский // Вестник российской нации. М., 2009. № 2(4). 13
Российская газета. 2009. 13 ноября. 14
Нельсон Т. Психология предубеждений. Секреты шаблонов мышления, восприятия и поведения. СПб., 2003. С. 170-175; Биллинг М. Расизм, предрассудки и дискриминация // Биллинг М. Социальная психология. СПб., 2007. С. 47-83.
Еще по теме Л.М. Дробижева МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ СОВРЕМЕННОГО ПОЛИЭТНИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА:
- Вставка 11.3 Практика маркетинга Претест рекламы: мифы и реальность
- Глава 7. Взаимодействие субрегиональных подсистем международных отношений: новые реальности Восточной и Юго-Восточной Азии
- Мифы и реальности советского здравоохранения
- Раздел 1. Мифы позитивного права
- § 2. Комплексные системы родства в современных обществах: брачные союзы и запрет инцеста
- РАСПАД США: МИФ ИЛИ РЕАЛЬНОСТЬ
- НАШУ КУЗЬКИНУ МАТЬ МЫ УЖЕ НИКОМУ НЕ ПОКАЖЕМ Угроза русского фашизма скорее миф, чем реальность
- Л.М. Дробижева МИФЫ И РЕАЛЬНОСТЬ СОВРЕМЕННОГО ПОЛИЭТНИЧЕСКОГО ОБЩЕСТВА
- Вставка 11.3 Практика маркетинга Претест рекламы: мифы и реальность
- ЛИТЕРАТУРА К ВВЕДЕНИЮ И ГЛАВЕ 1
- Глава 4 Деонтология адвоката в современном поляризованном обществе
- Американская исключительность: миф или реальность?
- Глава 7 ПОЛИТИЧЕСКАЯ СИСТЕМА СОВРЕМЕННОГО РОССИЙСКОГО ОБЩЕСТВА
- 2. Причина и условия правонарушений в современном российском обществе
- Современное гражданское общество и государство социальной демократии: пути формирования и виды